Текст книги "Не слышу зла (ЛП)"
Автор книги: Айви Фокс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц)
Айви Фокс
Не слышу зла
От автора
Благодарю вас за приобретение «Не слышу зла».
Я рада, что вы с нетерпением ждете продолжения истории мести «Общества».
Хочу напомнить, что в серии «Общество» переплетающийся сюжет, который раскроется полностью лишь в финале. Хотя каждая история сосредоточена на одной паре и заканчивается на счастливой ноте, все загадки разрешатся только в последней книге.
Тем не менее, в этой книге я оставила для вас множество намеков – и несколько ошеломляющих откровений.
Как всегда, я не считаю свои книги мрачными в полном смысле, скорее – в «оттенках серого». Но предупреждаю: здесь затрагиваются темы насилия и жестокости (хотя в основном за кадром).
Если вас это не смущает – приготовьтесь к адской поездке!
Для полного погружения советую послушать плейлист к книге: музыка здесь не случайна.
Истон и Скарлетт не отпускали меня последние месяцы – надеюсь, теперь они завладеют и вашими мыслями на несколько часов.
С огромной любовью,
Айви.
Плейлист
The Devil Within – Digital Daggers
Man or a Monster – Sam Tinnesz feat. Zayde Wølf
Glory And Gore – Lorde
Can I Exist – Missio
Devil’s Playground – Natasha Blume
Black Sea – Natasha Blume
Gods & Monsters – Lana del Rey
Hit Me With Your Best Shot – Adona
Devil Devil – Milck
Trouble – Halsey
All Good Girls Go To Hell – Billie Eilish
Dark Star – Jaymes Young
I Ran (So Far Away) – Hidden Citizens
Black Bird – Evan Rachel Wood
Scars – Boy Epic
Shadow Preachers – Zella Day
Demons – Jacob Lee
I’ll Be Good – Jaymes Young
Church – Chase Atlantic
War of Hearts – Ruelle
Far From Home – Sam Tinnesz
Darkside – Oshins feat. Hael
Sympathy For The Devil – Rolling Stones feat. The Neptunes
Путеводитель по главам для любителей жарких сцен, а также для тех, кто предпочитает их избегать.
Глава 12
Глава 15
Глава 17
Глава 21
Глава 24
Глава 29
Глава 31
“Ад пуст, все демоны здесь”.
– Уильям Шекспир.
Пролог
Эшвилл.
Вечно переполненный до краев навязчивыми клише и до тошноты напыщенными жестами. Уже ничто в этом городе не способно по-настоящему удивить меня. Однако, видя его жадные выходки вблизи, я все еще чувствую, как подкатывает ком к горлу. Казалось бы, рожденный и выросший в этой обманчивой среде, я давно должен был привыкнуть. Но нет.
Единственное, к чему я действительно привык, это к зависти. Она живет, дышит, и если провести в этом городе достаточно времени, отравит каждую твою мысль, каждый поступок.
А как иначе?
Горькая зависть – единственная естественная реакция на жизнь в городе, чья главная цель – собрать как можно больше влиятельных сливок общества. Но даже Эшвиллу нужны элитарные традиции, чтобы удержать этих псевдоаристократов и не дать им забрать свои миллионы и уехать куда-то еще. Как навязчивый любовник, это жалкое место пускается во все тяжкие, лишь бы желанная добыча не вырвалась из его цепких лап.
За долгие десятилетия Нортсайд отточил свое мастерство соблазнения. Он знает наизусть, какие сети плести, чтобы заманить богачей в этот маленький городок Северной Каролины, сделав его для них постоянным пристанищем. Искусство привлекать самых могущественных людей мира – традиция Эшвилла с тех самых пор, как здесь поселилась семья его основателей.
Ричфилды, возможно, наткнулись на этот клочок земли у границ Каролины случайно, но сумели возвысить его, пережив все эпидемии, войны и невзгоды, выпавшие на долю нашей страны. Этот успех превратил их фамилию в символ престижа, способный соперничать с Ротшильдами1 и Вандербильтами2.
Конечно, за долгие годы – будь то через браки или хитрые сделки – их имя должно было раствориться среди других, как это обычно бывает. Но, вопреки всему, фамилия Ричфилдов, как и их амбиции, сохранилась до сих пор. Они – напоминание о том, что истинная американская аристократия определяется кровью, а не девятизначным счетом в банке.
Раз уж богатым и влиятельным тоже нужно вращаться в "правильных" кругах, лучшее место для этого – родина последних наследников Ричфилдов. А если этот городок еще и потворствует всем их грехам и прихотям, что ж, тем лучше для их раздутого эго.
Меня тошнит от всего этого, особенно от семьи, что стоит за этими амбициями. Та грань, на которую этот город готов пойти, продавая душу, ощущается как едкая желчь в горле, перекрывающая каждый вдох. Яркий пример – жалкий ужин, на который мне велели сегодня явиться.
Каждый месяц престижный Ричфилдский загородный клуб тешит самолюбие местной "элиты", устраивая торжественный прием в честь одного из уважаемых жителей Эшвилла. Мероприятие, где льстят, произносят пафосные речи, проводят шикарный банкет и выставляют столько Dom Perignon Rose Gold, что хватило бы потопить небольшую страну.
Если после этого вас не мутит – значит, вас уже ничто не пробьет.
Уставший от фальшивой обаятельной улыбки, я отступаю в темный угол зала и любуюсь нарочито привилегированной картиной. Даже сладко-терпкое шампанское не помогает проглотить эту фальшивую атмосферу. Все разодеты, смеются, потягивают это чудовищно дорогое розовое пойло – и при этом украдкой оценивают каждого гостя взглядом, полным алчного любопытства. Их поверхностные мысли словно пробегаются мурашками по моей коже, покалывая ее поверхностными заботами.
Она одета в дизайнерский наряд?
Он приехал на новой машине?
Куда они поедут на зимние каникулы?
Какая сделка принесет им еще пару миллионов?
Эти званые ужины – не более чем жалкая отговорка, чтобы перемывать кости тем, у кого больше денег, и злорадствовать над теми, кто не дотягивает. И, к величайшему разочарованию собравшихся, все они меркнут перед тем, кому посвящен сегодняшний вечер – Ричардом Прайсом.
Он не просто владелец одного из крупнейших банков Америки – на его фоне даже JP Morgan и Merrill Lynch выглядят как детские копилки. И если теми финансовыми учреждениями правят советы директоров, то Прайс может похвастаться тем, что его империя принадлежит лично ему. И однажды все это богатство достанется человеку, который даже не его плоть и кровь – Истону Прайсу, его приемышу.
Но вот в чем дело.
Может, у Эшвилла много грехов, но и у меня их немало.
В конце концов, я – продукт этой среды.
Мое отвращение к тому, как город пресмыкается перед своими богатеями, меркнет по сравнению с омерзением, которое я испытываю, видя, насколько большинство из них недостойны той роскоши, в которой купаются.
Злоба и зависть – мои постоянные спутники, и в этом вся загвоздка.
Я презираю их легкомыслие, но также жажду той власти, что у них в руках.
Истон и его компания – идеальный пример того, насколько несправедлива жизнь. Все они, так или иначе, пустое место, но должен признать: Истон раздражает меня по-особенному. В то время как одни семьи угрожают своим детям лишением наследства, чтобы добиться покорности, Прайс готов положить мир к ногам пасынка – а этот ублюдок имеет наглость плевать ему в лицо. Ну разве это не удар ниже пояса?
Все, что нужно было сделать его мамаше, это раздвинуть ноги, и Истон получил все, о чем только можно мечтать. Включая то, о чем мечтаю я.
Богатство.
Уважение.
Власть.
Некоторые из нас ежедневно пашут, чтобы получить хотя бы крупицу того, что ему достается без малейших усилий. Да, фортуна уже давно благоволит Истону. Но он еще не знает, что удача повернется к нему спиной. Кто-то должен был предупредить его: судьба – капризная сука, и ее благосклонность не вечна.
К счастью для меня, именно я позабочусь о том, чтобы он получил по заслугам. Казино всегда остается в выигрыше, и пришло время Истону расплатиться. Он и его дружки совершили ошибку, когда решили поиграть с моим будущим, и теперь они будут играть по моим правилам, пока не исправят содеянное. Хотя вернуть то, что я потерял той ночью, они не смогут.
Никто не сможет.
Но это не значит, что моя месть не будет сладкой.
Уголок моего рта дергается, когда взгляд падает на первую жертву, и я с наслаждением наблюдаю, как низко пали сильные мира сего.
Финн Уокер расхаживает по залу с высоко поднятым подбородком и каменным выражением лица. Его стоическая маска – жалкая попытка скрыть, что его репутация запятнана благодаря моей маленькой проделке. Он продолжает притворяться, будто все еще часть семьи Уокер, хотя родители не удостоили его ни единым словом за весь вечер. Я не могу сдержать усмешки, зная, что приложил руку к его падению. Он может изображать из себя капитана футбольной команды, короля кампуса, но все знают – это уже не так. Золотой блеск слез с него, оставив лишь ржавчину и потертости.
Девушка с иссиня-черными волосами рядом с ним, то и дело вскидывающая на него большие зеленые глаза и хищно ухмыляющаяся, – вишенка на торте. Финн и Стоун стали неразлучны с тех пор, как я свел их, так что нет ничего удивительного, что этот простодушный дурак приволок свою шлюшку из Саутсайда на это светское мероприятие. Он даже нарядил ее в красивое платье, пытаясь скрыть ее истинную суть – отброса с окраины.
Но, увы, ему не повезло. Эшвилл ничего не забывает так просто. Можно нацепить на свинью самые дорогие украшения, но та, в конце концов, так и останется обычной свинье. Как любил говорить Тедди: "Если щенок родился в конюшне, это не делает его породистым жеребцом".
Пусть выставляет ее напоказ сколько угодно. Мне даже нравится наблюдать, как Финн самозабвенно уничтожает себя, величественно скатываясь вниз по социальной лестнице. Особенно забавляют шепотом брошенные возмущенные комментарии, которые звучат, едва пара отворачивается. Сочту это неожиданным бонусом – еще одним доказательством того, что в этом мире нет неподкупных душ. Может, мне даже стоит быть ему благодарным, ведь его позор вдохновил меня на следующий шаг.
Помимо Стоун Беннетт, здесь есть лишь одна женщина, на которую смотрят свысока, считая ее недостойной вращаться в наших кругах – Наоми Прайс. Мать Истона, хоть и замужем за Прайсом больше десяти лет, так и осталась для всех белым мусором. Если один из богатейших людей США не смог добиться уважения к собственной жене, неужели Финн всерьез думает, что его новоиспеченная пассия получит его?
Глупец.
Чего уж удивляться. Они все такие. Обычные глупцы, разгуливающие с видом королей в ожидании трона. Но в их будущем не будет ни золота, ни бриллиантов – только дороги, покрытые грязью и мусором. Их ждут лишь карающая скверна и отвратительная вонь. Я позабочусь об этом.
Финн получил свое.
Теперь очередь Истона.
Я тихо усмехаюсь, осознавая, насколько это будет чертовски легко. Даже проще, чем с Финном. Все знают слабость Истона – его мамочка и отчим. Одну он любит всем сердцем, другого ненавидит каждой частицей своей темной души. Они его ахиллесова пята, и, к несчастью для него, это вовсе не секрет. Играть на его комплексах будет невероятно приятно, и у меня уже есть идея, как развратить его окончательно. Лишить его короны будет легко, но вот сможет ли он при этом быть мне полезен?
Если моя месть – детская забава, то его задача окажется куда сложнее.
Чтобы уничтожить чью-то репутацию, нужно заставить всех поверить, что она никогда и не заслуживала высокого статуса. Это непросто, особенно когда речь о девушке, которую считают безупречной во всех отношениях. Ни единого греха, ни единого пятнышка на ее чистом сердце – словно сама Пресвятая Дева Мария, если, конечно, вы верите в такую чепуху. Я вот – нет. У всех есть свои секреты, и я знаю: даже самую чистую душу можно запятнать. Она уже давно балансирует на грани с темными силами, так что одного легкого толчка в неправильном направлении хватит, чтобы показать миру, что нет такой вещи, как неподкупная душа.
Нет лучшего способа осквернить ангела, чем подослать к нему дьявола.
В конце концов, Темный Принц получил свое прозвище не просто так, а за дьявольские выходки и скверный язык. Он вполне мог бы найти им достойное применение.
Но если он, как Финн, не справится с моим заданием, на этот раз я не стану устраивать сюрпризов. Я прямо скажу, какие карты у меня на руках, и посмотрю, хватит ли у них глупости не спасовать.
Тяжело той голове, что носит корону.
Но не волнуйся, Истон.
Я сорву ее с твоей высокомерной головы и отправлю тебя туда, откуда ты пришел.
В Раю нет места дьяволу.
Скоро твоим домом станет Ад.
Можешь быть в этом уверен.
Глава 1
Истон
– Дерьмо! Они мертвы! Мертвы, Истон! Что, черт возьми, нам теперь делать?! – кричит Финн, дергая себя за светлые волосы с такой силой, что будет чудом, если к концу ночи у него хоть что-то останется на голове.
– Заткнись нахуй, Уокер, или я сам тебя заткну! – рявкает Кольт с другого конца комнаты, его лицо выглядит таким же потрепанным, как и рубашка, забрызганная мозговым веществом.
Не желая отходить от Линкольна, Кольт поднимается с колен, где только что сидел рядом со своим устрашающе молчаливым кузеном, чтобы встретиться с Финном взглядом. Я встаю между ними, отвечая Кольту своим собственным ледяным взглядом. Пусть этот ублюдок даст Финну передышку, чтобы тот мог прийти в себя. Не каждому удается сохранять хладнокровие, участвуя в двойном убийстве, как, очевидно, Кольту. Он бросает мне угрожающую усмешку, но возвращается к сгорбленному на полу другу, который сейчас больше всего в нем нуждается, пока я берусь за другого.
Хоть мне и неприятно это признавать, но Кольт прав. Истерика Финна нам не поможет. Чтобы разобраться в этой дерьмовой ситуации, нам нужны ясные головы. Когда я поворачиваюсь к нему, Финн все еще мечется из угла в угол, бормоча что-то бессвязное. Эта херь явно выводит из строя его страдающий СДВГ мозг, из-за чего он не может сосредоточиться на одной мысли достаточно долго, чтобы сохранять рассудок. Страшно представить, что этот кошмар делает с его ранимой душой.
Финн, возможно, и идеально играет роль «железного» квотербека, каким его все привыкли видеть, но мы-то знаем правду. Под этой грубой оболочкой скрывается чувствительная натура, уязвимая и легко поддающаяся влиянию. Кольт и я сотканы из другого, более прочного материала – и, судя по сегодняшнему вечеру, Линкольн тоже. Может, именно поэтому Финн изначально вызвал у меня симпатию. Он напоминает мне, что чистота может существовать в самых неожиданных местах.
Я бросаюсь к нему, хватаю дрожащие плечи Финна и сжимаю их, останавливая его бессмысленную ходьбу. Его неистовые сапфировые глаза сталкиваются с моими стальными. Я обхватываю его шею, прижимая его лоб к своему, но этот чертов трясучка продолжает дергаться, не в силах успокоиться.
Он в шоке.
Черт возьми, мы все в шоке.
Но сейчас мне нужно, чтобы он взял себя в руки – ради всех нас.
– Финн, посмотри на меня. Посмотри на меня, брат! – приказываю я тоном, не терпящим возражений.
Кровавые брызги на его мертвенно-бледной коже придают ему зловещий вид, словно он киллер, только что устроивший бойню в дешевом хорроре. Богатые придурки вроде нас обычно плохо заканчивают в таких фильмах. Надеюсь, в реальной жизни у нас больше шансов.
Я гоню эту идиотскую мысль прочь, понимая, что Финн окончательно сломается, если увидит хотя бы каплю страха в моих глазах.
Он смотрит на меня, и, видимо, мое ровное дыхание и крепкая хватка дают ему какую-то опору, потому что он начинает успокаиваться. Мы стоим так некоторое время, пока его прерывистое дыхание не выравнивается, и он больше не выглядит так, будто его вот-вот вырвет.
– Ты в порядке? – спрашиваю я, когда его тело наконец перестает трястись.
Финн коротко кивает, не решаясь озвучить ложь, которую я от него требую.
Он высвобождается и отступает на шаг, делая все возможное, чтобы дистанцироваться от этого кошмара. Я тяжело вздыхаю и начинаю оценивать масштабы ущерба. По обеим сторонам библиотеки два тела пачкают импортный ковер, их алая кровь пропитывает дорогую ткань. Не та картинка, которую я хотел бы навсегда запечатлеть в памяти, и уж точно не тот способ, каким я планировал закончить субботний вечер. Что за пиздец.
Блядь.
Я все еще пытаюсь осознать произошедшее, когда хриплый голос Линкольна разрезает темноту комнаты:
– Мне так жаль, – шепчет он, все еще склонившись над матерью, чью голову держит на коленях. – Я не хотел, чтобы все так вышло. Прости…
Он вытирает слезы окровавленными ладонями, оставляя на загорелых щеках такие же кровавые разводы, как у всех нас. Мое сердце разрывается на части, когда я вижу, как Линкольн теряет последние остатки своей души. Ему предстоит прожить всю жизнь с осознанием, что это он погасил свет в глазах собственной матери. Как можно существовать с таким грузом вины?
Никак.
Линкольн, каким мы его знали, перестанет существовать после этой ночи.
– Линк... – хрипит Кольт с редкой для него искренней болью, сдвигая брови. – Ты должен отпустить ее.
Никогда не думал, что доживу до того дня, когда Кольт Тернер проявит искреннюю заботу о другом человеке. Но если и есть кто-то, способный пробудить в нем такие чувства, то это его кузен.
Линкольн проводит окровавленными пальцами по своим волнистым волосам, затем целует мать в висок. На удивление твердыми ногами он поднимается в полный рост, выжигая весь кислород в комнате взглядом своих глаз цвета океанской бури. В них мерцает леденящая решимость, от которой у меня по спине пробегает холодок. Я выпрямляюсь, готовясь к тому, что последует дальше. Линкольн медленно обводит взглядом каждого из нас и произносит слова, которые, я знаю, таились на его губах, пока он прощался с матерью:
– Есть только два способа, которыми я могу это исправить. Сдаться или сделать вид, что нас здесь никогда не было.
Вот и все. Двумя фразами Линкольн изменил траекторию нашего будущего. А может, он сделал это двадцать минут назад, когда нажал на курок под челюстью своего отца. Черт его знает. Возможно, Финн и я положили начало этой нашей новой судьбе, когда держали губернатора, помогая Линку размазать его мозги по стене. Даже Кольт приложил руку к нашему новому предназначению, выпустив первую пулю в этого ублюдка.
Хотя последний выстрел сделал Линкольн, мы все сыграли свою роль. Мы все соучастники убийства. Все запятнаны – так почему платить должен лишь один?
– Нас здесь не было, – констатирую я, объявляя единственное решение, с которым смогу жить. Температура в комнате падает на десять градусов под тяжестью моих слов. Я наклоняю голову и смотрю на Финна.
– Нас здесь не было, – повторяет он уже увереннее и кивает Кольту.
– Нас здесь не было, – твердо подхватывает Кольт.
Линкольн обводит взглядом наш маленький братский круг, и в его влажных бездонных глазах смешиваются благодарность, любовь и нескончаемая боль.
– Нас здесь не было, – заключает он.
И этими словами, повисшими в воздухе, мы скрепляем нашу новую судьбу.

Я просыпаюсь в холодном поту – как и каждую ночь с того самого дня.
Провожу рукой по лицу, напоминая себе, что больше не в ловушке того ночного кошмара. Хотя по ощущениям – снова и снова переживаю его, едва только закрываю глаза и теряю бдительность.
Мне нужна чертова сигарета.
Смотрю направо и тяжело выдыхаю, понимая, что не один. Хуже того – я даже не в своей комнате. Две девушки, прижавшиеся друг к другу во сне, по-прежнему не подозревают, что рядом с ними кому-то снились кровь и смерть. Знай они, что разделят постель не просто с заносчивым мудаком, каким меня считают, а с убийцей – вряд ли бы пригласили в свою комнату в общежитии, чтобы я оттрахал их до потери пульса.
Не то чтобы я был в состоянии дать им то, чего они хотели.
Я мало что могу вспомнить о прошлой ночи, но точно помню, что мой член категорически отказался участвовать в запланированном ими тройничке. Я позволил им развлекаться друг с другом, а сам просто наблюдал, надеясь, что лесбийские утехи хоть ненадолго выбьют из головы весь этот пиздец, в который превратилась моя жизнь.
Не сработало.
Единственное, что сработало – бутылка Джека, затуманившая разум и давшая передышку от изматывающего внутреннего ада. Но стоило мне отключиться, как все эта тревога снова накрыла меня с головой, вернувшись в подсознание.
Дерьмо. Где, черт возьми, мои сигареты?
Я натыкаюсь взглядом на потрепанные жалюзи и замечаю, что за окном еще темно. Будь мой член в рабочем состоянии, я бы разбудил девчонок и попытался исправить вчерашний провал. Но никакая киска, увы, не поднимет мне настроение. Девушки, вечеринки, выпивка – теперь для меня просто фон. Они лишь заполняют пустоту в голове, ту самую, где воцаряется тишина и раздается шепот, который не заглушить, как ни старайся.
Лжец
Убийца.
Монстр.
Я вскакиваю с постели, стараясь не разбудить голых хозяек, и натягиваю джинсы в прыжке. Хватаю кожанку, футболку, ботинки и выскальзываю в коридор – лучше одеться здесь, чем разбудить их шумом.
Захлопнув дверь, уже в одежде, я обыскиваю карманы в поисках сигарет. Первая же затяжка расслабляет тело, а ядовитый дым смягчает гнетущую пустоту в душе. Прислонившись к стене, отдаюсь во власть никотина, наслаждаясь кратким облегчением. Когда эмоции снова под контролем, отталкиваюсь и спускаюсь к выходу, пока датчики дыма не сработали на всю общагу.
Снова затянувшись, листаю сообщения на телефоне, проверяя, не искали ли меня парни, пока я тут безуспешно пытался развлечься.
И, конечно, стискиваю зубы, когда среди кучи бесполезного спама выделяются три сообщения от мамы и одно от Дика3.
В пером мама напоминает, что приготовила мои любимые ньокки4. Во втором осторожно спрашивает, успею ли я к ужину. В третьем разочарованно сообщает, что оставила для меня тарелку в холодильнике. Мне мерзко от того, что я ее игнорировал, но сообщение Дика быстро заменяет стыд на злость.
"Только настоящие мудаки бегут от ответственности."
Ага, этот ублюдок прямо намекает, что я трусливо сливаюсь, игнорируя маму.
И он не ошибается.
Я и правда мудак.
Но мой драгоценный отчим забывает, что мудак мудака видит издалека.
Пусть Ричард Прайс поцелует меня в зад со своими колкостями. Он для меня – никто. Просто неудачная случайность, в которую влюбилась моя мать. С каких это пор я обязан жить по его правилам? До него у меня не было "мужского примера", который указывал бы, что делать. И мне это было не нужно. Всегда были только мы с мамой против всего мира. Разве это плохо? Конечно, мы не лакомились шикарными блюдами, иногда наш ужин состоял из гриль-сэндвичей, приготовленных из двухдневного хлеба и подозрительного сыра, но мы были счастливы.
Теперь нет.
Можно сколько угодно притворяться, будто мама довольна жизнью. Но я-то знаю, что она несчастна.
А как иначе?
Через пару месяцев у них с Диком будет пятнадцатая годовщина свадьбы. Но сколько бы лет ни прошло – весь Эшвилл по-прежнему считает ее чужой в их богатом, благополучном мирке.
И они правы.
Мы – чужаки.
Мы лишили их желанного трофея.
Здесь полно этих сучек, которые до сих пор не могут пережить, что Ричард Прайс когда-то обратил внимание на мою мать. Все были уверены: когда самый завидный холостяк Нортсайда наконец остепенится, он выберет одну из стерв голубой крови, круживших вокруг него, как стервятники. Но уж точно не мать-одиночку из Бруклина, едва сводившую концы с концами.
Теперь маме больше не приходится мыть чужие унитазы, но весь Эшвилл по-прежнему видит ее на коленях. Либо как шлюху, которая натрахала себе состояние Прайсов, либо как горничную, которой не стоило вылезать из гетто.
Самое худшее во всем этом то, что часть меня жалеет, что она не отказала Дику тогда, много лет назад. Для меня выбор между нищетой и самоуважением очевиден. Я лучше буду гребаным нищебродом, чем стану кланяться кому бы то ни было.
Черт, большинство и на меня бы смотрели с тем же презрением, если бы думали, что им это сойдет с рук. Но я слежу, чтобы не сошло. Да, я сын своей матери, но если она предпочитает подставлять вторую щеку, то я придерживаюсь принципа "око за око". Сунешься ко мне и получишь по заслугам.
Услышу, что какая-то светская львица назвала мою мать шлюхой – и сделаю так, чтобы ее драгоценная доченька стала одной из них.
Какая-то сучка пошутит за завтраком, что моя мама когда-то чистила унитазы в отелях – и ее сын будет чистить мне ботинки на глазах у всех.
Какой-то завистливый урод посплетничает с приятелями на поле для гольфа о том, что мама "умеет стоять на коленях" – и я лично позабочусь о том, чтобы его жена продемонстрировала это мастерство в моей спальне на камеру.
Тронешь моих – и я сделаю все, чтобы уничтожить тебя.
Если бы Дик тратил меньше сил на то, чтобы цепляться ко мне, и больше – на защиту своей жены, возможно, мне не пришлось бы постоянно наводить порядок.
Я распахиваю дверь общежития, и меня окутывает сладкий предрассветный ветерок, охлаждая внезапную ярость. Каждый раз, когда холодает, это напоминает мне о доме. О снеге, о дожде – обо всем том хорошем, что дарит Нью-Йорк. Северная Каролина жаркая, влажная и до тошноты учтивая. Местные, с их сладкими южными акцентами и фальшивыми улыбками, запросто опустят вас в грязь и разнесут ваше имя по всему городу. В Бруклине мы говорили придуркам все, что думаем, в лицо, без этой слащавой, циничной хрени.
Даже после всех ужасов, через которые пришлось пройти моей маме, мысль об отъезде из Нью-Йорка ни разу не приходила ей в голову. Она задумалась об этом, только когда Дик надел ей кольцо на палец. Под ложными предлогами и обещаниями мы собрали вещи и переехали в Эшвилл, даже не подозревая, что меняем крыс, роющихся в мусорных баках, на змей в украшениях от Cartier.
Дик даже пальцем не шевелит, чтобы защитить ее от этих тварей. Вместо этого он бросает ее на растерзание волкам, не задумываясь о ее душевном состоянии, ожидая, что она смирится с их ядовитыми пересудами.
Что это за хрень?
Это что, по его мнению, любовь?
Да пошел он.
Он не имеет ни малейшего понятия о любви. Если бы было иначе, если бы он хоть немного заботился о маме – мы бы жили в Нью-Йорке, где она чувствовала себя в безопасности. Это был наш дом, а он отнял его у нас ради своих социальных и финансовых амбиций.
И теперь кто-то снова пытается отнять у меня дом.
Если я считаю себя мстительной силой, с которой стоит считаться, то Общество меня превзошло.
Я трясу головой, не желая углубляться в эти мысли, и спешу к своему грузовику. Сейчас я могу справиться только с одним пиздецом за раз. К счастью, двадцатиминутная поездка немного охлаждает мой пыл, а музыка по радио помогает отвлечься.
Разумеется, когда я, наконец, оказываюсь в поместье Прайсов, привычная злоба, живущая во мне, снова поднимается.
Я сам виноват. Я мог уехать сразу после школы, приняв предложение Нью-Йорского Университета. Но остался. Остался, потому что, как бы ни хотел сбежать, желание защищать маму сильнее. Она единственный человек на этой земле, которого я люблю больше себя. И даже несмотря на то, что я худший сын в истории человечества, она все равно смотрит на меня так, будто я лучшее, что с ней случалось. Никакие бриллианты, роскошные дома или дорогие путешествия, которыми Дик осыпает ее, не сравнятся с тем, что дал ей какой-то падонок, лишивший ее невинности.
Для нее я всегда буду благословением.
Для Дика – проклятием.
И, как ни странно, в этом я с ним согласен.
Я вхожу в дом и, проходя мимо гостиной, мгновенно чувствую себя дерьмом. Мама свернулась калачиком на диване, с книгой на коленях, при свете настольной лампы.
Черт.
Она не могла заснуть, и это целиком моя вина.
В последнее время она упрямо дожидается меня, если я не отвечаю на ее сообщения. Будто чувствует, что со мной творится что-то неладное, и боится, что однажды я просто не вернусь домой. Я никогда не расскажу ей правду о том, что случилось прошлой весной, но ее интуиция в отношении меня настолько сильна, что ей даже не нужны слова – она просто знает, когда что-то не так.
Честно говоря, именно поэтому я в последнее время и держусь с ней так холодно. Если буду сохранять дистанцию, может, она решит, что я просто веду себя как законченный мудак – просто так, из принципа. Пусть уж лучше думает, что я мудак, чем узнает, что я убийца. Из двух зол я выбираю меньшее.
Я беру шерстяной плед у ее ног и накрываю ее. Наклоняюсь, целую в лоб – и на ее лице тут же появляется легкая улыбка. Даже во сне она будто знает, что я дома, что я в безопасности. А ведь это все, чего она хочет – чтобы я был в безопасности. Меня убивает мысль, что я заставляю ее волноваться, но если бы она узнала, во что мы с парнями влипли, это свело бы ее в могилу. Этого я допустить не могу.
Я направляюсь на кухню – перекусить в три часа ночи, разогрев ее домашние ньокки. Да, теперь у нас есть повара и горничные, но иногда мама все равно берет на себя обязанности домохозяйки – просто чтобы почувствовать себя прежней. Не избалованной королевой, за которую ее держит Дик. Аромат свежего базилика и томатного соуса словно возвращает меня в те времена, когда все было проще. Я набрасываюсь на еду, запивая ее ледяной водой, поскольку на той греческой вечеринке выпил достаточно алкоголя, чтобы мне хватило на несколько дней.
Я беру бутылку с собой в комнату, но замираю в холле.
Дик бережно подхватывает маму на руки и несет ее наверх, в спальню. На нем по-прежнему белая рубашка, черный галстук и брюки – его обычный "рабочий" вид. Видимо, этот засранец засиделся в своем кабинете допоздна, пока я тусил.
Даже на таком расстоянии я слышу, как он шепчет ей на ухо что-то нежное, и она крепче прижимается к его груди, пряча от меня свою милую улыбку. Его темно-карие глаза, еще секунду назад мягкие от нежности, леденеют, когда он замечает мое присутствие.
– Мог бы и позвонить, – бросает он, и на его губах застывает привычная гримаса недовольства.
Ненавижу, что он прав. Я мог бы. Но не стал. Его верхняя губа нервно дергается, когда он видит мое бесстрастное выражение лица.
– Ты ее не заслуживаешь, – рычит он.
– Как и ты, – парирую, не моргнув и глазом.
– Разница между нами в том, что я знаю, что не заслуживаю, – бросает он в ответ и резко отворачивается, поднимаясь по лестнице. Ему больше не интересно, что я могу сказать.
Самое мерзкое то, что это, наверное, единственное, что объединяет нас с отчимом.
Мы оба ее не заслуживаем.
Ей не следовало выходить за него замуж.
А мне вообще не следовало рождаться.
