Текст книги "Сломанный клинок"

Автор книги: Айрис Дюбуа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 26 страниц)

Вечером, вернувшись в Нельский отель, Наварра услышал, что его ждет посетитель – мэтр Этьен Марсель. Первым побуждением было велеть вытолкать мерзавца взашей, но это, разумеется, побуждением и осталось; Злой велел проводить наглого торгаша в свои покои, подать вина и сластей.

– Мой любезный друг! – заговорил он, едва войдя в комнату и простирая руки. – Какое счастье увидеть наконец хоть одно честное и открытое лицо после всех этих лживых людишек, что вьются вокруг моего кузена…

– Честь для меня, сир. – Марсель поклонился коротко, с достоинством.

Вместе, рядом, они представляли собой странную пару: маленький, юркий, по-южному смуглый король в затканном серебром фиолетовом бархате и горожанин – хмурый, крепкий, невозмутимый, одетый в темное дорогое сукно, без единого украшения. Полуобняв, Наварра повел его к столу.

– Спешу выразить вам, как представителю парижского магистрата, – продолжал Наварра, собственноручно наливая вино в кубок Марселя, – мое восхищение той решимостью, с какой народ доброго города мм… избавил, да, именно избавил нашего юного повелителя от наиболее зловредных его служителей. Это было печально, но иногда…

Он пожат плечами, развел руки и одновременно изобразил на лице сложную гамму чувств – от сожаления до покорности судьбе.

– Иногда необходимы и такие крайние меры, – негромко сказал Марсель и поднял кубок. – Здоровье вашего величества!

– Спасибо, мой дорогой друг, спасибо! Пью за ваше, и пью с искренней радостью. Сейчас, насколько могу судить, в городе спокойнее?

– Герцог Нормандский понял, мы надеемся, что ему ничего иного не остается, кроме как соблюдать спокойствие. Сами же горожане, сир, никогда не затевали смут первыми. Было, правда, это глупое убийство казначея, но городские власти сумели бы разобраться с этим делом, не оскорбляя святой Церкви.

– Да-да, да! – закивал Наварра. – Тут мой кузен чертовски оплошал. В самом деле, нарушить право убежища!

– Сир, – сказал Марсель, выслушав горячую тираду с тем же невозмутимым видом, – я пришел в столь неурочный час…

– Помилуйте, что вы! Такая для меня радость!

– …только лишь потому, что нам наконец следует поговорить с предельной ясностью. Хотелось бы обсудить с вами, пусть в самых общих чертах, план совместных действий на будущее. Если мы вообще будем действовать совместно.

– Действовать в каком направлении, мой друг?

– Сир, дом Валуа доказал свою неспособность вершить дела королевства. Мы не желаем выкупать из плена короля Иоанна и не хотим, чтобы вместо него нами правил мальчишка…

Наварра слушал с живейшим интересом, прикрыв глаза, словно боясь, что собеседник прочтет в них его мысли. Любопытно, в высшей степени любопытно! Этот Марсель или набитый дурак, или все куда более опасно, чем казалось вначале. Смотрите, как заговорили – «не хотим», «не желаем»… И это говорится королю – и о короле! Сегодня их не устраивают Валуа – да, ничтожества, вырождающийся дом, все верно, но дом-то все равно королевский, ничтожный Иоанн все равно остается коронованным государем, который помазан в Реймсе! Что же, для этого мужлана факт помазания вообще ничего не значит?

– Осмелюсь ли я спросить, ваше величество, – продолжал Марсель, – в какой стадии находятся переговоры с англичанами?

– О, это все так неопределенно. – Наварра повертел поднятой кистью руки. – Я, право, не совсем даже в курсе, этим занимался мой брат Филипп… А почему, собственно, вас это интересует?

– Договоренность с англичанами устранит Валуа с политической арены.

– И кто же должен занять их место?

– Вы, сир, единственный законный претендент.

– Польщен доверием, которое мне оказывают добрые горожане, но…

«Но на кой мне черт корона, полученная из рук черни, – продолжал он мысленно, – корона, которую потом с такой же легкостью и отнимут… стоит лишь не угодить какому-нибудь очередному суконщику или пивовару…»

– …но боюсь, мой дорогой друг, вы несколько упрощаете ситуацию, – докончил он любезно. – Иоанн Валуа пока еще остается коронованным властителем королевства, хотя и заточен.

– Иным коронованным властителям случалось в заточении умирать. Вспомните, сир, судьбу нынешнего английского государя.

– Бог да сохранит моего тестя от чего-либо подобного! – Наварра набожно перекрестился. – Я даже думать не хочу о таком, помилуйте. Суверен в моем маленьком королевстве, я, как граф д’Эврё, остаюсь вассалом нашего доброго государя, а вассалу негоже злоумышлять против сюзерена.

– Сир, – со скукой в голосе сказал Марсель, – будем говорить всерьез. Вы тоже многое упрощаете, говоря о вассальной верности. Сегодня политика опирается на другие понятия.

– Какие же, к примеру?

– Прежде всего польза, сир. Я понимаю ее как благоденствие всех сословий, ибо ни одно не может бесконечно благоденствовать за счет других. Такое благоденствие непрочно! Языческий Рим благоденствовал за счет рабов, пока не пришел Христос и не сказал, что перед Ним все равны, нет ни эллина, ни иудея. Рим пал, когда рабы почувствовали себя равными господам; неужто сей пример никому не в науку?

– Я понимаю вашу точку зрения, мэтр Марсель. Но что дает вам основание думать, что я могу ее разделить? Я ведь, продолжая вашу аналогию, принадлежу скорее к господам, нежели к рабам.

– Господь не обделил вас разумением, сир. Вы не можете не понимать, что выгоднее сословиям жить в мире и взаимной поддержке, нежели одному алчно высасывать соки из другого. Мы отнюдь не посягаем на исконные права и привилегии дворянства, а…

– Как сказать, – перебил Наварра, – как сказать! Права дворянства зиждутся на безусловном и безоговорочном их признании, всех и без исключений. Иначе они рано или поздно превратятся в пустой звук. Однако оставим отвлеченные материи и перейдем к делу. Каких именно действий ждет от меня магистрат доброго города Парижа?

– Для начала, сир, вам следовало бы объявить себя регентом.

– Увы, нет законных оснований. Легисты взвоют! Я не сын короля, а всего лишь его зять.

– Законы пишутся людьми и людьми же переписываются, – возразил Марсель. – Вопрос можно передать крючкотворам, пусть подумают. К вашим услугам, сир, будут лучшие головы парламента и университета, мы уже говорили с мэтром Корби…

– Что ж… – Наварра беззаботно пожал плечами, бросил в рот драже, с хрустом разгрыз и запил глотком вина. – Пусть подумают, я не против!

– Кроме того, сир, магистрат настоятельно просит вас хотя бы до Пасхи не покидать Парижа. Ваше присутствие здесь крайне желательно, как зримое подтверждение тому, что горожане отнюдь не противостоят королевской власти как таковой. Речь идет лишь о наших отношениях с домом Валуа.

– Это могу вам обещать, мой друг! Уезжать я никуда не намерен. Мое место в Париже, и только здесь!

Этьен Марсель встал и коротко, с достоинством, поклонился.

– Благодарю за визит и чрезвычайно поучительную для меня беседу, – любезно сказал король.

Оставшись один, он еще раз тщательно припомнил поучительную беседу и задумался, стоит ли вообще поддерживать этот сброд – горожан во главе с их торгашеским старшиной? Право, вся эта возня начинала ему уже надоедать, тем более что сегодня наметилось нечто куда более интересное. Жанна в разговоре с ним обронила как бы ненароком, что завтра собирается съездить помолиться в аббатство Сен-Жермен; уж не было ли это приглашением свидеться? На скромницу-кузину непохоже, но ведь верно и то, что женщины переменчивы. Может, этот длинноносый сморчок так ее допек своими болячками, что она уже и не прочь порезвиться на стороне? Ха, а почему бы и нет…

Эта мысль разожгла в воображении Карла такие необузданные и соблазнительные фантазии, что он готов был хоть сейчас отправиться в Лувр – проверить свою догадку. Но Лувр, увы, слишком хорошо охраняется. Побегав по комнате и допив вино, король вызвал своего камерария.

– Завтра с утра отправишься к Гран-Шатле, – сказал он, – и будешь там караулить ее высочество. Как только проедут, узнай у охраны, куда путь держат, и немедленно дай мне знать…

Утром он еще сидел в кресле брадобрея, когда ему доложили, что мадам дофина со свитой проследовала к Сен-Жермен-де-Пре. Спешить было некуда – свиданию удобнее было состояться на обратном пути. Одевшись особенно тщательно, Карл в сопровождении одного лишь оруженосца отправился к аббатству. Было солнечное весеннее утро, в небе заливался жаворонок, деревья уже стояли в зеленой дымке молодой листвы. Наварра решил дожидаться дофины на «Лугу клириков», отсюда были хорошо видны ворота аббатства.

Луг в этот час был пустынен, лишь всадник на вороном коне ездил по кругу, то рысью, то бросая в галоп. Наваррец, сам хороший наездник и любитель лошадей, отметил благородные стати вороного и ловкость, с какой ездок им управлял, выказывая, впрочем, больше отваги, нежели опыта. Чтобы скоротать ожидание, он подъехал ближе, дал всаднику несколько советов; тот действительно оказался мальчишкой – из городских ополченцев, судя по красно-синему табарду. ^[79]

– Это, как я понимаю, конь твоего капитана? – спросил Наварра. – Отличное животное, клянусь Марсом, но на нем надо чаще выезжать, он застоялся.

Молодой наездник спрыгнул на землю и снял шляпу.

– Это мой конь, сир, – ответил он почтительным тоном. – Но я действительно капитан одного из отрядов нашего квартала.

– Молодец, – похвалил Наварра, – так молод, и уже капитан. Ты знаешь меня?

– Сир, я видел вас на этом самом месте прошлой осенью, на святого Андрея.

– Ах так. Не хочешь ли пойти ко мне на службу?

– Но, сир, я ведь уже служу! – удивленно ответил молодой капитан, ткнув пальцем в вышитый на табарде герб Парижа.

Наварра усмехнулся – желторотый дурень и впрямь, видно, не представляет себе, с какой легкостью можно менять тех, кому служишь.

– Ну что ж! Успехов тебе, друг. – Король достал золотой и бросил капитану.

Тот ловко поймал блеснувшую монету и почтительно поклонился. Карл отъехал – в воротах аббатства уже показались первые всадники охраны герцогини Нормандской.

– Милый кузен, – приветливо сказала та, когда Наваррец, выждав некоторое время, подъехал к ее носилкам, – какая счастливая случайность привела вас сюда в этот час?

– Желание видеть вас, кузина, что же еще! Вы ведь сказали вчера, что будете здесь.

– Ах, разве? – Дофина опустила ресницы. – Право, не помню… Но я рада вас видеть, кузен, не откажите проводить нас хотя бы до моста.

– Я готов проводить вас до ворот Лувра и был бы рад не разлучаться и там.

– О, тогда ловлю вас на слове, кузен! Побудьте с нами, супруг мой проведет весь день в Счетной палате, а вы не представляете, как мне уже наскучил этот Лувр…

Наварра воспрянул духом – положительно с Жанной творится что-то необычное. Ах, плутовка! Ну, в этой игре он не новичок! Оттеснив конем шамбеллана, Карл д’Эврё ехал теперь совсем рядом с подвешенными меж двух мулов носилками, подбоченясь и бросая на дофину победительные взоры. Когда передний мул споткнулся, резко качнув носилки, Карл схватился за столбик балдахина, чтобы их удержать, и при этом как бы невзначай коснулся ее плеча. Жанна, мило покраснев и не поднимая глаз, пролепетала какие-то слова благодарности – она так испугалась, этот несносный мул едва не уронил, не зря она всегда боится носилок… «Любопытно, – подумал ликующий Наваррец, – не почесывается ли уже лоб у длинноносого, покуда он там корпит над своими счетами?»

В Лувре он рассчитывал сразу уединиться с кузиной под каким-нибудь предлогом, но не удалось – фрейлины обрадовали известием, что пришел трувер, за которым было послано вчера, и теперь дожидается явить перед герцогиней свое искусство. Карл мысленно послал его к черту, но Жанна захлопала в ладони, как девчонка.

– Идемте скорее, кузен, – весело заявила она Наварре, – мне говорили, этот Николле чудо как хорош!

Знаменитый Николле оказался долговязым малым, одетым не без щегольства – в длинноносых польских башмаках, коротком, сборчатом в талии камзольчике и «разделенных» – одна штанина алая, а другая зеленая – штанах. Под мышкой он держал виолу. Войдя в зал, трувер снял украшенную пером шапочку и, тряхнув волосами, отвесил низкий поклон, сделав при этом широкий жест, как бы показывая, что приветствует не только герцогиню и сидящего рядом с ней Карла Наваррского, но и всех рассевшихся полукругом фрейлин.

– Что угодно услышать прекрасным дамам? – спросил он. – Про подвиги героев старины – сиров Ролана, Гийома Коротконосого, Жирара из Русильона? Или, может быть, про любовь?

– Спойте нам про любовь, любезный друг, – сказала дофина. – Война слишком давно терзает наше королевство, чтобы песни о подвигах могли доставлять удовольствие.

Фрейлины восторженным щебетом и кудахтаньем одобрили ее выбор. Николле поклонился еще раз и, сев на приготовленный для него в центре зала низкий табурет, стал задумчиво трогать струны и водить по ним смычком, оперев виолу о поднятое левое колено. «Боюсь, черт побери, это надолго», – подумал Карл и покосился на Жанну. Та сидела, не поднимая глаз, склонив над пяльцами свое прелестное лицо, матово светящееся, как светится жемчуг. Из какой только преисподней выполз этот проклятый жонглер?

Струны вдруг сладостно запели в полный голос, Николле подпевал им сначала негромко, потом набирая силу:

Неумолимый сборщик дани,

Виновник всех моих страданий,

Навязывает Купидон

Жестокий, вечный свой закон

Беспечным юношам и девам,

И королям и королевам…

«Э, да он не такой дурак, – подумал Карл, – сразу смекает, что к чему. Послушайте, послушайте, милая кузина, вам это полезно!» Он снова скосил глаза – кузина делала вид, что продолжает прилежно вышивать, но иголка ее двигалась невпопад, а щеки – Карл готов был в этом поклясться – слегка порозовели. Когда песня окончилась и фрейлины стали дружно рукоплескать, он сорвал с шеи цепочку и бросил певцу.

– Браво, друг трувер, – сказал он, – голос у тебя и впрямь отменный. А ну-ка, еще что-нибудь в таком же роде, да побольше страсти! Тебе надо бы послушать наших провансальских трубадуров.

– Сир, – отвечал Николле, – я не раз слушал моих искуснейших собратьев из Лангедока и могу лишь сказать, что между их исполнением и нашим та же разница, как между любовью на севере и на юге. В полуденных краях страсть пылает жарче, но и сгорает быстрее, тогда как мы здесь любим дольше и постояннее… Предоставляю каждой из прелестных дам решить, что ей более по душе!

Наварра рассмеялся – бродяга и в самом деле не лезет за словом в карман.

– А вы какого мнения на сей счет, кузина? – спросил он.

– Поистине, кузен, вы задаете мне самый трудный вопрос, какой можно задать женщине…

– Положим, не я задал, а этот плут Николле.

– Но мне показалось, что вы повторили его от своего уже имени, разве не так?

Трувер пел теперь о прекрасной пантере, которая столь хороша, что звери всего леса ходят за ней толпой, не в силах налюбоваться, и сравнивал с ней госпожу своего сердца:

Хожу за ней, как ходят звери,

Сопутствующие пантере,

Влечет возлюбленная, манит,

Дыханьем сладостным дурманит…

Дамы, придя в полный восторг, требовали все новых песен, пока Николле не взмолился о пощаде, сказав, что воздух в зале слишком сырой и холодный и он опасается за свой голос. Его отпустили отдохнуть, наказав непременно быть к ужину с новым запасом баллад и канцон. Фрейлины частью разошлись, частью занялись своими делами; Карл, оставшись с дофиной в относительном уединении, решил, что хватит валять дурака.

– Я не пойму, кузина, чего в женщинах больше, – заявил он, – трусости или лицемерия. Вы вот слушаете такие песни и млеете от переживаний, но, если приходит настоящий, живой мужчина и предлагает вам любовь на деле, а не на словах, вы сразу прячетесь в скорлупу своей стыдливости или не знаю, чего там еще, словно улитка в раковину!

– Неужели вам больше нравятся женщины, которые стыдливостью не обладают?

– Да ведь всему своя мера, черт побери! Я же не говорю, чтобы благородная дама вела себя подобно шлюхе, но и строить из себя чертову монашенку…

– Кузен, вы забываетесь, – сказала Жанна скорее лукаво, чем строго.

– Да как же с вами не забудешься, гром небесный!

– Право, не понимаю, чего вы от меня хотите.

– Вы что, до сих пор не поняли, что я вас люблю?

– Ну и прекрасно. Спаситель завещал нам любить всех ближних. Кроме того, я невестка вашего сюзерена, и если с ним случится что дурное, чего Господь не допустит, – она сложила ладони и глянула на потолок, – то я стану вашей королевой; так что любить и почитать меня – ваш прямой вассальный долг.

– Жанна, вы издеваетесь надо мной. Неужели я это заслужил?

– А чем вы заслужили иное? Любезный мой друг, женщинам так часто приходится выслушивать пустые заверения в любви, что не удивляйтесь их осторожности. Если бы мы верили каждому слову…

– Каким же делом можно более убедительно подкрепить уверение в любви, если не самой любовью?

Дофина рассмеялась:

– Вы становитесь софистом, кузен! Впрочем, как и все нынешние мужчины; пожалуй, я зря не велела труверу спеть о подвигах знаменитых мужей прошлого. Тогда рыцари не задавали вопроса «чем подкрепить», а сами отправлялись на поиски таких дел. Они скитались, воевали с неверными, убивали драконов…

– Откуда я вам, к черту, возьму дракона?

– Да вы не то что убить дракона, вы даже малейшую мою просьбу выполнить не захотите!

– А о чем это, интересно, вы меня просили?

– Пока ни о чем. Но вот представьте, я попросила бы… – Дофина прикусила нижнюю губу и задумалась, потом прищелкнула пальцами. – Ну, вот хотя бы я захотела подвергнуть вас испытанию разлукой – дамы в старину делали так со своими милыми. Если бы я сказала: кузен, уезжайте из Парижа и останьтесь в своих землях так долго, как крепка ваша… ваше чувство, в котором вы меня заверяете. Вы ведь не захотите! Скажете: нельзя, это вопрос политики, сразу придумаете тысячу всяких доводов. А прежний рыцарь – настоящий, из тех, что любили не на словах, – он тут же сел бы на коня и отправился странствовать.

Теперь уже Наварра сам не понимал, что происходит. Скорее всего, это была попытка обвести его вокруг пальца, и попытка не очень даже хитрая, едва ли даже внушенная длинноносым, тот все же действовал бы тоньше; нет, сама наивность приема изобличала авторство Жанны, но сейчас ему вдруг стало все равно. К черту этого Марселя с его бакалейщиками, к черту весь добрый город Париж, вообразивший его «своим» королем! А что, если, выполнив просьбу Жанны, он и в самом деле получит когда-нибудь шанс увидеть своего кузена рогатым, как олень-трехлеток?

– Хорошо, ловлю вас на слове! – воскликнул он беспечно. – Могу уехать хоть завтра! Меня ведь, в сущности, ничто здесь не держало, кроме этих переговоров, которые, к счастью, наконец закончились…

– Вот теперь, кузен, я слышу речь, достойную рыцаря, – не сразу отозвалась Жанна. – Вы меня не обманываете?

– Нет, клянусь честью. Зачем мне вас обманывать? Проще было бы промолчать.

Жанна, помедлив, сняла с пальца жемчужный перстень:

– Помните? Когда-то вы просили у меня эту жемчужину. Возьмите ее, и да благословит вас Бог, Карл д’Эврё…

Глава 21

Марсель был в ярости, метался и проклинал всех и вся – вероломного Наваррца, своих советников, рекомендовавших ему строить политику на союзе с предателем, и прежде всего самого себя за то, что имел глупость этому предателю поверить. Ведь прошла какая-то неделя после свидания в Нельском отеле, когда Наварра заверил его, что никуда не уедет из Парижа! И теперь это исчадие ада исчезло, не повидавшись с ним, Марселем, даже не потрудившись хотя бы для приличия передать для него клочок бумаги с каким-то объяснением причин столь неожиданного отъезда. Говорили, правда, будто он кому-то сказал, что едет в Мант собирать армию, которую должен снарядить по договоренности с дофином. Выходит, ту договоренность он выполняет, а эта, с парижским магистратом, для него – пустой звук?

А на другой день, 14 марта, дофин обнародовал указ о принятии регентства. Глашатаи огласили указ на Рынке, на Гревской площади и с паперти собора Богоматери, срывая голос, выкрикивали новый титул герцога Нормандского по-французски и по-латыни – к сведению клириков и нотариев, дабы те знали отныне точную формулу.

– Карл, старший сын короля Франции и регент королевства! Carolus primogenitus regis Francorum et regnum regens!

Этому Марсель воспрепятствовать не мог, не вступая в открытый конфликт с королевской властью, а такой конфликт был ни к чему – формально ведь горожане протестовали лишь против того, что власть эта плохо выполняет свои обязанности перед страной, не умея защитить ее от врагов. Но решено было следить за каждым шагом регента и осторожности ради не выпускать его пока из Парижа.

Скоро в Сен-Клу был схвачен некий оруженосец, замысливший то ли похитить дофина, то ли помочь ему бежать. Разбираться было некогда, и бедняге без долгого суда отрубили голову – на всякий случай и в назидание прочим.

И все же регент ускользнул. Объявил внезапно, что отправляется на ассамблею провинциальных штатов в Санлис, и, воспользовавшись тем, что стража у ворот Сен-Дени не имела точных инструкций (или, что более правдоподобно, была подкуплена), благополучно проследовал через заставу со своей свитой. После чего, рассказывают, Карл обернулся, стоя на стременах, погрозил кулаком в сторону города и крикнул, что ноги его больше здесь не будет, пока жив мерзавец Марсель.

Парижанами начало овладевать беспокойство. Поползли слухи, один другого тревожнее. Только сейчас вдруг вспомнили, что несколькими днями раньше под каким-то предлогом отбыл из Парижа весь двор герцогини Нормандской, – если бы не это, жену и дочь регента можно было бы держать теперь, как заложниц. А из Санлиса пришло известие, что депутаты Артуа, Пикардии, Бовэзи и Верхней Нормандии высказались в поддержку регента и объявили парижан мятежниками.

Ничего утешительного не привезли представители Парижа и из Прованса, где собирались депутаты Шампани. Слово на ассамблее парижанам предоставили без возражений, выслушали, но потом встал граф де Брен и спросил у регента, правда ли, что убитый в феврале маршал Шампани был злым изменником, как то утверждает мэтр Корби?

– С ним вместе был предан смерти и маршал Нормандии, – добавил граф, – но о нем пусть спросят нормандцы. Мы же хотим знать, было ли справедливым убиение мессира де Конфлана?

– Бог свидетель, – отвечал регент, – что оба маршала, равно как и мэтр д’Асси, были верными служителями короны и стали жертвами злобной клеветы и наветов.

И тогда граф схватился за меч и, на треть обнажив клинок, с лязгом бросил его обратно в ножны.

– Кровь Господня, сир, – сказал он, – доколе же будет оставаться безнаказанным любое злодейство, совершаемое против ваших слуг!

Оба парижских представителя уже не чаяли унести в целости свои головы, но их отпустили с миром, хотя и сопровождали угрозами и всяческими поношениями. Дофин же, ободренный поддержкой, прямо из Прованса отправился в крепость Монтеро, расположенную на слиянии Сены с Ионной выше Парижа, и объявил коменданту, что берет крепость под свою руку; одновременно он послал графа Жуаньи захватить крепость Мо, которая перекрывала второй водный путь к мятежному городу.

Парижские рынки начали пустеть. Город получал съестной припас главным образом по воде, из Верхней Сены и Марны; с севера его окружали враждебные провинции, на сухопутных дорогах юга бесчинствовали рутьеры, не пропуская ни одного обоза. Восемнадцатого апреля Марсель вынужден был обратиться к регенту с довольно странным письмом – продиктованное отчаянием, оно в то же время удивляло своим резким, вызывающим тоном. «Сир, – писал Марсель, – ваш народ в Париже весьма ропщет против вас и вашего управления… недовольство народа достигло предела, ибо ничто не сделано для его защиты, но все приведено в действие, чтобы предать народ голодной смерти…» Заканчивалось письмо то ли требованием, то ли просьбой вернуться в Париж, «дабы взять добрых горожан под защиту и покровительство».

Регент не ответил. В конце апреля под Клермоном состоялась наконец его встреча с Наваррцем. Оба Карла, каждый со своей свитой, съехались в поле – как бы случайно, на прогулке. Благо, день был солнечный, совсем уже по-летнему теплый. Кузены обменялись обычными в таких случаях любезностями, поговорили о положении в Париже. Регент сказал, что его звали обратно, но он и думать не хочет о возвращении – хватит с него взбесившихся суконщиков и бакалейщиков.

– Надеюсь, кузен, вы не соблазнитесь, если они станут звать вас? – спросил он Наваррца.

– Помилуй бог, ни за все золото Аравии! – отвечал тот. – Парижане обнаглели, их следует проучить. Вы правильно сделали, что захватили крепости в верховьях; кстати, Мо я хотел забрать сам, ваш Жуаньи меня опередил.

– Да, и самое забавное – этот плут Сула сначала принял его копейщиков за ваших и радушно их приветствовал. Убедившись в ошибке, он велел было запереть ворота, но не успел – те уже обезоружили стражу. А вот теперь я его за это оштрафую, пускай-ка раскошеливается. В нашем положении и лишняя сотня ливров не помешает!

Кузены посмеялись над злополучным мэром, не сумевшим вовремя распознать, кто есть кто; потом Наварра поинтересовался, как себя чувствует мадам Жанна.

– Благодарю, она теперь там, в Мо, со своим двором. Жалуется, что скучно сидеть на острове, да еще с таким неблагозвучным названием, как «Рыночный», но что поделаешь. Там зато дамы в безопасности. Как вы считаете, разумно ли созывать майские Генеральные штаты в Париже? Может…

– Ни в коем случае! Соберем их где-нибудь здесь – в Бовэ, в Суассонэ…

– Нет-нет, подальше от Лаонского диоцеза, там все отравлено ядовитым дыханием монсеньора Ле Кока. Можно в Компьене, если вы не против.

– Сир мой кузен, – любезно ответил Наваррец, – вы теперь регент королевства, вам и решать…

Оставив свиту позади, они съехали с дороги прямо на луг, пустив коней шагом. В свежей траве ярко желтели первые одуванчики, где-то высоко над головой заливался жаворонок; Карл Валуа, запрокинув голову и заслонясь от солнца ладонью, пытался разглядеть звонкоголосого певца в этой бездонной синеве. «Экий все же урод», – подумал Наварра, искоса окинув его внимательным, злым взглядом. С огорчением вынужден он был признать, что длинноносый выглядел не таким рохлей, как было осенью, уверенности ему явно прибавилось, да и посвежел на воздухе, окреп. В Лувре своем сидел, как полудохлая мышь, а тут смотрите-ка. Ну, ничего, ничего! Наварра подавил усмешку и сквозь перчатку нащупал на пальце перстень с жемчужиной. Всему свое время, милейший кузен.

Когда стало известно, что Генеральные штаты соберутся в Компьене – городе, известном своими симпатиями к регенту, – в парижском магистрате разразилась буря. Сторонники Жана Майяра заявили, что Марсель своими безответственными действиями добился только того, что Париж растерял всех сторонников. Что толку теперь рассылать грамоты фландрским городам, писать эшевенам Ипра и Гента? От них помощи все равно не будет. Брабант далеко, зато совсем рядом Нормандия и Шампань.

– Это капкан! – кричал Майяр. – Париж, как орех в щипцах, зажат между двумя враждебными провинциями, которые никогда не простят нам убийства своих маршалов! А я ведь тогда говорил Этьену – одумайся, пока не поздно, не дело ты затеваешь! Но он не слушал, куда там, он вообразил себя этаким народным вождем, трибуном вроде Артевельде или Риенцо! А теперь нам расплачиваться за просчеты этого безумца?!

– Измена!! – ревели сторонники Марселя. – Долой его, он продался регенту!!

– Я с регентом дел не имел! – отбивался Майяр. – А вот о чем Этьен всю зиму толковал с Наваррцем – это еще неведомо! За неделю до его отъезда он нас заверял, что тот остается здесь! И в деле с маршалами доподлинно ведь известно, что Злой посоветовал «быть решительнее»…

– Это известно всем. Марсель и не скрывал!

– Но неизвестно, каким количеством золота был подкреплен сей мудрый совет! Так кто же кому продался, я вас спрашиваю!

Шарлю Туссаку, который председательствовал на заседании, едва удалось угомонить разбушевавшиеся стороны. Жосеран де Макон поставил вопрос о посылке в Компьень представителей Парижа – после долгих препирательств решили послать тех же двоих, что уже ездили в Прованс, присовокупив к ним в качестве главы делегации Робера Ле Кока. Епископ, архидиакон и доктор – делегация выглядела внушительно, но худшего выбора сделать было нельзя.

– …не понимаю, отказываюсь понимать, – горячился Пьер Жиль, рассказывая вечером Роберу об этом заседании. – На них словно затмение нашло!

– Доктор Корби и архидиакон не справились в Провансе с более легкой миссией, Компьень им вовсе не по зубам, а монсеньора регент ненавидит как чуму, его приезд будет воспринят как нарочитое оскорбление…

– Зачем же тогда послали?

– Вот и я хотел бы знать – зачем? – Бегая по комнате, Жиль остановился перед Робером и потряс воздетыми руками – он был горяч, как все южане. Роберу сразу вспомнились итальянцы в Моранвиле, те тоже так вот горячились и размахивали руками при разговоре. – Зачем?! Не знаю! – Жиль присел к столу, налил себе вина и с жадностью выпил. – Слушай, Робер, – сказал он решительно, помолчав и побарабанив пальцами. – Тебе надо уезжать из Парижа. Ты, помнится, говорил, что Наваррец предлагал тебе службу?

– Не знаю… – Робер пожал плечами. – Он тогда сказал, может, и не всерьез. А почему мне надо уезжать? Вы мною недовольны?

– Э, не говори глупостей! Ты хороший парень, я ни разу не пожалел, что взял тебя. Но видишь сам, что делается! Париж брошен всеми: Наваррец изменил, провинции нам враждебны, о примирении с регентом нечего и думать. Кто тут виноват – вопрос другой, но я не хочу его касаться. Нам остается расхлебывать кашу, которую мы сами заварили, и, видит бог, мы ее расхлебаем. А ты тут ни при чем, ты человек случайный, поэтому лучше тебе уехать отсюда подобру-поздорову, пока не поздно. На службе у Наварры ты получишь все, чего хотел. По природе своей он предатель хуже Иуды, но это уж его дело, а служат ему всякие люди, и к солдатам своим он щедр, это говорят все. Так что не упускай случая – с Наваррой ты увидишь мир, объездишь всю Францию, побываешь в наших краях на юге. А я тебя на прощание не обижу – платил мало, мы ведь, купцы, не можем без того, чтобы кого-то не обсчитать, верно? – но к Наварре придешь не бедняком. Будет на что и запасного коня купить, и слугу нанять, и даже мула для него присмотреть…

– Вот сейчас вы меня и впрямь обижаете, сударь, – сказал Робер. – Я присягнул магистрату этого города служить ему оружно, что бы ни случилось. Но ежели вы действительно думаете, что я могу свою присягу порушить, то, может, нам и впрямь лучше расстаться. Обойдусь и без вашего капитанства, лучше быть простым солдатом в любом другом отряде, чем командиром, которому не верят.