355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Айрис Дюбуа » Сломанный клинок » Текст книги (страница 18)
Сломанный клинок
  • Текст добавлен: 17 октября 2016, 02:08

Текст книги "Сломанный клинок"


Автор книги: Айрис Дюбуа



сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 26 страниц)

На другой день отряды ополчения начали покидать Париж. Сворачивая за угол улицы Сен-Дени, Робер придержал Глориана и оглянулся с тяжелым сердцем: лавка возле церкви Святой Оппортюны была единственным местом, куда Аэлис всегда могла прислать весточку. А теперь? Как знать, куда забросит начинающаяся война, где его потом можно будет отыскать…

А начиналась эта война как-то нескладно. Впрочем, Робер не знал, как ей положено было начаться. Он со стыдом вспоминал недавнюю свою похвальбу – «мне, мол, воевать случалось». Никакого опыта войны у него не было, если не считать нескольких мелких стычек; убить могли и там, но настоящей войны он еще не знал, представлял себе ее лишь по рассказам Симона. И по тем рассказам выходило, что война – дело развеселое, где можно и силами помериться с достойным противником, и добычей поживиться, и на досуге развлечься с бабенкой не из пугливых. Развлечения и нажива Робера не привлекали, а помериться силами с врагом еще как хотелось бы, да где взять достойного?

Отряд Жиля держался указаний Марселя: в течение одной недели разрушили и предали огню крепости Палезо, Трапп, Энгьен и несколько усадеб в окрестностях Парижа, чем и нагнали страху на окрестных дворян. Кровопролития по возможности избегали, отряд почти не понес потерь, зато шуму и крику было много. В одной из усадеб (владелец даже не был дворянином) Пьер, разругавшись с хозяином, который не хотел безвозмездно снабдить их продовольствием и фуражом, велел подпалить все подворье, выпустив из хлева и конюшен запертый скот. Усадьба запылала разом с четырех концов под веселое улюлюканье ополченцев, а владелец, потеряв голову, схватил вилы и с ревом кинулся на Пьера. Его скрутили и, оглоушив, «чтобы малость поутих», бросили в канаву. Кто-то из молодых предложил вздернуть жадину, чтобы другим было неповадно, но Жиль не позволил. «Хватит с него, очухается – умнее будет…»

Робер хмуро наблюдал за всем этим, не понимая Пьера. Разве дело мужчин играть в войну? А ведь их действия иначе как игрой не назовешь, хотя и, безусловно, опасной игрой – количество врагов множится с каждым днем. И ведь никто потом не вспомнит, что Пьер избегал кровопролития, зато все дружно поднимут крик, что он пожег их дома и потоптал посевы. Глупая затея. Но чему удивляться? Ремесло буржуа – торговля, а не война.

Между тем крестьянский мятеж продолжал полыхать, охватывая с быстротой пожара близлежащие области. Теперь уже и многие города встали на сторону жаков; рассказывали, что Жан Сула – мэр города Мо, где в цитадели укрылась вместе со многими благородными дамами супруга дофина, – тоже собирает местное ополчение, посулив взять штурмом герцогиню и весь ее курятник. В эти дни, судя по слухам, основные силы жаков под командованием самого Гийома Каля, побывав в Бою, где учинили жестокую расправу над пленными дворянами, миновали Клермон и Компьень, не открывших перед ними своих ворот, и теперь идут на Санлис.

Робер в тревоге выслушивал сообщения о передвижениях крестьянских отрядов, боясь услышать, что они уже действуют в пределах Вексена. Конечно, Моранвиль хорошо укреплен и застать Симона врасплох не так просто, но там Аэлис, и одна мысль о возможной опасности заставляла его холодеть. Будь он неладен, этот «военный поход»! Бывали минуты, когда он едва сдерживался, чтобы не послать все к черту, злился на себя, на Пьера, на этих проклятых жаков, из-за которых жизнь Аэлис в любой день может оказаться под угрозой; только огромным усилием воли удавалось ему взять себя в руки, вспомнить, что долг есть долг и он не мог поступить иначе…

Порушив замки на юге и юго-западе, отряд Жиля направился в сторону Мо, где им надлежало соединиться с ополченцами Вайяна. Численность отряда к этому времени возросла более чем вдвое, дойдя до шести сотен; последствия же такого пополнения не замедлили сказаться самым худшим образом. Одичавшая и озлобленная толпа совершенно дикого люда (это были даже не местные вилланы, а скорее всего бродяги, сами не знающие, откуда они родом) превратила дисциплинированное вначале городское ополчение в огромную шайку грабителей, с азартом тащивших все, что попадало под руку.

Раздражение его росло, соратники и впрямь начинали казаться ему сущими безумцами. Ведь не сегодня завтра дворяне опомнятся, и тогда за каждую шелудивую овцу, за каждую меру заплесневелого зерна придется расплачиваться кровью. Видит бог, лучше бы думали, как объединиться, как защитить себя… Впрочем, что с них возьмешь? Не понимал он и Пьера Жиля, который окончательно махнул рукой на мародерство в отряде, занятый какими-то чисто гасконскими замыслами касательно цитадели города Мо. «Вот прихватим этих баб, тогда увидишь», – говорил он загадочно. Робер слушал его вполуха, сейчас его мучило одно: удастся ли воспользоваться всеобщей смутой, чтобы бежать с Аэлис из этих краев? Он даже мог рассчитывать на небольшой отряд, который Жиль обещал ему выделить, и было на что прожить первое время – еще в Париже хозяин щедро расплатился с ним за все месяцы службы. Но главное, с ним была любовь… любовь, о которой поют менестрели, – не ведающая ни страха, ни раскаяния…

Ни разу за все эти дни не подумал он о том, что не просто собирается бежать с любимой, но хочет украсть жену у человека, который любит ее не меньше, ни разу не подумал, как посмотрит в глаза отцу Морелю, если встретит его в Моранвиле. Не страшили ни смерть, ни вечные муки ада, только одного он боялся – снова потерять Аэлис… Терпение его было на исходе, и он решил, что покинет Жиля, как только тот двинется на Мо. Но в Корбейе их разыскал гонец от Вайяна, который вместе с людьми Каля участвовал в эти дни в осаде замка Эрменонвиль, и привезенные гонцом вести положили конец колебаниям.

Замок был взят и разрушен еще три дня назад, после чего между капитанами началась грызня. Взятие Эрменонвиля оказалось единственным согласованным действием городского ополчения с крестьянскими отрядами, дальше их интересы круто разошлись – каждый тянул в свою сторону. К тому же неистовая жестокость жаков испугала горожан и подтолкнула к полному разрыву: гонец был послан сообщить, что Жан Вайян намерен вести свой отряд прямиком к городу Мо, как и было договорено ранее, и полагает быть там не позднее кануна праздника святого Варнавы, то есть в девятый день июня.

Пьер Жиль слушал гонца, огорченно поглядывая на стоявшего рядом Робера.

– Озверели, говоришь? – Пьер с сомнением покачал головой. – Ну… в таком деле без крови не обойтись, ясное дело!

Посланец Вайяна, Жюстен, веселый парень, которого Робер не раз встречал в доме старшины монетчиков, хохотнул:

– Без крови? Ладно бы просто кровь, а там почище дела творились, мэтр Жиль. Одного барона живьем поджарили, точно кабанью тушу, да еще на глазах у жены и детей, их тут же связанными держали, заставили смотреть!

– А не врешь? И что же их капитан, сам-то Каль, неужто разрешил?

– Крест святой, не вру! – Жюстен перекрестился и с увлечением продолжал: – А что капитан? Капитана там не было, а пока хватился, готово! Беднягу уже изжарили, а супруга тут же, не сходя с места, ума лишилась. Каль хотел было поваров повесить, так не дали. Такое поднялось, чуть на него самого с вилами не кинулись. Одно слово, озверелый люд! И управы на них никакой нет. Ну, значит, поглядел на все это наш мэтр Вайян и наотрез отказался дальше впутываться в ихние дела. Спорили они с капитаном Калем долго, даже переругались, на том и разошлись. Каль в ту же ночь собрал отряд из самых доверенных и ушел – кто говорит к Парижу, кто другие места называет. Ну и остальные жаки тоже куда-то подались, вроде бы к Амьену, а там – сатана их знает. Всех к утру как ветром сдуло! – закончил Жюстен весело и подмигнул Роберу.

Робер отвернулся и отошел, ему не хотелось разговаривать с Жюстеном. Вообще ни с кем. Он тихо свистнул, подзывая Глориана; тот подбежал, ткнулся теплыми мягкими губами ему в плечо, шумно задышал над ухом. Ведя его в поводу, Робер отошел подальше и там, в поле, нарвав свежей травы, стал тщательно чистить лоснящиеся бока коня. Глориан удовлетворенно пофыркивал, нетерпеливо переступая ногами, и, видимо чувствуя настроение хозяина, нервно косил умным, горячим глазом. Впрочем, Робер уже спокойно думал обо всем услышанном. А что, собственно, нового? Такие вещи делались и будут делаться, пока не наступит второе пришествие и на земле не будет покончено со злом. Но вот что емудовелось об этом услышать, это как знак: нельзя больше медлить ни одного дня, ни одного лишнего часа…

Вернувшись к отряду, он разыскал Пьера и сообщил ему о своем решении. Пьер озабоченно помолчал.

– Эх, черт, как неловко выходит! Я тебе обещал, что отпущу, а теперь видишь какое дело – Колен де Три велит выделить часть отряда, чтобы идти на Жизор. Вот я и подумал… Моранвиль твой вроде ведь в тех краях?

– Да, там от Жизора рукой подать.

– Дело, понимаешь, в том, что ослушаться этого чертова де Три я не могу, – он командует всем ополчением, нравом же свиреп, за непослушание повесит не раздумывая. Может, пойдешь? А там, если что, сам с ним договоришься. Он ведь дворянин, и если ты скажешь, что боишься, мол, за дочку барона Пикиньи…

Робер глянул на него изумленно – выходит, Жиль все уже знал, не иначе Урбан проболтался, а может, еще кто. Но теперь это уже не имело значения. Спорить тоже не приходилось: как бы то ни было, он на службе и не подчиниться приказу командира не может. Колена де Три он немного знал еще по Парижу – это был один из тех немногих дворян, которые примкнули к восставшим, за золото или приключений ради согласившись осуществлять военное руководство. Мессир Колен был и впрямь свиреп, но отходчив; пожалуй, с ним можно будет договориться…

– Ну что ж, – сказал он, – надо так надо!

Занявшись подготовкой похода на Жизор, он все же снова отправил в Моранвиль Урбана (которого уже посылал к Аэлис в первый же день, когда в Париже стало известно о восстании) с еще одним малым, наказав немедля прислать малого обратно с известиями, все ли там благополучно, а самому оставаться в замке и во всем слушаться Симона.

– Госпоже передашь, чтоб ждала, долго мы под Жизором не задержимся, – сказал он. – И запомни, если с госпожой что случится, я тебя на медленном огне изжарю, вон как того барона – слыхал?

– Ну, это само собой, – согласился Урбан. – С меня одного жиру сколько натопите!

– Скачите немедля, разузнай там все, и чтобы он тут же возвращался. Мы на Жизор пойдем отсюда через Шеврёз, Трапп, Маньи-ан-Вексен – соображаешь? Вот пусть на этой дороге нас и разыскивает…

На следующее утро они распрощались с Жилем – тот повел отряд на север, к Мо, а Робер со своими людьми двинулся обратно на запад – по тем самым местам, где они недавно прошли, разоряя укрепления. Двигались медленно, но посланец Урбана догнал их лишь на четвертый день, уже под Жизором.

– Все там спокойно, – заверил он Робера. – Да у них и не было особой смуты.

– Что, совсем нет жаков?

– Почему нет, жаков там тоже хватает, они и в замке побывали.

Робер схватил его за ворот рубахи:

– Что ж ты, болван, говоришь, что все спокойно?!

– Так они никого не тронули – пришли, госпожа велела ворота открыть, хлеба им выдали, зарезали двух коров, бочку вина выкатили. Господин-то Симон не хотел, говорит – надо бы мессира Гийома дождаться, как тот скажет, да с госпожой ведь не поспоришь…

Посланец вдруг хихикнул, словно вспомнив смешное.

– Ты чего?

– Да ведь мессира-то им долго придется ждать! Я, уже как оттуда уехал, встретил ихних людей – как раз в замок поспешали. Я сразу смекнул, что неладное приключилось, потому как они с собой рыцарского коня вели, заседланного точно к бою, да без седока, только щит подвешен к седлу. Ну, расспросил, и выходит, что порешили жаки мессира Гийома…

– Как – порешили?

– А это уж я не знаю, только порешили его вместе с братцем ихним, они из Компьеня в Клермон ехали, там и угодили в засаду…

Робер снял шляпу, перекрестился. Мессира он пожалел, тот был не худшим из баронов, но, в общем, известие не очень его тронуло. Конец как конец! Пожил немало, большого зла не чинил, а значит, в чистилище не задержится… Но он сразу подумал об Аэлис – та, конечно, будет горевать, она любила отца. Ему снова захотелось оказаться сейчас рядом с ней, впрочем, сейчас это ни к чему. Лучше ей побыть одной. Пускай успокоится, да и чем бы он мог ей помочь? Сейчас нужнее отец Морель…

Под Жизором собралось к этому времени уже несколько отрядов ополчения из Парижа и других городов – тех немногих, что поддержали Марселя и парижан. Колен де Три похвалил Робера за то, что привел своих людей хорошо вооруженными и не растеряв половины по дороге.

– А то ведь эти твари разбегаются как крысы от каленой кочерги, – сказал он. – Трусливое отродье, разрази меня гром! Эх, зря я связался с этими мокрицами…

– Куда пойдем отсюда? – поинтересовался Робер.

– А дьявол их знает! Велено пока ждать и «собирать силы». Силы! В Вельзевулову задницу такое войско, – меланхолично изрек мессир Колен.

Глава 25

Гонец от Аэлис приехал в конце апреля, одарив Франческо почти забытым ощущением счастья, – таким непривычно нежным был тон ее письма; но радость оказалась недолгой. Не слишком ли много ласковых слов? Подозрения вернулись, теперь уже с удвоенной силой. Странной была вся эта затея – ехать в Париж, охваченный мятежом, – зачем? Насколько помнится, Аэлис никогда не рассказывала о такой уж нежной дружбе с кузиной де Траси; Мадлен даже не было на их свадьбе! Зато в Париже тот наглый оруженосец. Не хотелось допускать такой мысли, и все же… Не выдержав, он поделился своими подозрениями с другом, но тот его высмеял, хотя в душе опасался еще худшего.

– …черт побери, – кричал Джулио, – ты становишься ревнивцем, точно выживший из ума подагрик! Да, согласен, нрав у монны Аэлис бывает несносный, и я первый – вспомни! – порой советовал тебе хорошенько ее поучить. Но нельзя же за ее капризами всякий раз усматривать увлечение очередным оруженосцем!

– Не прикидывайся, будто не понимаешь, – устало сказал Франческо. – Кто тебе говорит об очередных? Я о том парне, что исчез из замка перед нашей свадьбой. Ты не обратил внимания, какой конь был у него под седлом? Ха, один из лучших в тамошней конюшне, да еще в полном убранстве! Так вот, Беппо дознался, что коня этого ему подарила Аэлис. Ничего себе очередной! Очередным таких подарков не делают.

– Подумаешь – конь! Каприз избалованной девчонки, не более того. В конце концов, их вроде бы связывала детская дружба?

– Брось, Джулио. Не ты ли сам советовал мне избавиться от мальчишки…

– Да, советовал! Оставлять его в замке было неразумно, но что из этого следует? Что, теперь при каждой твоей отлучке монна Аэлис будет сломя голову мчаться в Париж, дабы украсить тебя рогами? Да ты спятил!

– Наверное, я действительно не в своем уме, – печально согласился Франческо. – У меня уже просто нет сил…

Силы его и в самом деле были на исходе. Кончался второй месяц со дня отъезда из Моранвиля, но разлука ничему не помогла. Что Аэлис его не любит, он понял уже давно. Понял – и смирился, трезво понимая свою неблаговидную роль в этой драме. Жила в глуши наивная девочка, не избалованная ни богатством, ни обилием поклонников; жила в давней – с детства – дружбе с простым деревенским парнем, которого потом решили почему-то (уж не с ее ли подсказки) перевести в замковую стражу, и при ежедневном общении странно было бы, если бы дружба не переросла в нечто совсем иное…

И вдруг является он – со своим золотом, со своими куртуазными манерами, со стихами Петрарки и рассказами о путешествиях. Как тут было не увлечься? Понятно, что увлеклась. Но надолго ли могло этого хватить… Мысль о том, что жена его разлюбила, не была оскорбительна – не он первый. Оскорбляла – и терзала безжалостно – мысль о ее возможной измене. Не мысль даже, а леденящая кровь уверенность, что это случится рано или поздно. Если еще не случилось!

Что касается Джулио, то он успел монну Аэлис уже чуть ли не возненавидеть. Он часто желал ей скорой и по возможности безболезненной смерти, сам был бы не прочь при удобном случае удавить своими руками. Удавил бы не задумываясь, знай только наверняка, что это освободит друга от чар кельтской ведьмы. Но вот это было сомнительно! Похоже, бедняге Франчо ничто уже не может помочь, разве что время…

А время не помогало. Безразличие ко всему овладевало Франческо, знакомые раздражали, женщины вызывали отвращение. Представители других банкирских домов, старики, имевшие дело еще с Донати-старшим, не узнавали младшего. В Льеже достопочтенный Гвидо Анзолли, старейшина тамошних ломбардцев, пригласил их к себе, и отказаться на сей раз было невозможно. За ужином гости не могли надивиться происшедшей с Франческо перемене – еще недавно молодой глава дома Донати был не только умелым дельцом, но еще и обходительным кавалером, остроумным мастером застольной беседы. В этот же вечер всех поразила его хмурая подавленность. Он почти не прикасался к еде, зато много пил, угрюмо отмалчивался или отвечал невпопад, а когда стали говорить о тонкой банковской операции, с помощью которой мессир Гвидо сумел ловко обойти своего мадридского коллегу, Франческо слушал с таким безучастным видом, что все поняли – даже дела перестали его интересовать. Это было невероятно! Когда встали из-за стола, хозяин подхватил Джулио под руку и отвел в сторону:

– Я не буду ходить вокруг да около, ты уж не обижайся на старика. Какая беда скрутила нашего Франчо? Он ведь на себя непохож!

Джулио давно ждал этого вопроса, поэтому не растерялся и отвечал почтительно, но твердо:

– Простите, но его заботы – это его заботы, и не мне их обсуждать.

Ломбардец сердито фыркнул:

– Ты глупец! Я знал его деда, дружил с отцом, так неужто спрашиваю из праздного любопытства? Говори прямо, помочь могу?

– Нет, мессир, не можете. Ни вы, и никто другой.

– Стало быть, дело в бабе. – Старик Анзолли понимающе кивнул. – Уж не жена ли его тут виной, дочка этого, как его там… Ну что ж, я всегда говорил, что Франчо когда-нибудь доиграется со своим неистовым блудом. Но как только ему в голову могло такое прийти – взять в жены француженку! Все они, если разобраться, сущие путаны.

– А эта, говорят, еще и кельтских кровей, – не удержался Джулио. – Слыхали про таких? Это значит, что она не просто путана, но еще вдобавок и стрега. [82]Она напустила на него чары!

Старик набожно перекрестился и поцеловал один из висящих на груди медальонов, тщательно перебрав и найдя самый подходящий к случаю.

– Да, мне приходилось слышать о подобных делах, – сказал он сокрушенно. – Это уже худшее, что можно себе вообразить! Если к распутству добавить ведьмовство, то от такой женщины живым не уйдешь. Джулио, прислушайся к совету старого, много повидавшего человека и преданного, поверь, друга семьи Донати. У нашего бедного Франчо есть лишь один выход: такую жену надо убить.

– На это он не решится, – с сожалением сказал Джулио.

– Боюсь, ты прав, – вздохнул Анзолли, глянув на сидящего поодаль Франческо. – Ты прав, он уже не мужчина. Но тогда ты, Джулио! Донати столько для тебя сделали, хотя бы из благодарности окажи ему эту услугу…

– Я? – испуганно переспросил Джулио. – Помилуйте, мессир… Не скрою, мне часто хотелось удавить монну, но чтобы вот так – в действительности… Все-таки какая ни есть, а она жена моего друга!

– Эх вы, молодежь! – Анзолли махнул рукой и отошел в сторону, явно утратив интерес к разговору.

Джулио пожал плечами: «Возможно, мы, молодые, уже не таковы, какими старики хотели бы нас видеть, но и не всякого старца можно счесть примером здравомыслия. „Окажи ему услугу“, черт побери! Легко сказать, а как он себе это представляет на деле?»

За ужином Франческо изрядно выпил, слугам даже пришлось подсаживать его в седло. Он вообще не был, как говорят французы, «врагом бутылки», любил и умел кутнуть, но прежде все бывало по-иному – опьянение связывалось с чем-то приятным, будь то общество друзей, удача в делах или любовная интрижка. Слегка захмелев (помногу он никогда не пил), Донати делался особенно остроумен и галантен, веселье било из него через край, и в таком состоянии дамы находили его совершенно неотразимым. Не случайно большинство своих куртуазных побед Франческо одержал в союзе с Вакхом.

Сегодня же, напротив, хмель лег на душу гнетущей тяжестью, веселья не было и в помине. С трудом удерживаясь в седле (не хватало лишь свалиться наземь, подобно пьяному скифу!), Франческо не отвечал на болтовню едущего рядом Джулио и мысленно проклинал его за то, что уговорил принять приглашение, а себя еще больше – за то, что дал уговорить…

Ночью ему было совсем худо. С похмелья обычно сон крепок и хорошо прочищает мысли, но сегодня не было и этого: Франческо проснулся под утро совсем разбитым, во власти то ли неясной тревоги, то ли стершегося воспоминания о чем-то приснившемся. Вспомнить, что именно снилось, он не мог, но это было связано с Аэлис, с какой-то явной для нее угрозой или опасностью. Будучи вольнодумцем, Франческо не склонен был преувеличивать значение снов и отваживался утверждать, что далеко не все они предвещают грядущее, но сейчас он испугался, вспомнив услышанный вчера за столом обрывок разговора о том, что на севере Франции неспокойно: вокруг Бою вилланы бунтуют и жгут замки.

Это не так уж и близко от Моранвиля, подумал он с облегчением, но все же хорошо, что Аэлис в Париже. Париж, конечно, тоже не назовешь теперь спокойным местом, но эта ее родственница, кажется, близка ко двору герцогини Нормандской, и уж какую-то безопасность супруге дофина и ее окружению, надо полагать, все же постараются обеспечить…

Успокаивая себя этой мыслью, Франческо снова задремал, однако сон повторился – такой же неясный, как в тумане, но по оставленному впечатлению еще более тревожный. Поэтому за завтраком Франческо сказал, что немедленно возвращается во Францию.

– Ну, если тебя так встревожили твои сновидения, поезжай, – сказал Джулио, – а я закончу здешние дела и последую за тобой. Но ты не забыл, что вызвал сюда Гуарди из нашей парижской конторы? Он должен приехать со дня на день; может быть, разумнее было бы его дождаться? В конце концов, ты ведь не знаешь, в Париже ли сейчас монна Аэлис, – там неспокойно, семейство де Траси могло оттуда уехать, и твоя жена могла тоже уехать с ними или вернуться в Моранвиль. Где ее искать?

Франческо не мог не признать правоту друга и, подавив нетерпение, согласился дождаться приезда управляющего. Тот приехал через неделю, и все это время слухи о событиях во Франции становились все более тревожными – бунт, похоже, разрастался и грозил обернуться серьезной смутой. Слушая вести о поджогах замков и нападениях на дворян, Донати уже жалел, что уступил другу и не вернулся раньше. Хотя верно и то, что было совершенно неизвестно, где теперь Аэлис.

Гуарди наконец добрался до Льежа, был немедленно принят патроном и стал обстоятельно рассказывать о деятельности Парижского отделения банка Донати. Франческо слушал его внешне спокойно, листал бумаги и не мог только унять предательской дрожи в руках.

– Благополучно ли прибыла в Париж монна Аэлис? – спросил он наконец, передавая Джулио наспех просмотренные счета. – Беппо с ней? Он обращался в контору за деньгами?

Управляющий поднял брови:

– Разве госпожа в Париже? Мне об этом неизвестно, мессир. Беппо заезжал, когда ехал к вам в Гент, и на обратном пути тоже, но он ни словом не обмолвился о приезде госпожи…

Франческо помолчал, прикусив губу.

– А семейство де Траси? – спросил он. – Ты должен знать – они наши клиенты. Они сейчас в Париже?

– Насколько мне известно, мессир, Мадлен де Траси покинула Париж вместе с двором герцогини Нормандской.

– А где сейчас двор герцогини?! – крикнул Франческо, уже не владея собой.

– Говорят, укрылся в крепости Мо, так я слышал.

– Когда они туда уехали?!

– Да вроде не так давно, но точно не знаю, не интересовался, по правде сказать. Поскольку был занят составлением отчета…

Ни о чем более не спрашивая, Франческо обернулся к другу. Голос его был ровный, но какой-то чужой:

– Значит, в Мо, Джулио, и немедля!

Льеж уже был охвачен тревожными слухами, и нанять дополнительную охрану, без которой безумием было бы пускаться в дорогу, оказалось не просто – мало кто хотел угодить в пекло, которым стали в эти дни северные французские провинции; только посулив королевское вознаграждение, им удалось наконец сколотить отряд в десять человек, прихватив с собой и Гуарди с его слугой. Они покинули Льеж на закате солнца, и скачка началась – бешеная, изнуряющая, на износ…

В превосходном настроении возвращались из дальних краев граф Гастон Феб де Фуа и его кузен, такой же неутомимый искатель приключений, капитан де Бюк. Оставшись год назад – после Бордоского перемирия – без достойного рыцарей дела, они услышали о Крестовом походе, затеянном Тевтонским орденом против каких-то тамошних язычников – то ли эстов, то ли пруссов, то ли московитов, кузены мало в этом разбирались. Меченосцы Тевтонского ордена слыли варварами, но Крестовый поход есть Крестовый поход, и если рыцарям христианского мира почти сто лет не удается помериться силой с неверными в Святой земле, то грех упустить случай потрепать язычников хотя бы в Пруссии. Кузены так и сделали: проехали насквозь всю империю, до самых берегов холодного белесого моря, где драгоценный янтарь находят прямо в песке, словно ракушки; вдоволь подрались, попьянствовали и поблудили, истратили до последнего лиара четыре тысячи золотых экю, взятые в долг у еврея в Брюгге, и наконец, стосковавшись по солнцу родной Гаскони, тронулись восвояси. Чем кончился крестовый поход против эстов, они так и не поняли.

На обратном пути, уже в Шалоне, судьба послала им известие, о каком иной странствующий рыцарь тщетно мечтает всю жизнь. В харчевне, где они остановились, все только и говорили о прекрасных дамах, осажденных в какой-то крепости толпою взбунтовавшихся мужиков; граф велел позвать хозяина и расспросил его сам.

– Похоже, кузен, мы подоспели в самый раз! – воскликнул он, выслушав рассказ об осаде Мо. – Этот болван Карл не мог придумать ничего лучше, как оставить свою Жанну со всем ее двором на каком-то Рынке, а сам таскается неведомо где! Придется нам разогнать обнаглевшее мужичье. Хвала Господу, что подгадал нас вернуться в такой момент!

– Разгоним, – согласился немногословный де Бюк.

И отряд, вместо того чтобы следовать дальше своим путем на Труа и Осер, тронулся берегом Марны на запад, в сторону Эпернэ.

В Шато-Тьери, когда до осажденной крепости оставался один дневной переход, они встретили знакомого, с которым пили в Льеже две недели назад, и Жюль сказал им, что тоже спешит в Мо со своим другом – флорентийцем, жена которого попала в осаду со свитой герцогини.

– Какое совпадение! – изумился граф Феб. – Но тем лучше, присоединяйтесь к нам. Вы выехали из Льежа вслед за нами?

– Мы пять дней как оттуда.

– Пять дней?! – не поверил де Фуа.

– Да, но как мы гнали! Вы не поверите, но у меня от зада ничего не осталось…

– Нарастет, – утешил де Бюк.

– Надеюсь. А, вот и мой друг! Иди сюда и позволь представить тебе наших попутчиков из Льежа – помнишь, я тебе рассказывал… Сеньоры тоже спешат в Мо.

– Мы знакомы, – сказал второй итальянец. – Если помните, граф, два года назад, в Авиньоне.

– Ну конечно же! Теперь помню отлично; в первый миг ваше лицо показалось мне знакомым, но потом я подумал – нет, ошибся. Вы изменились, сеньор Донати!

Сейчас и в самом деле трудно было бы узнать Франческо даже тем, кто видел его не так давно. Сильно похудевший, с обветренным, загоревшим лицом и свалявшимися от пыли волосами, он сейчас мало походил на прежнего изнеженного щеголя. Да и лет ему можно было сейчас дать на добрый десяток больше.

– Я слышал, вы женились на дочери одного из Пикиньи, – продолжал граф де Фуа, – это которого же?

– Моим тестем был Гийом де Пикиньи, сьёр де Моранвиль.

– Был?

– Третьего дня мне сообщили, что мессир Гийом убит Жаками. Вместе со своим братом Тибо, сьёром де Монбазон.

Граф и де Бюк перекрестились.

– Печально, надеюсь, они успели прихватить с собой хоть полдюжины мерзавцев. Какое счастье, мессир Франсуа, что вы заблаговременно отправили свою юную супругу ко двору герцогини; я много наслышан о красоте дамы Аэлис. Представляю, как она извелась без вашего общества! А вам не кажется, что это неосторожно – уезжать так надолго, будучи чуть ли не новобрачным? А то ведь, знаете, молодые дамы бывают иной раз так проворны и хитроумны, что поди их устереги! – Де Фуа подмигнул и расхохотался, не заметив, как еще больше потемнело лицо итальянца.

Джулио, от внимания которого это не укрылось, поспешил перехватить разговор.

– Говорят, Мо осажден огромными бандами пополанов, – сказал он, – там и парижское ополчение, и какая-то шушера из местных…

– Огромными, вы сказали? – оживился де Фуа.

– Меня уверили, что там собралось не менее шести сотен этой сволочи. К сожалению, это десятикратно превышает численность нашего отряда…

– К сожалению?! – негодующе воскликнул граф. – Вы удивляете меня, ведь это просто замечательно, что их больше! Какая же честь дворянину разбить врага слабого и малочисленного? Тем более когда речь идет о черни! Их и должно быть больше, много больше. Вы согласны, кузен?

– Руки только марать, – буркнул де Бюк, презрительно покосившись на флорентийца.

Сведения Джулио были верны. В этот день – пятницу 8 июня, что приходилось на канун праздника святого Варнавы, – парижские ополченцы с развернутыми знаменами вступили в город Мо. Их встречали радостными криками, цветами и угощением, на площади были расставлены столы; в городе царили веселье и уверенность в несомненной победе. Все предвкушали скорое взятие цитадели на Рыночном острове.

Командовавший ополченцами Пьер Жиль не очень верил в успех, но возражать не стал, – возможно, это и впрямь их последний шанс. Мысль захватить заложниками семью дофина принадлежала Марселю; мысль опасная, но говорить о благоразумии было поздно.

Утром подошел второй отряд парижского ополчения, которым командовал Жан Вайян, и было решено штурмовать остров немедля. Вооруженные отряды горожан, выставив впереди лучников, заняли подступы к каменному мосту, соединяющему город с крепостью. Остров, на котором она располагалась, был искусственный, с одной стороны его омывала Марна, с другой – канал Корнийон. Высокие стены с могучими круглыми башнями опускались прямо в воду, и войти в крепость можно было только через этот единственный мост. Даже малого гарнизона было достаточно, чтобы защитить Рынок, – в этом дофин не ошибся; но и осаждавшие не понесли бы большого урона, если бы не де Фуа. Неопытные в военном деле и потому беспечные, горожане даже не заметили, как отряд графа проник в город. Защитники крепости сделали внезапную вылазку, и, когда на мосту завязался бой, гасконцы ударили с тыла. Закованные в броню рыцари зажали осаждающих на узком мосту, и исход боя был предрешен. Первыми дрогнули парижские лучники – в тесноте и давке лишенные возможности воспользоваться своим оружием, они побежали, сея смятение и страх в собственных рядах. Напрасно метался Пьер Жиль, призывая их образумиться и не бросать товарищей, его просто не слышали. Собрав своих «ветеранов» – ополченскую пехоту, – он долго и исступленно бился у самого подступа к проклятому мосту, а потом пришлось отступить и им. Все громче раздавались ликующие крики рыцарей, смешиваясь со стонами и проклятиями умирающих; Пьер Жиль тоже что-то кричал, пот заливал ему глаза, сердце рвалось из груди, а рука, которой он рубился, точно одеревенела. Он уже понял, что попытка взять остров штурмом провалилась, продолжать губить людей было бессмысленно. И Пьер Жиль, уводя с собой остатки поредевшего отряда «ветеранов», стал пробиваться в город.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю