Текст книги "Сломанный клинок"

Автор книги: Айрис Дюбуа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 26 страниц)

Поднимаясь вдоль всей южной стены башни, лестница затем поворачивала вправо под прямым углом и продолжала подниматься еще круче. Отсюда, через заросший плющом пролом, можно было выбраться на полуразрушенную стену, соединяющую башню с угловым барбикеном ^[39]наружного оборонительного пояса. Слабый свет едва проникал сюда сквозь узкие, редко прорубленные щели-бойницы, было сыро и холодно, несмотря на летний зной снаружи; пахло плесенью и птичьим пометом. Аэлис стало страшно, и она крепче уцепилась за руку Робера:

– Ты думаешь, злая королева действительно здесь жила?

– Этого я не знаю, – ответил Робер. – Но башня очень старая. Видишь, тогда даже не умели еще выкладывать винтовые лестницы, как теперь. И потом, она четырехугольная, а не круглая, таких башен не строят уже лет двести. А знаешь почему? Выгнутая стена прочнее, она лучше выдерживает удары осадных машин.

Миновав еще три поворота, они наконец вышли наружу. На верхней площадке, как всегда пустынной, отгороженной от всего мира, было знойно от раскаленного солнцем камня и все залито светом и таинственной тишиной, словно древние потрескавшиеся плиты хранили ее в этом забытом уголке.

– Как тихо… – прошептала Аэлис. – Ты слышишь, какая тут тишина? Кажется, будто камни что-то рассказывают…

– Наверное, так оно и есть, – тоже шепотом ответил Робер, не отпуская ее руку. – Смотри, Аэлис, мы здесь совсем одни.

Башня Фредегонды, хотя и не очень высокая сама по себе, была воздвигнута на вершине моранвильского холма, и сейчас выше ее из всех сооружений замка поднималась только мрачная громада донжона, да и то лишь верхний его ярус.

– Ты уверен, что нас оттуда никто не увидит? – спросила Аэлис еще тише.

– В эту сторону не выходит ни одной бойницы, а дверь на верхнюю площадку донжона замурована – я нарочно спрашивал у Симона. Сказал, что мне хотелось бы взглянуть на окрестности. Симон говорит, что выход замуровали после того, как дама Алиенор де Пикиньи бросилась оттуда вниз, узнав, что мессир Готье убит неверными под стенами Аскалона. Нет, Аэлис, здесь мы одни…

Он взглянул на девушку и, встретив ее немного испуганный и словно ждущий чего-то взгляд, внезапно смутился, чувствуя, как заколотилось сердце.

Они долго молчали, а потом Робер спросил:

– Помнишь, мы с тобой сидели вон там… и ты мне рассказывала, как твой прадед воевал с епископом Бовэ…

– Помню… – вздохнула Аэлис. – Давай посидим, как тогда, хочешь?

Держась за руки, они прошли к противоположной стене и, обжигаясь о горячий камень, сели прямо на пол.

– Ой! Не могу, Робер! – охнула Аэлис, вскакивая на ноги. – Я тут спекусь, как еретичка на костре!

– Тогда иди сюда! – засмеялся Робер, протягивая ей руки. – Садись ко мне на колени…

Аэлис не заставила себя упрашивать.

– Как хорошо… – улыбнулась она и, положив голову ему на плечо, закрыла глаза.

Да, ей было хорошо, очень хорошо… И все же в самой глубине сердца, словно крохотная заноза, притаились какая-то тревога и недовольство. В самом деле, к чему все эти разговоры о будущем? Разве им плохо сейчас? Разве мало того, что есть?

– Разве нам не хорошо теперь? – спросила она с нежным упреком. – Робер, друг мой, разве тебе этого мало?

– Ты сама знаешь, что мало, моя любовь, – отозвался он не сразу. – Мне нужно лежать рядом с тобой и держать тебя в объятиях и чтобы на тебе не было этого красивого платья…

– Бог свидетель, платья снять я не смею, как бы мне самой этого ни хотелось, – шепнула Аэлис. – Но просто полежать мы можем, и мой корсаж расстегивается совсем легко. Право, вы недогадливы, мессир оруженосец!

Они легли на горячие от солнца плиты, он обнял ее, и она положила голову ему на грудь, слушая неистовое биение его сердца. Потом приподнялась и посмотрела ему в глаза – совсем близко.

– Аэлис… моя прекрасная любовь, – сказал Робер. – Губы мои соскучились по твоим…

– Клянусь спасением души, мои стосковались больше, друг Ро…

Трижды в день все обитатели замка Моранвиль, начиная от самого сеньора и кончая приближенными слугами, собирались в большой замковой зале для завтраков, обедов и ужинов, протекавших торжественно и неспешно под присмотром сенешаля, господина Ашара, зорко следившего за порядком. Столы стояли «покоем»: два длинных примыкали под прямым углом к главному, покороче и на возвышении. На середине верхнего стола, в обитом алым фламандским бархатом кресле, высокую спинку которого венчал резной герб рода Пикиньи, восседал сир Гийом. По правую руку сидел капеллан, по левую – Аэлис, за ними Симон и Ашар де Буль, а дальше, в зависимости от звания и должности, размещались вассалы. Служащие и слуги занимали боковые столы, тоже в порядке старшинства и лицом к середине.

Обычно трапезы проходили оживленно, однако сегодня за ужином чувствовалась какая-то напряженность. Мессир Гийом, не понимая причины опоздания итальянцев, навстречу которым еще пять дней назад выехал Филипп Бертье, был неспокоен и, против обыкновения, молчал, рассеянно слушая отца Эсташа, который тщетно пытался поддержать разговор. По взаимной договоренности встреча должна была состояться в Клермонском аббатстве еще три дня назад, а путь оттуда занимает не более суток, так в чем же дело?

Аэлис тоже нервничала, но по другой причине. Она была в смятении – ее сжигала память о том, что было там наверху, на площадке Фредегонды. Она боялась, не совершила ли смертного греха, сама расстегнув платье перед Робером (он так и не осмелился) и позволив его рукам касаться ее груди, боялась и не понимала, как может смертный грех быть таким сладостным, таким… таким, что даже сейчас от одного воспоминания ее бросало в жар, а колени слабели.

Но было в ее смятении и другое. Сегодняшний разговор – не на башне, а там в саду – не выходил у нее из головы, и сейчас она уже не могла отмахнуться от него, как тогда – днем. Сначала на душе осталось только легкое недовольство, крошечная заноза в сердце, но потом она стала расти, жалить все больнее, а к вечеру Аэлис совсем расстроилась. Хуже всего было то, что она чувствовала себя как бы виноватой, хотя и не совсем понимала в чем. Она могла обещать ему вечную любовь, но быть его женой? Конечно, Робер может стать рыцарем и даже наверняка станет, но все равно! Отец никогда не разрешит ей выйти замуж за вальвасора. Ах, нечего и думать, чтобы он разрешил такой брак! И неужели Робер не понимает этого? Тогда к чему эти разговоры о замужестве? Они любят друг друга, и это самое главное – этого у них никто не сможет отнять! А что будет потом… Рано еще загадывать, всякое может случиться…

Конечно же, она права, она не могла ему ничего обещать, убеждала себя Аэлис, и все же чувство вины не проходило. Сердце подсказывало ей, что как-то не так следовало себя вести…

Отец Эсташ вопросительно глянул на нее и покачал головой:

– Ты плохо ешь, дитя мое. Не больна ли?

Сир Гийом поднял голову и тоже посмотрел на дочь:

– И верно, ты сегодня какая-то слишком присмиревшая, Аэлис. Что с тобой?

– Не знаю, отец, – смутилась она, – не по себе как-то…

– Тогда тебе надо лежать. Как вы считаете, отец мой?

– Совершенно верно, мессир! Чем бы ни было вызвано недомогание, покой прежде всего! Тебе следует лечь, а я велю приготовить отвар из семи трав и…

– Благодарю вас, но я не хочу лежать, – перебила его Аэлис, – и не хочу никакого отвара – ни из семи, ни из четырнадцати, ни из сорока тысяч трав! – Но, поймав осуждающий взгляд отца, она нетерпеливо добавила: – Ну хорошо, выпью я ваш отвар! Выпью!

– Вот и прекрасно, – обрадовался капеллан, – после ужина сам прослежу за его приготовлением.

Аэлис вздохнула. Она чувствовала на себе взгляд сидящего далеко, за нижним столом, Робера, но не решалась взглянуть в его сторону. Ну как убедить его отказаться от этой безумной затеи? Зачем ему уезжать, зачем обрекать друг друга на годы разлуки, если им так хорошо вместе и на Фредегонде их действительно никто не увидит… Покраснев, она опустила голову и раздраженно оттолкнула большую мохнатую собаку, которая под столом лезла ей в колени.

За раскрытыми окнами, откуда влетала и кружилась вокруг свечей мелкая крылатая нечисть, вдруг возник протяжный звук дальнего рога. Ему тут же ответил другой, пропевший совсем близко, наверное с надвратной башни. Пикиньи вопросительно глянул на Симона, тот кивнул и выбрался из-за стола. Отсутствовал он недолго и еще в дверях сделал успокаивающий жест.

– Это Бертье, – крикнул он. – С ним гости, я выйду встретить!

– Да-да, мы тоже идем, – заторопился Пикиньи. – Наконец-то! Друг Ашар, проследи за встречей, чтобы все было как надо. И вы, мадам, – обернулся он к дочери, – тоже ступайте за мной…

Она послушно поднялась и последовала за отцом; впереди бежала целая свора. За ними с шумом потянулись все присутствующие. В дверях Аэлис замешкалась и отошла в сторону. Зал опустел, они с Робером остались одни.

– Почему ты осталась? – удивленно спросил юноша.

– Не хочу видеть этого ростовщика! Противно смотреть – его встречают как сеньора…

Робер посмотрел на нее, будто не решаясь что-то сказать. Несколько минут оба молчали, следя в открытое окно за снующими во дворе факелами.

– Ты все-таки поди туда, Аэлис, – сказал он, – иначе отец разгневается.

Аэлис капризно надула губы, но поняла, что он прав.

– Хорошо, пойдем!

Когда они вышли, встреча уже состоялась. С верхней площадки лестницы Аэлис с невольным любопытством окинула взглядом толпу. Было светло от факелов, и в их колеблющемся свете она сразу увидела приезжих – оба гостя были богато одеты и держались с большой непринужденностью, особенно тот, с которым сейчас разговаривал отец.

– Смотреть противно, – с гримасой повторила Аэлис, – нарядился, будто вельможа, и ведет себя совсем как равный!

– Он и выглядит как равный, – ответил Робер и, помолчав, заметил: – Ты несправедлива к нему, госпожа.

Аэлис возмущенно фыркнула, но не успела ничего ответить – в этот момент сир Гийом увидел ее и что-то сказан своему собеседнику. Тот обернулся, она встретила его взгляд, сразу забыла все, что хотела сказать, и в смятении опустила глаза. Ей захотелось повернуться и уйти, а не играть роль радушной хозяйки.

Маленькая группа направилась к лестнице. Гость, легко взбежав по ступеням, поклонился Аэлис:

– Разрешите приветствовать вас, госпожа! И простите, что вызвал недовольство, которое я с огорчением читаю в ваших прекрасных глазах.

Раздосадованная его проницательностью, Аэлис вспыхнула и ничего не ответила. Подоспели остальные, и отец пришел ей на помощь:

– Мадам, это мессир Франсуа Донати, а это его друг и поверенный, мессир Жюль Гви… Ги…

– Джулио Гвиничелли, мадонна. – Второй гость белозубо блеснул улыбкой и тоже поклонился. – Но вашим губкам не выговорить чужеземного имени, поэтому пусть я буду Жюль.

– Прошу вас позаботиться о любезных нашему сердцу гостях, – продолжал отец, – и проводить в отведенные им покои. Освежитесь с дороги, мессиры, мы ждем вас к ужину.

Аэлис едва склонила голову и сделала рукой округлый жест, как показывал когда-то мэтр Бертье, помимо прочего учивший ее куртуазным (в его представлении) манерам.

– Благоволите следовать за мной, – сказала она высокомерным тоном, не поднимая глаз.

Ужин затянулся, и гости, и хозяева разошлись поздно, с самыми разнообразными чувствами и заботами. Этой ночью многие не спали в замке Моранвиль. Сир Гийом, несмотря на поздний час и большое количество выпитого, еще долго совещался с Филиппом в своем кабинете, а его дочь обсуждала события минувшего вечера с Жаклин. Уже готовая ко сну, она сидела на краю постели, и камеристка, стоя возле нее, не спеша расчесывала ее распущенные на ночь косы.

– …Филипп назвал его человеком «непростым», а я бы сказала, что он просто необычен…

– Он держится как настоящий знатный сеньор!

– Нашла с кем сравнивать, – возразила Аэлис. – Дядя Тибо куда как знатен, а по манерам – сущий кабан… нет, в ломбардце что-то особенное.

– Это верно, госпожа! – мечтательно вздохнула Жаклин. – Очень уж все в нем красиво, и речь, и походка…

– Смотри не влюбись…

– Скажете такое! Что мне, охота в беду попасть? – Она помолчала и затем добавила: – А сеньор Жюль тоже очень хорош. Правда, малость забавный. Бородка, точно у козла, и штаны разноцветные. Заметили, госпожа? Одна нога у него зеленая, другая желтая в полоску, точно у скомороха!

– Да, забавный… – рассеянно ответила Аэлис. – Этот Франсуа, конечно, человек необычный. Столько путешествовал, так много знает!

– Верно, госпожа, у меня аж дух захватывало, когда он рассказывал… А как хорошо оба по-французски говорят! Прямо удивительно, можно подумать, что настоящие христиане…

– Да кто же они по-твоему, неужто сарацины?

– Может, турки?

– Дура! – в сердцах отрезала Аэлис. – Они оба подошли за благословением к отцу Эсташу! Неужто он стал бы осенять неверных крестом? Да их бы сразу скрючило, стати бы как две головешки.

– Страх какой! – Жаклин испуганно перекрестилась. – Может, и в самом деле христиане… только не верится. Повернитесь немножко, а то и не расчесать… Ох, и красивые же у вас волосы, ну прямо так и переливаются на свету!

– Не ври, знаешь ведь, что мне не нравится цвет моих волос.

– Воля ваша! Только это не так уж и важно, нравится ли вам, – важно, что другим нравится! – ответила Жаклин, лукаво посмеиваясь.

– Кому это, интересно? – с деланым безразличием спросила Аэлис.

– Будто сами не знаете! Мессир Франсуа целый вечер глаз не мог от вас отвести.

– Глупости! – смутилась Аэлис. – Гостю положено уделять внимание хозяйке дома. И хватит болтать, ступай…

Жаклин задула свечу, пожелала покойной ночи и убежала.

Оставшись одна, Аэлис долго сидела, сжав на коленях руки и не сводя глаз с дымных полос лунного света, протянувшихся из высокого узкого окна.

Не спал и Робер. Вокруг была ночь, тишина и какая-то непонятная тревога. Неужели из-за итальянца? Он закрыл глаза, стараясь успокоиться, но тут же поспешил открыть их, выругавшись сквозь зубы. Перед ним снова ожил сегодняшний вечер: голос этого проклятого флорентийца, рассыпающего перед Аэлис свои любезности, и ее глаза – широко открытые, словно у ребенка, увидевшего чудо…

Совсем другие чувства волновали в эту ночь Франческо Донати. Джулио наконец утихомирился и заснул, а он все лежал без сна, глядя в зеленовато высветленный луной проем окна, и вспоминал горящие от любопытства глаза Аэлис, ее по-детски приоткрытые губы… Его охватила острая, какая-то первобытная радость сознания собственной силы, могущества, молодости. Да, жизнь была в его руках и час от часу, становилась все заманчивее! Вскочив с постели, он подошел к окну и высунулся наружу, полной грудью вдыхая свежие запахи летней ночи, с наслаждением предвкушая завтрашнюю охоту и новую встречу с Аэлис. Благословен час, когда в уме старого интригана Ле Кока зародилась столь выгодная для всех сделка!

Глава 6

Наутро полил дождь, и охоту пришлось отложить. Земля просохла лишь на третий день; едва забрезжил рассвет, двор замка наполнился шумом, суетой и голосами охотников. Псари с трудом удерживали огромных, одетых в кольчужные попоны испанских мастифов для охоты на вепря, захлебывалась возбужденным лаем свора борзых, нетерпеливо ржали и били копытами кони. Мессир Гийом, стоя с дочерью и гостями на верхней площадке лестницы, наблюдал за последними приготовлениями, время от времени обмениваясь с Франческо замечаниями о качествах той или иной собаки:

– Взгляните вон на того пса, мессир Франсуа. Вон тот, с подпалинами на груди…

– Великолепное животное, клянусь святым Юбером! – отозвался тот, с удовольствием знатока оглядывая громадного бордосского дога. – Я бы не побоялся оставить его с вепрем один на один.

– И не ошиблись бы, – с гордостью кивнул Пикиньи. – Прошлой осенью Мальмор сразил мессира кабана в честном одиночном бою.

– Я помню! – обрадовано вмешалась Аэлис. – Такой был страшный вепрь, трехлеток, вот с такими клыками!

Франческо обернулся и с улыбкой посмотрел в ее блестящие от возбуждения и радости глаза. Аэлис смутилась и поспешно отвела взгляд, обратившись с каким-то незначительным замечанием к Жаклин.

Сборы подходили к концу, мессир Гийом велел подавать лошадей. Держа под уздцы белого иноходца Аэлис, Робер подвел его к подножию лестницы, с бьющимся сердцем следя за неторопливо спускавшейся по ступеням девушкой. Алый бархатный плащ бросал розовый отблеск на белую шею Аэлис. Робер с нетерпением ждал минуты, когда сможет, подсаживая в седло, коснуться ее руки и заглянуть ей в глаза. Он уже готов был шагнуть навстречу, но Франческо опередил его.

Робер не успел даже опомниться, как проклятый флорентиец с непостижимой наглостью поднял девушку на воздух и что-то шепнул ей, не особенно торопясь опустить на седло. Он видел, как вспыхнули щеки Аэлис, – на секунду Робер словно ослеп от бросившейся в голову ярости, а когда пришел в себя, итальянца возле Аэлис уже не было и она с тревожным любопытством наблюдала за чем-то, вытягивая шею.

Успокоившись, Робер глянул в ту сторону и увидел другого флорентийца, почему-то сидящего прямо на ступенях. Вокруг суетились итальянские слуги, Пикиньи и Франческо с расстроенными лицами стояли рядом, а по лестнице уже спешил капеллан, исполнявший в замке обязанности домашнего лекаря.

– Что случилось, госпожа? – спросил Робер, подойдя к Аэлис.

– А-а-а, Робер… – Она рассеянно улыбнулась ему и снова отвернулась, с интересом наблюдая за происходящим. – Сама толком не знаю, кажется, мессир Жюль оступился и вывихнул ногу, а может, сломал… Вон как кривится!

Джулио действительно морщился и охал, а когда отец Эсташ коснулся его лодыжки, застонал и попросил оставить его в покое.

– Мессиры… – добавил он, обращаясь к Пикиньи, – мессиры, не ждите меня и отправляйтесь спокойно! Как видите, охотника из меня сегодня не получится.

После обмена пожеланиями и сожалениями Джулио под наблюдением мэтра Бертье и капеллана был отнесен к себе в комнату, и охотники наконец отбыли.

Когда затихли вдали последние отзвуки рогов, Джулио с перевязанной лодыжкой терпеливо лежал у себя в постели, слушая абракадабру обоих врачевателей, которые никак не могли договориться, чем поить пострадавшего и из чего ставить припарки. Когда спор был наконец разрешен, он перехватил взгляд Бертье и знаком попросил его остаться. Тот понимающе опустил веки.

– Мне самому не изготовить примочку, – сказал Филипп смиренным тоном, – вы, отец мой, в этом куда искуснее. Я тогда побуду возле больного, может, ему что понадобится.

– Конечно побудьте, мало ли что, – согласился польщенный капеллан. – Но вообще ему лучше поспать.

– Посплю, падре, посплю, – сонным голосом отозвался Джулио. Выждав, пока шаркающие шаги отца Эсташа затихли в коридоре, он выскочил из постели и прошелся по комнате, разминая ноги.

– Вам бы представлять в мираклях, мессир, – заметил с усмешкой Бертье.

– Хотелось поговорить, и я просто не знал, как избавиться от охоты.

Джулио подошел к окну и опустился в кресло, задумчиво глядя на мягкую линию зеленых холмов. Бертье сел рядом.

– Прекрасный вид, – сказал Гвиничелли, – прекрасная страна… Как жаль, что нельзя сказать того же о здешних порядках.

– Увы… А я ведь помню время, когда Франция была богатым и цветущим краем. Поистине неисчислимы бедствия этой войны…

– Полагаю, дело не в одной войне… люди воюют не только у вас. Может, проще объяснить это отсутствием в стране разумной власти?

– Несомненно, и это играет свою роль, – согласился Бертье.

– После смерти Филиппа Красивого Франция уже не знала твердой руки. – Джулио помолчал, искоса глянув на собеседника. – В Париже у меня создалось впечатление, что Карл Наваррский многим представляется обладателем весьма твердой десницы…

– К тому есть основания, – сдержанно сказал Филипп.

– Если это не секрет, мессир, я бы хотел услышать более подробное пояснение вашей мысли. Иностранцу не разобраться во всех тонкостях здешней политической жизни.

– Какой же тут секрет? Все очень просто: Карлу Наваррскому хватило ума открыто признать горожан своей опорой…

– Ума? Или хитрости?

– В политике это понятия равнозначные. Наивно думать, что Карл и впрямь возлюбил третье сословие. Разумеется, это игра. Тут важно другое – что он на нее отважился. Ни один Валуа на это не пошел бы.

– Им это не нужно – они уже у власти!

– Власть можно и потерять.

– Ну хорошо. Судя по вашим словам, у Карла есть немало шансов получить корону, но… простая смена династий, что она даст? Хотя бы тем же горожанам?

– В лучшем случае зародится новый тип королевской власти – «буржуазный», как говорят в Париже. В худшем, – Филипп пожал плечами, – будет то же самое.

– А если окажется еще хуже?

– Всякое бывает, но пока Наварра действует разумно, а Валуа уже доказали свою бездарность… Король Иоанн просто дурак, а наш регент – его сын – слишком молод. Неведомо, конечно, каким станет дофин, взойдя на престол; следует признать, что для своих лет политик он неплохой. Осторожен, умен, образован. Но… кем бы он ни стал в дальнейшем, ему едва ли научиться тому, что уже есть у Наварры, – готовности искать опоры в третьем сословии.

– Ну что ж, мессир, ваши надежды мне понятны… – задумчиво кивнул Джулио. – Вы мечтаете о власти, которая укрепит положение буржуа… Но вот, например, ваш сеньор, или епископ Лаонский, или хотя бы аббат Сюжер… Их что заставило стать на сторону Наварры? Надо полагать, не желание поскорее увидеть «буржуазную» власть?

– Разумеется, нет! У каждого свои цели, и каждый печется о собственных интересах. Сиру де Пикиньи нужны деньги и устойчивое положение при дворе… Монсеньор Ле Кок? Ну, тут я могу лишь догадываться, но, вероятно, он с помощью Наваррца рассчитывает получить кардинальскую шляпу. Что же касается досточтимого аббата, – Бертье хитро посмотрел на Джулио, – то этому нужен Бовэзийский епископат, а Филипп Д’Алансон держит сторону дофина. Ergo, ^[40]дабы сесть на место Д’Алансона, нужно убрать дофина с помощью Наварры. Как видите, все очень просто!

– Да, – Джулио покачал головой, – всюду одно и то же… А вот стоит ли банкирскому дому ввязываться в династические распри? Между нами говоря, господину Донати предложено финансировать партию Наварры, его просят о предоставлении крупного займа. Я вот и не знаю, что тут посоветовать. Такой огромный риск…

– В данном случае, мне думается, он не так уж велик, – возразил Бертье, помедлив. – У Наварры действительно есть виды на корону, и очень неплохие… За него стоят не только буржуа Парижа и других городов; за него большая часть французского дворянства, в частности вся Нормандия, и… – Филипп понизил голос, – если уж взвешивать все, то следует учесть, что Эдуард Английский, судя по всему, весьма благосклонно смотрит на притязания Карла. Ходят слухи о неких переговорах… А это может иметь большие последствия, очень большие.

Они помолчали, а потом Филипп заговорил снова:

– Разве вы не рискуете, отправляя в море корабли с ценным грузом? Но риск риску рознь… Сумев своевременно поддержать претендента на престол, можно получить прибыль, какая вам и не снилась.

– Это если ваш претендент выиграет. А если нет? Даже крепко сидящий на троне государь не всегда платит долги, изгнанник же, потерпевший поражение в борьбе…

– Нет, – перебил Бертье, – Карл Наваррский поражения не потерпит. Позвольте и мне быть откровенным – переговоры, о которых я упомянул, уже идут. Бренн когда-то бросил на весы меч, а Карл сделает обратное – на его чашу будет положен мир, но которому так истосковались и французы, и англичане. Дело в том, что Наварра согласен на то, на что никогда не пойдут упрямые Валуа, – он готов разделить королевство с Плантагенетом…

Уже под вечер прибыли охотники. Посмотреть на добычу сбежался весь замок. Джулио, уже не скрывая своего «исцеления», с завистью разглядывал охотничьи трофеи.

– Неплохая охота, мессир Жюль! – крикнул Пикиньи, осаживая коня возле привязанных к жердям туш. – Два кабана и три оленя, не считая косуль и всякой мелочи! Одного венря затравил я, другого ваш друг, и клянусь, на это стоило посмотреть!

– А я?! – закричала Аэлис с сияющими от возбуждения глазами. – Я ведь тоже охотилась! Вот этого красавца я сама прирезала, правда, спросите у мессира Франсуа! – Наклонившись в седле, она указала на молодого оленя-самца. – Вы разглядите его хорошенько – восемь отростков, клянусь святым Юбером! – и я вонзила ему нож прямо в сердце с первого удара!

Франческо соскочил с коня и, бросив поводья Гвидо, остановился возле иноходца Аэлис, с нескрываемым восхищением глядя в пылающее от долгой скачки и свежего ветра лицо девушки.

– Ваш удар, мадонна, был истинным ударом милосердия для этого прекрасного животного! – ответил он с улыбкой.

– Удар был хорош! – подтвердил Пикиньи. – Молодец дочка, ничего не скажешь!

Аэлис, счастливая и Гордая своим участием в охоте, не спешила сойти с лошади, блестящими глазами следя за царившей вокруг радостной суматохой и с наслаждением вдыхая запах охоты – запах сбруи, лошадиного пота и кабаньей крови…

Стоявший возле нее Франческо подошел ближе и как бы случайно коснулся рукой ее ноги.

– Мона Аэлис! – тихо позвал он. – Лошадей уводят, разрешите мне помочь вам… – И прежде чем она успела что-либо возразить, он взял ее за талию и, сняв с седла, поставил на землю вплотную к себе – ей показалось, будто она стоит в его объятиях.

Покраснев, Аэлис отшатнулась и быстро пошла к лестнице.

Робер, и без того хмурый, не упустил этой сценки. Наскоро расседлав лошадей, он прошел к себе в комнату и как был, не переодеваясь, бросился на постель. Он знал, что внизу скоро сядут ужинать, что ему тоже следует пойти туда, но не мог заставить себя подняться. Никуда он не пойдет! Для чего ему это? Лишний раз увидеть, как Аэлис, потеряв стыд, позволяет этому наглецу обнимать себя на глазах у всех? Нет уж, с него хватит!

Катрин, вместе со всеми встречавшая охотников, сразу заметила, что Робер вернулся сам не свой. Она снова и снова под разными предлогами проходила мимо его комнаты, прислушивалась к каждому звуку, доносившемуся из-за двери, а когда поняла, что он не выйдет, сердце ее совсем упало. Значит, правда ему, бедняге, плохо, раз он не хочет даже поужинать после целого дня в седле! Она сбегала на кухню и, спешно собрав корзинку снеди, решительно постучалась к чему в дверь.

– Робер, я тут принесла кое-чего. – Катрин стала хлопотать у стола. – Поешь, а то целый день не евши…

– А тебе что? Ты-то чего стараешься? Забирай все обратно, я не голоден.

Катрин решительно мотнула головой:

– Ешь, ешь, нельзя же так… А сама я уйду, я ведь только принесла…

Она заторопилась к двери, но Робер окликнул ее.

– Погоди!

Девушка оглянулась, смаргивая слезы. Роберу стало ее жаль.

– Тогда уж давай поедим вдвоем, – улыбнулся он, кивнув на стол.

Он поднялся и, проходя мимо, ободряюще потрепал ее по плечу, как часто делал это раньше, когда они еще были детьми. Они сели, но Катрин едва решилась отломить хлеба. Робер, почувствовавший внезапный голод, начал быстро есть.

– Ну, чего сидишь, точно на поминках? Мы ведь договорились, а ну-ка ешь!

Девушка, осмелев, тоже взяла себе кусочек мяса.

– Вот и молодец! – улыбнулся Робер, наливая ей вина. – Сейчас еще выпьем с тобой – сразу повеселеешь… Только все до дна!

Замирая от смущения, Катрин послушно выпила.

– Благодарю тебя, Робер, – прошептала она, возвращая ему кружку.

Потом они выпили еще, постепенно Катрин успокоилась и даже отважилась смеяться шуткам Робера. Тому тоже стало немного легче, он уже почти с удовольствием смотрел на раскрасневшееся, хорошенькое личико Катрин. «Славная она, – подумал Робер, – и хорошо, что пришла, а то сидел бы один как сыч…»

Между тем в большом зале царило веселье. Мессир Гийом, довольный удачной охотой и разгоряченный выпитым, был особенно любезен, не уставая хвалить смелость сеньора Донати и его умение владеть копьем, на что гость отвечал такими же любезностями. Однако скоро хозяина стало клонить ко сну, и он удалился в самом благодушном настроении, предложив гостям пировать хоть до зари. Постепенно стали расходиться остальные, в зале остались Аэлис со своей камеристкой и оба флорентийца.

Джулио предложил было перейти к затопленному по случаю охоты камину, но тут же сказал, что ему жарко и остался за столом, попросив Жаклин растереть его пострадавшую ногу. Аэлис с Франческо пересели к огню, но здесь и впрямь оказалось слишком жарко. После целого дня, проведенного в седле, Аэлис разморило; она вдруг почувствовала внезапную усталость, закрыла глаза и откинулась на спинку кресла.

Франческо улыбнулся и, подсев поближе, взял ее за руку.

– Мадонна, вы спите? – тихо спросил он.

– Почти… – пробормотала она и вдруг, сообразив, что он поглаживает ее пальцы, выдернула руку. – Что это вы делаете?

– Ровно ничего. Просто любовался перстеньком, он такой… скромный. Бог свидетель, ваша ручка достойна более подходящих украшений, подобных вашему медальону с королевскими лилиями.

– Это наследство моего деда, коннетабля Франции! – высокомерно бросила Аэлис, в досаде закусив губу, и, когда он предложил ей вина, мотнула головой: – Я не хочу!

– Как вам угодно, мадонна. – Франческо отпил из кубка и поставил его на столик возле кресла. – Я просто хотел выпить вместе, чтобы узнать мысли. Или вы боитесь, что я узнаю ваши?

– Мне все равно. – Аэлис пожала плечами. – Да вам их и не узнать!

– А давайте попробуем. Если не хотите вина, есть еще лучший способ – у нас во Флоренции дамы часто играют с кавалерами в эту игру. – Он достал из-за пояса вышитый платок и одним взмахом развернул перед Аэлис, овеяв ее волной благовоний. – Соблаговолите взяться за другой уголок, нет-нет, правой рукой – вот так, растянем его, и поднимите выше, к лицу… Ближе, еще ближе. А теперь смотрите на меня сквозь платок – сразу не увидите, но попытайтесь представить меня, а я буду смотреть на вас с этой стороны, и, как только нам покажется, что мы друг друга видим, тотчас узнаем, кто что думает…

– Чем это вы его так надушили? – шепотом спросила Аэлис, честно пытаясь увидеть.

– Аравийский нард, немного розового масла и мускуса. Не нравится?

– Нравится, только я сейчас расчихаюсь…

Платок был совсем тонкий, но Аэлис сидела так, что полупрозрачная ткань была освещена отблеском огня в камине с ее стороны, и поэтому не увидела, как лицо Франческо приблизилось к разделявшей их легкой преграде. Лишь в последний миг она ощутила сквозь платок его дыхание и тут же почувствовала на губах легкий поцелуй. Девушка отшатнулась, выпустив свой конец платка.

– Мессир, что вы себе позволяете!

– Увы, опыт не удался, – как ни в чем не бывало сказал Франческо. – Но я вознагражден стократ – благодарю, мадонна, за подаренный мне поцелуй.