Текст книги "Тучи на рассвете (роман, повести)"
Автор книги: Аркадий Сахнин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 41 страниц)
Еще спит земля, одурманенная луной. Еще не различимы, а только угадываются силуэты гор, но уже встает жена хваденмина. Ей невыносимо трудно поднять свое утомленное тело, но надо вставать. Скоро проснется муж, встанут дети. А до этого надо успеть сварить коренья.
Апання выходит из хижины, зацепившейся высоко в горах, под нависшей скалой треугольной формы. Этот выступ служит крышей, а гора – задней стеной. Две другие стены – а всего их три по форме выступа – сплетены из сухих веток. Дверь тоже сделана из веток, и ее не отодвигают, а отставляют в сторону.
Хижина прилепилась на самой круче. Надо аккуратно ставить глиняный черепок, иначе он покатится с горы, и снова не из чего будет есть.
Пока Апання готовит завтрак, вся семья поднимается и усаживается на земле вокруг горшка. Печально смотрит Пак на свой участок – пологий клочок земли, прилегающий к хижине.
Сегодня он начнет пахать.
Но прежде чем пахать землю, ее надо было вырвать, отвоевать у горы, эту землю, покрытую валунами и острыми камнями, перевитую корнями сухого, цепкого кустарника, пересохшую, выжженную и бесплодную.
Пак знал, что такое земля, и знал, как возделывать ее для посева. Он спалил сухой кустарник, а потом вместе со своей женой и детьми выкапывал валуны и скатывал их с горы, а дети руками расчищали землю вокруг тонких корней и перебивали их острыми камнями.
Они работали всей семьей, стоя на коленях, и если одному было трудно выдернуть перебитый корень или сдвинуть с места тяжелый камень, помогал тот, кто находился рядом.
Каждое утро, как только они приступали к работе, Мен Хи тихонько начинала любимую песню «Ариран». Пак не ругал ее за то, что она осмеливалась петь в его присутствии, потому что сам мысленно повторял слова этой песни:
Ариран, Ариран, высоки твои горные кряжи,
И счастье – там, на вершинах скал.
Злые духи, ущелья и пропасти черные
Преграждают пути к дорогой Ариран.
Здесь можно петь, никого не боясь, потому что в горах нет самураев, и те не услышат слова ненавистной им песни, в которую народ вложил свои мечты о свободе и счастье.
Они трудились, не зная усталости, и поднимались в свое жилище, когда становилось темно, потому что в темноте уже ничего не было видно и нельзя было работать.
Они радовались плодам своего труда, и каждый день там, где они проходили, оставался участок чистой, пригодной для обработки земли.
И вот наконец весь участок готов.
– Пусть этот день будет счастливым, – говорит Пак. – Пусть он будет таким же счастливым, как вчерашний.
Вчера он ходил вниз, в чужую деревню. Там он выпросил рисовую солому и свил веревки. Ему сейчас очень нужны веревки. Человек, который дал солому, оказался тоином. Он носит такое странное прозвище – тоин, то есть путь человека, потому что ему известен путь людей. Он может все предсказать. Такой добрый, такой хороший старик. Он не потребовал денег и предсказал, что урожай в этом году будет обильным. Он очень сочувствовал Паку и даже потрепал по плечу маленькую красивую Мен Хи, которая увязалась за отцом.
Вот только не надо было говорить ему, что они поселились на Двуглавой горе. Хоть тоин и добрый человек, но может сообщить полиции и Ли Ду Хану. Тогда – горе.
Пак привязывает три веревки к высушенному заостренному корню дуба, на концах веревок делает большие петли. Теперь все готово. Можно начинать пахоту.
В лямки впрягаются мужчины: отец и сын. Апання направляет мотыгу, но никак не может приноровиться к ним. Если не сильно нажимать на мотыгу, борозда получается мелкая – только легкий след, царапина. А стоит ей немного нажать, как лямки впиваются в плечи мужа и Сен Дина. Поэтому борозда выходит неровной: то глубже, то мельче. Работа идет рывками.
Пак злится, кричит на жену. Кричит громко и долго, и никто не смеет ему возразить. Если в душе мужчины вспыхнул гнев, надо, чтобы он вышел наружу. Пусть сильнее кричит, пусть уйдет гнев.
Но сердце у Пака мягче слов. В конце концов он успокаивается и начинает причитать протяжно и заунывно.
– Э-э-э-й ги! Э-э-э ги! – не то поет, не то выкрикивает он, и под эту тоскливую команду мотыга тащится дальше, пока опять не натыкается на что-то твердое.
Каждую борозду вспахивают шесть-семь раз. Даже буйвол не мог бы поднять сразу такую целину.
* * *
В дни пахоты и у Мен Хи много дела. Мать всегда говорила, что она растет самостоятельной девочкой.
У Мен Хи черные быстрые глаза, такие черные и блестящие, что кажется, будто они изнутри светятся, а над ними густые черные брови. Волосы тоже черные, и хотя у всех детей волосы бывают только черными, у нее какие-то особенные, с синим отливом.
Мен Хи бойкая девочка. Когда она смеется, на щеках появляются ямочки и становятся видны белые ровные зубы. Только странно: девочка худенькая, а лицо круглое.
Обязанностей у Мен Хи немало. Она собирает уцелевшие с прошлого года лесные орехи, съедобные коренья и травы, кору сладкого дерева – все, чем можно утолить голод. Она не позволит себе даже минутной передышки, пока не наберет еды на всю семью.
Мен Хи хорошо разбирается в кореньях, знает, что нежные листики и лепестки часто бывают горькими, а толстые и колючие, наоборот, вкусными. Радуется, когда находит красные цветочки торачжи. Она не срывает их, а вытаскивает вместе с тонким волокнистым корнем. Если цветы не опали, значит, корень молодой и вкусный.
Это любимая еда отца. Правда, такие коренья нравятся всем, и отец велит делить их поровну, но мать все равно большую часть отдает ему. Только бы он не сердился.
Всеми силами Мен Хи старается угодить отцу. Девочка слышит, как он бранит мать и брата, а порой достается и ей, но она чувствует, как тяжело ему самому. Ей жаль отца.
Одно только обидно: он, наверно, думает, что Мен Хи наедается, пока ходит по лесу и лазает по горам. А это совсем не так. Ни одного орешка она не положит в рот, хотя оттого, что еда в руках, есть хочется еще сильнее.
Чем больше удастся собрать съедобных кореньев, тем спокойнее будет дома. И она без устали лазает по кустам, раздвигая колючие ветки худыми, обветренными и потрескавшимися руками.
На ней только штанишки и юбка, даже не юбка, а кусок старого холста, обернутый вокруг тельца и перетянутый шнурком.
Когда надо пробраться между кустами, а ветки, как колючая проволока, сухие, голые, она поднимает с боков юбку и ловко набрасывает ее на голову. Это защищает спину и грудь от колючек. А ноги – не страшно! Внизу меньше веток, да и ноги все равно исцарапаны.
Ее глаза бегают быстро-быстро, ощупывая каждый куст, каждую травинку. И где бы ни спрятался съедобный корешок, она обязательно найдет его!
Мен Хи гордится тем, что кормит всю семью. Правда, еда не очень вкусная, хорошо бы в отвар из кореньев немного чумизы добавить. Но отец не разрешает брать ни одного зернышка: они нужны для посева…
И вот наконец зерна брошены в землю.
Получить бы урожай, думает Пак, а там станет легче. Он хорошо воспользуется урожаем. Он не станет сидеть сложа руки и поедать чумизу, пока не съест все. Он будет работать осень и зиму, день и ночь. И мать его детей и дети тоже будут работать осень и зиму. А есть надо так же, как сейчас, будто у них совсем ничего нет. Только детям он будет давать немного чумизы, потому что дети могут умереть. У него осталось всего трое детей, ему и тут не повезло. У других по пять сыновей, а у него только два, да и то старший ушел из дому. Пусть хоть Сен Дин станет опорой семьи.
Работать надо много. И если все они так будут работать и не очень сытно есть, то к будущей осени у них соберется достаточно зерна. Тогда он спустится с горы. Он отдаст долг Ли Ду Хану и плюнет ему в лицо. Пусть знает этот кровопийца, что Пак – честный человек. Потом он возьмет землю в аренду у японского помещика Кураме. Ведь у него самые плодородные земли. А тогда, может быть, им удастся даже купить тенбо земли.
В голоде прошло лето. Жили надеждой на урожай, молились многочисленным богам, которые ведали всеми благами: кто водой, кто солнцем, кто плодородием.
Но не вняли молитвам боги. Солнце накалило землю, иссушило, выжгло всходы, а потом тропический ливень смыл вместе с чахлыми ростками последние надежды на урожай.
Пак никого больше не ругал. Он молчал. В хижине стояла тишина. Мать и дети говорили шепотом и ждали решения главы семьи.
Вот уже несколько дней Пак говорил себе: «Сегодня обязательно надо что-нибудь придумать». Но приходил новый день – и все оставалось по-прежнему. Пак готов был плакать от горя, но стыдился своих голодных детей, которые безмолвно смотрели на отца и ждали его приказаний. Пак совершенно не знал, что делать. Может быть, пока есть силы, выкопать могилы?..
И вот однажды утром, когда он так сидел и так думал, Сен Дин тихо сказал:
– К нам кто-то идет.
Все повернулись в ту сторону, куда смотрел Сен Дин. Пак еще издали узнал Ли Ду Хана. И странное дело, он не только не испугался, но даже обрадовался. Случись такая встреча немного раньше, до того как погиб урожай, Пак, наверно, спрятался бы в лесу со всей семьей и сидел бы в чаще, выжидая, пока не уйдет с горы этот ненавистный Ли.
Но сейчас он не мог тронуться с места. Не отрывая глаз, смотрел, как медленно поднимается в гору Ли. Внизу осталось человек пять, а Ли идет один. Пак не знал, что заставило помещика прийти сюда, в горы, да и не думал об этом. Вообще он ни о чем не думал. Он только сказал:
– Теперь что-то произойдет.
Когда Ли Ду Хан поднялся на гору, он увидел, что хваденмин и все его домочадцы стоят на коленях, лбами касаясь земли.
Первым поднял голову Пак. Узкие, как щелочки, глазки Ли Ду Хана чуть-чуть расширились. Они, наверное, расширились бы еще больше, если бы не так заплыли жиром, потому что Ли очень удивился. Он не ожидал встретить здесь сбежавшего от долгов издольщика. Он осмотрелся вокруг, увидел потрескавшийся горшок, в котором давно уже не было зерна, мотыгу с лямками, размытое дождями поле, на котором кое-где зацепились тощие, прилипшие к земле стебельки, и сразу все понял.
Он снова перевел взгляд на Пака и встретился с глазами, полными мольбы. Посмотрел на согнутые спины женщины и детей, хихикнул, потом еще раз хихикнул и наконец рассмеялся, замахав кистями своих маленьких ручек с толстыми, как колбаски, пальцами и ямочками на суставах.
Ли смеялся громко, и его тучное тело тряслось, а большое круглое лицо все сморщилось. Ему, наверно, трудно было так смеяться, потому что затылок у него сразу покраснел.
Отдышавшись наконец, Ли Ду Хан сладко сказал:
– Ну, принимайте гостя, угощайте белым рисом нового урожая с собственной земли, ставьте сури [6]6
Сури – рисовая водка.
[Закрыть]на стол.
Сказав это, Ли снова захихикал от радости, оттого что все так хорошо складывается и что он так остроумно сказал.
Пак не знал, как ответить помещику, и растерянно смотрел на него. Но Ли вдруг стал серьезным.
– Есть ли у тебя, беглец, дочь по имени Мен Хи? – спросил он и приказал: – Вставайте!
Все поднялись, и Пак подтолкнул Мен Хи вперед.
– Вот ты какая? – протянул Ли Ду Хан. – Подойди сюда, я получше посмотрю, какая дочь растет у человека, который убежал от долгов.
Мен Хи взглянула на отца, поняла по его глазам, что должна слушаться этого человека, и шагнула к помещику. Но Ли уже не смотрел на нее.
– Пойдем в твой дом, – сказал он Паку, – не дело вести серьезный разговор при женщинах.
Пак поплелся за помещиком в хижину, и вся семья тревожно смотрела им вслед.
«Теперь что-то произойдет», – вспомнила Апання слова Пака.
Ли Ду Хан брезгливо осмотрел обрывок циновки, валявшийся на полу, потом снял халат, бросил его рядом с циновкой и сел. Примостился в уголке на корточках и Пак.
Ли медленно достал из складок широких штанов кисет и закурил трубку. Пак не мог спокойно сидеть, потому что Ли смотрел на него долго и внимательно, не моргая, и молчал.
«Что бы ему сказать?» – подумал Пак, но ничего не мог придумать.
Наконец Ли заговорил:
– Много раз мой отец и мой дед спасали твой род от голодной смерти, хотя это никакой выгоды нам не сулило и даже приносило убыток. И твой дед и твой отец всегда понимали это и вечно были благодарны нам. А ты опозорил свой род и убежал, не заплатив мне долг. По прежним законам все женщины твоего дома должны пойти ко мне в рабство, а ты подлежишь казни посредством удушения. Правда, рабство теперь отменили, но я не признаю новых законов. Сам бог указал мне, где прячется преступник, сам бог требует кары.
Сказав это, помещик снова уставился на Пака, а тот упал на колени, обнял ступни ног Ли, но ответить ничего не мог и только беззвучно открывал рот. Тогда Ли оттолкнул Пака ногой и снова заговорил:
– Но я великодушен и не сделаю даже того, чего требует закон. Я не возьму в залог твоих детей, как поступил бы на моем месте любой помещик. Я люблю добрые дела и сделаю еще одно доброе дело.
При этих словах хваденмин снова бросился на колени, повторяя без конца:
– Спаситель мой, спаситель мой…
– Я скажу тебе, как ты должен дальше жить, – продолжал Ли.
Теперь Пак смотрел на него с благоговением, думая, как бы получше ответить. У него даже мелькнула мысль, не позвать ли жену, но он тут же отогнал эту недостойную мужчины мысль. Ли может подумать, будто он так низко пал, что советуется с женщиной.
А Ли словно понял, о чем думает Пак.
– Неудачная жена тебе досталась, – говорил Ли. – Она рожала всего восемь раз, и только трое детей остались в живых. Слава небу, что оно пощадило твоих сыновей, ведь девочки – это горе в доме, а она нарожала столько девочек! Чтобы облегчить твою жизнь, я заберу твою дочь, которая может только есть, а работать еще не может. Она будет жить в моем доме, а когда ей исполнится тринадцать лет, ее возьмет в жены мой сын.
Пак слушал и в такт словам помещика кивал головой. Он опять не знал, что сказать. У него была одна главная мысль, которая занимала всю его жизнь: как прокормить семью? Ни о чем другом он не думал. А теперь вдруг свалилось счастье: его дочь выйдет замуж за сына помещика. Наверно, тут что-то кроется. Надо внимательно слушать. Но ведь хуже, чем сейчас, не может быть, значит, бояться нечего. Правда, говорят, сын Ли Ду Хана не из удачных, но он – единственный наследник.
– Я дам тебе еще чумизы и гаоляна, – продолжал Ли, – и ты вернешь мне долг после свадьбы дочери. На такой большой срок ни один помещик не дает зерно. За все зло и убытки, что ты мне причинил, я делаю тебе добро и ставлю только одно условие: после свадьбы ты, и мать твоих детей, и дети твои забудут дорогу к моему дому.
Бывало, конечно, что и Пак, послушав деревенского сказочника, начинал мечтать, но дальше желания получить такой урожай, чтобы рису хватило и на уплату долгов и для семьи, эти мечты не шли. И вдруг произошло такое, чего даже сказочник не мог бы придумать.
Пак Собан не сразу поверил своему счастью. Может быть, он не так понял Ли Ду Хана. И он неожиданно для самого себя спросил:
– Как же ваш сын возьмет мою дочь? Когда умерла его жена, ему было тридцать шесть лет. С тех пор прошло два года, а моей недостойной дочери нет еще и одиннадцати.
– На старой яблоне цветут цветы, и нет их на молодой, – медленно произнес Ли. – Пусть радуются ее родители, что ей выпало такое счастье.
* * *
Апання сидела возле хижины и слушала разговор мужчин. Она прижимала к себе девочку, а та, ничего не понимая, но предчувствуя какое-то новое горе, ласкалась к матери, стараясь успокоить ее.
Ли ушел, а Пак еще долго сидел на циновке. Потом поднялся, подтянул штаны, расправил плечи и вышел из хижины. Увидев его, Апання поспешно стала вытирать слезы.
Пак Собан подумал, что она, наверно, слышала, о чем говорил Ли Ду Хан, но все же нашел нужным сообщить ей новость.
– Тут мы с помещиком договорились об одном деле, по которому он приходил ко мне, – солидно сказал Пак. – Я решил выдать свою младшую дочь за его сына.
ПомолвкаПомолвку справляли, как полагается по всем обычаям, будто и впрямь пришло радостное время выдавать дочь замуж.
Прежде всего проверили, смогут ли новобрачные жить дружно. Оказалось, что Мен Хи родилась в день зайца, а сын Ли – в день змеи. Ли Ду Хан сказал, будто ничего особенного в этом нет, но Апання очень убивалась: ведь змея пожирает зайца. Вот если бы Мен Хи родилась хотя бы на сутки раньше, это был бы день тигра. И хоть счастливой жизни могло не быть, но Мен Хи в обиду себя не дала бы. Однако делать было нечего, пришлось примириться.
Потом мать жениха пришла в хижину Пака осмотреть невесту, а Пак спустился в долину и поговорил с Ли Ду Ханом. Они дали друг другу согласие на брак своих детей.
Спустя несколько дней Ли написал большое письмо Паку, состоящее, как полагается, из вежливых слов и приветствий. Только в конце сообщил, что у него есть сын, еще не успевший жениться, и он мог бы подумать насчет того, чтобы обвенчать сына с дочерью Пака.
Письмо было написано на красной бумаге, символизирующей радость. Ответное письмо заготовил тоже Ли, потому что Пак не умел писать и у него не было бумаги.
Пак с Сен Дином ходил за этими письмами к Ли Ду Хану, и тот дал им немного чумизы и гаоляна.
Встречаясь с односельчанами и отвечая на их вопросы, Пак вел себя достойно, как и подобает родственнику помещика.
– Я не могу с вами долго задерживаться, – говорил он. – У нас с Ли Ду Ханом сейчас много хлопот. Вчера в мой дом приходила его жена, да только на женщин трудно положиться. Придется нам с Ли Ду Ханом все самим готовить к помолвке.
И помолвка состоялась.
Теперь никто не мог бы расторгнуть брак Мен Хи с сыном Ли, хотя они еще друг друга не видели и до свадьбы было далеко. Главное – письма на красной бумаге с решением отцов.
После помолвки тоин определил день свадебного обряда. Это тоже непростое дело. Надо выбрать счастливый день, тогда брак будет прочным, а жизнь радостной. Такое дело можно доверить только тоину.
Апання выстирала ветхую юбочку Мен Хи, причесала ее, сделала из тряпочки бантик и повела дочь в долину. Пак стоял на горе и смотрел им вслед, пока они не скрылись из виду.
Мать и дочь шли долго и молча. Но вот внизу показалась их родная деревня и большой дом с увитыми виноградом огромными застекленными террасами. Тяжелые черные гроздья ярко выделялись на фоне зелени, закрывавшей почти все строение.
На гребне серой черепичной крыши с загнутыми вверх краями возвышалась на столбиках еще одна крыша, а на ней изготовились для прыжка два резных дракона из черной сосны. Их кроваво-красные глаза из светящегося камня зловеще горели в лучах солнца. С горы был виден большой двор, весь усаженный причудливыми растениями и фруктовыми деревьями.
Мен Хи много раз видела этот дом, но сегодня он показался ей мрачным. Она остановилась и прижалась к коленям матери.
– Не бойся, Мен Хи, – сказала Апання, гладя дочь по спине. – Ты будешь жить в этом красивом доме, ты будешь всегда сыта.
Они прошли первый двор, который был заставлен арбами, завален мусором и навозом. Со всех сторон громоздились сараи, амбары, пристройки. У ворот второго двора они остановились. Какая-то женщина спросила, что им надо. Апання начала объяснять быстро и бессвязно. Она еще не кончила говорить, когда женщина ушла, сказав, чтобы они подождали.
Ждать пришлось долго. Апання видела, что Мен Хи едва сдерживает слезы, но не умела успокоить девочку и только гладила ее волосы. А Мен Хи все теснее прижималась к матери и все крепче стискивала в пальцах подол ее юбки. Наконец снова появилась женщина.
То ли долгое ожидание так подействовало на Аланию, но только она рванулась вперед, как бы боясь опоздать, а рядом с ней, цепляясь за подол, почти бежала Мен Хи.
Апання не заметила, как волосы ее растрепались, а юбка сбилась на сторону. Ее подстегивало сознание того, что человек, вышедший из этого богатого дома, не будет долго стоять и ждать ее, жену хваденмина, жену Пака-неудачника.
Женщина сказала Апанне, что девочку она может оставить, а самой ей не стоит задерживаться и терять здесь время. Апання прижала к себе растерявшуюся Мен Хи, но тут же услышала недовольный голос:
– Разве ты не видишь, что девчонку ждут?
Вслед за своей провожатой Мен Хи пересекла второй двор и по крутым ступенькам спустилась в кухню. Женщина велела ей ждать здесь, а сама поднялась по отлогой лесенке и через красивую дверь пошла в комнаты.
Никогда Мен Хи не видела такой большой кухни. И людей здесь оказалось много. Возле маленьких чугунных котлов, наглухо вделанных в низенький очаг, возилась пожилая женщина. Рядом с ней другая женщина набирала горячую воду тыквенным ковшиком из большого котла, тоже вделанного в очаг, и наполняла рядом стоящее деревянное ведро.
В углу, у выступающего из пола цементного корыта с дыркой посредине, девушка промывала овощи, лежавшие на дне. Она поливала их из шланга, то нажимая, то отпуская зажим.
Мен Хи с любопытством осматривала кухню. Особенно заинтересовал ее широкий низкий стол рядом с цементным корытом. Весь он был уставлен посудой. Медные, ярко начищенные котелки и деревянные, покрытые черным или красным лаком чаши, мелкие, глубокие, инкрустированные перламутром, на красивых подставках и совсем простые. Затем шли глиняные горшки и горшочки, грубые, шероховатые, а рядом – глянцевые, отшлифованные. Несколько ящичков с палочками для еды: в одном – бамбуковые, в другом – костяные, в третьем – металлические. Тут же ложки: вогнутый в центре медный кружок и от него – тонкий стержень. Целый набор ножей, самых различных по форме и размеру.
Не успела Мен Хи налюбоваться всей этой красотой, как появилась Пок Суль – жена Ли Ду Хана. Она ни о чем не спросила девочку, только велела следовать за собой. Они вышли во двор и приблизились к горке с песком, возле которой стоял большой чугунный котел.
– Надо его хорошенько вычистить, – указала Пок Суль на котел, – да побыстрее, потому что у тебя сегодня и без того много дел.
Мен Хи быстро взялась за работу. После того как котел был вычищен, она молола камнем зерно, потом чистила какую-то посуду.
Незаметно наступил вечер. С поля приехали люди, двор заполнился скотом, арбами, поднялся шум, суматоха. Теперь у нее оказалось несколько хозяев.
Мен Хи не знала, за что раньше хвататься. Она таскала воду в корыто для скота, убирала в хлеву навоз, разгружала арбу с хворостом.
Должно быть, от голода у нее кружилась голова.
Поздно вечером двор затих и люди разошлись. Какая-то женщина дала ей похлебку из чумизы и показала кладовку за кухней, где разрешила лечь спать. Мен Хи быстро поела и свалилась на мешок из рисовой соломы, лежавший на полу.
Так прошел первый день новой жизни Мен Хи. Потом эти дни потянулись нескончаемой чередой.
Порой ей выпадало счастье мыть посуду. Озираясь по сторонам, она выбирала руками остатки пищи из чаш и со сковородок и быстро проглатывала ее. Какой, оказывается, вкусный рис! А вот косточка от фазана, какой-то соус, рыбий хвостик. Она ела все подряд, пугливо поглядывая на все четыре двери кухни, чтобы ее не застали врасплох.
Однажды Мен Хи велели убрать комнату, где спали хозяева. Пок Суль сама отвела ее туда. Девочка увидела на полу шелковые ватные одеяла. Одни из них служили матрацами, другими укрывались. В головах лежали набитые рисовыми отрубями валики. У окна стоял круглый столик, едва достигавший Мен Хи до колен, а возле него пестрели яркими цветами две плоские шелковые подушечки.
Но не это привлекло внимание Мен Хи. Она с восхищением смотрела на высокий узкий сундук, стоявший у стены. Он был покрыт черным лаком, а на углах горели ярко начищенные медные пластинки. Переднюю широкую стенку сундука украшал стоявший на одной ноге огромный аист. Он удивленно смотрел на лягушку, высунувшуюся из камыша. И аист, и лягушка, и камыш были из перламутра, врезанного в дерево. В луче солнца перламутр отливал то розовым, то голубым светом, блестел и искрился.
Крикливый голос хозяйки заставил Мен Хи оторвать взгляд от сундука. Пок Суль объяснила, как надо убрать комнату, и ушла. Мен Хи принялась за дело. Раздвинула дверцы двух стенных шкафов, в один из них уложила валики, в другой – плоские подушечки и туда же поставила набок столик. Позже Мен Хи узнала, что и стол и эти плоские подушки для сидения достают из шкафа только тогда, когда ими пользуются. Миновала в них надобность – и сейчас же все убирают.
Одеяла обычно тоже прячут в большие стенные шкафы, и в комнате ничего не остается, кроме сундука. Иногда на него укладывают одеяла. Так и велела сделать хозяйка перед уходом.
Одеял оказалось шесть штук, и все разного цвета – красное, синее, голубое, салатное, розовое и сиреневое. Сложив каждое вчетверо, Мен Хи соорудила из них на сундуке башню. Получилось очень красиво.
Потом протерла белой тряпочкой рамы, стены, пол и с особенным удовольствием сундук. Она погладила ладошкой аиста, а лягушку ткнула пальцем. А вот что делать с двумя картинами, Мен Хи не знала: надо их вытирать или нет.
Закончив уборку, в нерешительности остановилась перед ними. Картины большие, хотя и узкие, – верх достигает потолка, низ – почти у самого пола. Одна из них изображала дракона в полете, другая – цветущий сад.
«Какое счастье – жить в такой комнате!» – подумала Мен Хи, разглядывая картины, но тут же услышала, что ее зовут.
Убирать спальню девочке доводилось редко, и каждый раз это было для нее праздником, о котором потом долго вспоминала, копая навоз или ухаживая за скотом.
Первое время Мен Хи никак не могла привыкнуть к окрикам. Услышав, что ее зовут, она вздрагивала и опрометью бросалась на голос. Теперь на нее уже не действовала брань хозяев, она почти совсем перестала плакать и лишь мечтала о той жизни, что ждет ее на небе. Там, наверно, очень хорошо: земля на небе голубая, а комнаты сделаны из перламутра, как аист на сундуке хозяев.
Но однажды ей пришла в голову мысль убежать. Вечером незаметно выйти за ворота – и бегом из этого дома! Она твердо решила бежать, но вот куда, никак не могла придумать.
Домой, на Двуглавую гору, нельзя. Нельзя ослушаться отца, да и помещик сразу же пришлет за ней. А может быть, отец давно ушел с той горы? Все ее мысли теперь были о том, куда скрыться.
Однажды у родника, куда Мен Хи пришла за водой, она увидела человека, стоявшего к ней спиной. Мен Хи сразу узнала отца, хотя он показался ей ниже ростом и более сутулым. Она узнала его по одежде, по халату, который помнила столько, сколько помнила себя. От неожиданности кувшин выпал у нее из рук, она рванулась к отцу, обхватила его колени.
Пак молча привлек к себе дочь. Он смотрел на две заплатки на локтях, которых раньше не было, и понял, что она пошла в мать, потому что заплатки были поставлены очень аккуратно, а кофта оказалась чисто вымытой, хотя изрядно потертой. Но это и неудивительно: ведь с тех пор, как она перешла в дом помещика, прошел целый год.
Потом Пак присел на корточки, а она стояла возле него и рассказывала, как все красиво в этом доме, где она живет, и как вкусно там кормят.
Пак слушал и гладил ее волосы. Он рассказал, что они живут немногим лучше, чем там, в горах, что он и мать батрачат у помещиков, кочуют по чужим полям.
– Семья наша стала совсем маленькой, – горестно говорил Пак. – Вслед за Сен Челем ушел из дому Сен Дин. Он сказал, что лишний рот обременяет нас, и ушел в Пхеньян.
Оказалось, что мать много раз приходила сюда, но во двор ее не пускали, и она часами простаивала на улице в надежде увидеть Мен Хи.
Потом Пак заговорил о самом главном. Она уже большая и должна все понимать. Когда ей исполнится тринадцать лет, Тхя, сын помещика, построит дом и заберет Мен Хи к себе. Она сама будет там хозяйкой, и слушаться ей придется только мужа. А пока Мен Хи не должна терять времени даром. Пусть хорошенько присматривается на кухне. Пусть научится готовить, и Тхя будет доволен.
– На твою долю выпало большое счастье, – говорил отец. – Станешь жить отдельно, будешь угождать мужу, кто знает – и нам что-нибудь перепадет.
Мен Хи повеселела. Может, и в самом деле она сумеет помогать родным?
