Текст книги "Тучи на рассвете (роман, повести)"
Автор книги: Аркадий Сахнин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 34 (всего у книги 41 страниц)
Оно находилось далеко за городом, и всех поступающих разместили в казармах. После экзаменов он не нашел себя в списке принятых.
– Почему? – спросил он. – Ведь экзамен сдан хорошо.
– Не хватило двух сантиметров в росте. Но разве он виноват?
Когда непринятым предложили забрать документы и строиться для отправки в город, Миша Диасамидзе спрятался. Потом построили колонну молодых курсантов и направили в баню. Последним решительно шагал Миша. Из бани он вышел первым и первым получил обмундирование. Кому-то не хватило комплекта. Старшина сделал строгое замечание кладовщику за просчет, и все уладилось.
На первом же занятии во время переклички преподаватель не назвал фамилии Диасамидзе. Миша встал и заявил об этом. Не в меру ретивый старшина дал авторитетную справку, что Диасамидзе состоит в этой группе, и в журнале появилась его фамилия. Механически она перешла и в другие списки.
И все же почти через месяц Мишу разоблачили. Никто не мог понять, как он попал в число курсантов. После бурного заседания и взаимных упреков в потере бдительности начальник училища спросил:
– А все же как он показал себя?
– Знания отличные, дисциплина образцовая, – ответил начальник курса.
– По бегу и прыжкам в высоту занял первое место, – добавил физрук.
И люди смягчились, заулыбались.
– Будем считать, что два сантиметра в росте возмещаются его настойчивостью, – заключил начальник училища.
Так началась его военная жизнь, к которой он стремился буквально с детских лет.
Впервые военные способности молодого командира проявились во время боев у озера Хасан. И здесь было ясно, что делать: занять высоту 588,3 и держать ее до прихода подкрепления. Такой приказ получил командир учебного батальона комсомолец Михаил Диасамидзе.
Японцы не успели укрепиться и не ожидали удара: в этом районе, кроме учебного батальона, войск не было. Высоту взяли. А вот удержать ее обычными средствами при малых силах, когда самураи стянули сюда много войск, не представилось возможным.
С полночи и до рассвета японцы обрабатывали высоту артиллерийским и минометным огнем. Они вспахали каждый метр ее вершины. Ничто живое уцелеть там не могло.
Рано утром самураи пошли в атаку, хорошо зная, что серьезного сопротивления не встретят. Но у самой вершины на их цепи обрушился шквальный огонь.
Откуда же он взялся? Как уцелели солдаты Диасамидзе?
Очень просто. Он понял, что на высоте потеряет свой батальон под артиллерийским и минометным огнем. Блестяще организовав разведку, он увел бойцов вниз, и японцы били по пустому месту. А к моменту атаки советские воины, невредимые и отдохнувшие, уже сидели в окопах.
В двадцать семь лет коммунист Михаил Степанович Диасамидзе стал командиром полка. А еще через год он повел свой полк под Сталинград.
На серой бумаге фронтовой листовки тяжелого сорок второго года можно прочитать простые слова, полные величия и силы:
«Подвиг, совершенный полком Диасамидзе, выходит из рамок обычных представлений о человеческой выносливости, выдержке и воинском мастерстве.
В течение пяти суток, через каждые четыре часа, враг штурмовал позиции полка… Немцы сбросили восемь тысяч бомб…»
Полк выстоял.
Крупнейшие поэты страны воспевали мужество и благородство героев, воспитанных Советской Родиной.
Николай Семенович Тихонов в газете «Известия» писал:
«Окидывая мысленным взором происходящее, мы слышим голоса славы, сливающиеся в дружный хор победы. Пространства, имевшие самые разные судьбы в прошлом, объединены сейчас одной судьбой. Народы, разобщенные вековыми несправедливостями, соединились под одним знаменем в общей борьбе.
… Голоса эпоса звучат как серебряная труба. Как с черными каджами, сражается с немецкими полчищами Герой Советского Союза, сын грузинского народа Диасамидзе. Искусны были герои грузинского древнего эпоса, но не уступит им Диасамидзе. Не к нему ли относятся слова безымянного певца седой древности, живописавшего подвиги Амирана, который, увидев бесчисленных врагов, встал, сошел, чтобы доказать им:
… Слава в ножнах не тупа, Как шагнет он вражьей ратью, всюду мертвая тропа.
Мертвой дорогой сделал Диасамидзе дорогу немецких батальонов, сожженными танками обставил ее, как факелами».
В знаменитой Сталинградской битве подполковнику Диасамидзе было очень трудно. Но его не мучил вопрос «Что делать?». Когда немецкие танки стали окружать его командный пункт, он приказал штабу перейти на запасный, а сам с двумя офицерами остался на месте, потому что обстановка требовала обязательного его присутствия именно здесь. Когда осколком снаряда ударило в бедро, он продолжал стрелять из своего противотанкового ружья, и ему было ясно, что иначе нельзя. Когда пулеметная очередь из танка пробила колено, тоже стало ясно: стрелять он больше не может. А полк знал, что командир находится на своем месте, и получал все необходимые приказания. И когда его увезли в госпиталь, он знал, что делать: быстрее поправиться и снова в полк.
Всю войну Диасамидзе было очень трудно, но он не помнит случая, чтобы был в нерешительности или тем более совсем не знал бы, что делать.
А вот сейчас, в мирном городе, в мирное время перед ним встала страшная неразрешимая проблема.
Посылать людей на смертельный риск. Но разве раньше он не делал этого? Посылал. Но вместе с ними шел сам. А главное, тогда была война. Смертельный риск стал нормой поведения сотен тысяч людей.
Солдаты его полка совершили под Сталинградом беспримерный подвиг. Но, оказывается, вот сейчас, чтобы разобрать, увезти и уничтожить эту смертельную пирамиду, нужен такой же подвиг, который перекрыл бы человеческие представления о выдержке и воинском мастерстве.
Сумеют ли это сделать люди, стоящие перед ним?
Подтянутые, аккуратные, серьезные, в тщательно отглаженных кителях, с начищенными пуговицами и сапогами. Если бы он отбирал людей для парада…
Что толкает их идти на смертельный риск? Молодость, задор, лихость? Понимают ли, что им грозит? Как поведут себя, когда снимут начищенные и отглаженные кителя? Откуда уверенность? Будет ли она, когда останутся один на один со смертью?
У Горелика и Поротикова – семьи. Не о детях ли подумают, приступая к снарядам?
Если бы хоть раз побывал с ними в бою. Но разве только там можно узнать человека? Разве не знает он каждую черточку их характера?
Капитан Леонид Горелик… Восемнадцатилетним комсомольцем пришел он добровольно в армию в памятный сорок первый год с третьего курса железнодорожного техникума. Вся его жизнь – в армии. Вся его жизнь связана с взрывчатыми веществами, хотя был он командиром и стрелкового, и пулеметного, и снайперского взводов. Около шестидесяти тысяч мин, снарядов и бомб, наших и немецких, обезвредил он вместе со своими подчиненными. В самых трудных случаях он удалял всех и работал один. Личного счета он не ведет, но его товарищи говорят, что этот счет достигает десяти тысяч. Десять тысяч раз он был под угрозой смерти… Умные, проницательные глаза, высокий лоб… Это зрелый, бывалый командир, член партийного бюро части. Это мастер. На его выдержку можно положиться.
Старший лейтенант Георгий Поротиков… У него было пять братьев и пятнадцать сестер. Георгий родился двадцатым.
Шесть лет было ему, когда в первый раз он вступил в единоборство со смертью. В течение нескольких дней он был между жизнью и смертью. Но выдержал, и, будто назло всем смертям, Георгий вырос широкоплечим, высоким, атлетического телосложения.
Ему тридцать лет. Почти двенадцать из них он провел в армии. И почти двенадцать лет назад он впервые столкнулся с минами, снарядами, взрывателями. Был солдатом, сержантом, старшиной. Шесть лет носит офицерские погоны. Хитрости вражеских минеров познал не только по литературе. Собственными руками извлекал мины, снаряды, бомбы. Поротиков однажды обнаружил поле, усеянное «крыльчатками». Это крошечная бомба с пропеллером, похожим на крылышки. Ее сбрасывают с самолета. В момент падения она не взрывается, а взводится. Она очень красиво раскрашена. Увидев такую, трудно удержаться, чтобы не поднять ее. Но любое прикосновение к ней вызывает взрыв.
Поротиков собрал в кучу тысячу пятьсот «крыльчаток» и подорвал их. Как это удалось, едва ли можно понять. Есть в нем трудно постижимое чутье минера и ювелирная точность в пальцах.
Лейтенант Виктор Иващенко… Ему двадцать три года. На вид можно дать меньше. Наверно, для солидности он завел себе маленькие усики. Но это не помогает, потому что они светлые. Светлые волосы, большие-большие голубые глаза. Он подтянут, строен, аккуратен. Во всей его фигуре есть какая-то едва уловимая лихость. А вообще Иващенко словно родился офицером. Да это почти так и есть. Его отец, воспитанник Военно-воздушной академии имени Жуковского, погиб в сорок третьем году. Маленького Виктора определили в суворовское училище. В его аттестате двадцать оценок – двадцать пятерок. С такими успехами он закончил нормальное военное училище.
По соседству с Поротиковым всегда действовала группа Иващенко. Он отлично овладел техникой подрывника. Он может направить взрыв так, как задумает: в землю, в сторону, вверх. Он не теряется. У него мгновенная реакция. Однажды он поджег огнепроводный шнур, уложив Шашку на груду снарядов. Спрятавшись в укрытие, ждал взрыва. Но взрыва не последовало. Просидев положенное время, пошел посмотреть, что случилось. Оказалось, часть шнура сгорела, а сантиметра четыре осталось. Видимо, в этом месте шнур был поломан и пороховая смесь раскрошилась. Но когда он приблизился к снарядам, остаток шнура воспламенился.
Четыре сантиметра шнура горят четыре секунды. Потом взрыв. Убежать уже невозможно. И Виктор бросился к снарядам, схватил шашку и швырнул ее далеко в сторону. А швырнуть далеко и сильно он может. Вот уже несколько лет Иващенко прочно удерживает первое место по штанге. И вообще человек он решительный. Однажды, сняв на колхозном поле более ста противотанковых мин, Иващенко заявил, что на данном участке их больше нет. Но тракторист начал сомневаться в словах юноши и к пахоте не приступал. А время было горячее, и председатель колхоза метался от тракториста к бойцам, не зная, что делать. Тогда Иващенко разозлился, посадил на трактор двух своих бойцов, и они вспахали все поле – восемьдесят семь гектаров.
Так поступает Иващенко при выполнении заданий. Но был случай, когда прорвалась в нем ненужная лихость. И суровое наказание было…
Полковник задержал свой взгляд на молодом лейтенанте. Ему вдруг стало жалко, что так строго наказали человека, но тут же вспомнился разговор, который ему передали. Когда Иващенко объявили приказ, он спокойно заметил: «Ну что ж, наказали за дело, а убиваться не буду. Пусть падают духом те, у кого нет веры в свои силы. Такие за первым взысканием получат еще десять. А я быстро выправлюсь». И это не осталось словами…
Умные и смелые люди. Мастера высшего класса.
– А вы хорошо понимаете, на что идете? – после долгой паузы спросил полковник.
– Так точно, товарищ полковник! – отрапортовал Иващенко. – Мы обо всем подробно говорили. Если потребуется, мы готовы жертвовать жизнью.
Полковник грустно посмотрел на него:
– Этого очень мало, лейтенант.
Что же еще можно требовать от человека, если он готов отдать свою жизнь?
* * *
Валя решила попросить внеочередной выходной день, а отработать в воскресенье. Не потому, что сегодня уезжает Гурам, а просто накопилось много домашних дел. Если бы она хотела из-за него, то незачем и выходной брать. Поезд отходит в шесть, а она кончает в пять. В крайнем случае, можно было отпроситься на час раньше.
Получив разрешение, Валя вернулась домой, помыла полы, кое-что постирала, прибрала в комнате. Чем заняться дальше, она не знала. Странно, казалось, так много дел, а вот забыла. Память какая-то стала…
Ну что ж, сегодня в столовую она не пойдет, а сварит себе обед на два дня. Если заглянет подруга, хватит и ее накормить. Пожалуй, на первое придется сварить суп с фасолью. Гурам прав, это очень вкусно.
В магазин она шла медленно, оглядываясь, но как только завернула за угол, начала торопиться. На счастье, в это время покупателей мало, и она не задержалась. По дороге домой вспомнила, что давно уже у нее лежит подворотничок Гурама. Машинально ускорила шаг. Ей теперь безразлично, будет ли у Гурама еще один чистый подворотничок, и, конечно, он не придет за этой тряпочкой, но постирать ее все-таки надо. Если явится, пусть не считает ее мелочной.
Подворотничок оказался чистым и лежал в ящике комода. Но раз уж она его достала, решила немного освежить и подкрахмалить.
Потом готовила обед, и тут выяснилось, что забыла купить лавровый лист, который очень нужен. Ей было страшно досадно. То и дело поглядывая в окно, она не могла решить: идти за ним или нет? Будь дома хозяйка, можно было бы сбегать. Нет, обойдется без лаврового листа. В магазине, конечно, сейчас много людей, а она взяла выходной не для того, чтобы торчать там.
Когда сварился обед, было уже четыре часа. Обычно Валя обедала в два. Но сейчас есть еще не хотелось. Села отдохнуть у окошка. То ли она сильно устала, то ли просто задумалась, но когда взглянула на ходики, был уже шестой час. Ей пришла мысль пойти прогуляться. В самом деле, почему она должна сидеть дома в выходной день.
Надев свое любимое платье, вышла, не зная, куда направиться. В центре можно встретить знакомых, начнут расспрашивать, почему в рабочий день гуляет, а объяснять не хотелось. Машинально пошла в сторону железнодорожного полотна, взобралась на высокую насыпь, и здесь ее внимание привлек вокзал и перрон, заполненный людьми.
Она смотрела на толпу, но неожиданно подошел поезд и все загородил. На каждом вагоне табличка «Москва – Батуми». За два часа до Батуми станция Ланчхути. От станции до дома десять минут ходу. Если много вещей, можно взять такси…
Какой длинный состав – четырнадцать вагонов! Первый багажный, потом почтовый. Ресторан почти в центре, а по бокам спальные вагоны прямого сообщения. Зачем, интересно, такие большие буквы, через весь вагон. Солдаты в таких вагонах не ездят…
Сквозь окна она видела, как в купе и в проходах суетятся пассажиры, и все это были незнакомые, чужие люди. На запыленной стенке вагона надпись: «Мягкий – 32 места»… А в жестком – шестьдесят. Значит во всем поезде – шестьсот тридцать два… Сколько пассажиров! И каждого, наверно, кто-нибудь провожал, и всем уезжать очень грустно.
Нет, не всем грустно. Есть такие, которых ждут. Эти с радостью едут… Гурама тоже ждут – отец и виноградники…
Интересно, в каком он вагоне? Когда приедет домой, вторую кровать, приготовленную для нее, выставят…
До отхода поезда оставалось минут пять. Глаза забегали по вагонам. В тамбурах стало тесно, и теперь ничего не увидишь. И почему они все толпятся в проходах?
Мелькнула и скрылась за чьими-то спинами фигура солдата…
Со стоном тронулся поезд. Валя пошла, не отрывая глаз от вагонов, всматриваясь в каждое окно. А они уходили быстро, потом побежали, и вот уже в мелькающих стеклах все слилось. Отчетливо видна фигурка кондуктора с флажком на последней площадке.
Валя остановилась у маленькой березки, обхватив рукой ствол.
Поезд набирал скорость, извивался на стрелках. Потом вытянулся в прямую линию, несколько минут удалялся, и вдруг паровоз нырнул куда-то вправо, исчез и втянул за собой весь состав.
Стройная, худенькая, с выбившейся прядью волос, стояла Валя, держась за березку, и смотрела на длинные нити опустевших рельсов. Что она здесь делает и почему стоит? Из-за того же поворота, куда нырнул поезд, показался паровоз, а за ним красные вагоны. Товарный состав быстро приближался.
Ни о чем не думая, она сорвала с березки веточку, за которой потянулась полоска коры от молодого, неокрепшего ствола, и пошла обратно. На краю насыпи обернулась. Товарный поезд подходил к станции.
На стволе березки остался белый след, как оголенная рана. Заживет она или погибнет березка? Но Валя не смотрела на березку и не видела раны. Она спустилась с насыпи.
На улице было оживленно. Взад-вперед шли люди, проносились автомобили, автобусы, трамваи.
Валя смотрела по сторонам и видела незнакомый, чужой город. Ей вдруг стало жаль маму. После смерти отца она осталась одинокой.
Откуда-то доносилась музыка, кто-то расхохотался у нее за спиной, громко кричала мороженщица, выхваляя свой товар… Она живет в этом большом и шумном городе, ей здесь весело, а мама совсем одна. Если в самые ближайшие дни к ней не переедет брат, как он собирался, Валя сама отправится к маме. Нельзя допускать, чтобы человек был одинок. Можно все перенести, кроме одиночества.
Незаметно Валя подошла к дому. Вот тут, на крылечке, они всегда прощались. Часто, сидя здесь, она ждала его. Старые, покосившиеся ступеньки, жиденькие перильца. Он все хотел поправить, да так и не выбрался. Ваня Махалов оказался прав. «Ты, – говорил он, – от Гурама не дождешься, поломать – он мастер». Гурам горячился, но тоже отшучивался, а вот так и не сделал…
Идти домой Вале не хотелось. Сидеть сейчас одной в комнате невыносимо. Хорошо бы Ваня с ребятами зашел. Но разве теперь они придут! Без Гурама никто из них никогда не приходил. А как их повидать, не идти же ей в казарму. Она бы, конечно, пошла, но стыдно.
Медленно и тяжело поднялась по ступенькам. Хозяйка еще не вернулась, в комнате было темно. Не зажигая света, Валя села на кровать. На аккуратную, беленькую, девичью кровать. Как же теперь жить?
* * *
Есть среди минеров мастера, обладающие не только знаниями, но и каким-то особым чутьем. В их числе и начальник штаба инженерных войск округа полковник Сныков. На его груди несколько рядов орденских ленточек и два ромба военных академий.
Все тайны мины, плоды самой изощренной фантазии вражеских «королей» минного дела, он познал не только в академиях, но главным образом в жизни. Он уже не молод, в движениях его пальцев, возможно, нет былой микронной точности, но обмануть его на минном поле невозможно.
Полковник Сныков срочно вылетел в Курск. По пути с аэродрома Диасамидзе подробно рассказал о создавшемся положении. Ему не терпелось узнать мнение Сныкова. А минер торопиться не может.
– Есть восточная пословица, – улыбнулся Сныков в ответ на вопрос Диасамидзе, с которым давно был знаком. – «Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать». – И уже серьезно добавил: – Я должен посмотреть сам.
У ямы собрались три полковника: Диасамидзе, Сныков и начальник политотдела Тарабрин. Наступил решающий момент. Первым заговорил Сныков.
– Яму готовили очень опытные люди, – сказал он. – Разбирать пирамиду, бесспорно заминированную, даже немедленно после закладки ее очень рискованно. Но прошло пятнадцать лет, и каждый год, каждый день и час работали против нас. Против нас были дожди, грунтовые воды, физические свойства металлов и многое другое…
– Так какой же вывод? – не вытерпел Диасамидзе.
– Вывод ваша комиссия сделала правильный, – твердо сказал Сныков. – По всем законам, по логике событий надо тщательно подготовить и осуществить взрыв на месте… Но меня поражает другое, – помолчав, продолжал Сныков. – Поражает, как проведены разведка и вскрытие грунта. Я думаю, что даже академическая разработка опытных военных инженеров не предложила бы лучшего решения. Мне кажется, что схема работ может служить образцом для офицерской учебы. И что еще более важно – точность и чистота, с какой выполнена схема и произведено вскрытие. Это очень большой и важный этап. И он уже пройден. Вывод о людях, я думаю, ясен, – закончил он.
Наступило долгое молчание. Каждый углубился в свои мысли.
Диасамидзе был горд оценкой, которую получили офицеры. В нем нарастала уверенность в их силе, в том, что они выполнят и следующий, наиболее важный этап.
О многом задумался полковник Тарабрин. Если бы еще день назад его спросили, кто лучшие люди части, наиболее дисциплинированные и знающие, на которых можно положиться, он не задумываясь назвал бы капитана Горелика, старшего лейтенанта Поротикова, лейтенанта Короткова, старшину Тюрина и еще многих воинов. Если бы предстояли какие-то всесоюзные испытания, он со спокойной душой послал бы этих же людей. Почему же он сейчас так задумался?
Всему личному составу рота Горелика ставилась в пример. На занятиях, конференциях и собраниях звучали призывы партийных работников равняться на эту роту.
И вот пришло испытание. Может ли он сейчас с такой же спокойной душой и совестью повторить свои слова о том, что они выполнят любое задание? И полковник вдруг чувствует, что не может.
Так что же, это была только шумиха или пустая агитация?
Полковник начинает придирчиво перебирать в памяти биографии и дела людей. При тайном голосовании на выборах в партийное бюро Горелик получил самое большое число голосов. А почему за него все голосовали? Потому, что он любит людей, дорожит ими, учит их; потому, что он скромен, исполнителен; потому, что в наиболее опасную минуту он удалил подчиненных и один разминировал бомбу; потому, что так он поступает всегда.
А вот вспомнился большой портрет младшего сержанта Ивана Махалова и очерк о нем в городской молодежной газете. Это его, начальника политотдела, спросила редакция, кто является лучшим воином части. И, перебирая в памяти два года службы Махалова, он видел лишь примеры героизма на минных полях, мастерского владения техникой, горячего патриотизма.
А почему рисковал своей жизнью незаметный на первый взгляд Камил Хакимов? В тот памятный день в одном из районов Белгородской области заложили в канаву несколько десятков снарядов, извлеченных с колхозных полей, и подожгли огнепроводный шнур. И вдруг из лесу, где, казалось, и легковой машине не протиснуться, выскочил грузовик и направился к канаве. Хакимов бросился к снарядам и вырвал горящий шнур за несколько секунд до взрыва. Чем придирчивее полковник разбирал биографии людей, тем тверже становилась вера в них. Нет, не пустые слова говорил он раньше.
Так почему же он сейчас в нерешительности? Это ведь те же самые люди. Что же он, боится проверки, когда до нее дошла очередь?
С той или иной оценкой можно пройти любую проверку. Но здесь цена проверки – жизнь людей. Есть же предел и человеческим возможностям. Выполнима ли вообще поставленная задача? Люди, которым он глубоко верит, берутся за нее.
– Что будем решать? – нарушил молчание Диасамидзе.
– Не лучше ли принять решение после разговора с ними, – предложил Тарабрин.
– Прежде чем составить окончательное мнение, мне надо задать им несколько вопросов, – добавил Сныков.
Разговор состоялся в том же кабинете директора гипсового завода, где теперь установили круглосуточное дежурство старшего по оцеплению.
– Понимаете, лейтенант Иващенко, этого очень мало, – повторил свои слова Диасамидзе, когда офицеры вошли.
Полковник снова заговорил, но тон его теперь был какой-то не официальный, а товарищеский, даже дружеский.
– Если вы готовы во имя Родины жертвовать собой, это хорошо. Но готовы ли вы жертвовать другими? Может быть, десятками людей. Ведь если придется делать взрыв на месте, не погибнет ни один человек. Можно вывезти оборудование предприятий, и ущерб будет не очень большой… Если же вы начнете работать и произойдет взрыв… Сами понимаете, что это значит.
– Так мы же не на смерть идем, товарищ полковник, – сказал капитан. – Ну к чему мне сейчас умирать? – улыбнулся он. – Мы с женой ждем ребенка, к празднику получаем квартиру, еду на курсы, о которых давно мечтал. Вот и Поротиков получает комнату в новом доме… Нет, – заключил он решительно, – мы выполним задание.
– Вот это-то меня и интересует, – вмешался Сныков. – На чем основана ваша уверенность? Как вы собираетесь действовать, понимаете ли, что пирамида внутри минирована?
– Разрешите докладывать? – спросил капитан.
– Прошу вас.
– Мы понимаем, что яма может быть минирована, – начал он, – но люди у нас опытные. Работать будем спокойно, не под обстрелом же, как на войне. Значит, сможем во всем спокойно разобраться. Просчета здесь не допустим. Главная опасность, по-нашему, – разрушения, причиненные снарядам. Но сейчас они не взрываются. Значит, и не взорвутся, если не растревожить их.
– Очень важная мысль! – не выдержал Сныков. – Это самое главное, капитан. Если, извлекая снаряды, вам удастся сохранить их в том же положении покоя, в каком они находятся, задача будет выполнена. Ну а если в глубине полуразрушенного взрывателя обнаружится сыпь гремучей ртути? – спросил Сныков, помолчав.
– Мы думали об этом, товарищ полковник, – ответил капитан. – Решили так: снаружи на взрыватель наложим пластинку из глянцевого картона и забинтуем так, чтобы она не могла двигаться. Тогда внутрь не попадет ни одна пылинка. Такой снаряд придется отвозить, держа на руках…
– А вообще как думаете перевозить?
– В прицепе с песком. Мы отказались от первой мысли буксировать прицеп танком. Правда, в танке, на случай взрыва в пути, не пострадают люди. Но более вероятен взрыв от сильного сотрясения. Думаем, что бронетранспортер на резиновом ходу надежнее.
Полтора часа продолжалась беседа. Были обсуждены мельчайшие детали, предусмотрены десятки возможных неожиданностей.
Пока это была лишь беседа, еще никто не сказал, что офицерам позволят взяться за это дело, но такая мысль уже не казалась абсурдной, как в первый момент.
Через час в кабинете председателя облисполкома было принято решение: снаряды вывозить.
С этого момента все резко изменилось. Состояние раздумий, сомнений, нерешительности окончилось. Все пришло в движение. Как в бою, напряженно работал специально созданный штаб. Оказалось, надо решить уйму проблем, ответить на десятки вопросов, предусмотреть все возможные случайности, чтобы в ходе работ не было никаких задержек.
Руководство всей организационной работой взял на себя полковник Диасамидзе. Техническое руководство операцией легло на полковника Сныкова и его помощника подполковника Склифуса. Были разработаны конструкции многих приспособлений, инструмента, выбрана дорога для транспортировки снарядов и место их подрыва, вычерчены схемы различных промежуточных операций, определены средства и методы связи.
Готовились железнодорожники, работники предприятий и учреждений, находившихся в опасной зоне.
Политическую работу возглавили партийные и советские организации города: ее предстояло вести главным образом среди населения.
В середине дня капитан Горелик приказал собрать роту в ленинской комнате. Он стоял на плацу и смотрел, как потянулись туда солдаты.
Что скажут они сейчас? Как поведут себя?
На глаза вдруг попался рядовой Урушадзе. Капитан подозвал солдата.
– Вы разве не успели уехать? – спросил он и, не дожидаясь ответа, мягко добавил: – Вы уже отслужили, Урушадзе, можете заканчивать свои дела и ехать.
Слова командира переполнили чашу терпения Гурама Урушадзе.
– За что, товарищ капитан? – выпалил он, побагровев.
«За что?» – этот вопрос мучил Гурама весь день. Еще вчера он перестал понимать, что происходит. Началось с Вали. Чем больше он думал о ссоре с ней, тем более нелепым казался ему их разрыв. Что с ней случилось? Ее упрямство просто непонятно. А он вскипел и, как мальчишка, ушел. Что же это, шутки? Надо пойти к ней и серьезно поговорить.
Пойти к ней? Нет, этого он не сделает ни за что. Почему должен идти он? Ссору затеяла она. Отказалась ехать она. Что же он, должен бежать за ней? Нет, первого шага он не сделает. Если она поняла, что натворила глупостей, пусть найдет и способ исправить их. А если не поняла, значит, нет в ней души и жалеть о ней нечего.
Первую половину вчерашнего дня Гурам только об этом и думал. Но последующие события вытеснили мысли о Вале.
Группу солдат вызвали на разведку опасного и сложного объекта. Его не позвали. Это впервые за годы службы. Он всегда считался опытным разведчиком минных полей, и первым неизменно посылали его. Если направлялись два или три солдата, Гурама назначали старшим. Он ни разу не подвел командира.
Что же случилось теперь? Почему от него отказались? Почему вдруг перед самым отъездом он стал никому не нужен?
Солдатский день заполнен до отказа. Кто из солдат не мечтал в трудную минуту получить хоть один свободный часок! А если целый день? И отоспался бы вволю, и на речку б сходил, и в кино… Но это только мечты, которые никогда не сбываются. В зной и в чудесные летние вечера он делает свое солдатское дело – несет службу.
И вот у Гурама совершенно свободный день. Но он не знает, куда себя девать. О нем все забыли. Он никому не нужен. Оговорили его, что ли? Он вдруг начинает понимать, что и отношение товарищей к нему резко изменилось. Все смотрят косо, почти не разговаривают…
Ну хорошо, этой девчонке любая блажь в голову может прийти, а что же с командиром, а? Он три года служил. Его называли лучшим пулеметчиком и отличным минером. А теперь ему выразили недоверие.
Гурам хотел обратиться к лейтенанту или старшине, но их целый день нет. На несколько минут появился командир взвода. «Некогда, некогда, Урушадзе», – бросил он на ходу и убежал.
Что же, так и уезжать домой? Поставить в штабе печать, тихонько собрать пожитки и так уйти из казармы, с этого плаца, где пережито столько горестных и радостных минут?..
На вечерней поверке, когда назвали его фамилию, он ответил особенно четко. Потом дежурный по штабу послал его со срочным пакетом к генералу на квартиру. Там долго сидел, пока генерал рылся в своих бумагах и что-то писал. В казарму попал после отбоя, ребята уже спали.
Даже это маленькое задание немного подняло настроение. С важными документами к генералу первого попавшегося не посылают. Ночью его снова одолевали мысли о Вале. А утром все, наскоро позавтракав, разошлись.
Есть ли более горькое чувство, чем сознание, что ты не нужен! Это чувство накалялось в нем, и к моменту сбора роты его горячая южная кровь билась в висках. О снарядах он был уже наслышан и понимал, что сбор роты в такое необычное время связан с особым заданием.
Таково было состояние Гурама, когда его остановил командир.
– За что, товарищ капитан? – повторил Гурам. – За что не доверяете?
– Отставить, Урушадзе, – спокойно и даже ласково сказал капитан. – Вы один из лучших солдат, но вы отслужили свой срок, а люди пойдут на задание, связанное с большим риском.
– Пока я не сдам в военкомат проходное свидетельство, до тех пор я – солдат, – твердо сказал Гурам. – Так вы меня учили.
Капитан улыбнулся. Конечно, в тоне Урушадзе было что-то такое, чего не должно быть в разговоре с командиром, какой-то вызов. Но было в словах солдата столько горькой обиды, такое неподдельное горе, что офицер не мог сделать ему замечания.
– Хорошо, рядовой Урушадзе, идите в строй.
