Текст книги "Радуга (сборник)"

Автор книги: Арнольд Цвейг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)

Когда он протянул мне акварели, руки его дрожали. Бедные руки со вздувшимися жилами, думал я, ничем не могу вам помочь, не надо было нарушать мой сон…

Талантливый художник? Несомненно. Но талант противоречивый. Чувство, знаете ли, и композиция у него не в ладу. На каждом листе пять-шесть удачных деталей, целое же лишено единства, педантичная старательность лишает произведения жизни и придает им досадную скованность. О сравнении с мастерами, особенно с современными, и речи быть не может; рисунок Кокошки, синие тона Мюниха вдохнули бы в его произведения свежее дыхание грозы. Но меня привлекает и старомодность, и вот наконец акварель, которая мне по вкусу. Скромный домик, какие у нас сдаются внаем, и близ него густо заросший овраг, где журчит горный ручей, – летом здесь настоящий рай, полный прохлады и цветов. Вот где оказалась уместной его неспокойная манера. Этот сюжет позволил разбросать множество красочных пятен по листу; здесь его нервозность нашла соответствие в трепетной прелести диких зарослей и воды.

Наконец-то, решил я. Вот это добыча!

У него стучали зубы, когда он назвал цену. Я не думал, дорого это или дешево; настал мой час.

Я выложил две крупные купюры.

– Триста марок, издержки нашего знакомства, прошу вернуть, – сказал я холодно, без тени улыбки на лице, и уставился в его потемневшие глаза.

Унижать, сказали вы. Унижать. Чепуха! Уничтожать – вот что нужно.

Циппедель разволновался, трясущимися руками он положил перед собой кошелек. Наступила пауза. Я видел, как он думает, негодует, неистовствует, как у него перехватывает дыхание, как его раздирают противоречивые чувства – не вышвырнуть ли меня вон вместе с моими деньгами, меня, самодовольного щенка, который предательски вонзил ему в сердце нож унижения, похитив к тому же, правда за деньги, его лучшую работу? Но что сильнее денег? Он наскреб в потертом кошельке три замасленных бумажки. Их и красивую акварель я отнес домой – ей. Когда я рассказывал, она сидела в тени нашего большого голубого абажура. Она рано ушла спать, а мне нужно было немного поработать.

А сегодня в обед прихожу с почты домой и не застаю ее. Сбежала. Да, сбежала, взяв с собой лишь смену белья. А на столе акварель и те три бумажки, вот, извольте… За что? Разве я поступил подло? Нет, то, что сделал я, не было подлостью, и в конце концов он ведь получил деньги. Я знаю, она думает, что я трус – сначала покорился и лишь задним числом решил отомстить. А женщины, они до сих пор бредят рыцарями. Нам следует быть сильными, чтобы снять с них бремя забот, защитить от всего и вся… До сих пор она видела во мне сильную личность, потому что в эти тяжелые времена я локтями прокладывал себе дорогу… Слабый – сильный. Что это за противопоставление, пес его возьми? Как в детских играх – чет и нечет. Я думаю так: либо живешь вместе, либо не живешь, либо есть согласие, либо его нет, либо хочешь спать в одной кровати, либо не хочешь, а выбрал одно из двух, так уж держись. Да, да, конечно, она не приняла еще окончательного решения.

Наверное, она еще в городе – у Карлы Фридрихе или в гостинице «Энглишер Хоф». Поискать ее? Как вы думаете? Сама не святая, не Офелия, ведь правда? Наверное, станет утверждать, что я поступил подло. Честное слово, уважаемый сосед, подлость обнаружилась бы раньше, верно? Ведь вы тоже так думаете? Не можете вы думать иначе. Бедняжке Корделии не понадобилось бы целых два года, чтобы распознать подлость. Нет, этого я не боюсь. Я далек от такой мысли. Конечно, мы с вами почти не знакомы. И все это бестактно, я понимаю. Но такт – выдумка бессердечных людей, которые ни при каких обстоятельствах не желают обременять себя чужим отчаянием. Правильно ли я поступаю? Ведь от этого зависит все, решительно все. Как я буду жить без нее? Этого мне не скажут самые тактичные люди на свете.

А что, если я ее сразу найду? Может быть, дать ей время на размышление? Но мне не хотелось бы оставаться одному даже сегодня вечером. Раз уж я вовлек вас в свои дела, не согласитесь ли вы отужинать со мной? Стакан сотерна у Шлейха? Нет? Жаль! Прошу прощения. Вы правы: сегодня я действительно не гожусь в компаньоны.

Мы вышли из вагона, и его тревожный силуэт растворился в снежной дымке раннего мартовского вечера.

1923

Перевод М. Подлящук

Покупая шляпку…

лушайте все! Не правда ли, так всегда говорили в те времена, когда нас, словно маленьких прусских гимназистиков, муштровали и одевали на военный лад и когда каждым нашим шагом руководило начальство. И разве всем вам, берлинцы, всем, кто наполняет подземку, кто взбирается в автобусы, втискивается в трамваи, всем, кто проглатывает свой обед в первой попавшейся столовке, чей взгляд и измученный мозг не знают покоя, пока они жуют, наполняя желудок стандартной, скудной, кое-как приготовленной пищей, – разве вам, да и всем обитателям нашей империи, находящимся в таком же положении, не следует послушать, что приключилось с Рози Мюллер? Как это вышло, что именно она, она, которая тянула в этот день свою обычную лямку, попала под автобус и, полураздавленная, все же спаслась, не потревожив нашего гигантского муравейника, если не считать небольшого скопления народа на улице, протокола, составленного полицейским в синей форме с серьезным лицом, и двух с половиной строчек петита в вечерней газете? Правда, это происшествие вызвало духовный резонанс и определенную психическую реакцию, на что, впрочем, никто не обратил бы внимания, если бы эту историю не изложили и не разъяснили в рассказе – что, впрочем, тоже не произвело особого впечатления.

Рози Мюллер носит пенсне; тем не менее люди со вкусом находят ее очень хорошенькой женщиной. Живет она в Штеглице, в маленькой чистенькой квартирке. Мужа ее зовут Гильдебранд Мюллер. Он работает чертежником на очень крупном предприятии и получает жалованье, от которого после всех вычетов в пользу находящегося в бедственном положении государства – что составляет восемь процентов, ибо Мюллер содержит жену и ребенка, – а также взносов в больничную кассу и прочие благотворительно-принудительные учреждения ему остается двести двадцать восемь марок. С такими деньгами далеко не уедешь, но кое-как свести концы с концами можно. И поскольку Гильдебранд Мюллер влюблен почти на американский манер в свою трехлетнюю дочь Элсбет и любит Рози, он со вздохом облегчения является каждый вечер домой, проделав предварительно получасовой путь на трамвае, является в маленькую квартирку на третьем этаже – в свои две комнатки с ванной и кухней, – которую построило их предприятие на инфляционные деньги, то есть почти задаром, учитывая бесчисленные рабочие часы всех неимущих немцев, которым заплатили за их тяжелый труд обманом и нищетой, – в квартирку, предоставленную им по видимости за низкую, а в действительности за достаточно высокую плату. И поскольку Рози ничего не зарабатывает, так как она домашняя хозяйка, – она экономит. И поскольку за те семь лет, что они с Рози знакомы – и вот уже четыре года как женаты, – Гильдебранд вполне убедился, что на эту тихую, веселую женщину можно положиться, он предоставил ей право единолично распоряжаться своими основными доходами, из которых двадцать восемь марок Гильдебранд тратит на себя, а двести отдает в общую кассу.

Гильдебранд все еще находит Рози очаровательной, и он прав. Ее вуалевые и поплиновые платьица, ее красивые светлые чулки, подобно ярким флажкам, украшают его существование, отчаянно безотрадное, как наемная казарма, а ее вьющиеся, искрящиеся белокурые волосы по-настоящему эффектны с тех пор, как благословенная мода разрешает носить короткую стрижку. Ибо, если бы это не стало модным, иными словами, общепринятым, и жена чертежника Мюллера, не считаясь с этим, носила бы столь экстравагантную прическу, это повредило бы ее мужу, обрекло бы его на одиночество или, мягко выражаясь, помешало бы ему общаться с коллегами, что совершенно необходимо, да еще вызвало бы тьму сдержанных, но ехидных замечаний.

Теперь, когда мы познакомились с волосами Рози, с ее светлыми глазами и чуть вздернутым носиком, мы начинаем нашу историю всерьез.

Основательно обсудив все за и против, Гильдебранд решил, что настала пора выполнить их обоюдное желание и купить Рози белую фетровую шляпку, которая в сочетании с ее светлыми волосами и розовыми платьицами сделает его жену – его возлюбленную, как он часто в шутку называет ее, – столь яркой и обворожительной, что она станет для него еще желанней и обольстительней. И вот во вторник, ибо сегодня мать Рози может сменить ее, Рози отправляется в западную часть Берлина купить шляпку. В старый кожаный портфель Гильдебранда она кладет завернутые в коричневую оберточную бумагу и перевязанные светло-зеленым шнурком платье из шотландки и кремовую блузку, чтобы с помощью своей приятельницы Александры придать им особый шик. Туда же она прячет скромную лакированную сумочку, где содержится все необходимое, без чего не может обойтись в наши дни ни одна женщина: пудра, носовой платок и ключи, – и еще кошелек, в котором хранятся скомканные две марки и конверт со стомарковой бумажкой – жалованье за вторую половину месяца, залог и порука счастливого существования и довольства трех человек. В бумажке с пестрым рисунком заключен сгусток нервной энергии молодого господина Мюллера, его опыт и преданность делу, его железная работоспособность, его незапятнанная репутация – все, чего он достиг до сих пор в жизни, – словом, он сам. Во имя этой пестрой, довольно безвкусной и отнюдь не безупречно отпечатанной банкноты господин Мюллер пожертвовал личной свободой, упрятал в тайниках души свою независимость и свое стремление к более справедливому жизненному укладу и взвалил на себя всю полноту ответственности, которая тяготеет над каждым человеком, выполняющим самостоятельную функцию в многообразном, тщательно продуманном процессе современного производства. И Рози Мюллер – недаром она была раньше учительницей – понимает все это, понимает не головой, а сердцем, ведь Рози Мюллер – чуткое, живое создание, стройное и нежное – истая дочь нашего гигантского города, хаотического нагромождения квадратных и кубических напластований, дочь Берлина, про который когда-то говорили, что он лежит на Шпрее, хотя сейчас эта река словно затерялась, стала совсем жалкой и убогой по сравнению с каменным, математически продуманным городским ландшафтом. Улицы – вот истинные артерии Берлина, улицы, по которым, дико громыхая, течет нечто таинственное, то, что составляет современную жизнь, движение, – куда более важный фактор, нежели сумма машин и вагонов, торопливо снующих между домами, – движение, пойманное в сеть трамвайных рельсов, громыхающее в туннелях подземок, взывающее гудками автомашин, дребезжащее звонками велосипедов, цокающее копытами лошадей и чуть слышно шаркающее сотнями тысяч ног, которые в каждый данный момент движутся из одного определенного пункта города в другой, ибо так повелевают людям их повседневные обязанности. И пока за городом наливаются хлеба и тихонько покачиваются кроны деревьев, а куропатки, треща крыльями, вылетают из борозды, люди в городах, охваченные безумным движением, плещутся на улицах, подобно форели, запертой в кристальном мерцанье горных ручьев. Вот что мы понимаем под движением, под новой и опасной стихией, присущей тому нагромождению каменных глыб, которое люди, не возмущаясь, принимают как должное, называя «городом».

Так все было, когда Рози Мюллер сидела в длинном лимонно-желтом вагоне трамвая и у нее под ногами крутились колеса, приводимые в движение электрическим током; Рози слышала, как после каждой остановки они из состояния покоя с легким свистом, похожим на свист сирены, приходили в движение и начинали все пронзительней шипеть, до тех пор, пока это шипение переставало восприниматься из-за его монотонности; так все было, когда Рози с портфелем под мышкой сидела у окна, видя перед собой спину вагоновожатого, уверенно и со знанием дела сжимающего рукоятку, вагоновожатого, напоминавшего рулевого, перед которым направо и налево расступается вода. В плоти и крови этого человека, повелевающего трамваем, распоряжающегося тормозом, работника городского транспорта, специалиста своего дела, засел страх перед несчастным случаем, впрочем, совершенно обычным в наши дни. Это было видно по его плечам, по тому, как согнулась его шея; ведь на вагоновожатом лежит постоянная ответственность за человеческий груз, и его плечи всегда готовы принять на себя удар судьбы. Но на этот раз удар еще минует его. Каждую секунду по рельсам с гудением проносится несколько тысяч таких же вагонов, желтовато-коричневых или лимонно-желтых.

Рози Мюллер удобно откидывается назад, вытянув свои красивые, стройные ноги, а справа от нее, за окном, проплывают фонарные столбы, чахлые деревья, масса вывесок и множество людей, некоторые из них ведут на поводке собак в намордниках. Ежесекундно в это уличное ущелье вливаются все новые и новые потоки, трамваи беспрерывно и беспорядочно пересекают им дорогу. От времени до времени, нагоняя и перегоняя трамвай, движется автобус, похожий на чрезмерно нагруженного верблюда с покачивающейся спиной или же на мощную громаду буйвола вымершей породы. Привлеченная жестами остановившихся прохожих, Рози на мгновенье видит в небе самолет, но тут трамвай поворачивает, и самолет исчезает из поля ее зрения. Так она сидит, быстро уносимая вдаль электрическим током, струящимся где-то над ее головой, сидит дружелюбная и терпеливая, доверяющая всему на свете; она верит в жизнь, верит в этот город и в его порядки; до тех пор пока ей не докажут обратное, она будет считать людей весьма порядочными и очень милыми, коль скоро дело касается хорошенькой молодой женщины, которую они из галантности называют барышней. Ее волосы искрятся, она в пенсне, в летнем платьице и в резных туфельках, и ей кажется, что она совсем невесома; на улице – сияющий июль, на каждом углу продаются груды вишен и мороженое в серебряной бумаге. Она едет купить себе шляпку, едет в просторные кварталы западной части Берлина, не предполагая, не догадываясь ни на минуту, что она движется навстречу своему злому року, что судьба уже расставила ей гигантскую, вот-вот готовую захлопнуться ловушку и заготовила для нее много ярких приманок. Приближается время обеда, половина второго…

Очутившись в окружении целого вороха белых шляпок, озаренных светом, падающим из огромных окон, Рози вдруг начала терзаться, не зная, что выбрать. Некоторые шляпки напоминают по форме шляпки жолудей, другие похожи на заостренные чашечки цветов, которые, собственно говоря, должны были бы висеть на зеленых стеблях. Высокими штабелями сложены круглые шляпки, искусно созданные шляпки-амазонки или шляпки с загнутыми кверху полями, как у африканских охотников. Пользуясь самыми дешевыми средствами, здесь пытаются создать элегантные фасоны, так чтобы лицо женщины в обрамлении шляпки казалось пикантным и манящим. На множестве прилавков – только белые шляпы, ворох белых шляп, а рядом с ними зеркала. Зеркала опоясывают чуть не целых пол-этажа, они во всех углах, на шкафах, у колонн, зеркала настойчиво приглашают покупательниц к примерке. Вот белые шляпки без полей, напоминающие капоры, они весьма дешевы, но есть здесь и другие, изысканно изогнутые шляпки; цены, ясно обозначенные на них, высоки. Каждая из этих шляп стоит целую уйму рабочих часов. Но и в портфеле фрау Рози, ручку которого она крепко сжимает, хранится итог интенсивной двухнедельной работы ее друга-мужа, для кого она в первую очередь и покупает себе новую шляпку, чтобы казаться еще моложе. Она знает заранее, сколько истратит. В объявлении, напечатанном в газете, которую она читает, – именно благодаря ей Рози и очутилась сегодня здесь, а не в одном из тысяч других берлинских магазинов, – говорится, что примерно за семь марок она получит все, о чем мечтает. Да, за семь марок. Рози это знает, хотя цифра 6.90, обозначенная в ценнике, пытается скрыть сей факт; этот трюк ей хорошо известен, и все же она попадается на удочку.

Темноволосая продавщица, с блестящими глазами и приятными манерами, поймала Рози в свои сети; теперь продавщица должна сделать все возможное, чтобы эта женщина не ушла из магазина без шляпы – таковы ее служебные обязанности. Рядом с ними, прислонясь к прилавку, стоит анемичная, утомленная слишком быстрым ростом ученица с помятым лицом; вид у нее такой серенький, что ее и не приметишь; время обеденное, зал почти опустел, несколько дам – они все наперечет, – подобно Рози, словно зачарованные, бродят вокруг шляпок или пересекают помещение по дороге из кафетерия в другие отделы магазина. В глазах продавщицы Рози отличается от всех этих покупательниц только одной маленькой, несколько комичной деталью: примеряя шляпки, она без конца возится с каким-то большим портфелем, так что иногда, когда надо поднять обе руки, она подымает также и свой портфель и подносит его к самому лицу, а это крайне неудобно. «Так нельзя примерять шляпки, мешает портфель, – думает продавщица и мысленно добавляет: – наверное, в нем что-то ценное». В удивленных глазах других покупательниц мелькает та же мысль; она напрашивается сама собой. Видимо, и сама Рози, привлекшая к себе внимание публики, угадала мысли продавщицы; теперь, чтобы помочь себе, она прибегает к новому приему, впрочем, столь же неудобному: поворачивая голову и рассматривая себя в зеркале, она становится тонким каблучком туфельки на ручку портфеля, отчего портфель из коричневой кожи начинает ездить по роскошному паркету взад и вперед. «Это очень мешает, так невозможно выбирать», – вновь думает продавщица и, почувствовав новый прилив сил, решает убрать с дорога дурацкий, нескладный портфель.

– Шударыня, вам незачем утруждать шебя, – говорит продавщица задушевным голосом. Звук «с» это мило щебечущее дитя цедит сквозь зубы, так что вместо «себя» у нее получается «шебя».

– Почему шударыня не уштраивается удобнее? У наш никогда ничего не пропадает. Шударыня может быть шовершенно шпокойна. Здешь еще никогда ничего не пропало. Портфель может прекрашно поштоять у колонны, отшюда нам хорошо его видно.

Вполне здравое замечание – Рози Мюллер не может не согласиться с этим. В ее нежном сердце борются противоречивые чувства; плохо скрываемый страх перед бедностью и нуждой, материнская нежность и супружеская любовь восстают в молодой женщине против предложения продавщицы, но, с другой стороны, она пришла сюда, чтобы купить шляпку; в конце концов Рози покоряется… Правда, теперь словно невидимый магнит притягивает ее к основанию колонны. Нет, она не в силах забыть о портфеле и думать только о том, к лицу ли ей шляпка, идет ли она ей! На месте ли портфель, на месте ли ее сокровище – вот что страстно волнует душу Рози, вот в чем ее главная забота. Но нельзя недооценивать и продавщицу, даже если та говорит «шебя» и «шударыня»; разумеется, хорошенькая смуглянка, обслуживающая Рози, заметила ее состояние. Ведь знание психологии, коль скоро это касается покупателя, также входит в круг ее обязанностей, к тому же она сама берлинка и девушка не промах. От кожаного чудовища следует избавиться, иначе покупка не состоится. И вот с той убежденностью, которая сама по себе служит лучшим аргументом, девушка с теплыми карими глазами еще раз бросается на штурм.

Сударыня может без всяких опасений положить свой портфель на прилавок, там стоит Хедвиг, она за ним посмотрит. Здесь еще никогда ничего не пропадало, сударыня сама видит, у нас ничего нельзя унести. И на Хедвиг можно положиться; сударыня все время отвлекается, пусть она перестанет тревожиться, и тогда она очень быстро выберет себе подходящую шляпку.

Оглядев прилавок, большое свободное пространство между несколькими штабелями шляпок, Рози Мюллер переводит взгляд на Хедвиг; ученица, такая серая, помятая и неприглядная, производит на нее в высшей степени ненадежное впечатление, но Рози все же послушно кладет портфель – все свое достояние – на прилавок. Послушно? Да, послушно. Ибо Рози не в силах противостоять убежденному тону продавщицы, ее красноречию; она запрятывает свои опасения в самые дальние уголки сознания, чувствуя себя скованной, словно человек, который, долго и придирчиво выбирая, не нашел в магазине подходящего товара, а теперь не в состоянии удрать от продавца и выйти на улицу, пока не купит что-нибудь совершенно бесполезное.

Портфель лежит на прилавке, на натертой до блеска деревянной поверхности, окруженный справа и слева ворохом шляпок, и Рози теперь целиком отдается выбору, спрашивая себя, что купить; шляпку, похожую на колокольчик, с маленькими круглыми полями, право, очень миленькую, или же шляпку-амазонку, которая хотя и вдвое дороже, но придает ее личику благородство, видимо всегда ему присущее, но до сих пор еще не проявившееся в полной мере. Молодая хорошенькая продавщица оказалась вполне на высоте; ее дама во что бы то ни стало должна решить вопрос в пользу дорогой шляпки – такова задача продавщицы. Они без конца примеряют, выискивая все новые зеркала, при этом они непринужденно разговаривают и расхаживают взад и вперед по залу. И Рози Мюллер, преданная всей душой Гильдебранду, надевает на себя шляпку-амазонку за пятнадцать марок, хотя знает, что покинет этот магазин со шляпкой за шесть марок девяносто пфеннигов.

Но что случилось тем временем? Ведь не с портфелем же? Да нет, ничего. Просто у Хедвиг, стоящей за прилавком, от скуки закрываются глаза. Хедвиг переутомлена, она устала от роста, как часто бывает в ее возрасте, устала от стояния и от этого сухого горячего воздуха. В два часа у нее перерыв на обед – осталось еще четверть часа; тогда она сможет закусить в столовке и размять свои бедные растущие кости. А портфель? Ах, да. В нем что-то есть… По счастью, к прилавку, к ее прилавку, подходит покупательница; эта солидная и энергичная женщина до сих пор спокойно разглядывала шкафы с детскими шляпками, шляпками для маленьких девочек. Вот она вынимает несколько шляпок из штабелей, которые громоздятся на прилавке вокруг свободного пространства. Теперь свободное пространство тоже приходится использовать; вскоре оно все загромождено шляпками – белыми кокетливыми шляпками, украшенными розочками, лентами, бантиками. Покупательница со светлыми глазами спрашивает Хедвиг о ценах. А когда Хедвиг отвечает ей, эта дама – или, может, она простолюдинка – качает головой; она находит, что цены слишком высоки. Там, сзади, она видела шляпку подешевле. Не принесет ли ей барышня вон ту? И Хедвиг торопливо выполняет ее просьбу. Хедвиг в восторге, что она чем-то занята; она приносит то ту, то эту шляпку, достает шляпки с правой и с задней полки, снимает их со стола около колонны. Одним словом, Хедвиг обслуживает. А в это время смуглянка-продавщица воюет с Рози за шляпку-амазонку; вон у того большого зеркала при ярком дневном свете должен быть сделан окончательный выбор между скромной маленькой шляпкой-колокольчиком и между этой, чуть заметно, но вдохновенно изогнутой шляпкой-амазонкой. И хотя девушка уже видит, что покупательница решит в пользу шляпки подешевле, она готовится к последней атаке.

Кто помешает той даме или простолюдинке вынуть из коричневого портфеля кошелек и положить его в свою сумочку, где он, по ее мнению, будет в большей сохранности? Или же быстро и энергично, привычным движением вскрыть конверт с деньгами и удостовериться… Но тут подходит Хедвиг. Раскрытого портфеля больше не видно за ворохом белых невинных шляпок.

Тем временем спокойная, уравновешенная покупательница успела выбрать; ей выписывают чек; шляпку, показавшуюся ей сперва слишком дорогой, но поистине очаровательную, уносят к кассе; дама платит. Ну, конечно же, сударыня, лифт совсем близко. Деловито, с исключительным достоинством, держа в руках небольшой сверток, злая судьба Рози Мюллер спускается вниз, где, несмотря на затишье, как всегда, толчея. Люди входят и выходят.

А может, все произошло иначе. Как – одному богу известно! Быть может, на деньги польстилась невинная Хедвиг с голубыми скучающими глазами. Хедвиг, испытывающая тупое и вместе с тем неуклонное отвращение к затхлой атмосфере отцовского дома, от которой она готова избавиться любым путем. Украла Хедвиг? Но, боже милосердный, кто в наше время этого не делает? Разве дочь маленьких ограбленных людишек, у которых благодаря гениальной финансовой политике отобраны последние крохи, не впитала в себя опыт двух пятилетий – военного и послевоенного? Разве она не прониклась сознанием, что наш гибнущий мир держится только на незаконном обогащении, мир, наступивший после войны, когда пара башмаков считалась целым состоянием, а носовые платки – недосягаемой роскошью, когда за новую рубашку платили девичьей честью, когда в гостиницах крали все, что не запиралось, а в частных домах даже то, что было под замком. Одно движение руки и пять минут страха – вот самое наглядное и точное определение слова «кража»; одновременно оно может служить и объяснением и инструкцией. Кто помешает пятнадцатилетней девушке, у которой, откуда ни возьмись, появились и сообразительность и проворство, смелым движением переправить кошелек из известного нам портфеля в одну из бесчисленных картонок, стоящих позади прилавка; ведь здесь нет ни единого человека, которого можно было бы опасаться. Кто помешает этой девушке исследовать конверт с деньгами, нет ли в нем еще ценностей; впрочем, к чему ненужный риск? Уже при беглом взгляде видно, что в кошельке лежит стомарковая бумажка, открывающая перед Хедвиг неограниченные возможности, как только она ее разменяет. Но не падет ли на Хедвиг подозрение? На нее? Да нет же. Ведь Хедвиг такая бледная, такая серенькая; когда она стоит у шкафа с товарами, ее почти не видно. Крадет сама публика. Тех, кто стоит за прилавком, так контролируют…

Тем временем Рози Мюллер одержала победу над продавщицей и над самой собой. Со шляпкой в руках, которая ей и впрямь к лицу, она возвращается к своему коричневому сейфу: пора платить. Уже при первом взгляде, при первом уверенном движении она натыкается на пустоту; в эту секунду злой рок впивается ей в сердце. Страх заслоняет перед ней все – пространство, время, вечность, от страха под глазами у нее появляются черные тени; страх парализует ее, приводит в дрожь, внезапно погружает в безнадежность. Рози подносит руки к вискам, ее глаза наполняются слезами, ее обокрали, у нее украли работу Гильдебранда, его работу и любовь за полмесяца, ей нанесли совершенно невозместимый ущерб; по ее вине загублен кусок человеческой жизни. Он, ее муж, изводит себя работой, а она теряет деньги. Она из тех, кого вечно обкрадывают. И наш мир таков, что у таких людей, как она, можно красть: в этом мире обкрадывают именно тех, кто весело и беспечно доверяет людям, утверждающим, что за их деньгами присмотрят. Из-за Рози жизнь мужа погибнет зря.

…Конечно, в тот же момент подымается суматоха – разговоры, шум, вокруг Рози собираются люди. Рози Мюллер, похожая на маленькую девочку, внезапно и неотвратимо низверженная в детство, с помутившимся рассудком, стоит, выпрямившись, у прилавка и держит ответ. Десятки раз она перетряхивает пустой портфель… Продавщица и весь персонал жалеют бедняжку, но жажда сенсации перевешивает в их сердцах все остальные чувства; сто марок – это не шутка! А муж у нее чертежник, малышка боится – дома ей, безусловно, влетит. Заранее убежденная в абсолютной бессмысленности своих усилий, Рози принимается за поиски. Ведь если судьба к ней милостива, она потеряла деньги уже по дороге сюда. Тогда они еще лежат там, где она выронила их из портфеля: может быть, в кафе, или в дамском туалете, или просто на дороге. Но, увы, люди в Берлине часто бегают понапрасну…

В бюро находок на первый этаж, разумеется, ничего не поступило. Рози, маленькая, посеревшая Рози – сейчас ей никак не дашь больше пяти лет – рассказывает свою душераздирающую историю. Девушка сверху, ослепительная смуглая продавщица, спускается вместе с Рози; она охотно даст себя обыскать. И Хедвиг, которая находится сейчас уже в столовке, также охотно согласится на это. Две пожилые женщины, одетые подчеркнуто просто, словно провинциальные акушерки, оказываются «детективами» – этих сыщиц узнаешь за милю: ведь в таком жалком виде никто не пойдет в магазин в западной части Берлина. Но Рози вздыхает с облегчением. Детективы! Сейчас они примутся за дело. Разумеется, она считает, что на продавщицу падает подозрение. Весь мир внушает ей подозрение, всех нужно обыскать, всех надо обработать как следует, пусть вернут деньги, ведь дело касается ее Гильдебранда! Но об этом она ничего не говорит. Она стоит молча, пока записывают ее имя и адрес, стоит в своей выцветшей серой соломенной шляпке, состарившаяся на много лет, ощущая ноющую нервную боль в плечах и мечтая спрятаться и рыдать, рыдать навзрыд. Ей хочется быть одной. Ей хочется домой, к матери, хочется лечь в постель, выплакать свое ужасное горе, свою вину перед ним, перед ее бедным другом, который в прекрасные летние дни корпит за чертежным столом, чтобы она могла приехать сюда, купить себе шляпку, чтобы у нее украли самое ценное в жизни – конверт с деньгами. Рози продолжает свои показания: да, у вора было много времени, конверт с деньгами вскрыт; она положила на прилавок и выпустила из поля зрении портфель только по настоянию продавщицы. Простая справедливость требует, чтобы магазин возместил ей потерю.

Эта мысль придает Рози новую энергию. Ведь магазин – цитадель богатства, а она так бедна. Значит, нарушенное равновесие можно восстановить без труда. И Рози Мюллер, под ударами судьбы превратившаяся в пятилетнего ребенка, требует аудиенции у хозяев этой Торговой крепости. Она обращается к пожилому господину с приветливым лицом, в хорошо сшитой визитке, который говорит с ней ласково, как родной отец. Как раз он-то ей и нужен. А в его голове в это время проносятся мысли, по-деловому краткие; он теперь повсюду сопровождает Рози. Прежде всего эту маленькую женщину надо изолировать от остальных покупателей. Кража, хотя это дело вполне обычное, производит плохое впечатление. Для подобных случаев существуют свои, определенные рецепты.

Она ждет четверть часа в многолюдной приемной, откуда приглашают в святая святых магазина и где поэтому все время толпится народ. Служитель беспрестанно вызывает по телефону все новых продавщиц. С первого взгляда он определил, кто такая Рози; маленькие люди, подобные Рози, для него вообще не существуют. Выжатая как лимон, смертельно усталая Рози смотрит на дверь, на эту блистательную дверь, украшенную объявлениями. Она надеется, что за ней сидит всего-навсего скромный служащий. Она всегда испытывала страх перед служебной машиной. И все же надежда возместить ущерб, нанесенный ее мужу, пусть совсем слабая надежда, придает Рози мужество. Она пудрит веки, нос и подбородок. Если бы только ее шляпка не была такой выгоревшей и не выглядела так провинциально! Решительным жестом Рози снимает шляпку, чтобы победить. Надо остаться женщиной и бороться женским оружием. Наконец она оказывается перед письменным столом, а за столом сидит… Бедная Рози! Теперь она сложила оружие. Да, перед ней только служащий, но он знает свой долг. В его холодных маленьких серых глазках за золотыми очками Рози увидела что-то крокодилье, увидела дух фирмы; этот дух она почувствовала и в мягких, но неумолимых словах, которые произносит его узкий рот под рыжеватой щеточкой усов. Рози подавлена его отношением к ее несчастью, его совершенной бездушностью. Но когда она с мольбой смотрит на того, первого, приветливого служащего, который, стоя рядом, благосклонно ассистирует своему коллеге, господину Кёллеру, как он его вежливо представил, то и в его глазах она читает тот же девиз: каждый за себя! Не прошло и десяти минут, и Рози Мюллер узнала, что фирма, к сожалению, ни в коем случае не может возместить ей потерю, что сама публика и только публика должна заботиться о своей безопасности и что на персонал не падает ни тени подозрения (так образно он выражается); она узнала, что если бы продавщицы были повинны в краже, им пришлось бы вступить в сговор (так он сказал), а это, как показывает его долгий опыт, совершенно исключено, что сама Рози Мюллер не может поклясться, были ли у нее деньги, когда она вошла в шляпное отделение, ведь она искала их повсюду; она узнала также, что сами дамы крайне легкомысленно относятся к своим вещам и что, наконец, вообще требуется доказать, действительно ли деньги исчезли и была ли у сударыни эта стомарковая бумажка. Мало ли что случается – поневоле приходится быть начеку.