Текст книги "Антология реалистической феноменологии"
Автор книги: авторов Коллектив
Жанр:
Философия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 50 (всего у книги 56 страниц)
Липпс называл описанное первичное переживание, которое может непосредственно примыкать к вчувствованному переживанию, полным позитивным вчувствованием и противопоставлял ему негативное вчувствование: тот случай, когда тенденция вчувствованного переживания перейти в собственное первичное переживание не может осуществиться, поскольку ему сопротивляется «нечто во мне», сиюминутное собственное переживание или особенность моей личности. Мы хотим подробнее исследовать и это, а именно: трансценденции опять-таки присутствуют в чистой всеобщности, в «личности», так же, как и качественно оформленное Я-Настоящее, они подлежат элиминации и могут приниматься нами во внимание лишь в качестве феноменов. Рассмотрим следующий случай: в тот момент, когда мой друг сообщает мне радостное известие, я глубоко опечалена какой-то утратой, и эта печаль не позволяет возникнуть со-чувствию радости, которую я воспринимаю, вчувствуя; возникает сопротивление (и это снова понято не реально, но феноменально), здесь нужно различать две стадии: Я, полностью погруженное в печаль, возможно, поначалу обладает этим вчувствованным переживанием как «переживанием заднего плана» – это сравнимо с периферическими частями поля зрения, которые видны, но все же являются интенциональными объектами, предметами актуальной направленности не в полном смысле – оно сознает себя как бы движущимся в две стороны, в нем оба переживания могут требовать «cogito», – т. е. актов, в которых Я живет и направляет себя на объект – они стараются вовлечь его в себя и как раз в этом состоит переживание двойственности. Итак, вначале это происходит между собственным актуальным и вчувствованным переживанием. И далее возможно, что Я будет вовлечено во вчувствованное переживание, что оно в нем направится на объект радости, но в то же время не прекратится и другое движение, и актуальная радость не сможет возникнуть. Но в обоих случаях мне кажется, что речь идет не о специфическом своеобразии вчувствования или со-чувствия, но вообще об одной из типичных форм перехода от одного «cogito» к другому. Существует множество переходов такого рода: одно cogito может проявиться во всей полноте, и тогда я смогу «совершенно самостоятельно» проскользнуть в другое. Кроме того, пока я пребываю в одном cogito, может возникнуть другое и вовлечь меня в себя без сопротивления. Имплицитные тенденции в еще полностью не осуществленном cogito могут, наконец, служить препятствием для перехода от одного cogito к другому; и все это одинаково возможно и в отношении восприятия, воспоминания, теоретических рассуждений и т. д., и в отношении вчувствования.
Я хотела бы еще несколько подробнее исследовать также уже ранее отвергнутое единство собственного и чужого Я во вчувствовании. Пока вчувствование является полным – об этом речь идет у Липпса – (т. е. именно о том, что мы более не можем признать в качестве вчувствования), не существует разделения на собственное и чужое Я, но оба они едины: я, например, едина с акробатом, в движениях которого, наблюдая, я внутренне участвую. Только из-за того, что я выхожу из полного вчувствования и размышляю о моем «реальном Я», возникает разделение, появляются переживания, не исходящие от меня, как относящиеся «к другому», и находящиеся в его движениях. Если бы это описание было точным, то было бы, собственно, устранено различие между чужим и собственным переживанием, так же, как между чужим и собственным Я; оно осуществлялось бы только посредством связанности с различными «реальными Я», т. е. психофизическими индивидами. При этом оставалось бы совершенно непонятным, что будет происходить, что будет происходить с моим телом и с телом другого, так как я живу как «в» одном, так и в другом одним и тем же образом, переживаю движения как одного, так и другого тела. Но это утверждение не только опровергает само себя посредством своих выводов, но и является, очевидно, ложным описанием. Я не едина с акробатом, но только «подле» него, я не реально осуществляю его движения, но только «квази», т. е. дело не только в том, что я внешне не осуществляю движений, что также подчеркивает Липпс, но также в том, что «внутреннее» соответствие движениям тела – переживание «я движусь» – у меня не является первичным, оно не первично. И в этих не первичных движениях я чувствую себя руководимой, ведомой его движениями, их первичность выражается в моих не первичных движениях и они для меня присутствуют только в моих движениях (движение опять понимается как переживаемое, поскольку чистое движение тела воспринимается и внешне). Первичность относится к любому движению, которое совершает зритель, напр., тем, что он прекращает свою акробатическую программу, несмотря на то, что он, может быть, совсем ничего об этом не «знает», поскольку совершенно погружен во вчувствование. Но если он размышляет и в том, и в другом случае (для чего необходимо, чтобы его Я осуществило переход от одного cogito к другому), то находит в одном случае первичную, в другом не первичную данность, и не простую не-первичность, а не-первичность, в которой обнаруживается чужая первичность. На это описание Липпса соблазнило недоразумение с забвением самого себя, в соответствии с которым я могу посвятить себя объекту, и Я растворится в объекте. Следовательно, вчувствование не является единочувствием, если понимать его в строгом смысле. Но это еще не означает, что не существует ничего подобного единочувствию. Вернемся к со-чувствию с чужим переживанием. Мы говорили, что в сопереживании Я направлено на объект чужого переживания, что оно, вчувствуя, одновременно имеет в наличии чужое переживание и что вчувствующий и со-чувствующий акты не тождественны по своему содержанию. Мы можем этот случай несколько модифицировать: экстренный выпуск газеты сообщает, что крепость пала – и всех нас, кто это слышал, охватили один восторг, одна радость, одно ликование. Мы все ощущаем «одно и то же» чувство. Если бы рухнули все преграды, которые отделяют Я от другого, то избавилось ли бы оно от своего монадического характера? Нет, не вполне. Я ощущаю свою радость и, вчувствуя, постигаю радость другого, и вижу: это одно и то же. И пока я это вижу, кажется, будто исчезает не первичный характер чужой радости, шаг за шагом совпадает эта призрачная радость с моей реальной радостью, и настолько же реально, как я ощущаю мою радость, другие чувствуют свою; то, что они чувствуют, я наглядно представляю себе. Тело и жизнь выигрывают от моего чувства, и из «Я» и «Ты» возникает «Мы» как субъект более высокой стадии.[365]365
Шелер подчеркивает феномен, что различные личности могут обладать абсолютно одинаковыми чувствами («Sympathiegefühle», S. 9 и S. 31) и отмечает, что различие субъектов продолжает при этом сохраняться; но он не учитывает, что акт единства не содержит в себе множество индивидов, но конституирующее себя из них единство более высокого порядка становится субъектом.
[Закрыть] И это также возможно: мы, вероятно, радуемся одному и тому же событию, но нас наполняет еще не совсем одна и та же радость, радостное, возможно, щедрее раскрыло себя другому; вчувствуя, я постигаю это различие и достигаю тех «сторон» радостного, что оставались закрытыми в моей собственной радости, и от этого моя радость воспламеняется, и только теперь происходит полное совпадение с вчувствованной радостью. Подобное может произойти и с другими и, вчувствуя, мы обогащаем наше чувство, и «мы» теперь чувствуем такого рода радость, как «я» и «ты», и «он» в отдельности. Но «я» и «ты», и «он» продолжают содержаться в «мы», не «Я», но «мы» есть субъект вчувствования. И мы познаем других не через единочувствие, но посредством чуткости, посредством вчувствования становится возможным единочувствие и обогащение собственного переживания.
Еще один момент из описания Липпса я хотела бы отметить: это то, что он определяет как «рефлексивную симпатию», и что я хотела бы назвать повторяемостью вчувствования, точнее, особым случаем повторяемости. Это свойство вчувствование делит с большим количеством других актов: существует не только рефлексия, но также рефлексия на рефлексию и т. д. как идеальная возможность в бесконечности, подобно тому, как воля от воли, удовольствие от удовольствия и т. д. все такого рода представления повторяемы: я могу вспоминать воспоминание, ожидать ожидание, фантазировать фантазию. И я также могу вчувствовать вчувствования, т. е. среди актов другого, которые я вчувствуя, воспринимаю, могут быть также акты вчувствования, в которых один воспринимает акты другого. Этим «другим» может быть также третий – или я сама. Во втором случае – это «рефлексивная симпатия», мое первоначальное переживание возвращается ко мне как вчувствованное. Здесь нет необходимости рассматривать, какое значение подобает этому феномену в мире индивидов, здесь речь идет только о всеобщей сущности вчувствования, но не о его воздействии.
Из нашего описания актов вчувствования можно также найти подход к часто обсуждаемому вопросу, присущ ли вчувствованию характер представления или актуальности. Уже Гайгер подчеркивает, что этот вопрос не является однозначным, но здесь необходимо различать некоторые моменты:[366]366
Сущность и значение вчувствования. S. 33ff.
[Закрыть] 1. Являются ли вчувствованные переживания первичными или нет? 2. Даны ли чужие переживания предметно – как нечто мне противостоящее – или они только подобны реальному переживанию? 3. Даны ли они образно или нет (и если образно, то как восприятие или представление?). На первый вопрос мы можем после вышеприведенных рассуждений однозначно ответить отрицательно. На второй вопрос после нашего изложения вчувствования ответить непросто. Все дело здесь в сущности этих актов, как раз в этой двойственности: собственное переживание, в котором обнаруживается другое. И здесь возможны различные стадии осуществления: ориентация на чужое переживание и направленное ощущают себя посредством чужого переживания, осуществление поначалу смутно подразумеваемого во вчувствующей экспликации. Во втором случае нельзя говорить о предметности в точном смысле, несмотря на то, что чужое переживание все же для меня «присутствует». Третий вопрос также требует более детального рассмотрения. Мы уже видели, что отличает вчувствование от восприятие и что она с ним делит. Восприятие непосредственно имеет свой объект в реальной данности, а вчувствование – нет; но оба имеют в наличии свой объект, встречают его непосредственно в месте, где он находится, где он закреплен в контексте бытия, не приближаясь к нему посредством какого-либо репрезентанта. Эта «встреча» с субъектом присуща также чистому знанию, но знание исчерпывается в этой встрече, и ничего более. Оно достигает своего объекта, но не «обладает» им, оно стоит перед ним, но не видит его, знание – слепо и пусто, оно не зиждется на самом себе, но всегда ссылается на какие-нибудь эмпирические, созерцающие акты. И опыт, на который ссылается знание о чужом переживании, называется вчувствованием. Я знаю о печали другого, т. е. либо, вчувствуя, постигла эту печаль, но не нахожусь более в этом «созерцающем» акте, но довольствуюсь теперь пустым знанием, либо знаю об этой печали, если мне о ней рассказали: тогда она дана наглядно не мне, но, пожалуй, рассказывающему – если это сам опечаленный, то ему печаль первично дана в рефлексии; если это третье лицо, то он постигнет печаль не первично во вчувствовании – и посредством этого его опыта я, со своей стороны, приобретаю опыт, т. е. постигаю печаль, вчувствуя. Более детального анализа соотношения «вчувствования» и «знания о чужом переживании», пожалуй, здесь не нужно, достаточно, что они оба взаимно ограничены. В результате нашей дискуссии выяснено, что поднятый в обсуждении вопрос был задан неправильно, и поэтому невозможно было получить правильный ответ, сам по себе не представлявший ничего сложного. Например, Витазек, который особенно энергично отстаивает свое воззрение на представление,[367]367
К психологическому анализу эстетического созерцания.
[Закрыть] совсем упускает из виду отмеченные нами различия и считает доказанным как характер припоминания, так и предметный характер вчувствования. Последующая эквивокация представления (интеллектуальное переживание, в отличие от эмоционального) приводит его к абсурдному выводу оспаривать эмоциональный характер вчувствованных чувств. Этот результат, правда, обосновывается особой аргументацией: во вчувствовании чувства не играют роли, поскольку отсутствует «предпосылка чувства» («нечто», к чему вчувствование могло бы относиться). Предпосылка чувства субъекта, о чувствах которого идет речь, может приниматься во внимание в отношении субъекта вчувствования лишь в случае, если имеет место представление себя на месте другого. То, что чувства во вчувствовании не играют роли, доказывается не посредством анализа вчувствованного переживания, но при помощи логического рассуждения о возможностях объяснения, которые учитываются в случае представления на месте другого: суждением или гипотезой могло бы стать, что вчувствующий субъект идентичен созерцаемому субъекту, или же то, что вчувствующий субъект ставит себя на место созерцаемого, есть, в конце концов, фикция. Все это не может обнаружиться в эстетическом вчувствовании, следовательно, оно не является представлением себя на месте другого. К сожалению, эта дизъюнкция неполна, и как раз отсутствует возможность, относящаяся к данному случаю: поставить себя на место другого означает со-переживать его переживание, как мы это уже описали. Утверждение Витазека, будто вчувствование – это образное представление соответствующего переживания, относится только к той стадии, где объективированы вчувствованные переживания, но не к стадии вчувствующей экспликации. И в этом случае снова можно не отвечать на вопрос «Чему вчувствование наглядным образом подобно, восприятию или представлению (т. е. не первично)?», поскольку вчувствование, как мы показали, в общепринятом смысле непохоже ни на одно, ни на другое. Вчувствование нельзя рассматривать в качестве одной из рубрик психологической классификации, оно должно изучаться в своей собственной сущности.
Проблема чужого сознания, как мы видели, уже многократно рассматривалась в философских исследованиях. Поставленный в них вопрос: «Как мы познаем чужое сознание?» почти всегда принимал такую форму: «Как в психофизическом индивиде осуществляется опыт другого подобного индивида?» Так возникли теории имитации, заключения по аналогии, ассоциативного вчувствования.
Было бы нелишним прояснить отношение данных исследований к нашим. Наша позиция такова: существует феномен «чужое переживание» и, соответственно, «опыт чужого переживания». Существует ли это чужое переживание фактически, является ли такой опыт действительным опытом – этот вопрос вначале можно оставить открытым. В этом феномене мы обладаем чем-то несомненным, в нем, в конечном итоге, должно быть укоренено все познание и достоверность, это чистый объект первой философии. Постичь феномен в его чистой сущности, избавленным от всех случайностей мира явлений есть, стало быть, главная задача, которую нужно решать как в этой, так и во всех остальных областях. Что есть чужое переживание по своей данности? Как выглядит опыт чужого переживания? Это я должна знать, прежде чем я могу спросить: как осуществляется этот опыт? То, что на этот основной вопрос генетически-психологическое исследование причинности[368]368
Под генетически-психологическим исследованием мы понимаем здесь не исследование стадий развития душевной жизни индивида. Описание стадий душевного развития (типы ребенка, юноши и т. д.) мы, напротив, причисляем к задаче дескриптивной психологии. Генетическое исследование, с нашей точки зрения, связано с психологией, исследующей причинность. О ее ориентации на точное естественнонаучное понятие причины, ср. ниже S. 56. В нашем случае следует различать два вопроса: 1.Что является психологическим механизмом, который начинает действовать при вчувствованном переживании? 2. Как индивид в процессе своего развития овладел этим механизмом? В данных генетических теориях два этих вопроса не всегда отчетливо разделены.
[Закрыть] принципиально не в состоянии ответить, само собой разумеется, поскольку оно уже предполагает бытие, становление которого оно пытается выяснить – его сущность исследуется как его существование, его «что» – как его «то». Ему должно предшествовать не только исследование того, что является опытом чужого переживания, но и подлинное свидетельство об этом опыте, и если оно самостоятельно рассчитывает решить обе задачи, то от этого необходимо категорически отказаться, как от совершенно необоснованного притязания. Этим отнюдь не оспаривается право на существование генетически-психологического исследования, напротив, его задача уже полностью определена и точно сформулирована: она должна исследовать, каким образом в реальном психофизическом индивиде возникает познание других подобных индивидов. Если тем самым строго определены различные задачи, которые необходимо решить феноменологии и генетической психологии для проблемы вчувствования, то этим еще не в коей мере не должна утверждаться полная независимость их друг от друга. Хотя при рассмотрении феноменологического метода мы видели, что не предполагается никакой науки вообще и никакой конкретной науки в частности, он также не связан с результатами генетической психологии. С другой стороны, феноменология не посягает на права психологии, не присваивает себе высказываний о ходе процесса, который психология исследует. Между тем, психология все же всецело связана с достижениями феноменологии. Что есть вчувствование по своей сути – должна исследовать феноменология. Эта всеобщая сущность вчувствования должна сохраняться повсюду, где оно себя реализует. Генетическая психология исследует этот процесс реализации, она предполагает феномен вчувствования – и она должна, если ее задача решена, к нему возвратиться. Какая-либо генетическая теория, которая в конце описанного ею каузального процесса сталкивается с чем-то непохожим на то, возникновение чего она намеревалась исследовать, обречена. Таким образом, в результатах феноменологического исследования мы имеем критерий для пригодности генетических теорий.
Теперь мы хотим перейти к проверке имеющихся генетических теорий при помощи наших результатов. Теория, посредством которой Липпс пытается объяснить опыт чужой душевной жизни (она содержится в его трудах, разумеется, как часть описания), является для нас уже известным учением об имитации. Увиденный жест пробуждает во мне желание ему подражать, и я делаю это – если не внешне, то «внутренне»; кроме того, у меня есть стремление выразить все мои переживания, а переживание и его выражение так тесно связаны между собой, что появление одного из них влечет за собой другое. Таким образом, вместе с жестом переживается соответствующее ему переживание, но тем, что оно переживается «в» чужом жесте, оно мне кажется не моим, а переживанием другого. Мы не хотим останавливаться на всех возражениях, которые можно было бы выдвинуть против этой теории и уже по праву или не по праву выдвигались.[369]369
Критикой теории имитации занимается Шелер («Sympathiegefühle», S. 6ff), он выдвигает против нее следующие возражения: 1. Имитация предполагает понимание выражения в качестве выражения, т. е. именно того, что она хочет объяснить. 2. Мы понимаем и те виды выражений, которым мы не можем подражать, например, жесты животных. 3. Мы понимаем неадекватность выражения, что было бы невозможно, если бы понимание осуществлялось только посредством имитации выражения. 4. Мы понимаем также переживания, о которых мы не можем знать из собственного прежнего опыта (например, страх смерти), что было бы невозможным, если бы понимание состояло только в воспроизведении собственных прежних переживаний, пробуждаемых при помощи имитации – все эти возражения трудно опровергнуть.
[Закрыть] Мы хотим подвергнуть критике только то, что предложили мы сами. После чего мы должны сказать: эта теория отличает собственное переживание от чужого только по причине их связанности с различными телами, на самом деле, они различны сами по себе. Если я пойду по этому пути, то достигну не феномена чужого переживания, но феномена собственного переживания, которое вызывает в памяти увиденный чужой жест. Различие между объясняющим и объясняемым феноменами достаточно для опровержения этого «объяснения». Чтобы это различие сделать отчетливее, мы можем проанализировать один случай второй разновидности. То, что чувства в нас возбуждаются посредством уже виденных «феноменов выражения», известное явление: если один ребенок видит, что другой плачет, то он начинает плакать вместе с ним; если я вижу, что мои домашние плетутся с хмурыми лицами, то я также буду расстроена. Чтобы избавиться от печали, я ищу веселую компанию. Мы говорим в таких случаях о заражении чувствами другого или о передаче чужих эмоций. Очевидно, что пробуждаемые в нас актуальные чувства не обладают функцией познания; что в них, в отличие от вчувствовании, невозможно обнаружить чужое переживание. Мы можем не обращать внимание на то, предполагает ли такая передача чувств схватывание соответствующего чужого чувства, поскольку только феномены выражения оказывают на нас такое воздействие; напротив, точно такое же изменение лица, если оно воспринимается как болезненное вздрагивание, возможно, также пробуждает имитацию, но не может вызвать в нас никакого чувства. Вне сомнения, мы наполнены такими «переданными» чувствами, живем в них, тем самым препятствуя направленности на чужое переживание или погружению в него, что является характерной чертой вчувствования.[370]370
Подробный анализ заражения чувством другого см. у Шелера («Sympathiegefühle» S. 11ff). в отличие от нас, там высказывается мнение, что в случае заражения чувством не предполагается никакого знания о чужом переживании.
[Закрыть] Но если бы мы не постигли чужого переживания другим способом, то мы вообще бы не смогли достичь данности. Самое большее – мы смогли бы обнаружить наличие чужого переживания из наличия чувства в нас, но вследствие отсутствия у него мотива мы нуждаемся в истолковании. Но таким образом мы достигли бы только знания, но не данности чужого переживания, как во вчувствовании. Также возможно, что эта передача переживается сама: я чувствую, как чувство, которым я вначале обладаю в качестве чужого, передается мне (это происходит, например, в случае, когда я ищу веселую компанию, чтобы развлечься); также здесь отчетливо обнаруживается различие между пониманием и заимствованием чувства. Впрочем, передача чувства отличается во всех случаях не только от вчувствования, но и от со-чувствия и единочувствия, которое основывается на вчувствующем погружении в чужое переживание.[371]371
Можно было бы исследовать, какое из них имеет место, или в какой мере имеют место оба, когда речь идет о «массовом внушении».
[Закрыть] Из сказанного должно было бы стать достаточно очевидным, что следовало бы отказаться от теории имитации как от генетического истолкования вчувствования.
