Текст книги "Во имя жизни"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 24 страниц)

Дядюшка Посто дал несколько досок, да и у других кое-что нашлось, так сообща и сделали гроб. Отпевание, как и по первым утопленникам, длилось всего одну ночь, потому что проводить службу было негде.

Когда крестьяне собирались все вместе, разговор неизменно возвращался к одной и той же теме – жизни в Пантабангане.

– Правду говорил дедушка Гудонг, – сказал как-то раз Берто. – За то, что мы позволили затопить Пантабанган, ждет нас беспросветная нужда, голод и другие несчастья.

– А ведь он остался в своей хижине на вершине холма, когда все уже ушли!

– И его только потому смогли вывезти на амфибии, что он совсем ослабел от голода!

– Дедушка Гудонг был первым покойником после того, как нас сюда переселили.

– Нет уже больше «отшельника» Пантабангана.

– Но его предсказание сбылось!

– И мне было знамение, – вмешалась бабушка Села, сплевывая слюну, красную от бетеля. – Я ведь вам говорила, что видела большого удава, а это дурная примета. Какой же он был длинный! А толщиной с банановый ствол! Прополз мимо и исчез в куче мусора. Мои деды и бабки жили здесь, и ни один из них не видел такого огромного удава! Удав – это к мору, а раз змея большая, то и мор будет великий, вот так.

По толпе пронесся глухой ропот согласия.

– А сколько ворон появилось в нашей деревне! – воскликнул дядюшка Густинг. – Господи, когда они взлетают, небо черным становится!..

– А вы заметили, что, как только наступает вечер, собаки воют? – добавил дядюшка Иманг. – Не иначе, беду накликают. Господи боже мой, у меня волосы встают дыбом от их воя!

Дядюшка Иманг осенил себя крестным знамением, перекрестились и женщины. Даниэль, прежде чем вступить в разговор, прокашлялся.

– Но почему мы должны верить знамениям? А может быть, дедушка Гудонг просто предупреждал о том, что нам поначалу будет трудно?

Однако ему стали возражать.

– Разве наша жизнь в Пантабангане не была счастливой? – настойчиво спросил один.

– Пусть у нас не было денег, но мы могли прокормить себя!

– Мы собирали рис, а не надеялись на паек!

– Нам не надо было покупать овощи. Мы выращивали их в огороде.

– В ручье и в реке было полно рыбы и другой живности!

– Ну что ты на это скажешь, Даниэль?

Все посмотрели на Даниэля. А он спокойно ответил, глядя прямо в лица своих собеседников:

– Все, что вы говорите, верно, но это кануло в прошлое, а прошлое не возвратить! Когда хлынула вода с гор и разлилась река, когда в течение нескольких месяцев затонула наша деревня, мы были вне себя от отчаяния. Мужчины и женщины, дети и старики не стыдились слез. А когда в воду погрузилась верхушка церкви, когда уже ничего не было видно над водой, разве чуть не умерли мы все от страха? – Голос Даниэля зазвучал решительно и уверенно. – Но Пантабанган затоплен, и, сколько бы мы ни вспоминали о нем, нам не вернуть затонувшей дороги и домов, кладбища и церкви, наших полей! Прежний Пан-табанган остался только в нашей памяти. Здесь у нас новый Пантабанган, и мы должны жить по-другому, у нас теперь другие проблемы!

Односельчане молча слушали Даниэля.

– Например, – продолжал Даниэль, – плохо с водой. Мы вынуждены брать воду и купаться внизу. У нас по-прежнему много больных и есть новые утонувшие.

– Мы рядом с плотиной, – добавил Элионг, – но у нас нет воды в домах. Нет ирригационной системы, вода не поднимается наверх, а наши поля на горе. Кровь и слезы жителей Пантабангана будут стекать на равнины Нуэва-Эсихи!

– Земля сухая и каменистая, ничего не растет, все вянет!

– И удобрения тоже не могут нам помочь. Их смывает, потому что нам приходится сажать на горе. Говорят, власти собираются делать террасы для рисовых полей, но когда это будет? Когда мы получим с них урожай? А мы уже сейчас голодаем!

– Тем, у кого есть своя земля, еще хорошо, – вмешалась Пина. – А если ее нет? Как, к примеру, наша семья может жить при этой системе «комплексного земледелия»? Мы работаем на ферме с понедельника до четверга, а получаем только двадцать четыре килограмма риса в месяц. Если же не отработаешь полностью все четыре дня, могут вообще дать за неделю всего четыре килограмма риса! А если и дадут все, что причитается, разве этого хватит на целую семью? Да еще теряешь по три часа на дорогу туда и обратно, а там целый день жаришься на солнце, высаживая акации.

– А почему вы отказываетесь от денежной оплаты? – спросил дядюшка Андой.

– Потому что урожай, который получит со своего участка бригада, говорят, разделят между ее членами, – ответил Даниэль. – Работать тяжело, земля плохая, а вырастет ли что-нибудь из того, что мы посадили, неизвестно.

– Многие уезжают, ищут счастье в Маниле и других городах.

– Иногда я тоже думаю, что нам стоит уехать, – кивнул Даниэль. – В другом месте я, может, снова смог бы заняться резьбой по дереву. Здесь у меня нет покупателей, а если и повезет – что-нибудь закажут, то еще не знаешь, получишь ли вовремя деньги. Иногда заказчик и вообще не приходит. Сделай я даже столько вещей, сколько делал раньше, у нас все равно нет денег, чтобы вывозить их на продажу.

– Так что же вы здесь горе мыкаете, когда могли бы неплохо устроиться где-нибудь в другом месте? Посмотри, Кардинг живет в Багио, и, говорят, хорошо живет, – сказал Берто.

– Мы тянем лямку на ферме, – ответила Пина, – потому что нам обещали, что, если мы там будем работать, эти сто семьдесят три гектара земли разделят и нам выдадут участок.

– Пусть я не могу пахать, – добавил Даниэль, – но со своим наделом я управлюсь – хоть ползать буду с мотыгой, а его перекопаю. Мы с Пиной решили, что ради наших детей на все пойдем. Тогда с ними не случится такого несчастья, как с их отцом. Они разбогатеют на этой земле, потому что это будет их собственная земля!

– Замолчите! Тише! – Сегодня окрики Даниэля громче, чем обычно, и выше занесен ремень, но дети не испугались его.

Только что они съели жидкую кашу из пригоршни риса, взятой в долг у дядюшки Силанга. Эдмонд просил дать им побольше, но дядюшка отказал, потому что у них самих почти ничего не осталось.

Сначала Даниэль поискал во дворе, чем можно было бы накормить детей. Но молодые листочки батата были совсем маленькие, а клубни всего с земляной орех – он не стал их копать. «Эх, остается только есть траву и листья какао!» Ему все же удалось сварить кашу из этой горсти риса, залив его водой, чтобы он побольше разбух. Сам он есть не стал, потому что и детям-то не хватало. Они были голодны. Сегодня его дети плакали от голода. Больше всех Даниэль жалел младшего, которому было только два года. «Почему и он должен страдать?»

Полдень. Надо опять чем-то кормить детей, но у кого еще он может взять в долг? Они обращались уже почти ко всем соседям. Ни у кого ничего нет. «Думай, думай, думай!» В голову пришло имя старосты Лукаса.

Даниэль поднялся, наказав Эдмонду:

– Присмотри за братом и сестрой. Я пойду в деревню к старосте, попрошу что-нибудь дать нам в долг.

Дети с надеждой смотрели на него широко раскрытыми глазами.

Староста Лукас невольно нахмурился, когда увидел

Даниэля. «Опять будет напоминать о своем земельном наделе», – со злостью подумал старик. Прикурив, староста затянулся, сплюнул и только тогда заговорил:

– У меня нет ничего нового по поводу твоей просьбы, Даниэль. Твое дело трудно уладить, и ты сам виноват в этом. Что тебе стоило, когда с тобой беседовали, сказать, что ты крестьянин и у тебя есть карабао. Тогда бы тебе тоже выделили надел. Не надо было тебе говорить, что ты резчик по дереву. Я, правда, тоже буду принимать участие в распределении земли, но, по-моему, ты не сможешь ее обработать.

– Я сказал только правду, – ответил Даниэль.

– Мозги, Даниэль, мозги надо иметь! – засмеялся Лукас. – В этой жизни нужно думать, если хочешь разбогатеть и выйти в люди. Пора бы уж тебе знать, когда лучше сказать правду, а когда соврать! – Староста снова затянулся, несколько раз сплюнул и посмотрел на Даниэля. – Ладно, давай начистоту, Даниэль. Тебе не дали и не скоро дадут надел, потому что, во-первых, ты неправильно ответил на вопросы, во-вторых, с тобой случилось несчастье. Первыми будут те, кто может обрабатывать землю.

– Но, староста, вы ведь видели, что я могу обрабатывать землю мотыгой, стоя на коленях! В нашем огороде я все сам сажаю.

– Да, я видел, – перебил его староста, – ты действительно можешь обработать грядки во дворе, но если ты будешь три гектара обрабатывать ползком, то не успеешь до начала дождей!

Даниэль приподнялся со стула:

– Дайте мне возможность попробовать. Ведь важно то, что я стараюсь. Вот другие – у них тоже еще не обработаны поля, почему же их этим не попрекают? Почему бы нам не выделить землю, если мы хотим работать?

Староста разозлился.

– Ты будешь меня слушать, Даниэль? – У него чуть сигарета не выпала изо рта. – Мы с тобой с чего начали, тем и кончили! Кроме тех двух причин, о которых я тебе уже сказал, есть и еще одна. Не забывай, что ты преступник!

Даниэль встал, и староста Лукас отшатнулся. На шее Даниэля вздулись жилы.

– Я преступник поневоле! Я скорее умру, чем украду или совершу какое-нибудь преступление! Но моего отца убили! Убили!!!

– М-мы н-не должны ссориться, Даниэль! Я просто объяснил тебе, – заикаясь проговорил Лукас. Даниэль задыхался от гнева, но он взял себя в руки, повернулся и, не оглядываясь, пошел прочь. Оправившись от страха, староста пробормотал:

– Думал, не жить мне уже на этом свете! – И почесал голову. – Зачем я, дурень, ему это ляпнул?

У Даниэля потемнело в глазах от обиды. В ушах у него звенело – то ли от голода, то ли от ярости. Он весь дрожал.

Дети радостно бросились Даниэлю навстречу, но, увидев, что он ничего не принес, снова захныкали: «Ты сказал, что принесешь поесть!», «Ой, я хочу есть!», «Папа, у меня болит живот!»

Даниэль, не удержавшись, пребольно отшлепал детей. Они забились в угол, на их лицах был написан ужас. Он в первый раз поднял руку на своих малышей! И даже на самого младшего! Даниэль вышел во двор, в доме ему вдруг стало душно. Вдали он увидел Пину с Тино. Они о чем-то весело разговаривали, и Тино продолжал смеяться, даже когда они уже были напротив их ворот. Острая боль пронзила грудь Даниэля. Он вернулся в дом, уселся у окна и уставился в него невидящим взглядом.

Увидев мать, дети заревели во весь голос и начали жаловаться на отца.

– Господи, что у вас тут случилось? – спросила Пина у мужа. Даниэль сделал вид, будто не расслышал вопроса. Пина пошла на кухню. Увидела горшок, в котором не было ни зернышка риса.

– Разве я вам не говорила, чтобы вы заняли что-нибудь у соседей?

Ей опять никто не ответил. Пина повернулась к Эдмонду:

– Ты не слушался отца, да?

– Они говорят, – сказал Эдмонд, – что им нечего дать нам в долг, мама.

Пина взяла сумку.

– Я скоро вернусь. Поищу, где можно что-нибудь раздобыть.

Даниэль не шелохнулся. Пина, так ничего и не поняв, ушла.

Вскоре она вернулась, неся что-то в сумке.

– Я заняла у Тино, – весело сообщила она и тут же принялась рушить зерно. – Он дал нам столько, что и на завтра хватит.

– А почему он тебе не дал целый каван? – язвительно спросил Даниэль. Лицо его было мрачным.

Пина замерла и внимательно, с удивлением посмотрела на Даниэля.

– Что ты хочешь этим сказать, Даниэль? – Голос ее дрожал.

– Ты что, уже присматриваешься? – Даниэль саркастически улыбнулся. – Я сижу дома, а вы с Тино целый день вместе на ферме. Вы знаете друг друга с детства, и ты мне сама не раз говорила, что если бы я не приехал в Пантабанган, то ты наверно вышла бы замуж за Тино. Теперь я уже ни на что не гожусь. Так скоро ли ты меня бросишь?

Пина выронила из рук горшок. Он упал и разбился. Она сделала несколько шагов к Даниэлю, сердце громко стучало у нее в груди.

– Не смей подозревать меня! Я честная женщина!

Лицо Пины вспыхнуло от звонкой пощечины Даниэля.

На следующий день Пина встала с опухшими от слез глазами. Она молча покормила детей, а затем, не сказав ни слова, ушла на ферму.

Даниэль, мрачный и понурый, сам себе не веря, вспоминал вчерашнее. Он в первый раз поднял руку на Пину и своих детей! Как он мог заподозрить Пину? Ведь у него не было на это никаких оснований!

Он готов был убить себя. «Ты сошел с ума, Даниэль! Сделай же что-нибудь! Горячность тебе не поможет».

Немного успокоившись, он прибрал в доме, вынес мусор, который остался от резьбы по дереву. Покопался в огороде, окучил картофель. Полил посадки и обобрал сухие листья. «Ничего, придет день, когда и вы пригодитесь», – весело сказал он растениям.

После обеда он отправился к Берто спросить, собирается ли тот вечером на рыбалку. Берто ответил, что не собирается, и тогда Даниэль попросил у него удочки и лодку, привязанную у берега. Он только посмеялся, когда Берто предупредил его: «Будь осторожен, смотри не перевернись».

Даниэль накопал червей для наживки и пошел к реке. Дорога то поднималась в гору, то сбегала вниз. С Даниэля градом лил пот, плечи свело от костылей. Но он ничего не замечал. Он представлял себе булигов⁴⁸, которых они смогут завтра поесть и продать. Берто сказал, что, если повезет, за каждого можно выручить пятнадцать, а то и тридцать песо. О, это большие деньги!

Вернувшись домой, он, насвистывая, сварил рис. Молча пришла Пина и даже не взглянула на него. Они поели, не сказав друг другу ни слова. Так же молча Пина убрала тарелки и легла. Даниэль видел, что жена его избегает, но не решался заговорить с ней, приласкать. Ему было очень стыдно перед Пиной. Наконец, собравшись с духом, он подошел к жене и увидел, что она уже крепко спит. «Измучилась в поле», – подумал Даниэль. У него сердце разрывалось от жалости. Пине всего тридцать три года, а выглядит она на пятьдесят: лоб в морщинах, кожа обгорела на солнце, волосы уже не блестят, поседели (а какими черными и блестящими были волосы Пины в старом Пантабангане!), узловатыми и мозолистыми стали руки и ноги. Ничего не осталось от былой красоты, которая привлекла его, когда он впервые увидел Пину. Ничего, кроме округлых глаз, которые он не видел со вчерашнего Дня.

Даниэль поцеловал жену в лоб. «Завтра я попрошу у тебя прощения», – нежно прошептал он.

Он вышел на цыпочках и осторожно закрыл дверь. На улице его встретил холодный ветер. Даниэль посмотрел на небо и увидел мерцающие звезды. «Завтра я увижу глаза Пины!» – сказал он одной из них. Внизу вода, в которой отражались месяц и звезды, казалась серебряным одеялом, накрывшим погруженную в сон деревню.

Даниэль тяжело дышал, когда наконец добрался до лодки. Перевернул ее, положил на дно костыли, удочку и банку с наживкой. С трудом столкнул лодку в воду. Он жадно ловил ртом воздух, обливался потом, хотя ночь была холодной.

Даниэль вошел в воду и вдруг, поскользнувшись, упал. Лодка перевернулась и начала медленно погружаться. Напрасно Даниэль пытался нащупать ногой дно или камень, на который можно было бы опереться. Еще удерживаясь на воде, он понял, что его сносит сильное течение. Он попытался грести руками. «Не бойся! Ты умеешь плавать! Плыви, плыви! – приказывал он себе. – Греби!» Но течение по-прежнему относило его от берега. «Плыть, плыть, надо плыть!» Потом он почувствовал, что не может пошевелить ногой – ее свело судорогой. Он едва не кричал от боли. Начал еще сильнее грести руками. «Греби же, греби! Ты не должен умереть! Ты нужен своей семье!» Но бороться с течением у него не было сил...

В последнюю секунду, прежде чем вода поглотила его, Даниэль услышал свой отчаянный вопль:

– Я не хочу умирать! Я еще нужен семье!!!

Прошло три дня. Труп Даниэля всплыл ниже по реке. И снова пошли разговоры:

– Я вам говорила: тот удав, которого я видела, дурная примета.

– Сбывается предсказание дедушки Гудонга!

– Вороны и собаки, что воют по ночам, тоже не к добру!

А староста Лукас про себя радовался. Теперь ему некого бояться, и он быстренько отыщет возможность присоединить к своей земле надел семьи Даниэля.

Только Пина еще не знала, как сказать детям о горе, которое их постигло...

ВИКТОР ХОСЕ ПЕНЬЯРАНДА

Виктор Хосе Пеньяранда – молодой тагалоязычный писатель, выдвинулся в конце 70-х годов.

Публикуется в периодической печати.

ГЕРОЙ ПРАЗДНИКА

СООБЩЕНИЕ ЖУРНАЛИСТА

Ужасное преступление заставило наш народ надеть траур. Вчера вечером в холле гостиницы «Манила» был убит дон Амбросио Вентура – всеми уважаемый депутат от провинции Таябас. Убит ножом на глазах у своих товарищей, когда они выходили после собрания видных деятелей Прогрессивной партии, которое происходило в названной гостинице.

Как стало известно из первых сообщений полиции, при этом было ранено еще пять человек. Среди них Альфредо Таяг – депутат от провинции Пангасинан, а также Бенедикто Сисон – депутат от провинции Илоило. Кроме того в результате этого ужасного происшествия пострадали двое полицейских и один служащий отеля. Депутат Сисон серьезно ранен и сейчас в тяжелом состоянии находится в центральной филиппинской больнице. Полиция арестовала преступника. Хотя он и получил царапины и синяки, серьезных повреждений у него нет. Он был вынужден сдаться полиции после яростной борьбы. Против него нельзя было применить оружие из-за риска попасть в женщину, которую захватил преступник.

Полиция сообщила, что личность преступника пока не установлена. По описаниям, это стройный мужчина двадцати пяти – двадцати семи лет, пяти футов семи дюймов роста, с темными волосами, смуглой кожей и с родинкой на левой щеке. Во время совершения преступления он был в одежде официанта, но, как заявила администрация, в отеле преступник никогда не работал. Никаких документов, которые могли бы помочь установить личность преступника, не обнаружено.

По словам свидетелей, преступник неожиданно выскочил из коридора и ударил ножом дона Амбросио Вентуру, в то время как тот разговаривал с группой политических деятелей, членов Прогрессивной партии. Депутат Сисон, пытавшийся задержать преступника, тоже получил удар ножом. Когда в зале началась паника, преступник стал угрожать ножом каждому, кто хотел приблизиться к нему. Но потом, вместо того чтобы скрыться, он вернулся к распростертому на полу дону Вентуре и ударил его ножом еще раз. И только тогда, удовлетворенный, он вытер залитые кровью руки и нож о пиджак жертвы и медленно вышел, но до прибытия полиции далеко уйти ему не удалось.

До сих пор властям неизвестны мотивы преступления. Полиция не может добиться от убийцы признания. Каждый раз, когда его допрашивает следователь, он твердит одно слово: «Справедливость».

В связи с трагическим событием сенатор Мануэль Л. Кесон объявил однодневный национальный траур, а генерал-губернатор Фрэнк Мерфи выразил гражданам Филиппин искреннее сочувствие от имени американского народа.

Дону Амбросио Вентуре было шестьдесят восемь лет. Он верно служил родине на протяжении четырех десятилетий. Впервые стал известен как член кабинета министров революционного антииспанского правительства. Во время войны против американцев был назначен министром внешних сношений Первой республики. Вскоре стал председателем Верховного суда американской гражданской администрации на Филиппинах. Когда был создан Конгресс, дона Амбросио Вентуру избрали одним из его членов. Он честно служил делу установления прочных связей между Филиппинами и США и боролся за достижение этой цели вплоть до своей трагической смерти. Одной из его последних политических миссий было участие в комиссии, выезжавшей в Соединенные Штаты для согласования вопроса о предоставлении Филиппинам независимости.

Тело дона Амбросио Вентуры будет погребено завтра на бульваре Конгресса. Все желающие приглашаются на гражданскую панихиду. Страна потеряла одного из своих верных сыновей. Отдадим долг чести истинному герою.

РАССКАЗ СЛЕДОВАТЕЛЯ

Я, Хосе Луис Меркадо, капитан полиции города Манилы, командовал отрядом, который прибыл в отель «Манила» и задержал убийцу дона Амбросио Вентуры.

Сигнал тревоги мы получили в двадцать три часа двадцать три минуты. Не прошло и пяти минут, как группа полицейских и констеблей прибыла к месту происшествия. У отеля царила паника, люди в страхе перед убийцей бежали к площади Люнета. Мы обнаружили раненых, которых необходимо было вынести и распределить по машинам, стоявшим у отеля. Я с трудом узнал члена конгресса Сисона, которого несли на руках четыре человека. Он был серьезно ранен в живот, и я подумал, что жить ему осталось недолго.

Отдав приказания своим людям, я вошел в холл гостиницы. Там на диване сидели несколько обезумевших от страха девушек, а благородные кавалеры пытались привести их в чувство. В одном углу группа людей окружила истекавшее кровью тело. Это был дон Амбросио Вентура. Пульс уже не прощупывался ни на руке, ни на шее. Распростертое тело дона Вентуры лежало в луже крови посредине большого ковра, освещенное ярким светом люстры, а его трость, ставшая уже знаком власти, а не старости, лежала рядом с ним.

Услышав свистки на улице, я бросился во двор. Там мы окружили преступника. Я приказал своим людям взять его живым. Мне сразу стало понятно, с кем придется иметь дело. Как только я его увидел, я почувствовал, что он не сумасшедший, и подумал, что его можно взять на испуг, но сначала он испугал нас.

Я решил, что он сломается, если увидит, что на него направлено несколько пистолетов сорок пятого калибра и его положение безнадежно. На самом деле я не собирался его убивать, хотя несколько полицейских просили разрешить им открыть огонь. Я не позволил, так как они только подвергли бы еще большей опасности жизнь женщины, которой преступник приставил нож к горлу. Он предупредил, что при малейшем движении моих людей убьет бедную женщину, побелевшую от ужаса. Из глаз у нее текли слезы, она тяжело дышала.

Я повторил приказ взять преступника живым. Мне было важно узнать, почему он убил политического деятеля, которым все восхищались. Я хотел, чтобы он понял, какого человека он убил.

Я положил оружие на стол и подошел к преступнику, пытаясь убедить его не усугублять свою вину убийством ни в чем не повинной женщины и сдаться. Я дал ему понять: что бы ни случилось, он от меня не уйдет. Ему придется отвечать за содеянное перед лицом правосудия. Убийца молчал, но я заметил, что он дрожит сильнее, чем его заложница.

Не оставляя надежды как-то воздействовать на преступника, я предупредил его, что на него нацелены десяток револьверов сорок пятого калибра и стоит ему хотя бы царапнуть шею женщины, я дам знак стрелять.

Преступник оглянулся на моих людей, окруживших его, но не отпустил женщину и не бросил нож. Тогда я решил поставить на карту жизнь захваченной им женщины. Потихоньку приближаясь к убийце, я начал осторожно вытаскивать из заднего кармана запасной пистолет. Когда преступник это заметил, я крикнул: пусть убивает женщину, но и ему тут же придет конец. С этими словами я прицелился ему прямо в лоб. Он вдруг бросился бежать, а женщину изо всей силы толкнул на меня. Преступник рванулся к одному из окон, но его быстро схватили мои люди. Несколько полицейских были ранены, однако серьезно никто не пострадал. Моя тактика сработала: я взял преступника живым.

Из одиннадцати ножевых ран, полученных доном Амбросио Вентурой, три были нанесены в сердце. Пиджак почти весь оказался пропитан кровью, но желтый цветок, прикрепленный к лацкану, не смялся и не завял. Глаза дона Вентуры были открыты. От ужаса, гнева или страха смерти – как знать! Рот был тоже полуоткрыт. Руки сжаты в кулаки. Я заметил, что, видимо, из-за сильной боли он обмочил свои дорогие синие брюки. Смерть, настигшая дона Амбросио Вентуру, лишила его не только признаков высокого положения, но и человеческого достоинства. Я не мог удержаться от сравнения лежавшего передо мной трупа с оскверненным знаменем.

Случай был серьезный. Не каждый день убивают политических деятелей, особенно таких, как дон Амбросио Вентура. Ни для кого не секрет, что дело об убийстве депутата важнее, чем карманная кража. Поэтому я был уверен, что смерть дона Вентуры будет ежедневно занимать первые страницы газет по крайней мере в течение нескольких недель, а нам придется без отдыха работать, чтобы раскрыть мотивы преступления. Но даже я, будучи опытным следователем полиции, если и мог что-то предполагать в тот момент, так только, в каком направлении удалилась душа дона Амбросио Вентуры.

Впрочем, дело обстояло не так уж плохо. Во-первых, в моем распоряжении было оружие, примененное во время преступления. Во-вторых, имелось много свидетелей убийства дона Вентуры, которые могли опознать убийцу. В-третьих, был задержан и сам преступник. Я не сомневался, что его приговорят не менее чем к пожизненному заключению, где он и сгниет. А может быть, его ждет даже смертная казнь.

Тем не менее моя задача еще не была решена. Мне пока не удавалось раскрыть мотивы преступления. Некоторые мои товарищи были почти уверены, что преступник обычный псих, который время от времени впадает в невменяемое состояние. Ну действительно, кому может прийти в голову убить депутата? Они подтверждали свою теорию тем, что на все вопросы преступник в ответ произносил лишь одно слово: «Справедливость», а потом опускал голову и замолкал, и больше от него ничего нельзя было добиться.

Эта теория была соблазнительной, но уж слишком простой и удобной для всех. Ведь даже если предположить, что убийца сумасшедший, оставалось еще много неясного. Почему он, скажем, убивал других, вместо того, чтобы покончить с собой? И если действительно у него был приступ буйного помешательства, почему он не убил первого попавшегося ему водителя или продавца? Почему избрал своей жертвой дона Вентуру? Что толкнуло его на совершение преступления? Как видите, эта теория объясняет далеко не все.

Некоторые утверждали, что преступник находился в состоянии амока. Эта теория, похожая на предыдущую, тоже чрезвычайно привлекательна, но опять же не подходит к этому случаю. Прежде всего человек, впавший в амок, совершает преступление непреднамеренно, в состоянии аффекта. Из-за какой-нибудь мелочи в нем вдруг вспыхивает ярость, он хватается за любое оружие и убивает свою жертву. Убийца же дона Амбросио Вентуры вел себя совсем не так. Всем должно быть ясно, что совершенное им преступление было тщательно продуманным и заранее подготовленным. Разве преступник не оделся в униформу официанта и разве не стремился он пронзить ножом дона Вентуру прямо на глазах огромной толпы в холле? Да, действительно, были и другие раненые, но они пострадали только из-за того, что пытались задержать преступника.

Эти теории очень удобны, поэтому органы юстиции постоянно их используют для объяснения преступлений, мотивы которых трудно раскрыть. А люди принимают такое объяснение на веру, и это вполне устраивает власти. Я приведу пример. Президент США Мак-Кинли был убит неизвестным преступником. Суд объявил, что президента убил сумасшедший, и все удовлетворились таким объяснением. Авраам Линкольн и Джеймс Гарфилд – еще два гражданина Соединенных Штатов, которые были убиты, когда занимали высший пост в стране. Как утверждает американская полиция, три их президента были убиты преступниками, у которых «в голове ослабли шурупы». Люди поверили в такое объяснение, и как будто без особых разговоров, подозрений и сомнений. Власти заявляют, что эти преступники были слишком обидчивы. А разве им не на что обижаться в своей стране? Если же не согласиться с этой теорией, то такие убийства следует рассматривать как серьезную проблему Соединенных Штатов. Иначе получается, что судьбу одного из самых больших и сильных государств мира во многом решают сумасшедшие. Или что в США слишком много ненормальных. Почему? На этот вопрос ответа никто не дает. Такого рода сведения держатся в тайне. Лично я считаю, что власти закрывают глаза перед зеркалом, в котором отражается правда.

Каждое преступление имеет свои мотивы. Что-то должно нажать на курок в сознании человека, чтобы он смог лишить жизни себе подобного. И совершенно несущественно, является ли он психом, поклоняющимся луне, или ответственным чиновником муниципалитета, который подписывает важные бумаги. Чтобы он задумал невозможное, мотив должен укрепить его дух, отравить сердце и вложить в голову ужасающе соблазнительную мысль – познать вкус убийства. Человек будет долго колебаться, одну, две или три сотни раз отвергать эту мысль, пока, наконец, решится испытать свою злосчастную судьбу.

Если моя теория правильна, оправдается и мой метод.

Даже из камня можно выжать кровь. Я сразу же заключил преступника в камеру-одиночку, в одну из наших особых камер для «почетных гостей». В длину и ширину она всего два метра, а в высоту – около двенадцати. В ней нет ни окна, ни скамьи и вообще ничего, что могло бы дать хоть какие-нибудь удобства. Стены бетонные, а дверь и крыша из двойных листов железа. Солнце проникает только через щели в крыше, которые не толще волоса. В полдень в камере как в печке, а ночью – как в могиле. К тому же она никогда не проветривается.

Преступник промучился в ней два дня. Каждые четыре часа к нему приходили два моих человека и задавали несколько обычных вопросов о его имени, месте жительства и о причине, толкнувшей его на убийство. Он на них никак не реагировал и ничего не говорил. Тогда его стали бить. Ударили несколько раз, и он закричал или, скорее, завыл свое: «Справедливость». Таков мой метод, так я добиваюсь признания. При этом мои люди били его по лицу и телу кулаками и ногами.

Потом я сам зашел к нему в камеру и объяснил, что он все равно все мне расскажет. Он отказывался принимать еду и воду, но я дал ему понять, что в камере ему может посочувствовать только таракан. А я могу и подождать, сидя в комнате напротив. Я выразил надежду, что он не будет оттягивать нашу беседу.

На третий день я решил вызвать преступника к себе на допрос. Я пришел в тюрьму пораньше, часов в шесть. Был май, праздник святого Исидоро Лабрадорского, которого в провинциях, прилегающих к Маниле, почитают покровителем крестьян. Деревень пятьдесят отмечают день его рождения. Я приказал разбудить убийцу дона Амбросио Вентуры. Сонный, он вошел в мою комнату в сопровождении двух полицейских, явно недовольных столь ранней работой. Лицо преступника, выражавшее удивление и муку, оказалось изуродованным так, что на него было страшно смотреть. Я вежливо пригласил допрашиваемого сесть на свободный стул. Он избегал моего взгляда, но с удовольствием принял приглашение и постарался устроиться на стуле как можно удобнее, а затем опять уставился в пол. Я предложил ему сигарету и дал прикурить. Но от первой же затяжки он поперхнулся и зашелся в сильном кашле.

В одно из окон комнаты заглянули первые лучи солнца. Преступник бросил туда взгляд зверя, напуганного появлением света в пещере. Он долго глядел на восход, и я почувствовал, что смятение постепенно покидает его душу. Пришел доктор, которого я вызвал для осмотра убийцы. Мои ожидания подтвердились. Полицейские умело поработали над ним – у него не было ни переломов, ни других серьезных повреждений. Доктор сказал, что преступник может даже дробить камни, и я подмигнул ему. Врач не дал никаких лекарств или рекомендаций, потому что знал: мне надо, чтобы раны преступника не переставали ныть, а ссадины и синяки – гореть.