Текст книги "Тучи на рассвете (роман, повести)"
Автор книги: Аркадий Сахнин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 41 страниц)
Хорошо, что под рукой этот Чо Ден Ок. Симпатяга парень. И Гарди, наливая одну рюмку за другой, радостно хлопал по плечу своего нового друга.
Прибытие теплохода «Глориус Джейн», что означает «Славная Джейн», на борту которого находились американские паровозы, ожидали в порту Инчхон к пяти вечера.
Готовилась торжественная встреча. Порт был украшен государственными флагами США и Кореи. На портовой площади соорудили трибуну. Усиленные наряды полиции патрулировали улицы.
Сеул и его порт Инчхон соединяет отличная асфальтированная дорога длиною в восемнадцать километров. И днем и ночью сплошным потоком идут по ней тяжелые грузовики в обоих направлениях. В этот день движение здесь усилилось. Задолго до прихода «Глориус Джейн» из столицы в порт направились десятки автобусов. Это везли на митинг фашиствующих молодчиков из организации под громким названием «Национальное движение корейской молодежи», из «Организации молодых людей», представителей «демократической» и других лисынмановских партий.
Когда командующий американскими войсками в Южной Корее генерал-лейтенант Ходж узнал о готовящемся митинге и всей этой кутерьме, он пришел в ярость. Маленький, сморщенный и злой Ходж, самый дальновидный из многочисленной свиты американских генералов в Сеуле, в ярости был страшен. В такие минуты для него переставали существовать выдержка и такт, он мог нанести любое незаслуженное оскорбление подчиненным, как угодно унизить их.
Вся история с паровозами ему не нравилась. Не нравилась еще и потому, что сам он в какой-то мере дал повод для шумихи, которую считал неуместной.
Американцы широко оповещали население, будто Ходж не занимается ни политикой, ни торговлей, ни вообще какими бы то ни было гражданскими вопросами. Главная задача, возложенная на него правительством США и главнокомандующим экспедиционными войсками на Дальнем Востоке Макартуром, сводилась только к военным делам. Создание и оснащение оружием южнокорейской армии, строительство военных баз, стратегических дорог, аэродромов, портов – вот сфера его деятельности. Превратить Южную Корею в мощный бастион обороны США на Дальнем Востоке, бастион, который мог бы обороняться наступательными действиями, – вот главная задача, поставленная перед ним.
Однако генералу Ходжу была подчинена и военная администрация США, призванная руководить политической и экономической деятельностью страны. И будь на посту начальника военной администрации человек дела, Ходж не так часто вмешивался бы в его область. Но на генерала Арнольда положиться он не мог. Тот всегда что-нибудь напутает, да и видит недалеко.
Когда появилась статья доктора Кан Ку, Ходж позвонил генералу Арнольду и похвалил его: именно так надо готовить общественное мнение.
В тот день у Ходжа было отличное настроение, и он даже пошутил: «Как женщина со вкусом умеет подобрать одежду, чтобы скрыть недостатки своей фигуры и подчеркнуть ее достоинства, – сказал он, – так и мы должны действовать в политике».
Генерал Арнольд очень громко смеялся в телефон, чтобы командующий слышал, как ему смешно. Однако следующие шаги Арнольда вызвали недовольство Ходжа. Нельзя перебарщивать. Опубликовали одну статью, и хватит.
Дальше было еще хуже. В крайнюю степень раздражения его привели слова из «Кенхян синмун»: «Паровозы, построенные по последнему слову американской техники». И в раздражении он позвонил Арнольду.
– Генерал будет через несколько минут, – отрапортовал капитан Гарди Стоун и услышал в трубке совершенно спокойный голос Ходжа:
– Когда придет, спросите, не кажется ли ему, что он болван? И вне зависимости от его выводов по этому поводу пусть немедленно прекратит в печати идиотскую комедию с паровозами.
Гарди опешил. Он еще держал трубку, когда вошел Арнольд. Передать слова командующего у него не хватило духу. Он сказал, что тот очень недоволен и просит не печатать больше статей о паровозах.
Но раз заведенная машина работала на полную мощность. Исходя из самых лучших побуждений, стремясь доказать свою преданность военной администрации США, каждая газета изощрялась, чтобы не только не отстать от других, но и превзойти их в восхвалении американских благодеяний. «Кенхян синмун», гордая тем, что кампанию начала она, не желала уступать первенства. И действительно, ей первой удалось раздобыть и опубликовать снимок паровоза «Консоли». Правда, это была перепечатка из какой-то старой японской газеты, но никого в редакции это не интересовало.
Генерал Арнольд, ранее поощренный Хеджем, благосклонно относился к выступлениям газет, давая понять редакторам, что именно так и надо вести кампанию. Поэтому выразить им теперь недовольство не мог, как и в голову не пришло бы ему ослушаться Ходжа. Пригласив начальника департамента культуры, Арнольд в мягких тонах дал ему понять, что хорошо бы больше о паровозах ничего не печатать. Тот принял это как благородный жест, как скромность американской военной администрации. И еще в более мягкой форме передал полученное указание редакциям. Естественно, те не торопились его выполнять. Что-что, а фотографии паровозов надо дать.
Едва стихла газетная шумиха, как Ходжу доложили о готовящемся митинге в Инчхоне. Он приказал отменить какие бы то ни было митинги и встречи. Но было поздно. Массы людей уже находились на пути в Инчхон, на подходах к порту была и «Глориус Джейн».
Генерал Арнольд, на которого бесцеремонно орал Ходж, сказал, что нашел выход из создавшегося положения: задержать судно в море – и, сообщив людям о непредвиденной задержке, митинг отменить.
Ходж с любопытством посмотрел на Арнольда.
– Слушайте, генерал, – заинтересованно спросил он, – мне очень любопытно знать: вы в самом деле такой или только прикидываетесь, чтобы поскорее уехать из этой дыры?
Насупившись, ничего не понимая, молча стоял Арнольд. И с той же заинтересованностью командующий продолжал:
– Неужели вы не понимаете, что это на руку коммунистам? Вы собрали толпу, а сказать вам нечего. Но этому скоту только дай собраться. Им в такой момент подавай что угодно. Вот и вылезут коммунисты на трибуну, которую поставили вы.
– Мы послали туда достойных людей, а не коммунистов, господин генерал, – осмелел наконец Арнольд.
Ходж с сожалением взглянул на него. Ходжу все это надоело. Ну как объяснить такому, что явятся на митинг не только приглашенные?! Сколько раз приказывал он не собирать толпу! Толпа и всякие сборища – это стихия бунтовщиков. Немало трудов стоит отменять и запрещать митинги и собрания. И вот, пожалуйста: сам начальник военной администрации затеял митинг.
Ходж давно заметил, что генерал Арнольд – фигура не подходящая для такого поста, какой занимает. История с паровозами, особенно этот митинг, окончательно решили судьбу Арнольда. И хотя Ходж был в ярости, он потерял интерес к этому человеку. Он только приказал:
– Послать в Инчхон всех сеульских мотоциклистов-полицейских. На их место поставить эмпи. Митинг закончить в полчаса.
В подпольеДемократические силы Южной Кореи ушли в подполье. Типография компартии была теперь оборудована в скалах, в пещере, куда только хваденмины знали тропку. Но у добровольных наборщиков хватало сил, отработав днем в городе, прийти сюда на ночь, да еще принести с собой очередную порцию типографских знаков.
Сегодня, как и каждый день, здесь кипит работа.
Пан Чак выбирает себе уголок, где бы можно было присесть и никому не мешать. Это не так легко. Пещера небольшая, а в ней находятся и наборные кассы, и печатная машина – повернуться негде. Юноша с фотоаппаратом через плечо показывает редактору снимки, которые ему вчера удалось сделать: пьяный американский солдат гонится за женщиной, она убегает, оборачиваясь, и не видит, как наперерез ей бежит другой солдат. На втором снимке два офицера, взгромоздившись в коляску рикши, размахивают руками, погоняя возницу. Следующий снимок сделан у четырехэтажного здания магазина «Пиэкс». На двери видна четкая надпись: «Вход только для американцев». Несколько человек обступили редактора и рассматривают снимки. Одни предлагают напечатать их под общим заголовком «Американцы в Корее», другие считают фотографии такими выразительными, что они не требуют подтекстовки.
Редактор хвалит юношу, принесшего снимки.
– Только ты не рискуй без нужды, – предупреждает он. – Если бы полиция заметила – не сносить тебе головы.
Пан Чак хочет взглянуть на снимки. Он смотрит через плечи людей, но ему ничего не видно. А тут еще кто-то отстранил его и протиснулся вперед:
– Товарищ редактор, отчет о собрании в Капитолии готов.
– Давай, давай, – протягивает руку редактор. – А вы что стоите? – обращается он к собравшимся, будто только что заметил их. – У каждого столько дел, а они картинки рассматривают!
Все быстро расходятся. Пан Чак снова идет в свой уголок. Душа у него томится. У всех много дел, все чем-то заняты. Люди, рискуя жизнью, достают ценную информацию. Фоторепортеры делают запретные снимки, наборщики добывают шрифт. И только у него работа, которую мог бы выполнять старик. Когда приходит очередь Пан Чака крутить колесо печатной машины, он это делает с такой яростью, будто хочет дать выход скопившимся в нем силам. Он недавно приехал с завода, где проверял, как люди несут охрану. Он только и делает, что проверяет или смотрит на работу других. А сам…
Мысли Пан Чака прерывает чей-то голос:
– Товарищ редактор, заметка о Ли Сын Мане готова.
– Я давно ее жду, – отвечает тот, – давай скорей! Только, знаешь, читай вслух. А то я весь день затрачу на то, чтобы разбирать твой почерк. Заодно вот и Пан Чак послушает, пока он свободен.
Пан Чак грустно усмехается. Да, одному ему делать нечего. Он внимательно слушает статью.
– «Вчера генерал Ходж сообщил, что к нам прибыл «отец» корейского народа Ли Сын Ман. В дополнение к этому мы получили сведения, что из США в Сеул выехала и «мать» корейского народа, дочь американского банкира – жена Ли Сын Мана.
Кто же такой Ли Сын Ман?
В Америке его называют корейцем, но мы считаем, что он американец. И для того и для другого мнения есть свои основания. По национальности он кореец, но американский подданный. Родился в Корее, но сорок лет прожил в США. Там он женился на американке, но завел себе любовницу-кореянку, с которой и прибыл вчера в Сеул. Когда-то ее звали Им Ен Син. В Америке ее переименовали в Луизу. Теперь ее опять зовут по-старому, но все равно она Луиза.
В Соединенных Штатах из Ли Сын Мана готовили предателя. Он оказался способным учеником. Его учили безропотно выполнять приказания, и он называл наш народ стадом.
Он клеветал на нас много лет, но у него были и другие занятия. Он спекулировал валютой, и дела у него шли хорошо, потому что это ловкий старик.
После нескольких удачных сделок он купил поместье в Гонолулу, где цветут пальмы и бананы. Потом он расширил свое дело: брал взятки и давал взятки, продавал и предавал, покупал и подкупал. Он торговал национальным достоинством и национальным достоянием, как акциями на бирже.
И вот теперь его привезли к нам, и он сказал, что готов руководить корейским народом. На эти слова у нас есть только один ответ: «Мы обойдемся без такого «отца».
– Молодец! – улыбаясь говорит редактор. – Только давай без этой Луизы. Больше останется места для сообщения о партизанских действиях. И еще: последняя фраза просто не твоя, вялая очень… «Обойдемся без «отца»… А что, если просто: Ли Сын Мана вон из Кореи!
– Очень хорошо, – соглашается автор статьи.
– Ну тогда исправляй – и быстрее в набор. Газета должна выйти вовремя.
И снова Пан Чаку не по себе. Все торопятся, и только он сидит без дела. Наконец пришла его очередь крутить колесо печатной машины.
Он крутит колесо и смотрит, как вылетают из-под барабана газетные листы.
«Умная машина! – думает он. Вертятся упругие валики, сначала касаясь краски, а потом обкатывая шрифт. – А здорово редактор сказал: «Вон из Кореи!..» И американцев бы также вон из Кореи!»
Пан Чака сменяют у колеса, и он идет к своему мотоциклу. На песке четкий след от колес. И вдруг в голове мелькнула мысль, которая заставила остановиться. Он точно окаменел, уставившись на песчаный след. Сбросив наконец оцепенение, сел на мотоцикл и помчался на Хон Мач. Там купил банку белой эмалевой краски и флакон быстро схватывающего клея и вернулся в типографию. Здесь уже все затихло, люди отдыхали.
Пан Чак вошел в пещеру, взял возле машины запасной валик и снова вышел наружу. Он снял с мотоцикла заднее колесо, счистил ножом все выпуклости на покрышке и стал вырезать на ней буквы. Потом поставил колесо на место и еще долго возился с листом жести.
И вот наконец готова прямоугольная коробка с вырезом на дне для валика, который хорошо укреплен в ней на оси и легко вращается. Закрепив коробку с валиком на месте багажника, Пан Чак за седло приподнял мотоцикл и покрутил заднее колесо.
Валик плотно прикасался к колесу и быстро вращался вокруг собственной оси. Пан Чак налил в коробку краску, предварительно заткнув войлоком зазоры между валиком и жестью, положил на землю потемневшую от времени доску и провел по ней мотоциклом. На доске осталась четкая надпись: «Американцы, вон из Кореи!»
Дальше все делалось как в лихорадке. Он выбрал из коробки краску, промыл валик керосином, насухо вытер его и поставил мотоцикл на место.
Ночевал Пан Чак у знакомого наборщика на окраине города. На рассвете вывел мотоцикл со двора, завел и поехал.
Достигнув центральной магистрали, остановился у тротуара и огляделся. Нигде ни души.
Пан Чак открывает банку с краской, смешанной с клеем, и выливает ее содержимое в коробку на багажнике.
Светает…
Медленно трогается с места мотоцикл, и Пан Чак, касаясь ногами асфальта, оборачивается назад. На асфальте одна за другой отпечатываются надписи: «Американцы, вон из Кореи!»
И вот уже мотоцикл несется с бешеной скоростью, оставляя за собой длинный белый след: «Американцы, вон из Кореи!»
Где-то позади мечутся полицейские, резко свистит патруль.
На шесть километров тянется магистраль. Надо успеть проскочить ее, а там горы. Там его не найдут. Но где-то уже звонят телефоны, с шумом вылетают из гаражей полицейские автомашины и мотоциклы.
Вот последние строения. Надо взлететь на эту гору и сбросить мотоцикл вниз. Пан Чак оборачивается: не оборвался ли след? Уже совсем светло, и надписи остаются за ним четкие, как на афишах. Через несколько секунд он будет вне опасности.
И вдруг шальная мысль: повернуть направо, промчаться еще по этой короткой улице, там тоже можно укрыться. Зато еще сотня надписей останется на асфальте.
Назад, Пан Чак! Нельзя! Что ты делаешь? Уже подняты все полицейские ищейки, уже преследует тебя погоня. Назад! Но руки не слушаются голоса разума.
Словно не отдавая себе отчета, он проносится по улицам Сеула. Уже погоня вот-вот настигнет его. Уже со всех сторон мчатся к нему американцы на «виллисах», «харлеях», «доджах».
И вдруг словно взрыв бомбы раздается сзади. Автоматная очередь угодила в камеру.
После падения Пан Чак лишь на минуту теряет сознание. На руках уже стальные кольца, а вокруг десятки тупоносых башмаков, покрытых белыми гамашами.
– Быстрей, быстрей! – кричит офицер. – Нельзя собирать толпу!
Едва его втолкнули в «виллис», как стальные кольца оказались и на ногах. Впереди и сзади мотоциклы и машины – целый моторизованный батальон.
Но что творится в городе! Неужели это он успел так исколесить все дороги? Улицы и переулки в надписях: «Американцы, вон из Кореи!» На площадях полиция. Она не пускает людей на «зараженные» участки. Но повсюду словно врезана в асфальт его печать. Люди просачиваются из ворот и переулков. Они забрались на крыши, высыпали на балконы, они смотрят из окон и с чердаков. И из края в край несется через весь Сеул:
– Вон из Кореи!
Вся полицейская колонна неистово гудит, воют сирены, но машины движутся медленно: проехать трудно.
Пан Чак видит на крыше огромное полотнище:
«Американцы, вон из Кореи!»
Успели ведь написать и вывесить!
Чувство великого счастья заполняет его душу: ему машут руками, его приветствуют!
Родные люди! Исстрадавшиеся, измученные… Но вот полоснул по передним машинам пулемет с какого-то чердака, полетели булыжники, брошенные невидимыми руками. Пан Чак вскакивает в «виллисе»:
– Защищайте родину!
Удар по голове валит Пан Чака с ног. Промелькнуло лицо Мен Хи… В ужасе раскрытые глаза, тянущиеся к нему руки.
Больше он ничего не видит и не слышит…
Уже брошен в тюрьму на каменный пол Пан Чак, а город бурлит:
– Американцы, вон из Кореи!
* * *
Утро было хмурым. Густые тучи плыли над Сеулом. Народ тревожно смотрел в небо, на черную стену, закрывшую горизонт. Надвигался тропический ливень.
Грозы ждали еще с вечера. Население уходило с берегов Хангана, уходило в горы, таща за собой свой скарб. Даже в домах, стоявших на возвышенности, люди наглухо забивали досками окна, замазывали цементом щели, укрепляли заборы.
К полудню в городе стало темно, и с неба упали первые крупные капли. А вслед за ними ринулись на землю стремительные потоки.
Ливень все усиливался, все чаще раздавались удары грома. Потом его раскаты слились в сплошной нескончаемый грохот; молнии, прорезая черное небо, освещали чудовищные глыбы туч.
Понеслись на Сеул горные потоки. Вода устремлялась к реке, смывала все, что люди не успели укрепить.
Ханган вышел из берегов, залил тысячи хижин на окраинах Сеула, поглотил огороды, поднялся до второго этажа каменных зданий. Густая, глинисто-желтая вода шла к морю, неся на себе горестные трофеи: вырванные с корнем деревья, смятые крыши домов, поломанные сундуки, столы, арбы.
Три дня бушевал ливень.
А теперь небо чистое, светлое, радостное. Ярко и щедро светит солнце.
Тоненький луч пробился сквозь узкую щель решеток Содаймуна и заиграл на черной каменной стене.
Пан Чак не видит луча. Он не может поднять голову. Он сидит, широко расставив согнутые в коленях ноги. Один конец канги опирается о пол, другой давит на плечи.
То ли забыли о нем, то ли ливень, помешал, но четвертый день его не трогают. Он теперь хорошо знает, как обращаться с тяжелой доской. Самое главное – не поворачивать голову, не вертеть шеей. Хотя какое это имеет значение? Теперь уже не выбраться отсюда! Что о нем скажут Ван Гун и Ким Хва Си? Разве они поступили бы так безрассудно? Сколько раз предупреждали его, сколько учили выдержке!.. А он снова сорвался, не оправдал доверия.
Знакомый звук отпираемой двери. На пороге две пары ног: белые офицерские гамаши, а сзади узкие носки башмаков.
– Готовы ли вы отвечать на мои вопросы? – спрашивает Чо Ден Ок.
Пан Чак поднимает голову:
– Я уже ответил на асфальте сеульских улиц.
Белые гамаши скрываются за дверью. Чо Ден Ок оживляется.
– Вот мы и опять встретились, господин Пан Чак, – говорит он, потирая руки. – Но это не в последний раз. У нас будет еще одна встреча, господин Пан Чак, последняя, в корпусе номер тринадцать.
– Последняя будет возле твоей виселицы, предатель!
Длинная шея Чо Ден Ока краснеет.
– Теперь я с тобой рассчитаюсь! – говорит он. – Ты еще не видел, каким стал Содаймун, я тебе покажу его! Ты теперь не узнаешь корпус номер тринадцать! Я тебе уже сейчас кое-что покажу.
Он вынимает из кармана пустотелый стеклянный шарик величиной с грецкий орех.
– Вот это для тебя, для таких, как ты. Одумайся, пока не поздно.
Чо Ден Ок выходит из камеры. Пан Чак слышит, как щелкает в замке ключ. Потом открылся глазок. В воздухе мелькнул стеклянный шарик, ударился о каменный пол и разбился на мелкие кусочки. Желтое облачко взлетело к потолку, потом, рассеиваясь по камере, начало медленно оседать.
Пан Чак чувствует, как что-то острое щекочет в носу, он вдруг чихает, второй раз, третий… Он старается не шевелить шеей, но это невозможно. Газ проникает в нос, и Пан Чак чихает, сотрясаясь, всем телом. Кожа на шее уже содрана, и рана кровоточит.
Через полчаса два американских солдата и корейский тюремщик снимают кангу.
– Поднимайся!
Пан Чак напрягает все силы и встает. Его выводят из камеры. Едва передвигая ноги, он тащится за солдатом. Вдоль коридора, на поворотах американские часовые.
Его выводят на тюремный двор. Вода здесь достигает верхней площадки высокого каменного крыльца. После ливня двор превратился в озеро. Через всю территорию вдоль корпусов проложены деревянные мостки на резиновых понтонных лодках. Это тоже американская техника.
Пан Чака ведут по мостикам в корпус номер тринадцать. Один часовой – спереди, другой – сзади.
Пан Чаку трудно идти. Он не поспевает за первым часовым, и второй подталкивает его сзади автоматом. Вот знакомый корпус номер тринадцать. За ним ущелье. Сейчас там бурлит поток. Сквозь отверстие, куда после пыток сбрасывают трупы, доносится шум воды.
И вдруг Пан Чак почувствовал, как напряглись мышцы. Мысль бежать отсюда, казалось, пришла позже, чем он прыгнул.
Воды родные! Родина! Выручи!
Как стальная стрела, рассекло воду тело Пан Чака. Даже брызги не поднялись. Вода поглотила его, и только широкие круги, все увеличиваясь, плавно расходились в стороны. Стража схватилась за автоматы. И в ту же минуту пузырьками от пуль покрылась поверхность воды, как от капель крупного дождя.
