Текст книги "Антология реалистической феноменологии"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 56 страниц)

II.

От актов, в которых мы, обладая или нацеливаясь, постигаем предметное – как это имеет место в случае представления и подразумевания, – мы отличаем переживания, в которых мы – как в случае убеждения – занимаем позицию по отношению к чему-то. В качестве актов последнего рода нам известны, например, акты стремления к чему-то, ожидания чего-то и так далее. Класс этих актов – в отличие от актов первого рода – пронизывает противоположность позитивности и негативности. Мы не только позитивно стремимся к чему-то, но мы можем и противиться тому же самому предмету. В обоих случаях мы имеем стремление, но, так сказать, с противоположным знаком.[254]254
  Ср. Lipps, ibid., S. 230f.


[Закрыть] То же самое мы обнаруживаем теперь и в случае убеждения. До сих пор мы в наших рассуждениях естественным образом ориентировались только на позитивное убеждение; но ему совершенно равноправным образом противостоит негативное убеждение. Предположим, кем-то утверждается, что какой-то цветок является красным. Мы идем туда, где находится этот цветок, чтобы убедиться в этом самим, и видим, что он желтый. Мы подходили к нему, чтобы выяснить вопрос, действительно ли этот цветок является красным; но теперь по отношению к этому положению дел в нас возникает негативное убеждение, «неверие» в то, что цветок является красным. Позитивное и негативное убеждение могут относиться к одному и тому же положению дел; если мы попробуем подыскать подходящие выражения для этого, то мы можем сказать, что одно есть принимающее убеждение, а другое – отвергающее убеждение. Но и то, и другое являются «убежденными» позициями. Момент убеждения в равной мере присущ обоим, подобно тому как момент стремления присущ как позитивному стремлению, так и сопротивлению; это отличает их от других интеллектуальных позиций, таких как предположение или сомнение. Это позволяет и то, и другое называть суждением, в то время как полярная противоположность, о которой мы говорили, относит одних к положительному, а других к негативному суждению.

Позитивное и негативное убеждение – если рассматривать их чисто дескриптивным образом – равноправно противостоят друг другу. Но если мы обратим внимание на психологические предпосылки их возникновения, то обнаружится, по-видимому, определенное различие. Когда мы осматриваемся в окружающем нас мире, то перед нами открывается полнота положений дел, которые мы усматриваем и с которыми сопрягается затем наше убеждение. Таким образом могут возникать, очевидно, лишь позитивные убеждения. Негативное убеждение никогда не может возникнуть так, чтобы положения дел, так сказать, простонапросто считывались [abgelesen] снаружи; напротив, здесь постоянно предполагается, что мы приступаем к наличествующему положению дел с интеллектуальной установкой на противоположное положение дел. В это противоположное положение вещей можно, например, верить, его можно предполагать, в нем можно сомневаться, его можно игнорировать или только ставить его под вопрос; но если [в действительности] усматривается обратное положение дел, то позитивное убеждение или предположение, сомнение или игнорирование превращается в негативное убеждение, или же вопрос находит в этом негативном убеждении свой ответ. Мы замечаем здесь одну особенность негативного суждения, которую мы, конечно, до сих пор еще не учитывали в полной мере.

Наряду с негативным убеждением в некотором положении дел есть и позитивное убеждение в контрадикторном ему положении дел. Оба суждения – уверенность, что А не есть b, и неверие в то, что А есть b – по своему логическому содержанию находятся настолько близко друг к другу, насколько это возможно. Между тем, это совершенно различные суждения, которые никоим образом не следует отождествлять друг с другом. Как «сторона сознания»,[255]255
  Это выражение для суждения как такового в отличие от той предметности, с которой оно сопрягается, понятно само собой. Объективно более корректно было бы говорить об интенциональной стороне суждения. Но здесь я должен ограничиться лишь ссылкой на подробное разъяснение этого важного пункта в своем готовящемся к выходу сочинении.


[Закрыть] так и предметная сторона фундаментально различны в том и другом случае: вере противостоит неверие, b-бытию А противостоит не-b-бытие [этого А]. Неверие в положение дел заслуживает имени негативного суждения в первую очередь. Но поскольку в традиционной теории суждения принято именовать суждения не только в соответствии с их особенностями как суждений, но и в соответствии с особенностями их предметной стороны, то мы хотели бы вовлечь в круг нашего рассмотрения и позитивное убеждение в негативном положении дел. И все же именно в случае убеждения, направленного на негативное, – которое, возможно, не отличалось от негативного убеждения, направленного на позитивное, – обнаруживаются особые трудности. Их рассмотрение, по-видимому, необходимо для наших дальнейших рассуждений.

Эти трудности происходят из несколько примитивного понимания, в соответствии с которым позитивное суждение оказывается связыванием или соединением (понимания – здесь неважно насколько оно обоснованно, – которое, очевидно, имеет совершенно различный смысл в зависимости от того, ориентируется ли оно на убеждение или на утверждение). Согласно этому пониманию истинное суждение имеет место в том случае, если такому акту соединения соответствует фактическое реальное соединение в предметном мире. Применение по аналогии этой теории к негативному суждению должно было, очевидно, столкнуться с трудностями. Это суждение понималось бы в таком случае как разъединение, но напрасно было бы задаваться вопросом о том реальном отношении, которое воспроизводилось бы путем этого разъединения. Как следует понимать то – по праву подчеркивает Виндельбанд,[256]256
  Ibid., S. 169.


[Закрыть] – что в обычном суждении «синее не есть зеленое» дается выражение разъединению? И если именно этот пример мог бы подтолкнуть к тому, чтобы рассматривать, скажем, отношение различности как такого рода реальное отношение, то уже поверхностное рассмотрение какого-нибудь суждения, например «некоторые функции не дифференцируемы», убеждает в тщетности подобной попытки. Поэтому начинают рассматривать отрицание вообще не как «реальное отношение», но исключительно как «форму отношения сознания».[257]257
  Windelband, ibid., S. 169.


[Закрыть] Отрицание оказывается чем-то чисто субъективным, актом отвержения, как считает Зигварт и ряд других современных логиков. Между тем, даже если признать, что в случае негативного убеждения в позитивном положении дел негативность относится исключительно к стороне сознания, то подобная попытка [объяснения] терпит крушение в тех случаях, когда позитивное убеждение направлено на негативное. Возможность такого рода случаев очевидна; задача логики не в том, чтобы перетолковать их, но в том, чтобы разъяснить их правомерность.

Как анализ негативного суждения имеет своей предпосылкой прояснение понятия суждения вообще, точно так же – прежде чем мы сможем заняться прояснением негативного коррелята – мы должны теперь исследовать сущность предметного коррелята суждения вообще. Это исследование мы будем также проводить лишь в той мере, в какой это необходимо для наших специальных целей.

Мы уже знаем, что между «стороной сознания», которая присуща суждению, и между той предметностью, с которой она сопрягается, имеет место сущностная взаимосвязь такого рода, что отнюдь не любой интенциональный акт способен относиться к какой угодно предметности, но здесь имеет место необходимое взаимосоответствие того и другого. Очевидно невозможно, чтобы убеждение относилось к звуку, цвету, чувству или к вещи внешнего мира; и точно также невозможно утверждать звук, вещь и т. д. Переместимся из сферы реальных предметов в сферу идейных, т. е. вневременных предметов: что означало бы верить или утверждать некоторое число, или понятие, или нечто подобное? В каком бы смысле мы ни рассматривали понятие суждения, оно, следуя определенному сущностному закону, никогда не может относиться к тому виду предметности, который мы с полным пониманием можем назвать предметом (реальным или идейным).

Брентано и его последователи имеют, по-видимому, другую точку зрения по этому вопросу. Согласно им, любая предметность может быть подвергнута суждению, т. е. «признана» или «отвержена»: дерево или звук и т. п. Здесь обнаруживается, сколь необходимы те понятийные разграничения, которые мы провели в начале этой работы. До тех пор, пока оперируют со столь многозначным термином, как признание, все еще возможно относить его к предметности любого рода. И действительно, один из смыслов признания или одобрения заключается в том, чтобы оценивающим или соглашающимся образом относиться к предметам, к поступкам или, например, к каким-то положениям. Но если мы исключим все чуждые значения и выделим только то, что действительно может рассматриваться в качестве подлинного суждения – убеждение и утверждение, то никто не будет отрицать, что эти интенциональные образования по своей сути никогда не могут сопрягаться с такими предметами, как вещи или переживания и т. п. Поэтому Брентано и его последователи в этом отношении довольно одиноки. В логике со времен Аристотеля господствует мнение, что в суждении полагаются предметные отношения. Действительно, это напрашивается само собой: если суждению подвергаются не предметы, то, по-видимому, в качестве коррелятов суждения остаются только отношения предметов.

Однако сколь бы широко ни был распространен такой взгляд, он не выдерживает пристальной проверки. Для этого нам не нужно проводить свое собственное исследование отношений; это покажет нам уже одно краткое соображение. Если мы возьмем такие отношения, как сходство и различие, справа и слева, то существуют, конечно, суждения, где, по-видимому, в такого рода отношения верят или они утверждаются: «А сходно с В» или «А находится слева от В». Но наряду с этим существует и другой, наиболее распространенный тип суждений, где мы никак не сможем обнаружить такого рода отношений на стороне предмета. Это, скажем, суждения формы «А есть b». Возьмем в качестве примера суждение «роза красная». Согласно традиционному учению здесь подвергается суждению отношение между розой и красным цветом, что, очевидно, здесь никоим образом не имеет места. Разумеется, такого рода отношения имеют место, и они могут проявляться в таких суждениях как: «роза дает реальное существование [subsistiert] красному цвету» или «красный цвет является присущим розе». Здесь мы имеем обращаемые отношения субсистенции [Subsistenz] и присущности [Inhärenz]. Но ни то, ни другое, конечно, не полагается в суждении «роза красная». Нельзя позволять вводить себя в заблуждение близким взаимным родством трех наших суждений. Конечно, в их основании лежит один и тот же объективный фактический состав, но они схватывают его различным образом и в различном направлении. В их различии ничего не изменяет то, что все три различных суждения возможны при существовании этого лежащего в основании фактического состава. Как различны суждения «А находится слева от В» и «В находится справа от А», хотя в их основании лежит совершенно идентичный фактический состав, так различны и суждения «роза дает реальное существование красному цвету» и «красный цвет присущ розе». И то, и другое суждение, в свою очередь, отличаются по своему значению от суждения «раза красная», которое основывается на том же фактическом составе. Но только в случае первых двух суждений отношения находятся на предметной стороне; третье суждение при непредвзятом рассмотрении не обнаруживает ничего от отношения.[258]258
  Вместо того чтобы говорить об отношениях (вещной) субсистенции и присущности, можно было бы воспользоваться всеобщим отношением (вещной) сопринадлежности [Zugehörigkeit] и применить его к нашему суждению. Как полагает Марбэ ([K. Marbe, «Beiträge zur Logik und ihren Grenzwissenschaften»] Vierteljahrsschrift für wissenschaftliche Philosophie, Band 34, [1910] S. 5), суждение «роза красная» является выражением сопринадлежности розы и красного цвета. Но мы, в свою очередь, должны возразить, что суждение «роза сопринадлежна красному цвету» и «роза красная» различны по своему значению. Так, первое суждение обратимо («красный цвет сопринадлежен розе»), а второе – нет. Даже если объявить такого рода различия значения несущественными, то эта несущественность не устраняет, тем не менее, различия значений и не делает эти значения тождественными. Мы убеждены, что на такого рода сдвиги значения, сколь бы несущественными они фактически ни были в других проблемных контекстах, следует обращать наиболее пристальное внимание, если те вопросы, которые мы здесь рассматриваем, должны быть каким-то образом разрешены.


[Закрыть] Но каким образом можно теперь точнее определить предметный коррелят этого суждения, как определить «быть-красным розы» [ «rot-sein der Rose»] – предметный коррелят суждения, который мы берем как пример формы «b-бытие А»?

Сразу видно, что бытие красным розы мы должны строго отличать от самой красной розы. Высказывания, которые значимы относительно одного, незначимы относительно другого. Красная роза растет в саду, она может увянуть; бытие красным [das Rotsein] розы не находится в саду, и не имеет смысла говорить о ее увядании. Некоторые очень склонны указывать здесь только на языковой характер аргументации и делать упрек в том, что свойства языка смешиваются со свойствами вещей. Мы далеки от того, чтобы защищать эту путаницу там, где она действительно имеет место. Тем не менее, с такого рода упреками следует быть довольно осмотрительными, и, в частности, их никогда не следует выдвигать до тех пор, пока не продумано, что же собственно представляют собой «одни лишь особенности словоупотребления». Кант говорит, что он считает некоторую проблему «за» неправомерную, – сказать так не позволяет нам современное словоупотребление. Предположим, что кто-то выражается вопреки тем или иным требованиям словоупотребления. В таком случае его прежде всего упрекали бы в том, что он выражается вопреки употреблению языка, но никогда то, что он говорит, не стало бы ложным из-за использования неупотребительного выражения, если оно правильно, или же правильным, если оно ложно. Значение предложения, конечно, не затрагивается выражением, здесь речь, действительно, идет «лишь о различии слов». Совершенно иначе обстоят дела в том случае, если мы сопоставим суждения «красная роза растет в саду» и «бытие красным розы растет в саду». Речь здесь, конечно, не идет о «языковых» различиях. Первое суждение истинно, второе – ложно и даже бессмысленно. Бытие красным [Das Rot-sein] розы как таковое не может находиться в саду, точно так же как, например, математические формулы как таковые не могут благоухать. Но это вместе с тем означает, что бытие красным розы, как и математическая формула, есть нечто такое, что выдвигает определенные требования и запреты, и в отношении чего могут быть значимы и незначимы суждения. Действительно ли следует считать все это лишь различием в словоупотреблении? Утверждать ли, что между бытием красным розы и красной розой «все различие заключается только в словах», что это было бы лишь «неподходящее словоупотребление» – сказать, что бытие красным розы растет в саду? В таком случае, что же это за замечательное словоупотребление, которое в общем виде допускает такое выражение как «бытие красным розы», но воспрещает его употребление, как только оно становится субъектом определенных суждений? И прежде всего: каким образом нарушение словоупотребления делает ложным или даже бессмысленным выражение, правильное во всех прочих отношениях? В самом деле, здесь не требуется дальнейшей аргументации, сколь бы ее ни было в нашем распоряжении: предложение «красная роза растет в саду» является правильным, предложение «бытие красным розы растет в саду» является ложным независимо от того, выражается ли это предложение на немецком, французском или китайском языке. Но вместе с тем обнаруживается, что предметность, составляющая предмет суждения, должна быть различна в том и другом суждении, которые равны во всех прочих отношениях, другими словами, красная роза есть нечто отличное от бытия красным розы.

В принципе, мы находим в этом лишь подтверждение тому, что мы уже установили ранее: так как вещи никогда не могут утверждаться или служить предметом веры, и так как, с другой стороны, в суждении «роза красная» бытие красным розы функционируют в качестве предметного коррелята [этого суждения], то этот коррелят должен быть чем-то иным, нежели сама красная роза – эта вещь внешнего мира. Впредь мы будем называть этот коррелят положением дел. Это наименование уже и до этого совершенно непринужденно и естественно использовалось нами; и действительно – оно наилучшим образом подходит для предметного образования, имеющего форму «b-бытие А» [ «d-sein des A»].[259]259
  Относительно этого понятия завязалась дискуссия, указания на литературу по которой можно найти у Майнонга (Über Annahmen², S. 98ff).
  В статье «Явления и психические функции» [Erscheinungen und psychische Funktionen, Abhandlungen der Königlichen Preussischen Akademie der Wissenschaften vom Jahre 1906, Phil.-hist. Kl., 4 (1907)] Штумпф отмечает, что Брентано уже около тридцати лет назад в своих лекциях по логике указывал на то, что суждению соответствует специфическое содержание суждения, [82] которое следует строго отделять от содержания представления (от материи) и которое выражается в предложениях формы «[положение дел таково], что…» [ «Daß – Sätzen»] или в форме субстантивированных инфинитивов. Как отмечает сам Штумпф, для этого специфического содержания суждения он использует выражение «положение дел» в своих лекциях уже с 1898 года. Нам неизвестно, как Брентано и Штумпф более конкретно определяют понятие «содержание суждения» или «положение дел». Понятие «содержание суждения» в том виде, как оно употребляется у Марти (в частности, в работе «Untersuchungen zur Grundlegung [der allgemeinen Grammatik und Sprachphilosophie]»), во всех существенных пунктах расходится с понятием «положение дел» в нашем смысле.
  Мы опираемся здесь на «Логические исследования» Гуссерля, где впервые в литературе ясно и отчетливо было выявлено своеобразие и большое значение понятия «положение дел». Наши определения отчасти совпадают с теми, которые Майнонг и его ученики дают понятию «объектив», отчасти же здесь есть значительные расхождения. Наиболее фундаментальное возражение, которое следует выдвинуть Майнонгу, заключается, мне кажется, в том что его понятие объектива содержит в нераздельном виде совершенно различные понятия предложения (в логическом смысле) и положения дел. Недостаточно, как это делает Майнонг, назвать предложение «постигаемым, возможно даже высказываемым, но, во всяком случае, сформулированном в словах объективом» (ibid., S. 100). Однако обоснование этого тезиса мы должны пока отложить.
  Далее мы ограничиваемся тем, что лишь кратко ссылаемся на те места, где мы согласуемся или, наоборот, расходимся с рассуждениями Гуссерля или Майнонга.


[Закрыть] Таким образом, от предметов в узком смысле – будь то предметы реальной природы, как вещи, звуки, переживания, или идейной, как числа, или предложения, или понятия – мы должны отличать положения дел как предметность совершенно иной природы. До сих пор нам известна лишь одна особенность положений дел: в противоположность предметам они суть то, во что верится в суждении или что утверждается в суждении.[260]260
  То же самое говорит Гуссерль, не проводя, однако, в пределах суждения различия между убеждением и утверждением (ibid., [Bd.] I. [Prolegomena zur reinen Logik, Halle a. S., 1900] S. 12; [Bd.] II, S. 48, S. 378, S. 416f. и т. д.), и Майнонг (Über Annahmen², [Leipzig, 1910] S. 44, 46 и т. д.).


[Закрыть] К этому мы хотим добавить еще несколько определений.

Различие между отношением основания и следования [Folge] и отношением причины и действия является сейчас общепринятым в философии. Следует, однако, обратить внимание на то, что речь здесь идет не только о различии двусторонних отношений, но здесь имеем место также принципиальное различие членов, которые связаны этими отношениями. Движение одного шара есть причина движения другого шара; здесь событие вещного мира служит причиной другого события. Напротив, вещи, процессы и состояния мира вещей никогда не могут выступать в качестве основания и следования. Можно даже совершенно общим образом сказать: предметы вообще не могут служить в качестве основания или быть следованием. Вещь, или переживание, или число не могут ничего обосновывать, из них не может ничего следовать. Существование вещи или переживания может, правда, служить основанием. Но существование предмета – это, очевидно, не сам предмет, а положение дел. Положения дел и только положения дел могут быть основанием и следованием. То, что дела «обстоят» [ «verhält»] так-то и так-то, есть основание для другого положения дел, которое отсюда следует; из того, что все люди смертны, следует смертность человека Кая.

Таким образом, в качестве дальнейшего определения положения дел мы установили, что они и только они находятся в отношении основания и следования.[261]261
  Ср. Meinong, ibid., S. 21 Anm. 6, S. 216 и т. д., а также Husserl, ibid., [Bd.] I, S. 242; [Bd.] II, S. 36f. и т. д.


[Закрыть] Все, что в науке или в повседневной жизни встречается нам в качестве взаимосвязи обоснования, есть взаимосвязь положений дел. Это относится и к тем взаимосвязям, которые обычно объединяются под именем умозаключений: они, если понимать их правильно, есть не что иное, как всеобщие закономерные отношения между положениями дел. Очевидны те фундаментальные следствия, которые имеет для структуры логики понимание этого обстоятельства. В этой связи наши интересы принимают иное направление.

Различного рода умозаключения, которые обыкновенно выделяет традиционная логика, если понимать умозаключения как взаимосвязь положений дел, должны иметь свое основание в разнородности положений дел. Эту разнородность мы хотели бы рассмотреть в двух отношениях. Прежде всего, положения дел могут различаться по модальности. Наряду с простым положение дел, имеющим форму «b-бытие А», есть также «вероятное b-бытие А», «возможное b-бытие А» и т. д. Мы не можем входить здесь в проблему своеобразной природы этого различия модальностей. Для нас важно то, что, опять же, одни лишь положения дел и только они способны принимать модальности такого рода.[262]262
  Ср. Meinong, ibid., S. 80ff., а также Husserl, ibid., [Bd.] I, S. 13f., 16.


[Закрыть] Предмет решительно не может быть вероятным, такая предикация не имела бы для него никакого смысла, и там, где все же говорят о такого рода вероятности, например о вероятности каких-то вещей, за этим не стоит ничего, кроме неадекватного выражения. Имеют в виду вероятность существования вещей или вероятность существования определенных событий мира вещей, т. е. не что иное, как вероятность положения дел. Напротив, вероятное дерево или невероятное число очевидным образом невозможны, но не потому, что речь здесь идет именно о дереве или числе, но потому, что форма предмета [Gegenstandsform] как таковая исключает модальность, в то время как форма положения дел [Sachverhaltsform] допускает ее совершенно всеобщим и сущностным образом.

В другом отношении положения дел подразделяются на позитивные и контрадикторно-негативные. И это есть различие такого рода, какое мы никогда не встретим в мире предметов. Наряду с b-бытием А есть и не-b-бытие А. Эти два положения дел контрадикторны друг другу; наличие одного исключает наличие другого. Напротив, наряду со звуком с нет никакого звука не-с, а наряду с красным цветом нет никакого негативного красного цвета. Говорят, правда, о позитивных и негативных установках [Stellungnahmen]. Но позитивные и негативные установки, любовь и ненависть например, хотя и противоположны друг другу, но не контрадикторно-противоречивы. Только если один и тот же субъект по отношению к одной и той же вещи занимает противоположные позиции, мы можем говорить о внутренней несогласованности или «противоречивости» этого субъекта. Но речь здесь, однако, идет о противоречии в очевидно ином смысле. Интересующее нас здесь отношение логически-контрадикторной позитивности и негативности существует только в области положений дел.[263]263
  О «контрадикторных положениях дел» и, соответственно, «контрадикторно противоположных объективах» говорит также Гуссерль (ibid., [Bd.] I, S. 91, 92) и Майнонг (ibid., S. 93).


[Закрыть]

Позитивное и негативное положение дел полностью скоординированы друг с другом. Если где-то существуют красная роза, то вместе с существованием этой вещи дано и бесчисленное множество положений дел – позитивных и негативных. Красная роза существует, роза красная, красный цвет присущ розе, роза не белая, не желтая и т. д. Красная роза – этот единый вещный комплекс – является фактическим составом [Tatbestand], лежащим в основании всех этих положений дел. В случае этого фактического состава мы предпочитаем говорить о существовании [Existenz], в случае же положений дел, основывающихся на нем, – о наличии [Bestand].[264]264
  Такая же терминологическая фиксация имеет место и у Гуссерля (ibid., [Bd.] II, S. 598). Майнонг, говоря о своих объективах, также употребляет термин «наличие», но он использует его и тогда, когда говорит о предметах, таких как числа, формы и т. д., в то время как мы в данном случае говорим о существовании, даже если это существование является идейным. То, что Майнонг, принимая определенные предпосылки, стремится говорить об истинности и ложности объективов, объясняется его смешением положения дел и предложения, которое уже упоминалось нами. Положения дел наличествуют или нет. Предложения же истинны или ложны.
  Обозначения истинно и ложно, которые в первом томе своей работы [ «Логические исследования»] Гуссерль иногда использует по отношению к положениям дел, он перестает употреблять во втором томе, после того как он проводит размежевание между предложением и положением дел. Но было бы лучше избегать и выражения «значимость», которым он здесь все еще продолжает пользоваться, так как его подлинное место в любом случае находится в области предложений. Смысл терминов «истина», «наличие» и «бытие» полностью проясняется лишь на странице 597.


[Закрыть] Следует обратить внимание на то, что в понятии положения дел в качестве сущностного момента никоим образом не заключено его наличие. Как мы отделяем предметы (реальные или идейные) от их существования (реального или идейного) и безоговорочно признаем, что определенные предметы, такие как золотые горы или круглые квадраты, не существуют и даже вообще не могут существовать, точно так же мы отделяем и положения дел от их наличия и говорим о положениях дел, которые, как например быть-золотыми гор или быть-круглыми квадратов, не наличествуют [nicht bestehen] или не могут наличествовать.[265]265
  То, что в разговорной речи мы обычно понимаем под положением дел только «фактические объективы», т. е. наличествующие положения дел (Meinong, ibid., S. 101), не представляется мне достаточным основанием для того, чтобы отказаться от сохранения термина, который, как говорит сам Майнонг, имеет преимущество «привнесения живого значения». («Über Urteilsgefühle» usw., Archiv für die gesamte Psychologie, 6. Band, [1905] S. 33.)


[Закрыть] В такой мере простирается аналогия между предметом и положением дел; но за этим следует фундаментальное различие: где не наличествует некоторое положение дел, там с необходимостью наличествует положение дел ему контардикторно-противоположное. Для несуществующих предметов, в свою очередь, нет соответствующего [противоположного] предметного сущего. Отношение контрадикторной позитивности и негативности со всеми коренящимися здесь закономерностями имеет место только в области положений дел.

До сих пор мы рассматривали положения дел как то, во что верится и что утверждается в суждении, что взаимосвязано как основание и следствие, что обладает модальностью и что находится в отношении контрадикторной позитивности и негативности. Этих определений достаточно до тех пор, пока то, что они описывают, бесспорно является положением дел. Это, конечно, не школьные определения положения дел, но спрашивается, возможно ли вообще, а если да, то что бы могли нам дать определения для такого рода предельных предметных образований,[266]266
  Под «предметными образованиями» и «предметностями» мы понимаем в настоящей работе как предметы, так и положения дел.


[Закрыть] как положение дел, вещь или процесс. Вовлечь в рассмотрение этой проблемы нас может только то, что мы стремимся извлечь эти образования из сферы пустого мнения или неадекватного представления и приблизиться к ним настолько, насколько это возможно.

Все это приводит нас к вопросу о том, каким собственно образом нам даны положения дел. Сперва здесь обнаруживаются, правда, особого рода сложности. Возьмем наш пример с бытием красным розы. Я говорю – да и любой скажет то же, – что я «вижу» бытие красным розы, и при этом я подразумеваю не то, что я вижу розу или красный цвет, но я подразумеваю нечто очевидным образом отличное от красной розы, – то, что мы называем положением дел. Но здесь у нас возникают сомнения, как только мы попытаемся убедить себя в правомерности такого способа выражения. Я вижу перед собой розу, я вижу также момент красного цвета, в который окрашена роза. Но этим, на первый взгляд, исчерпывается все то, что я вижу. Сколь бы я ни напрягал свое зрение, я не могу таким вот образом обнаружить бытие красным розы.[267]267
  Ср. Husserl, ibid., [Bd.] II, S. 416; S. 609.


[Закрыть] И еще менее я способен видеть негативные положения дел, не-быть-белой розы и т. п. И все же, когда я говорю «я вижу, что раза красная» или «я вижу, что она не белая», я подразумеваю нечто совершенно определенное. Это не пустой оборот речи, – он опирается на переживания, в которых нам действительно даны подобного рода положения дел. Конечно, они должны быть даны иначе, чем роза и ее красный цвет. Так и есть в действительности. Видя красную розу, я «усматриваю» [ «erschaue»] ее бытие красным, оно мной «познается» [ «erkannt»]. Предметы видятся или рассматриваются [gesehen oder geschaut], положения дел, напротив, усматриваются или познаются. Нельзя дать сбить себя с толку той манерой выражаться, которая позволяет познавать также и предметы, например «как» людей или животных. Основанием такого словоупотребления является легко выявляемая эквивокация. Это познание в смысле формулирования в понятии есть нечто совершенно иное, чем познание в смысле постижения положения дел. Даже в указанных примерах познаются не предметы в нашем смысле, но «человечность» или «животность» этих предметов.

Эти соображения могут быть сразу обобщены и распространены на все суждения, которые выносятся на основании чувственного восприятия. Идет ли здесь речь о видимом, слышимом или обоняемом, соответствующие положения дел не видятся, не слышатся и не обоняются, но познаются. Но мы никоим образом не должны ограничиваться только этими сферами суждений. Если мы возьмем любое другое суждение, например «2 × 2 = 4», то и здесь следует различать то, каким образом нам даны предметы, входящие в суждение, в данном случае числа 2 и 4, и тот способ, каким нам дано все положение дел в целом. Числа, конечно, не воспринимаются чувственно, но было бы, тем не менее, опрометчиво отрицать у них какую бы то ни было сообразную восприятию или – если выбирать более подходящее к делу выражение – наглядную данность. И числа могут, конечно, представляться нам. На примере любых двух отдельных предметов я могу прояснить для себя, что такое число два; мой взгляд обращен к этой группе, состоящей их двух предметов, но моя интенция относится не к ней самой: на примере этой группы я обретаю наглядную данность [числа] два. Мы не имеем здесь возможности более обстоятельно изучать такого рода случаи наглядного представления идейных предметов. Гуссерль рассматривает их подробно и говорит при этом о «категориальном созерцании».[268]268
  Ibid., [Bd.] II, S. 600ff.


[Закрыть] Подлинное познание положения дел мы должны отличать как от чувственного, так и от категориального представления предметов. Это ясно с первого взгляда: тот способ, каким нам даны числа два и четыре, полностью отличается от того, как мы постигаем равенство 2 × 2 и 4. Положение дел мы познаем; числа видятся нами, но по своей природе они никогда не могут быть нами познаны. Совершенно общим образом мы можем сказать: те предметы, что являются элементами положения дел, воспринимаются, видятся, слышатся или категориально схватываются [erfaßt]. И на основании этих «представлений» в актах совершенно иного рода познаются сами положения дел. Представления, лежащие в основании этого познания, различны в зависимости от вида соответствующей предметности. Но строящееся на основании этой предметности познание положения дел не допускает дифференциации такого рода.

Таким образом, мы уточнили определение положения дел: положения дел и только они познаются в том своеобразном смысле, который был раскрыт нами. Тем самым, правда, не утверждается, что положение дел не может быть представлено нами иначе, как только в акте познания. Напротив, мы хотели бы еще особо подчеркнуть, что есть такие способы живого представления положений дел, которые не сопровождаются никаким познанием. Бытие красным розы я могу живо представить себе на основании воспоминания, не воспринимая саму розу. Как познание положения дел основывается на подлинном восприятии вещи, так и это живое представление положения дел основывается на одном только живом представлении той же самой вещи. В самом по себе живом представлении вещи я еще не имею живого представления положения дел. Мы усвоили, что следует строго различать вещи и положения дел, и мы знаем, что к одному и тому же фактическому вещному составу [Dingtatbestand] относится целая совокупность наличествующих положений дел. На основании живого представления одной и той же вещи я могу живо представить бытие красным розы, не-быть-желтой той же розы и т. д.[269]269
  Вопрос о том, существует ли наряду с живым представлением положения дел еще и восприятие наличествующего положения дел, не сопровождающееся в то же время познанием, – этот вопрос требовал бы здесь слишком далеко идущих изысканий, но на который, пожалуй, можно все же ответить утвердительно.


[Закрыть] Очевидно, речь здесь опять идет о том, что Гуссерль называет категориальным созерцанием, т. е. о наглядном представлении, которое само не является чувственным, хотя, пожалуй, и находит в чувственном [восприятии] свое последнее основание. Непосредственно очевидно, что живое представление положения дел не является познанием. Между тем, оно играет важную роль в теоретико-познавательном отношении, поскольку ему часто приходится опосредовать «понимание» предложения, а вместе с тем во многих случаях и познание положения дел. Мы не станем здесь прослеживать эти взаимосвязи дальше; для нас важно лишь отделить акт познания от всех других актов, посредством которых мы интенционально сопрягаемся с положением дел.[270]270
  Согласно вышесказанному мы не можем согласиться с Майнонгом в том, что «объективы» могут «схватываться» только посредством суждений и предположений (Über Annahmen, S. 131ff.). Напротив того, существует (категориальное) живое представление, подразумевание, познание и еще целый ряд других актов, которые «схватывающим образом» сопрягаются с положениями дел.


[Закрыть]

Познание не является живым представлением; само собой разумеется, оно не является и утверждением положения дел. Для познания существенно, что в нем коррелятивное положение дел есть для нас «вот здесь» в точном смысле слова, в случае же утверждения положение дел только подразумевается [vermeint]. Познание является зрячим, утверждение как таковое – слепо. Дескриптивное различие этих двух актов непосредственно очевидно и не нуждается в том, чтобы мы останавливались на этом более подробно. Познание, на первый взгляд, можно было бы принять за убеждение. И при убеждении, в той мере, в какой оно рассматривается нами, представляется то положение дел, в которое верят. Но именно последние соображения, которые мы привели, ясно показывают нам абсолютное различие того и другого. Предположим, я живо представляю бытие красным некоторой розы, которое я уже прежде познал. Я убежден в нем так же, как и прежде; здесь имеет место убеждение в представленном положении дел, но познание здесь, конечно, отсутствует. Но и там, где познание и убеждение соседствуют друг с другом, их различие очевидно. Я познаю бытие красным розы; при познании мне живо представляется [präsentiert] положение дел, и на основании познания во мне возникает убеждение, вера в него. Убеждение в этом случае фундировано в познании; оно является моей позицией по отношению к нему, – так сказать, моей распиской в том, что предъявляет мне познание. О дескриптивном различии того и другого ясно свидетельствует, впрочем, уже то наблюдение, что степени достоверности, которые ведут от убеждения к сомнению, вообще не имеют места в случае познания, и что, далее, познание, точно так же как и утверждение, имеет совершенно точечную природу в противоположность длящемуся убеждению. Утверждение и убеждение называются суждением. Сейчас мы видим, что следует строжайшим образом отличать друг от друга суждение и познание.[271]271
  Поэтому недопустимо, что Майнонг определяет познание как истинное по своей природе суждение (Untersuchungen zur Gegenstandstheorie und Psychologie, S. 18). «Истинное» убеждение, строящееся на акте познания, само не является познанием. И, с другой стороны, не всякое познание является «истинным». Если я издали вижу приближение велосипедиста, то, говоря чисто дескриптивно, имеет место познание, даже если в действительности речь здесь идет не о велосипедисте, а о корове.


[Закрыть] И кроме того мы видим, что возникающее относительно представленного положения дел убеждение, которое мы ранее отделили от иначе образованных убеждений в качестве одного типа суждения, характеризуется ближайшим образом как убеждение, фундированное в познании положения дел. Положение дел есть то, во что мы верим и что утверждаем, – таково было первое определение положения дел; положение дел есть то, что познается, – это последнее определение, которое мы ему даем.