Текст книги "Антология реалистической феноменологии"
Автор книги: авторов Коллектив
Жанр:
Философия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 56 страниц)
Только «обычные заблуждения» по поводу относительной неадекватности ведут, как показано выше, к ложным суждениям. Метафизические заблуждения – например, предположение, что предметы механической физики суть абсолютные предметы – не влияют на истину и правильность предложений этой науки, в том смысле, что даже если заблуждение обнаружено, менять их логическое содержание все же нет никакой необходимости. В физическом плане все остается неизменным, какую бы ступень абсолютности ни приписал физик своему предмету, думает ли он, например (по милому сравнению Пуанкаре), что и для Бога мир – это бильярдная партия, или рассматривает ли он (что является не меньшим заблуждением), как Э. Мах, свои предметы как чистые символы, применяемые с целью упрощения комплексов ощущений. Поэтому представитель позитивной науки может радоваться полной независимости своих результатов от философских споров. Но ему не следует забывать и того, что истина его положений в пределах ступени относительности его предметов, по поводу которой [ступени] он заблуждается, не устраняет его фундаментального заблуждения по поводу мира – и что со всей своей истиной и согласованностью своей науки он, в принципе, не отличается от галлюцинирующего, который в пределах своего мира-галлюцинации выносит истинные и правильные суждения. Можно быть колоссальным ученым – и все же полной противоположностью мудреца, то есть философским дураком. Поэтому мы должны сказать: все предложения такого физика метафизически ложны, пусть даже научно они полностью истинны. Даже сама его «наука» в той познавательной функции, которой он ее наделяет, есть ложная наука и станет истинной наукой только благодаря устранению указанного заблуждения.
С другой стороны, всякая материальная ошибка сама основывается на метафизическом заблуждении, будто полагаемое положение вещей существует на той ступени относительности предметов, с которой фактически имеет дело судящий – безразлично, знает ли он ее как таковую или нет. Ведь все положения им суть в смысле бытия полагаемого, в том числе и положение вещей в самом заблуждении; однако не все «существуют». И только их «существование» (их бытие и небытие несовместимо только в пределах единства одной и той же ступени относительности, безразлично какой) обеспечивает материальную истинность суждения. Таким образом, то заблуждение, когда в суждении полагают некое положение вещей, которое «есть» и положено как находящееся на той ступени бытия, которую имеют перед духовным взором, в то время как оно находится на другой ступени, именно это заблуждение фундирует всякую материальную ошибку.
Наконец, ошибка в формальном смысле основывается на некоторого рода теоретико-познавательном заблуждении. Поскольку соблюдение логических принципов и положений во всех понятиях, суждениях и умозаключениях есть независимое от материальной истины условие истинности соответствующих предложений вообще, то эти принципы и положения не могут быть названы «истинными» в том же смысле, в каком их существование есть условие истинных суждений, а их соблюдение в мышлении – условие правильности суждения. И все же они «истинны» в простом смысле этого слова – в том смысле, который предшествует разделению материальной истины предложения (=существование полагаемого им положения вещей) и правильности (=соблюдения положений чистой логики во всех единицах соответствующих логических структур): они «очевидно истинны», т. е. так, что их истина дана в них самих.
Вернемся теперь к «науке» и к ее предметам. Ее предметы, как мы видели, находятся на другой ступени относительности, чем предметы естественного мировоззрения. По отношению к человеческой организации они «абсолютно наличны»; но они относительны к жизни вообще. Наука преодолевает содержание окружающего мира человека, она даже объясняет это содержание на основе таких фактов, которые в нем не содержатся. Но она делает это, удерживая относительность к жизни вообще и сохраняя формальные и структурные законы окружающего мира вообще. Поэтому мы можем определить ее следующим образом:
Наука есть познание окружающего мира. И в этом она противоположна философией, которая есть познание мира (или «мировая мудрость»).
Теперь будет понятным и следующее: в соответствии с представленными отношениями масштабов познания адекватность научного познания должна уменьшаться точно в той же мере, в какой се предметы становятся независимыми от содержания человеческого окружающего мира, т. е. она в той же мере становится познанием через символы. Поскольку относительность наличного бытия предметов вообще можно свести к полноте и адекватности познания вещи в мире, и поскольку естественные предметы обладают большей полнотой, постольку естественное мировоззрение принципиально ближе к вещи в мире и к ее полноте, чем наука: в его содержании мирская вещь (как целостность) представлена с большей полнотой – хотя эта полнота и вычленяется в соответствии с законами селекции, присущими только человеческому организму. Его предмет есть человеческий окружающий мир – но в нем и содержание мира. Предмет науки есть независимо от человека и его организации существующий мир – но в аспекте своей полноты есть только структура некоего окружающего мира вообще. Здесь – узкий и ограниченный «дневной взгляд»; там – широкий и неограниченный «ночной взгляд»: оба – явно не то, чего ищет философия, мировая мудрость. Ибо то, что она ищет – это широкий и неограниченный дневной взгляд, ограниченный, конечно, только сущностями мира и сущностной структурой бытия мира. Мир просто, в его абсолютной предметности и полноте, остается трансцендентным для познания конечных и плотских существ. Он остается за Богом.
Но для «науки» характерно и нечто иное. В сколь малой степени ее факты происходят из сферы фактов естественного мировоззрения, в столь же малой степени и ее понятийный арсенал – из сферы значений естественного языка, его единиц и синтаксиса. Скорее, для науки существенно то, что в ней разрабатываются искусственные знаки и заключаются соглашения по поводу их значения (конвенции), которые выбираются таким образом, чтобы с их помощью могли быть однозначно обозначены все релевантные факты (принцип однозначной определимости всех фактов знаками); и чтобы, во-вторых, использовалось как можно меньшее число таких знаков и их связей, обозначающих, в то же время, как можно большее число фактов и их связей (принцип экономии). Соглашения, которые должны базироваться на этих основных принципах того института, который мы называем «наукой», заключают ученые, которые как таковые не образуют никакого сообщества, но лишь искусственное общество, под которым я понимаю всякую группу, члены которой, в отсутствие естественного понимания друг друга (в ранее определенном смысле), понимают суждения друг друга, только основываясь на определенных знаках. Для того, чтобы некий факт стал научным фактом, необходим не только выбор его, во-первых, в соответствии со структурными формами естественного мировоззрения, во-вторых, в соответствии с особыми «принципами» соответствующей науки, но и, в-третьих, однозначная, определенность факта этими знаками в соответствии с указанными выше основными правилами института «наука».
Здесь вновь проявляется сущностное отличие научного познания в точном смысле, с одной стороны, от познания в рамках естественного мировоззрения, а с другой стороны, от философии; это отличие редко усматривают достаточно ясно. Философское познание по своей сущности есть асимволическое познание. Оно ищет бытия, так, как оно есть в себе самом, а не так, как оно представляет себя в качестве голого момента исполнения заменяющего его символа. Таким образом, сама знаковая функция становится для него проблемой. Поэтому в своих исследованиях оно не имеет Права принимать как предпосылку ни существование естественного языка и структуру его значений, ни существование какой-либо искусственной системы знаков. Его предмет – это не мир в речи [beredbare Welt], т. е. мир, уже обязанный допускать возможность однозначного взаимопонимания по его поводу, возможность однозначного определения его содержания в различных актах индивида или различными индивидами, это не содержание мира, которое уже отобрано и расчленено для достижения цели «общезначимой» познаваемости – но само данное, включая все его знаки. Безусловно, для достижения этой цели философия пользуется языком, как в эвристическом смысле, так и для изложения – однако не для того, чтобы с его помощью определить предмет, но лишь для того, чтобы дать усмотреть то, что не определимо никакими символами, поскольку оно уже определено в себе самом и через себя самое. Она пользуется языком для того, чтобы в ходе своих исследований вычеркнуть из своего предмета все то, что фигурирует только как X, исполняющий некий языковой символ и поэтому не дано само. Ведь для естественного мировоззрения мир дан только в качестве исполнения возможных языковых символов. Благодаря тому, что философ ведет решительную борьбу с тенденцией принимать данное только как такое «исполнение», он находит как бы незатронутую языком доязыковую данность; и тем самым, он замечает также, какая часть данного есть лишь голое исполнение языковых символов. И как раз благодаря этому он открывает власть языка и его избирающую, расчленяющую силу. Но еще в меньшей степени имеет философ право пользоваться искусственным языком науки в духе самой науки и в духе предпосылки однозначной определимости фактов с помощью искусственной системы знаков.
Теперь проясним для себя то, как положение об однозначной определимости всех фактов и второе положение устава института науки относятся к масштабам познания, с которыми мы познакомились ранее: 1. самоданность, 2. адекватность познания. 3. ступень относительности наличного бытия предметов, 4. истина как таковая – истинное бытие, 5. материальная истина – ложность, 6. правильность-неправильность. Расположенные в таком порядке масштабы образуют ряд, который имеет то свойство, что смысл соответствующего масштаба предполагает смысл предшествующего: понятие адекватности и полноты приобретает свой смысл только благодаря приближению познания к самоданности. Относительность наличного бытия предмета может быть сведена к увеличению и уменьшению полноты вещи в мире. Простое очевидное истинное бытие есть самоданность совпадения полагаемого в суждении и предложении положения вещей с существующим положением вещей. Материальные истина-ложность предполагают простое «очевидное истинное бытие» и сводятся к отношению между простым истинным предложением и соответствующим предметом суждения. «Правильность», напротив, относится к действиям субъекта: а именно, к суждению, поскольку оно ведет к истинному как таковому.
Теперь ясно, что соответствующее познание может быть точно определено в соответствии со всеми этими масштабами и без одновременного однозначного и наиболее экономного определения познанного. Однозначность и неоднозначность определения с помощью знаков (ведь там, где идет речь об однозначности, там речь идет и о функции знаков, которая сама есть феноменологическая данность и обладает своими сущностными законами) не изменяет, таким образом, абсолютно ничего существенного в ценности познания, выясняемой в соответствии с этими масштабами. Поэтому указанные выше положения в строгом смысле вообще не являются положениями теории познания; они – основные статьи устава института «наука», которые основаны на философском учении о сущности знака. Т. е. они относятся не к учению о познании, но к наукоучению: одной из прикладных областей учения о познании. Поэтому в принципе могло бы существовать познание мира, осуществленное в соответствии со всеми этими масштабами – и при этом ни один из соответствующих предметов и ни один факт не был бы однозначно определен. Ведь понятия и суждения о законах тоже не имеют ничего общего с однозначным определением их предметов и отражением этих предметов в формулах; и только ложный номинализм постоянно смешивает наиболее экономное и однозначное обозначение понятий и формулировок законов с ними самими; [имея дело с] методами измерения величин, он смешивает единицы измерения и системы отсчета с величинами самих вещей; одеяние, в котором какой-либо логический принцип выступает, например, в символической логике – с самим принципом;[208]208
В особенности следует указать на то, что «принцип однозначной определенности фактов знаками» не тождественен принципу тождества.
[Закрыть] представление нашего механического познания с помощью немногих аксиом и основных величин и многочисленных и сложных выводов, или же, наоборот, с помощью многих независимых аксиом и более простых выводов – с независимым от всего этого содержанием познания и истины.
С другой стороны, конечно, в некой гигантской системе знаков, объединенных в соответствии с конвенциональными правилами их связи, как и связи элементов сложных знаков, мог бы быть представлен строго однозначный порядок содержания мира – таким образом, что мы, связывая эти знаки, могли бы однозначно определять любой факт и все связи фактов друг с другом – хотя в полученном таким способом «образе фактов» (в смысле математического «отражения») не содержалось бы никакого познания соответствующего указанным нами масштабам. Как раз с познанием однозначное определение и экономное упорядочение изначально не имеет абсолютно ничего общего. И даже если содержание мира однозначно определено (в вышеуказанном смысле), я каждый сложный факт и каждое сложное отношение фактов друг к другу представлены с помощью связи знаков и законов оперирования с ними, которые функционируют аналогично правилам игры, например, в шахматы, то познание мира тем самым отнюдь не возрастает. Благодаря этому, конечно, появилась бы возможность заранее спроектировать символическую модель каждого сложного факта, который желают практически вызвать, как и для его последствий, и в этой модели – как это делает архитектор в своем чертеже – наглядно представить все части, которые должны войти в реализацию этого проекта, а также предусмотреть, как все это будет действовать. Таким образом, здесь возникает парадокс: для практической потребности овладения вещами такое идеально однозначное упорядочение мира и имманентных ему отношений с помощью символов – причем для всех мыслимых целей этого овладения – было бы совершенно достаточным; точно так же, как при хорошем функционировании сигнализации стрелочнику достаточно знать, в какое положение следует поставить стрелку при загорании того или иного цветового сигнала, и совсем не обязательно знать, какой поезд сейчас проедет. Поэтому последовательный «прагматист» мог бы удовольствоваться таким решением этой задачи. Ведь очевидно и то, что чистое познание (мерой которого служит указанные выше масштабы) как таковое не имеет никакого значения для технической деятельности. Оно приобретает его только тогда, когда тождество, различие или иные отношения познанного предмета вызывают тождественные, различные и другие соответствующие этим отношениям реакции в действиях. И если таким образом место познанных предметов и их отношений занимают какие-либо однозначно соответствующие им символы предметов и символы отношений, то этим исчерпываются все требования возможной практической целью. И все же такая система символов не содержала бы никакого познания.
Безусловно, такая система знаков для однозначного упорядочивания мира – только идеал. Но здесь для нас это не важно. Здесь нам нужно только показать, сколь фундаментально различны и независимы и друг от друга задачи познания мира и однозначного его упорядочения.
Поэтому величайшим из всех извращений феноменологу кажется то, когда эти две статьи из устава института «наука» пытаются, (как это делают, например, наиболее последовательные представители Марбургской школы) поставить во главу угла в теории познания и в конечном счете отождествить само бытие мира с тем, что однозначно определимо в науке. Ведь тем самым происходит не больше не меньше, чем возведение одной из статей устава института наука до статуса условия самого бытия. То, что в ряду масштабов познания занимает последнее место и для ценности познания не играет, собственно, никакой роли, определяя только принадлежность соответствующего познания к науке, здесь занимает первое место – в соответствии с этой точкой зрения то, что нельзя однозначно определить, не может считаться бытием. Не удивительно, что здесь говорят даже о порождении бытия в мышлении, и смысл положения Канта «рассудок предписывает природе свои законы» тем самым значительно расширяется. Ибо здесь не только место «предписания» занимает «порождение»; здесь даже то, что Кант противопоставлял мышлению как нечто данное, т. е. формы созерцания и материальный фактор познания, считается тем, что мышление должно определить. Но если мы обдумаем сказанное, то получим существенно иное понимание отношений. Единственное, чему могут даваться – в строгом смысле – предписания, – это не то, что Кант называет «природой», и вообще не предметы и не факты, но только их знаки, применяемые нами. Все остальное должно рассматриваться как «данное». «Рассудок» – используя термин Канта – ничего не творит, ничего не делает, ничего не оформляет.
То, что Кант называл «формами созерцания и рассудка», для феноменологического опыта суть данности, поддающиеся выявлению. Конечно, в естественном мировоззрении и в науке они никогда не «даны», однако они действуют там как принципы и формы селекции.
Что это значит? Это значит, что есть устойчивый порядок обоснования, в соответствии с которым феномены обоих видов опыта становятся данностями, так что феномен В не может быть дан, если «заранее» – во временном порядке – не дан феномен А. Таким образом, пространственность, вещность, действенность, движение, изменение и т. д. не привносятся в данное так называемым «рассудком», выступая в качестве форм синтеза его связующей деятельности, и не абстрагируются [из него]; они суть материальные феномены особого рода: каждое – предмет тщательного и трудного феноменологического исследования. Никакое мышление и никакое созерцание не может «сделать» или «сформировать» их, напротив, все они обнаруживаются как данные созерцания. Однако естественный опыт таков, что эти феномены уже должны быть даны в нем, чтобы были даны другие феномены, например, цвета, звуки, обонятельные и вкусовые качества. Так, пространственность дана до и независимо от форм в пространстве, до и независимо от места и расположения каких-либо вещей, тем более даны до и независимо от качеств. Так же и вещность, материальность, телесность некой определенной телесной вещи даны до ее чтойности и ее материально исполненных свойств. Так и непосредственное явление движения – до различий места и до опосредованной идентификации движущегося, как и до понимания движущегося в качестве только тела, или вещи, или визуальной вещи (например, движущейся тени и полосы света). Так, формы даны как тождественные, различные, сходные и т. п. независимо от отношений входящих в них качеств, даны до и независимо от самих этих качеств (Бюлер); так, наконец, и отношения, присутствующие в созерцании, такие, как «сходство», даны до и независимо от носителей отношения, причем даны они как принцип селекции того, что составляет содержание созерцания этих носителей – а именно, того, что может фундировать это созерцательно данное сходство. Здесь раскрывается гигантское поле исследований внутренних законов образования данностей естественного восприятия – далеко выходящее за пределы того, что частью верно, частью ложно установил Кант, и гораздо глубже погружающееся в материальное. Например то, что физику цветов мы связываем с учением о свете, имеет свое последнее основание в том, что опытное постижение степеней яркости и их различий предшествует в порядке данности опытному постижению качеств цветов, а опытное постижение единства некой устойчивости вещи, для которой цвет функционирует только как символ, и опытное постижение пространственной протяженности (но не самого протяжения), т. е. некой плоскости, предшествует постижению цветового качества. Только так для физики впервые появляется возможность рассматривать (я назвал, впрочем, еще не все предпосылки) цветовые явления как нечто зависимое от твердых сред с различной светопреломляющей способностью и от различных лучей с различными частичными компонентами.
Итак, «априорным» – если выявлен этот порядок селекции – будет называться любое познание, чья материя в соответствии с порядком данности должна быть дана, если дан предмет, в отношении к которому априорно это познание:
Геометрия и теория чисел априорны для всякого познания естественных феноменов, а тем самым – и для всего мира тел, поскольку материя интуиции, которую обе науки (помимо данностей чистой логики) принимают как предпосылку в конституировании своих предметов, представляет собой четко определенную ступень в образовании всякого возможного восприятия некоторого тела, его представления или представления в фантазии. Теория множеств априорна по отношению к геометрии и учению о числах, поскольку в ее интуитивных данностях предметом исследования являются только отношения множеств как обособленных друг от друга, пространственность и временность которых являются еще неопределенными, но сама эта данность уже присутствует в одном из этих специальных видов обособленности, в соответствии с порядком данности и во всем многообразии элементов – в конституировании же числа уже принимает участие порядок временного многообразия.
Принципы механики потому никогда нельзя ни верифицировать, ни опровергнуть с помощью наблюдения находящихс-я в движении тел, и потому они выступают для этого наблюдения как априорные, что они могут быть выполнены уже в чистом феномене (мертвого) движения (для постижения которого не требуется ни тела, ни вещи, но требуется лишь непосредственная идентификация «чего-то устойчивого» в обратимой смене моментов пространственного наполнения), сам же этот феномен предшествует любому движению тел, данному в наблюдении. Необратимая смена моментов «чего-то устойчивого» дает образ изменения. Даже в фантазии я не смог бы представить себе никакого наблюдения движений тел, которое могло бы дать хоть какое-то основание для отказа от тех положений, которые мы называем «принципами механики».
Мертвое движение имеет своей сущностью то, что все моменты, присутствующие во всяком движении: 1. тенденция и исполнение, 2. непосредственная идентификация логического предмета, 3. континуальность смены мест – даны как фундированные в некой (уже данной) смене мест. Здесь мы не постигаем, как в случае с живым движением, каждый момент смены мест надстроенного над некой заранее данной сменой тенденции и направления, но, наоборот, постигаем всякую смену тенденции и направления как надстроенную под некой данной сменой места. Тенденция данного предмета – от пункта А к пункту А1, поскольку он (как непосредственно идентифицированный) по истечении определенного времени оказался в пункте А1. Всякое определение направления и тенденции происходит, так сказать, post factum или в ретроспективе – из места, данного в тот или иной момент. В противоположность этому в созерцании живого движения мы следуем прежде всего тенденции и смотрим, куда она ведет предмет. Здесь смена мест, данная в созерцании, есть «следствие» движения как «самодвижения». Поскольку в случае мертвого движения наш дух, как бы предшествуя движущемуся, заранее схватывает ту точку, которая наполняется в следующий момент, постольку этот внутренний закон постижения мертвого движения не прекращает своего действия и тогда, когда находящийся в движении предмет фактически покоится. Это значит, что для покоя должно существовать позитивное основание: препятствующая дальнейшему движению причина. Здесь уже содержится один из моментов принципа инерции: для того, чтобы тело, находящееся в движении, удержать в этом состоянии, не требуется новой причины движения; однако она требуется для того, чтобы тело перешло в состояние покоя. Таким образом, к этому положению ведет не принцип достаточного, соответственно, недостаточного основания, но только указанное феноменологическое усмотрение этого принципа. Прямолинейность движения, о которой говорит этот принцип, опять-таки есть нечто, поддающееся усмотрению: если опытное постижение движения надстраивается над некой данной сменой мест чего-то устойчивого, то тенденция движения в каждое мгновения и в каждой фазе должна быть прямолинейной: ибо два различных места всегда с необходимостью могут быть соединены прямой линией. Каковы бы ни были фактические движения тел, которые мы наблюдаем, поскольку к сущности феномена мертвого движения принадлежит то, что его путь прямолинеен, а к сущности телесного единства – то, что оно есть единство устойчивой вещи, постольку любое возможное движение тела должно поддаваться такому расчленению, чтобы это положение было исполнено. То же самое всегда относится и к тождеству направления мертвого движения, которое всегда основывается на параллельности пройденных отрезков. Наконец, и единообразие, т. е. равенство пройденных за равное время отрезков, может быть с очевидностью усмотрено в сущностном образе мертвого движения. Любой отрезок мы можем разделить на равные части; это геометрически очевидно. Если точкам пути, которые маркируют эти равные части, мы поставили бы в соответствие различные моменты времени, то в основе одного и того же движения уже не лежала бы одна и та же смена моментов наполнения пространства качеством «устойчивое». Но любое явление движения фундировано в явлении обратимого вариативного изменения многообразий [феноменов] обособленности. В [феномене] обособленности вообще данность, которая при необратимой смене становится [феноменом] временного качественного изменения пространственного момента, при обратимой же смене – движением чего-либо в пространстве, еще не разделена на пространственные и временные многообразия. Любой тождественный отрезок может стать как пространственным, так и временным отрезком. Но это значит, что каждой фазе изменения соответствует, поскольку движение надстраивается над изменением, по крайней мере одна фаза движения, в частях которой равные отрезки пространства должны быть связаны с равными отрезками времени.
В сущностном образе мертвого движения может быть усмотрено и многое другое; сейчас я этим заниматься не буду. Тем не менее, всегда остается верным: то, что очевидно истинно для сущности мертвого движения, то a priori истинно для всех наблюдаемых движений тел, поскольку их возможная данность связана с данностью этой сущности.
Итак, как мы видели, Apriori по принципиальным основаниям не может рассматриваться как некая приправа (Zutat), некая связка, порождаемая нашим духом, но только как следствие того, что все содержащиеся в мире факты – мыслимые как феноменологически редуцированные – раскрывают для нас свою данность в неком устойчивом порядке.
