Текст книги "Тучи на рассвете (роман, повести)"
Автор книги: Аркадий Сахнин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 35 (всего у книги 41 страниц)
Словно мать приласкала обиженное дитя. Пулеметчик, силач, солдат Гурам Урушадзе проглотил тугой комок, улыбнулся и, козырнув: «Слушаюсь, товарищ капитан», совсем счастливый пошел к зданию. Через несколько шагов он обернулся, взглянул украдкой на капитана и побежал, точно боясь опоздать.
Такое привычное, незаметное и простое слово «рядовой» будто согрело душу. Да, он рядовой, он в рядах, вместе со всеми, со всей великой армией. Он идет в строй.
Капитан подробно объяснил солдатам создавшуюся обстановку. Он не сгущал красок, но и не скрывал опасности.
– Нам надо шесть человек, – закончил он. – Пойдут только те, кто добровольно изъявит желание.
Первым поднялся младший сержант Иван Махалов. Лицо у него было, как всегда, добродушное, на щеках ямочки, только немного удивленное. «Раз надо, сделаем, о чем разговор», – казалось, выражал его взгляд.
Вторым встал Дмитрий Маргишвили, а дальше уже ничего нельзя было разобрать, потому что поднялась вся рота.
В помещении стало тихо. То, что произошло, не было неожиданностью для командира роты. И все же он с волнением ждал этой минуты. Она настала. Лучшего результата не могло быть, а сердце продолжало колотиться, и он ничего не мог произнести.
Со стороны каждый бы решил, что он думает – кого отобрать. Но этот вопрос у него был уже давно решен. Он лишь ждал, чтобы мысленно намеченные люди пошли добровольно. И они поднялись первыми. Капитан обвел взглядом присутствующих.
– На выполнение специального задания, – сказал он, отчеканивая каждое слово, – назначаются следующие товарищи: старшина Тюрин Михаил Павлович, сержант Голубенке Василий Иванович, младший сержант Махалов Иван Аркадьевич, рядовой Хакимов Камил, рядовой Маргишвили Дмитрий Иванович, рядовой Урушадзе Гурам Сарапионович. Названным товарищам остаться, остальным разойтись!
Через несколько минут прибыла еще одна группа воинов-добровольцев, выделенных в распоряжение капитана из других рот. Это были: специалист по взрывам электрическим способом лейтенант Селиванов Анатолий Антонович, лучший водитель бронетранспортера рядовой Солодовников Николай Макарович и радисты-отличники: рядовой Чекрыгин Александр Николаевич, рядовой Бочаров Иван Васильевич.
Капитан начал инструктаж. Последний инструктаж перед завтрашним днем.
… Уже темнело, когда он возвращался домой. До чего же глупо все получилось. Дома его ждут гости. Наверное, все собрались. Они принесли подарки ко дню его рождения. Они будут поздравлять его. Они хотят веселиться.
Ну что ж, придется веселиться. Иначе он поступить не мог. Рассказать все Полине в ее состоянии бесчеловечно.
В комнату он вошел веселый, улыбающийся. Встретили его шумными приветствиями. Никто не догадался остановить патефон, и все старались перекричать ансамбль песни и пляски имени Александрова, исполнявший «Красноармейскую походную».
* * *
Старшина Тюрин поднял группу в пять тридцать. Вся казарма спала. Только этим и отличался сегодняшний подъем от остальных. Так же, как всегда, тщательно заправляли койки. Так же быстро умывались и ели ту же нехитрую солдатскую пищу. И все же что-то особенное было в начавшемся дне. Построились во дворе, на краю огромного учебного плаца.
Хмуро, туманно, зябко. Маленькая группа советских воинов. Люди шести национальностей из шести советских республик, спаянные солдатской дружбой и дисциплиной, единые в стремлении выполнить свой долг перед Родиной.
Все ли они вернутся на этот плац?
Командир роты сказал последние напутственные слова. Он не отличался красноречием, и все, что было сказано, Иван Махалов слышал не один раз. Но сегодня эти знакомые слова звучали иначе, в них открывался новый, особый смысл.
Неисчислимое количество битв происходило на курской земле. Но больше всего от политбесед осталось в памяти орловско-курское направление. Дважды знала Советская Родина это направление. 15 октября 1919 года Ленин и партия указали на его первостепенное значение и послали сюда лучших своих людей. Ворошилов… Орджоникидзе… легендарная конница Буденного… Здесь наголову был разбит Деникин, рвавшийся к Москве. Вот это были схватки! Но и их превзошли сражения на орловско-курском направлении во время Великой Отечественной войны. Здесь рождались герои, здесь гибли герои, покрывая себя бессмертной славой. А кто в девятнадцать лет не мечтал стать героем!
И грустно было Ивану Махалову, что ему досталась только учеба, строевая подготовка, караульная служба, а если нет провинившихся, то и очередные наряды на кухне. Сиди и чисть картошку.
И как нарочно, одна за другой шли беседы о боях, проведенных частью, куда он пришел служить. Иван Махалов словно видел весь ее боевой путь. Он живо представлял себе, как, окруженные со всех сторон гитлеровцами, насмерть сражались его однополчане; как в самый трудный момент комиссар Ермаков, оставаясь во главе бойцов, передал старшине Суровову знамя и приказал вынести его из огненного кольца.
Здесь, на плацу, где стоял теперь Иван Махалов, он принимал присягу под этим боевым, простреленным знаменем.
Да, было время… Сражения, штурмы, пороховой дым… А ему и вспомнить нечего будет. И все-таки он думал: «Ну что ж, и я бы смог…»
Капитан подал команду «Вольно!», но приказал не расходиться.
Всем, кто был сегодня на плацу, приходилось участвовать в парадах, смотрах, от них всегда требовали подтянутости, чистоты, аккуратности, и они старались выполнять эти требования. Да, попробуй не выполни: увидит старшина, командир взвода, командир роты или старшие командиры, уж кто-нибудь да обязательно заметит несвежий подворотничок или другой непорядок. Будет стыдно.
В эту минуту на плацу едва ли кто сделал бы им замечание. Но все машинально подтягивались, поправляли друг на друге одежду, ремни. Во всей обстановке плаца, такой знакомой и привычной, было сегодня что-то новое, неизведанное.
Приглушенно, точно перед выходом в бой, гудел мотор бронетранспортера. Он стоял неподалеку, но сквозь туманную дымку виднелся лишь его угловатый силуэт. На фоне тяжелого серого неба одиноко поднимались два высоких кольца на длинных веревках. Немного дальше – черные громады затянутых в брезент танков.
Никто не ощущал страха. Было торжественно, радостно и немного жутко.
– К машине!
Быстро и бесшумно заняли места в бронетранспортере. Рядом с водителем Солодовниковым сел командир роты. Тишина.
– Все на местах? – оборачивается капитан.
– Так точно! – отвечает старшина Тюрин.
– Поехали!
Будто прожекторы, ударили фары. Сильнее загудел мотор, машина тронулась, медленно обогнула здание и осветила одинокую фигурку с автоматом у шлагбаума.
Часовой прикрылся рукой от света, и Солодовников тут же погасил фары.
Туман рассеялся. Начиналось хорошее осеннее утро. Бронетранспортер выехал на улицу Дзержинского. Она пересекает две крутые горы, на которых стоит город. Первые трамваи уже спускались с этой немыслимой крутизны, миновав седловину, карабкались вверх к центральной площади города – площади Ленина. Как удерживаются они на рельсах, почему не летят, не кувыркаются, трудно понять.
Тормозя двигателем, Солодовников спустился вниз, а потом долго взбирался на гору. Преодолев подъем, быстро миновали короткую прямую улицу Ленина, и перед солдатами открылся как на ладони Кировский район. Со всех улиц и переулков шли люди и, точно горные ручейки, стекались на широкую центральную магистраль, к которой приближался бронетранспортер.
Десять тысяч человек покидали район.
Из дома в дом, из квартиры в квартиру шли агитаторы, терпеливо объясняя необходимость оставить свои жилища, поторапливали, помогали престарелым. Жители и раньше знали о том, что им придется временно эвакуироваться. Трижды в день по радио передавали наименование улиц, переулков, площадей, попавших в опасную зону. И все-таки только теперь в полной мере ощутилась эвакуация.
С горестным чувством уходило население.
Вот красивый особняк. В большой комнате на столе посуда, остатки завтрака. Девушка перед зеркалом, торопясь, пудрится, красит губы.
– Верочка, – говорит пожилая женщина, – выпей хоть стакан чаю, что сегодня за наказание…
– Некогда, мам, трамваи не ходят, я на работу опоздаю.
Схватив чемоданчик, убегает.
Женщина идет в соседнюю комнату. Возле письменного стола с выдвинутыми ящиками высокий, энергичный человек в пенсне. Это, может быть, врач, инженер, преподаватель… Он укладывает в чемодан бумаги.
– Боже мой, второй чемодан! – всплескивает она руками. – Ты же сам сказал: «Все будет цело, ни одной тряпочки не брать».
– Да, да, да – ни-че-го. Ничего, кроме рукописи.
– А черновики зачем? – кивнула она на нижний ящик. – Ты их уже десять раз переписал.
– Надо! – в сердцах говорит он. – Это плоды всей моей жизни. Пойми ты наконец.
Раздается звонок, женщина выходит.
Он бросает в чемодан бумаги из ящиков, со стола, и вдруг взгляд его останавливается на фотографии жены. Воровато оборачиваясь, кладет карточку в чемодан, быстро накрывает пачкой бумаг.
Входит жена.
– Это агитаторы, просят поторопиться…
В соседней квартире идет спор. Молоденький агитатор, паренек с комсомольским значком, убеждает пожилую женщину, которая не собирается уходить.
– Вы говорите, вещей не брать? – спрашивает она.
– Конечно нет, все будет в полном порядке, – с готовностью отвечает юноша, не подозревая подвоха в вопросе.
– Так зачем уходить?
Паренек не сразу находит ответ, а она уже снова наступает:
– Нет, уж раз взялись вывезти снаряды, значит, вывезут.
Не добившись результата, паренек уходит. Через несколько минут появляется бригадир агитаторов, такая же пожилая женщина, как и хозяйка.
– Вы тоже агитатор? – удивляется та. Ей становится неловко. – Ну уж пошел, нажаловался… Видите, вот собралась, сейчас ухожу…
А паренек уже на пороге следующего дома. Дверь в комнату приоткрыта. Пожилой человек, взобравшись на стул, снимает портрет молоденького офицера в форме летчика первых лет войны с орденом Красного Знамени.
– В простыню обернем, и будет хорошо, – отвечает он на вопрос жены.
Она грустно всматривается в портрет, так похожий на мужа. Паренек кашлянул, постучал.
– Вам не нужна помощь?
– Нет, нет, сейчас уходим…
На углу, в крохотной мастерской, копошится старый часовщик. Он бережно собирает колесики, пружинки, инструмент, упаковывает в бумагу, укладывает пакетики в маленький чемодан.
Рядом суетится совсем седая старушка.
– Так все разбросать по всей мастерской надо уметь, – говорит она незлобиво.
– Очень просто, я думал, что мне уже не придется больше эвакуироваться.
Он вздыхает, смотрит куда-то в одну точку, как бы сквозь стену.
– Так о чем же ты думаешь? Надо ведь собираться.
Военный комендант города подполковник Бугаев, проверив трассу предстоящей транспортировки снарядов, объезжает улицы. Его знают все агитаторы. Он направляется туда, где совсем трудно. Заупрямится вдруг человек, и никакие доводы на него не действуют. В каждом массовом мероприятии обязательно находятся такие люди.
Бугаев останавливается возле только что отстроенного домика. Веранда еще не закончена. Во дворе строительный мусор.
– Не уйду, не уйду, – кричит седая женщина, – помру здесь, а дом не брошу…
Агитатор пытается успокоить ее, что-то сказать, но она не дает и слова вымолвить:
– В сорок втором уходила, дотла все сжег изверг… Каждую копейку берегли, недоедали, строили…
– Успокойтесь, мамаша, – вмешивается Бугаев. – Что тут происходит?
Подполковник не говорит ей того, что она уже знает. Он находит другие доводы:
– Почти десять тысяч человек уже ушли. Возле снарядов будут стоять солдаты и ждать, пока не уйдете вы. Такой приказ. И все люди будут ждать. Пока хоть один человек останется в опасной зоне, работы не начнутся. Понимаете?
Он долго и терпеливо объясняет разницу между эвакуацией сорок второго года и этой. Женщина плачет, однако начинает собираться.
Чем ближе подъезжали солдаты к Кировскому району, тем больше попадалось встречного транспорта и пешеходов. Только один бронетранспортер двигался к станции. Километра за два до предстоящего места работы машина уже с трудом пробиралась сквозь густую толпу.
Свертки, сумочки, корзинки, чемоданчики, а у некоторых даже узлы.
Вот жена железнодорожного слесаря Александра Петровна Павлюченко догоняет жену пенсионера Полярного, нагруженную узлом.
– Ты что же навьючилась, на новую квартиру переезжаешь? – насмешливо спрашивает Александра Петровна.
– А как же без теплого уходить! – оправдывается та. – Ты ведь небось все в подвалы снесла, а у меня подвалов нет.
– И не подумала даже! Раз сказали – вывезут снаряды, значит, вывезут.
Большинство людей шло спокойно, без паники, глубоко веря, что все окончится благополучно.
– Я уж за все дни в кино отхожу, – говорит домохозяйка Александра Парменовна Белевцева. – А то с этими домашними делами никогда не вырвешься. Как начну с крайнего, так все по очереди и обойду, – смеется она.
– А я по магазинам, – отвечает ей идущая рядом соседка. – Давно собираюсь, да все не получалось.
Одни шли к родственникам, другие к знакомым, третьи на работу. У каждого нашлись дела в городе или место, где можно будет спокойно отдохнуть до вечера.
Вместе со всеми шла и Валя. И мастерская, и дом оказались в опасной зоне. Она шла медленно, машинально разглядывая необычное шествие.
Вот девушку с чертежной доской, рейсшиной и рулоном чертежей обгоняет группа оживленно беседующих мальчишек. В руках у одного большой альбом с надписью на обложке: «Почтовые марки СССР». Второй аккуратно несет на плече модель парусного корабля, третий с рыболовными снастями. В стороне от них одиноко и угрюмо шагает мальчик, держа на весу аквариум. Лицо у ребенка грустное, задумчивое. Тяжело ступает железнодорожник. За спиной у него два охотничьих ружья, в руках узел с радиоприемником. Отчаянно визжит, вырывается из рук женщины завернутый в мешок поросенок. Близорукий юноша в очках читает на ходу книгу. Он то и дело натыкается на людей, толкают и его, и он каждый раз извиняется, но продолжает читать.
Валю обгоняют какие-то степенные люди.
– Вот уж не повезло, и не придумаешь ничего, – сокрушается человек в кепке. – За двенадцать лет собралась навестить нас, стариков, – и на тебе, в такой день едет.
– А вы бы ей телеграфировали, пусть задержится на пару дней.
– Так с поезда ведь сообщила… И где она искать нас будет?
– Встретить надо, объяснить, так, мол, и так…
– Где там! Не пускают и близко к вокзалу…
Очень смешно выглядит совсем молодой парень. Левой рукой он неловко прижимает к себе ребенка, правой – тяжелый аккордеон.
– Не плачь, сынок, не плачь, – говорит он, – мы к маме на работу пойдем, она нас покормит. Вот только спрячем аккордеон у дяди Васи, а маме скажем, что все сделали, как она велела. И не тащились мы с этим аккордеоном, понял?
Но вот показывается бронированная машина. Возле фар, на кабине, на бортах трепещут красные флажки. Люди останавливаются, с интересом и уважением смотрят на солдат, машут руками, что-то кричат. Иван думает, надо бы и в ответ помахать руками, смотрит на своих товарищей, но лица у них серьезные, строгие. Иван начинает обращать внимание, что и сам он сидит, словно по команде «Смирно». Нет, это он не специально так напыжился. Такое у него состояние, будто только сейчас почувствовал свою страшную ответственность, какая на него ложится.
Не отчетливая мысль, а какое-то подсознательное чувство заставило его быть перед лицом народа в эту минуту подтянутым, уверенным, строгим.
Иван Махалов смотрел на людской поток, но ни одного человека в отдельности не видел. Перед ним был народ, который послал его, солдата Советской Родины, совершить подвиг. Он давал присягу верно служить народу. Но это слово – народ, – такое огромное, всеобъемлющее, святое, можно было понять только разумом. Впервые в жизни он чуть ли не физически ощутил величие этого слова.
Во имя безопасности тысяч людей, проплывающих перед глазами, он идет теперь на смертельный риск. И он шел с полным сознанием опасности, гордый и спокойный, сын русского народа, на глазах у своего народа.
Громко сигналя, обгоняя прохожих, идут навстречу броневику легковые санитарные машины. Это выпускники медицинского института вывозят больных гриппом. Медленно движется бронетранспортер. Его догоняют несколько грузовиков с милицией и солдатами. Это оцепление. Пятьсот шестьдесят человек с красными флажками оградят опасную зону во время работы. Откуда-то появляются пожарные и санитарные фургоны. Они идут на заранее отведенные для них посты.
Валя уже не смотрела на окружающих. Опустив голову, она шла печальная, одинокая в этой огромной толпе, не зная, куда ей деться: никого знакомых за пределами района не было.
Ее внимание отвлекли шум мотора и усилившееся оживление в толпе. Взгляд безразлично скользнул по фарам, по кабине, по угловатой броне кузова и замер, оцепенев.
– Гурам, – прошептала она только одними губами.
А людской поток, точно наткнувшись на волнолом, обтекал машину, потом сомкнулся за ней, захватив Валю, как в водовороте.
– Гурам! – закричала она и, расталкивая людей, бросилась вслед.
Бронетранспортер уплывал, все большее расстояние отделяло его от Вали, а она бежала, натыкаясь на людей, пока не вырос перед ней лейтенант, командир поста оцепления:
– Нельзя!
Это была граница запретной зоны. Тут и осталась она стоять, не спуская глаз с бронетранспортера, пока он не скрылся за поворотом.
До сих пор личное горе Вали заслоняло, как бы затуманивало происходящие вокруг события. Сейчас надвигающаяся опасность встала перед ней во всей страшной наготе: Гурам поехал туда, где лежат эти смертельные снаряды, откуда уходит все население.
Какой мелкой, какой ничтожной показалась вдруг ссора с ним.
У Гурама Урушадзе было такое же состояние, такой же глубокий внутренний подъем, как и у Ивана Махалова. Он не заметил Валю. За шумом мотора он не услышал ее. В этот день он и не думал о ней. Лишь в какие-то секунды мелькнет вдруг ее лицо и так же быстро исчезнет. Но вот машина завернула за угол, и что-то больно и радостно отдалось в сердце. Он упрямо не хотел взглянуть на домик, который должен вот сейчас показаться, хотя знал, что никого там не может быть. Он посмотрел на этот одинокий домик, на палисадник и крылечко. Крылечко с ветхими перильцами и скрипучим порожком. Так и не успел поправить.
И он понял, какая это чепуха их ссора, что не может он без Вали уехать, как и она не сможет без него… А если не доведется сказать ей об этом?
* * *
В такой ранний час непривычно людно в кабинете председателя райсовета Ивана Тимофеевича Нагорного.
– Из дома шестнадцать по Железнодорожной ушли все!
– Дом три на Куйбышевской готов!
– Улица Герцена закончена полностью!
Это ответственные за дома, кварталы, улицы докладывают: население покинуло свои жилища. И вот уже весь район оцепления опустел. Только одна машина подполковника Бугаева и начальника милиции объезжает затихшие улицы.
В конторе путейцев расположился штаб. Сюда пришли руководители района, председатель горсовета, директора остановившихся предприятий. И так непривычно выглядит здесь радист с походной рацией.
– «Резец», «Резец-один», «Резец-три»! – раздается в эфире. – Я – «Резец-два». У аппарата полковник Сныков. Готовы ли приступить к работе? Прием.
– Докладывает лейтенант Иващенко. Люди на местах, делаем ямы для снарядов.
– Говорит заместитель начальника станции Химичев. Паровозы и вагоны из южного парка угнаны. Поездов на подходе нет.
– Докладывает капитан Горелик! Все на местах. Транспортер в укрытии, прицеп подготовлен к погрузке. Разрешите приступить к работе! Прием.
– Приступайте! В случае обнаружения установки на минирование докладывайте немедленно.
Взвились в воздух три красные ракеты. Тревожно завыла сирена. Это сигнал для населения. Теперь никто уже не приблизится к запретной зоне.
По закону с взрывоопасными предметами может работать только один человек. Но сейчас это немыслимо: дело затянулось бы на много дней. Над ямой склонились два офицера и три солдата. Работа началась. Тончайшая ювелирная работа над огромной массой земли, над глыбами стали, чугуна, меди, над тоннами взрывчатки и сотнями оголенных взрывателей.
Глядя на приготовленный инструмент, можно было подумать, что здесь собирается самая младшая группа детского сада. Крошечные совочки, тяпочки, крючки, лопатки составляли главные орудия труда воинов.
Сейчас самый страшный враг – земля. Снят только один верхний слой. Она под снарядами, она спрессована и зажата между ними, она налипла на взрыватели, и неизвестно, что в ней спрятано. Надо очистить землю, не касаясь металла, надо нащупать, что внутри.
У каждого своя граница, четко обозначенная, полость, которую предстоит вскрыть. Едва ли всякий хирург, производя сложную операцию, работает столь трепетно, с таким напряжением воли, нервов, всех своих сил, как пришлось действовать сейчас воинам. Работали молча, сосредоточенно. И вот уже снята, очищена, сдута каждая крошка земли со всего эллипса площадью в шестьдесят квадратных метров. Стало видно, какой снаряд брать первым. Солдаты уже подошли к нему.
– Отставить, – предостерегающе поднял руку капитан. – Каждому ясно, что из всей пирамиды сейчас можно брать только этот снаряд, – сказал он. – На это мог и рассчитывать враг. Действовать только по команде. Ни одного самовольного движения.
Капитан сообщил, какие последуют приказания и как их выполнять.
У 203-миллиметрового фугаса лицом к нему становятся Иван Махалов, Дмитрий Маргишвили, Камил Хакимов.
– Приготовиться!.. Взяться!.. Приподнять! – звучат команды.
Такой тяжелый груз хорошо бы приподнять рывком. Но это категорически запрещено. Его надо не оторвать, а отделить от земли, как отделяют тампон от раны. И приподнять только на один сантиметр. Таков приказ.
Лежа на земле, капитан и старший лейтенант Поротиков с противоположных сторон смотрят, не тянется ли к снаряду проволока. Они очищают землю снизу.
– Поднять! – раздается новая команда. Тяжело разгибаются спины.
Обычно, если человек несет большой груз, он идет «рывками». Каждый шаг – рывок. Но здесь рывков не должно быть. И три солдата, три спортсмена-разрядника, тесно прижавшись друг к другу, движутся как один механизм. Нельзя качнуться, нельзя оступиться, нельзя перехватить руку. Плывет снаряд весом более семи с половиной пудов. Его шероховатое с острыми выступами, изъеденное ржавчиной тело впивается в ладони. Это хорошо: он может содрать кожу, но не выскользнет.
К огромному с открытым бортом прицепу, на одну треть заполненному песком, ведет помост – земляная насыпь. Медленно над ней плывет снаряд.
И вот уже все трое ступили на прицеп. Ноги вязнут в песке. Впереди для ноши приготовлена выемка – «постель». Снаряд опускают туда бережно, нежно, будто кладут в постель ребенка.
Теперь надо идти за вторым. Но сверху нет ни одного снаряда, который бы можно брать, не задев соседних. Если приподнять с одной стороны тяжелый снаряд, из-под него можно вытащить более легкий. Тогда освободятся еще два.
Снова тщательный осмотр. Тонкими стальными пластинками офицеры ощупывают зазоры между снарядами. Никакого подвоха или ловушки нет. По команде Махалов берется за верхнюю часть корпуса, не касаясь взрывателя, и приподнимает болванку. В руках не меньше трех пудов, хотя второй ее конец имеет опору. В таком положении остается, пока не извлекают длинный снаряд. Он сильно проржавел, полуразрушен. Его надо брать особенно осторожно. Зато он длиннее первого, и четверым хватает места взяться за корпус. Несут бережно. Два офицера по краям, солдаты посредине.
Ивану можно опустить свою ношу. Хорошо бы бросить проклятую глыбу. Он медленно нагибается и застывает, низко склонившись над землей. Он видит: снаряд ляжет глубже, чем был, и левая рука окажется между двумя остальными телами. Надо бы чуть-чуть отвернуть снаряд в сторону. Но тогда пошевелится еще один.
Махалов оборачивается. Люди только поднимаются на прицеп. Держать нет больше сил, очень неудобная поза. Иван медленно опускает свой груз, обдирая кожу на руке. Это не страшно. Тыльной стороной работать не придется.
Он высвобождает руку, прячет ее за спину. Все уже вернулись к яме. Рука становится липкой.
За большим кирпичным домом стоит санитарная машина. Хорошо бы сбегать туда. Но врач запретит продолжать работу. Сказать командиру роты нельзя. Он сделает то же самое. Стоять и раздумывать совсем нельзя. Сейчас будет очередная команда, все увидят, и его отстранят, еще и с замечанием…
– Разрешите отлучиться, товарищ капитан, – смущенно улыбается Махалов.
– Самое подходящее время для отлучки, – глубокомысленно замечает Маргишвили.
Капитан слышит реплику и строго говорит:
– Отставить, Маргишвили. – И, кивнув в сторону Махалова, добавляет: – Идите.
Иван бежит за переезд. Там водопроводная колонка, оттуда никто его не увидит. Он обмывает руку, засыпает пораненное место землей: уж лучше потом он повозится с рукой, чем сейчас его отстранят.
… Шестнадцать снарядов откопали, перенесли и уложили, не сделав ни минутного перерыва. Носили все пятеро. После такой тяжелой работы руки немного дрожат. Грузчику, например, всегда трудно обращаться с маленькими хрупкими вещами.
А вот теперь надо снова очищать землю. Надо, чтобы руки не дрожали. И уже не за рукоятки, а за лезвия саперных ножей берутся люди. Берутся так, чтобы жало выступало между пальцами, как безопасная бритва из станочка. И вдруг высоко над головой вспыхивает огромная красная лампа. В ту же секунду сильный и резкий звонок, как на железнодорожном переезде, оглашает все вокруг. Это сигнал о том, что идет пассажирский поезд. И в подтверждение голос в эфире:
– «Резец»! «Резец»! Я – «Резец-три». В поле зрения поезд Москва – Тбилиси. Прекратите работу.
– А-а, черт его несет! – в сердцах бросает капитан.
– Это за мной подали, – тихо говорит Маргишвили, обращаясь к Махалову. – Мне в Тбилиси пора.
Шутку слышат все, и все улыбаются.
Молодой инженер коммунист Георгий Химичев и видавшие виды два старших стрелочника Никита Николаевич Красников и Федор Ананьевич Холодов, находясь в трехстах метрах от склада снарядов, заменили в этот день большой штат станционных работников. Они готовили маршруты на опустевших путях, они зорко следили за движением поездов, их команду слушали паровозники, движенцы, связисты. По их приказам останавливали работу солдаты.
… Спустя несколько минут лампа погасла, умолк звонок. Химичев сообщил по рации, что можно продолжать работу.
Иван Махалов счищает землю. Вот он сбрил тоненький слой и протянул нож, чтобы снова пройтись по этому же месту, и вдруг резко отдернул руку. На сердце будто растаяла мятная конфета – сердце обдало щемящим холодком. Это был не страх. Страшно, наверно, бывает под пулями. Было жутко. Под слоем земли, которую он собирался снять, будто вздулась тоненькая, как кровеносный сосуд, жилка. Она шла от взрывателя снаряда и исчезала где-то между другими болванками. Сердце обдало холодком в то мгновение, когда он понял, что это не жилка, а проволочка, такого же цвета, как земля.
– Что случилось? – спросил Поротиков, обратив внимание на застывшего солдата.
Махалов ничего не ответил. Он молча показал рукой на жилку.
– Все в укрытие! – скомандовал старший лейтенант.
Солдаты молча поднялись и пошли.
Поротиков внимательно осмотрел изъеденную временем проволоку. Местами сохранилась изоляция, сгнившая, мягкая, как глина. Местами видны тоненькие, оголенные нити.
Старший лейтенант берет узкий обоюдоострый нож, вернее, что-то среднее между ножом и шилом. Начинается в самом полном смысле слова граверная работа.
Оказалось, что проволочка укреплена к колечку чеки, вставленной во взрыватель. Чека диаметром не больше двух миллиметров сделана, видимо, из особого сплава. Железная давно бы превратилась в труху. Но и эта проржавела так, что и не поймешь, на чем держится. Кажется, предусмотрели все, а вот лупу не взяли. Как бы хорошо сейчас посмотреть на минное устройство через увеличительное стекло. Но разве можно было додуматься, что, разбирая десятки кубометров снарядов и земли, они будут нуждаться в лупе?
Будь это новая установка, чеку легко придержать рукой, чтобы не выскочила, и перерезать проволоку. Но сейчас к чеке прикасаться нельзя. Кажется, что она может переломиться от ветра. Тогда ничем не удерживаемая больше пружина разожмется, острый стержень ударит в капсюль. Взорвется весь склад.
Запыхавшись, прибежал капитан.
– Да-а, – протянул он, посмотрев на чеку. – А ведь в снарядах такого калибра чеки не бывает. Специально сделали.
Решили искать, куда ведет второй конец шнура. Теперь за шило-нож взялся капитан. Он освободил от земли сантиметров сорок проволоки, когда показался второй конец. Видимо, шнур был закреплен за другой снаряд и просто перегнил в этом месте. Расчет врага стал ясен. За какой из двух снарядов ни возьмись, чека выскочит.
Одну за другой переламывает капитан тонкие нити проволоки у взрывателя.
– Ну что ж, все? – говорит капитан.
– Похоже, что так, – отвечает старший лейтенант.
– А если он боковой взрыватель поставил и отвел штук десять проводков в стороны?
– Нет, не может быть. За пятнадцать лет грунт сильно осел, проволочки натянулись бы и выдернули чеку.
– Верно, – соглашается капитан. – Но попробуем проследить за мыслью врага. Прежде всего решим: опытный это был минер или нет?
– По всему видно – мастер.
– Согласен. Рассуждать он мог так. Если придут просто наши солдаты, они поднимут снаряд, чека выскочит. Больше ему ничего не надо. Но, конечно, он рассчитывал на то, что за дело возьмутся саперы. Они обнаружат чеку, перережут проволочку, проверят, не тянутся ли проводки в стороны. Верно?
– Безусловно, так.
– Значит, все это он предвидел. Значит, придумал еще что-нибудь. Мог он от донного взрывателя вниз проволочку пустить?
– Думаю, нет.
– Почему?
– Потому, что мастер. Понимал, что уж если мы в такой пирамиде обнаружили верхнюю чеку, то обязательно будем искать и с боков и снизу.
– На всякий случай все же проверим. Если ничего нет, значит, наверняка где-то спрятана более хитрая штука.
А солдаты тем временем сидели в укрытии и мирно беседовали.
– Смотри-ка, забыл капитан доложить, что установку нашли, – говорит Хакимов. – А ведь полковник ему приказал…
– Ничего не забыл, – перебивает Махалов, – он боится.
– Чего боится?
– Что запретят разминировать.
– Да-а, – вступает в разговор Маргишвили, – ох и подбросило бы нас!
– А что, неплохо, – улыбается Махалов, – мы бы в спутников превратились.
Солдаты дружно смеются.
– А завтра в газетах, – важно говорит Хакимов, – напечатают: «Помкомвзвода младший сержант Иван Махалов совершает свой пятый виток вокруг земного шара…»
