Текст книги "Тучи на рассвете (роман, повести)"
Автор книги: Аркадий Сахнин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 41 страниц)
Ли Ду Хан поднял чашечку и пригласил гостя выпить.
Огрубевшей, узловатой рукой Пак взял хрупкий крошечный сосуд. Пальцы едва удерживали тонкий фарфор, а гейша смотрела ему прямо в глаза и смеялась над ним.
Ли Ду Хан повел свою речь издалека. Он спросил, как здоровье жены Пака, нет ли вестей от Мен Хи, ходил ли Пак поклониться праху своих родителей в первый день весны.
– Хорошие люди! – вздыхает Ли. – Мой отец говорил, что это были самые трудолюбивые и честные крестьяне в деревне. И сына они вырастили достойного, ничего не скажешь.
Долго говорил Ли Ду Хан. Он еще раз напомнил Паку, что никогда ни в чем не отказывал ему, давал в долг и семена и чумизу для детей и не раз спасал всю семью от голодной смерти. Вот и сейчас он позвал Пака, чтобы выручить из беды, что нависла над ним, из беды, которую Пак не видит.
Ли Ду Хан снова наполнил чашечки крепким сури и снова предложил выпить. Потом долго закусывал, ловко орудуя палочками, и улыбался каким-то одному ему известным мыслям. А Пак все явственнее чувствовал беду, хотя не мог понять, откуда она придет.
Отодвинув подушку, он сел на пол, потом снова устроился на корточках. Он пытался есть, но не мог. Ли хорошо видел, с каким нетерпением Пак ждет его слов, но, казалось, не замечал этого. Он предлагал гостю попробовать то одно, то другое блюдо, часто подливая сури, восторгался ароматом хурмы, так хорошо сохранившейся, словно ее только что сняли с дерева. И хотя никогда в жизни не приходилось Паку сидеть за таким богатым столом, еда не шла ему в рот.
– Что же за беда, господин Ли Ду Хан, ждет меня? – глухо спросил он, не совладав со своим нетерпением.
Лицо помещика стало серьезным. Он достал из-за пояса маленькое полотенце, тщательно обтер губы, подбородок и руки, аккуратно заправил полотенце на место и, опустив веки, заговорил:
– Пять тысяч лет прошло с тех пор, как боги создали Корею. Стара наша земля, и мудры ее законы. Пять тысяч лет урожай собирал тот, кто был хозяином земли.
Ли Ду Хан посмотрел на Пака, придвинулся к нему вплотную и, наклонившись к самому уху, зашептал:
– Верные люди сказали: когда в четвертый раз после разлива рек народится луна и весь рис будет собран, за ним придут. Кто дает землю, тот и забирает урожай.
Пак Собан отодвинулся от помещика. Что это он говорит? А тот продолжал:
– Подумай, Пак, слыхал ли ты когда-нибудь, чтобы землю давали даром? Вот на Юге крестьяне тоже получат землю, но выкуп за нее они будут платить несколько лет. Это – верное дело. Но как же можно, чтобы совсем бесплатно? Как мог поверить ты в это? Да найдись такой хозяин земли, кто согласился бы в убыток себе сдавать ее даже за треть урожая, с какой радостью каждый крестьянин пошел бы на это! А ты, легковерный, подумал, что так вот, ни за что дали тебе землю. Нет, брат мой, все свезут у тебя со двора, когда урожай соберешь. А не захочешь отдать – силой отберут. И уже не сможет старый Ли Ду Хан, как раньше, в трудную минуту прийти к тебе на помощь и накормить твою семью.
Словно паутиной обволакивалось сердце Пака. А почему, в самом деле, не берут выкуп за землю? Тяжелое сомнение начало закрадываться в его душу. Пусть назначили бы цену, и он постепенно откупил бы свой участок. Да что же это такое? Почему он не подумал об этом раньше? Что же теперь делать? Ли Ду Хан предлагает не брать землю. А как же без земли? Но и сеять боязно. Ведь помещик прав: только в раю все дают даром.
Хмельной от сури и горя, внезапно обрушившегося на него, брел Пак Собан домой. Тревожное чувство все сильнее охватывало его. Он шел и думал о земле. Но почему Ли стал таким добрым? Почему он позвал его, Пака, к богатому столу? Он ведь ничего не требовал, не заставлял работать на него, не напоминал про долг.
Возле своего дома Пак увидел Кан Сын Ки.
– Я к тебе, Пак.
– Идем, – сказал Пак, стараясь отогнать дурные мысли.
– Нет, я просто хотел сказать… – Кан замялся и, пряча глаза, закончил: – Я пока не буду брать землю, пусть меня не записывают.
Пак оторопел.
– Почему?! – закричал он. – Почему не записывать тебя на землю?
Пак никогда не повышал голоса. Что с ним случилось?
– Понимаешь, – нерешительно заговорил Кан, – понимаешь… Мать моих детей больна, мне трудно будет одному управиться.
– Врешь! – снова вспылил Пак. – На своей земле ты за троих сработаешь!
– Так то на своей… – неопределенно протянул Кан.
Больше Пак Собан ничего не говорил. Его решение созрело. Он не может засесть в своей хижине и предаваться раздумьям. Он член крестьянского комитета и обязан обо всем сообщить властям. Не может быть, чтобы Сен Чель, его старший сын Сен Чель, который привез весть о земле, обманул людей.
Пак Собан отправился в Народный комитет. Добрался до Пхеньяна только на рассвете.
Пак думал, что ему придется сидеть у порога и долго ждать, пока начнут собираться чиновники, а потом еще ждать, пока появится начальник. Но, оказывается, это огромное серое здание уже с утра гудит, как улей. Народ снует взад и вперед, и двери не закрываются. То и дело с шумом подкатывают автомобили. Люди из них не выходят, а выскакивают и, перепрыгивая через две ступеньки, устремляются наверх. Все торопятся, все возбужденно разговаривают. Куда они спешат?
А почему он сам остановился и стоит здесь, как праздный зевака, когда у него тоже такое срочное дело?
Пак прошел в широко открытую дверь и вслед за другими двинулся по длинному коридору. Он не знал, к кому обратиться. Здесь так много людей: и вооруженные рабочие, и железнодорожники, и крестьяне. Даже женщины зачем-то пришли сюда. Вот с важным видом идет старуха. Но сразу можно понять, что человек это простой.
– Послушайте, – останавливает ее Пак Собан, – к кому тут обратиться по важному делу?
Не успела она ответить, как прогромыхал голос какого-то рабочего:
– Послушайте, где здесь самый главный, товарищ Ким Ир Сен?
Пак насторожился. Ему тоже нужен самый главный.
Женщина улыбается:
– Вы к председателю Временного Народного комитета хотите?
– Да-да! – радостно кивает рабочий.
– Может быть, вы к члену Народного комитета пройдете? Все хотят только к председателю, а ведь товарищ Ким Ир Сен уже много ночей не спал, у него очень много дел.
– К члену Народного комитета?
Рабочий мнется в нерешительности. А Пак Собан согласен. Ему показали кабинет члена Народного комитета Ван Гуна. На все вопросы секретаря Пак отвечал, что дело у него важное и секретное и скажет о нем только члену комитета.
Секретарь так и доложил Ван Гуну.
Да, это был Ван Гун, который, едва оправившись после содаймунской тюрьмы, приехал в родной Пхеньян.
Ван Гун выслушал секретаря.
– Хорошо, пусть подождет, – сказал он, – а сейчас пригласите ко мне владельца шахты Те Иль Йока.
На несколько секунд Ван Гун остается один. Дел столько, что голова идет кругом. И все дела срочные, неотложные.
Едва закрылась дверь за секретарем, как на пороге появился Те Иль Йок.
Ван Гун встает:
– Проходите, садитесь, пожалуйста.
– Зачем? Чтобы услышать, что вы отобрали у меня шахту?! Вы не имеете права этого делать! Я боролся против японцев, я помогал бастующим шахтерам Садона!
– Мы все это знаем, господин Те Иль Йок, садитесь, пожалуйста, мы обо всем поговорим.
– Я могу и постоять. Я не намерен здесь долго оставаться! Мне нечего у вас делать.
Ван Гун серьезно слушает.
– Вы напрасно горячитесь, – говорит он. – Мы ничего не собираемся отбирать у вас. Вы являетесь владельцем шахты, и мы хотим, чтобы вы своим опытом, продукцией своей шахты помогли новому, народному строю.
Те Иль Йок настораживается. Он щиплет свою бородку. Он шел сюда в твердой уверенности, что у него отберут его копи. Он приготовился услышать самое худшее. Неожиданные слова члена Народного комитета сбивают его с толку. Он не может еще поверить им и механически продолжает разговор резким тоном:
– Я не понимаю вас! Что вы от меня хотите?
– Я вам уже сказал, – так же спокойно повторяет Ван Гун. – Мы хотим, чтобы вы помогли своей родине. Садитесь, пожалуйста, – указывает он на кресло и садится сам. – Видите ли, – продолжает он, – Садонские шахты затоплены. И пока они вступят в строй, пройдет не меньше двух недель. А уголь нам нужен немедленно. Надо прежде всего обеспечить топливом паровозы и население. Мы рассчитывали, что вы увеличите добычу угля, а вместо этого вы закрыли свои копи.
Те Иль Йок нервно ерзал в кресле.
– Но как же я могу добывать уголь, если разбежались рабочие?
– А разве не вы им объявили, что шахта закрывается?
Шахтовладелец молчит.
– Давайте вместе подумаем, как быстрее наладить добычу. И прежде всего я попрошу вас ознакомиться вот с этим законом. – Ван Гун протягивает Те Иль Йоку отпечатанный типографским способом лист бумаги.
– Можете взять с собой, – добавляет Ван Гун, – это закон, предусматривающий охрану частной собственности и поощрение частной инициативы в промышленности и торговле. По новому закону национализируются только предприятия, принадлежавшие японцам и предателям корейского народа. Вы же смело можете рассчитывать на помощь Народного комитета. Вам предоставят налоговые льготы и выделят необходимое оборудование.
Те Иль Йок растерянно смотрит на Ван Гуна. Он щиплет бородку. Он все еще боится подвоха.
– Как же это так? А мне сказали… Я не знаю…
– Пройдите в промышленный отдел, – вежливо предлагает Ван Гун. – Там вы обо всем договоритесь.
Те Иль Йок нерешительно поднимается. Он кланяется, благодарит. Ван Гун тоже встает.
– А что касается рабочих, – говорит он, – то здесь все зависит только от вас. На старых условиях они, конечно, не согласятся работать, да и Народный комитет не позволит. Установите, как всюду теперь положено, восьмичасовой рабочий день, обеспечьте необходимую безопасность труда, помогите рабочему контролю, который будет наблюдать за выполнением на вашей шахте народных законов, и рабочие не уйдут от вас.
* * *
Пак Собан сидел в приемной и терпеливо ждал, хотя не мог понять, почему так долго задерживается у члена Народного комитета каждый посетитель.
И вот наконец пришла его очередь. Он робко переступил порог большого кабинета, и, стоя у двери, низко поклонился. Пока этот седой человек, поднявшись со своего места, шел к нему навстречу, он смотрел, не понимая, что происходит. Он не понял, почему член Народного комитета в свою очередь низко поклонился ему, почему обнял его за плечи и увлек к столу, почему велел называть себя не господином, а товарищем.
Пак боялся задержать этого занятого человека даже лишнюю минуту и уже на ходу начал, торопясь, рассказывать о своем деле. Ван Гун усадил его в кресло и сел напротив.
– Спасибо вам, товарищ Пак, – сказал Ван Гун, внимательно выслушав крестьянина. – Вы правильно сделали, что пришли сюда. Мы заставим помещика прекратить вражескую агитацию. Землею отныне будет владеть тот, кто ее обрабатывает.
Ван Гун вызвал секретаря.
– Срочно пригласите сюда Пак Сен Челя! – приказал он. – Снарядите пять человек из рабочего вооруженного отряда и предоставьте в их распоряжение грузовую машину.
Секретарь вышел.
У Пака пересохло во рту. Он поднялся, откашлялся, расправил плечи и, подтянув штаны, важно сказал:
– Пак Сен Чель – это мой сын, товарищ член Народного комитета. Я сам дам ему все распоряжения.
– Ваш сын?!
– Да, это мой сын. Мой старший сын, – как бы между прочим заметил Пак. Пусть член Народного комитета знает, кто перед ним.
Ван Гун встал из-за стола.
– Вы давно не видели своего сына, товарищ Пак?
Пак Собан улыбается и снова усаживается поглубже в большом мягком кресле.
– Уже дня три, – подумав, говорит он. – Сейчас такое время, что нам некогда встречаться. То вот к вам в Народный комитет надо, то другие важные дела, которые не всякому доверишь. Да и сын у меня тоже не сидит сложа руки…
– Три дня?! – перебивает его Ван Гун. – О, значит, вы еще не знаете новость, которую ему вчера сообщили. Ваша дочь Мен Хи в Сеуле.
– Мен Хи?.. Моя дочь Мен Хи? В Сеуле…
Голос Пака дрожал и обрывался.
– У кого моя дочь? Как ее выкупить?
Ван Гун кладет руки на плечи Пака:
– Вашу дочь не надо выкупать, она свободна. Ею гордятся сеульские ткачихи так же, как мы гордимся вашим сыном. Сен Чель сейчас придет и сам все расскажет о Мен Хи.
– Да, мой сын придет сюда… Пойду за ним… – бормочет Пак и трет лоб, прикрывая рукой глаза.
Он нерешительно направляется к двери, потом оборачивается и вдруг поспешно выходит из кабинета.
Ван Гун стоит, задумавшись: «Да, Сен Чель прав. Нельзя сейчас говорить старику о Сен Дине. Если бы удалось задержать парня даже после того, как он помог затопить Садонские шахты, и то легче было бы. А что с ним будет теперь? Кто надоумил его бежать на Юг? В чьи руки он попадет?»
Спустя несколько часов комиссия из пяти человек во главе с Сен Челем подходила к поместью Ли Ду Хана. Сен Чель шагал размашисто, уверенно, и Пак Собан старался не семенить за ним и не отставать, чтобы люди видели, как он вместе с сыном ведет представителей народной власти в дом Ли Ду Хана, у которого надо отобрать землю.
Раньше ему бы и в голову не пришло идти через центральные ворота усадьбы. Но теперь он не задумываясь повел людей по уже знакомой ему дороге. Странно, что ворота не заперты. Дом пуст. В комнатах валяются опрокинутые сундуки, ниши повсюду раскрыты. Нигде ни души.
– Взять под охрану народное добро! – приказал Сен Чель.
Двое вооруженных рабочих встали у ворот поместья.
Тучи на рассветеКак мало потребовалось времени, чтобы сделать общежитие уютным! Но это и неудивительно, ведь теперь люди работают всего восемь часов. Можно убрать свой дом, отдохнуть, сходить в город.
Мен Хи сидит на своей циновке. Она вернулась с занятий кружка по ликвидации неграмотности и сейчас будет делать уроки. Только пять минут она просто посидит и подумает о Пан Чаке.
Она почти совсем не видит его. Он работает в Сеульском Народном комитете и приезжает так редко и всего на несколько минут. Ведь за день ему надо объездить на своем мотоцикле шестнадцать фабрик и проверить, как рабочие дружины несут охрану. Они следят, чтобы самураи не взорвали цехи или не повредили машины.
На Севере повсюду директорами стали рабочие. И здесь, в Народном комитете, все для этого подготовлено.
На пост директора фабрики назначили Мин Сун Ен. Даже не верится. Жаль, что Пан Чак редко приезжает. Если бы она работала в типографии, то встречала бы его часто. Он там проводит целые дни. В типографии надо особенно внимательно следить, чтобы самураи не испортили машины. Хотя японцев нигде не видно, но Пан Чак говорит, что они попрятались. И Чер Як тоже спрятался. Он боится суда и, наверно, уехал в деревню, как и другие богатые корейцы. Не такой он дурак, чтобы сейчас показаться здесь.
Чер Як не узнал бы теперь фабрику. Всю пыль из-под барабанов засасывают вытяжные трубы. Воздух чистый, как на улице. Исчезли наконец эти проклятые хлопья.
Но что же будет теперь? Мен Хи вспоминает тот день, когда появились первые американские самолеты. Моторы ревели, будто вот-вот разорвутся. Когда самолеты скрылись, еще нельзя было понять, что они сбросили. Казалось, падали странные хлопья снега. А потом стало ясно, что это листки бумаги. Все старались поймать их, и возле тех, кто умел читать, собирался народ.
В тот день Пан Чака просто нельзя было узнать. Когда она спросила, что с ним, он удивленно посмотрел на нее: «Как что? Разве ты не знаешь?» Из мотоциклетной сумки он достал листок и прочитал:
– «В силу власти, данной мне, как главнокомандующему вооруженными силами на Тихом океане, настоящим устанавливаю военный контроль над Кореей к югу от тридцать восьмой параллели… В дальнейшем приказы, директивы и законы будут издаваться мною или по моему полномочию и будут определять ваши обязанности». Вот что пишет генерал Макартур, – мрачно сказал Пан Чак. – Во время боев с самураями его тут не было, а теперь… Кто дал ему право определять наши обязанности?! Ведь на Севере, благодаря советским войскам, всю власть осуществляют корейцы.
Пан Чак уже собрался уезжать, когда опять налетели самолеты и начали сбрасывать листки. Он поймал один из них, прочитал и изорвал в клочки.
– Что там написано?.. – испугалась Мен Хи.
Пан Чак был так расстроен, что не слышал вопроса и стоял молча, уставившись глазами в землю.
– Пан Чак, дорогой, что там написано?
– Приказ номер два генерала Макартура, – зло усмехнулся Пан Чак. – За один час два приказа. Вот что он пишет: «Все корейцы должны быстро выполнять мои приказы и приказы, изданные по моему уполномочию». А дальше предупреждает нас, что военный трибунал будет судить каждого корейца, который плохо встретит заокеанских гостей.
Пан Чак умолк. Мен Хи подошла к нему совсем близко. Он обнял ее за плечи.
– Надвигаются тучи, – грустно сказал он.
* * *
Мен Хи сидит на циновке, и тревожные мысли все больше овладевают ею. Она смотрит на девушек, которые, как и она, пойдут работать вечером, во вторую смену. А сейчас каждая чем-то занята: одна шьет, другая соорудила себе крошечный столик у циновки и укладывает на него какие-то безделушки, дежурная вытирает окна. Но у всех грустные лица, и уже не громко, как несколько дней назад, а тихо-тихо они поют:
Ариран, Ариран, высоки твои горные кряжи,
Видно, мне не добраться до них…
И вдруг распахиваются двери, и с криком вбегает женщина:
– Скорей на фабрику, скорей, девушки!
Она исчезла так быстро, что никто даже не успел спросить, в чем дело.
Мен Хи бросилась вон из барака и в минуту добежала до фабрики. Что здесь делается? Двор забит маленькими зелеными машинами пентагоновцев. Солдаты разоружили рабочих, охранявших фабрику.
Мен Хи хочет незаметно проскользнуть в свой цех, но шум у ворот заставляет ее обернуться. Во двор быстрым, четким шагом входит группа полицейских. Они в той же форме, в какой были и раньше. Среди них японец. Он подбегает к американскому офицеру, вытянувшись, козыряет и что-то докладывает. Офицер кивает, затем, повернувшись, резко подает команду. Солдаты прыгают в автомобиль. Машины с шумом вылетают из открытых ворот.
Полицейские с карабинами и примкнутыми к ним короткими штыками растекаются по цехам, становятся у складов. Посреди двора остаются офицер, два его солдата и японец.
Работниц сгоняют на заводской двор. Две складки на лице офицера, точно стрелки, впились в уголки губ.
– Прекратите шум! – кричит японец. – Будет говорить капитан оккупационной армии господин Гарди Стоун.
Работницы стоят, тесно прижавшись друг к другу, хмуро глядя на офицера. Он говорит, и каждую его фразу переводит японец.
Мен Хи не все поняла. Но главное ясно. Начальник военной администрации генерал Арнольд доводит до сведения населения, что все японские служащие, в том числе и полицейские, остаются на своих местах, потому что корейцы еще не умеют управлять государством. Американцы тоже пока не освоили Корею, а у генерал-губернатора Абэ Нобуюки имеется большой опыт работы на полуострове. Народный комитет распущен, потому что он мешает военной администрации предоставить Корее независимость.
Толпа загудела.
Капитан поднял руку в белой перчатке, и полицейские, держа перед собой карабины, молча начали оттеснять людей.
Когда шум немного стих, капитан снова заговорил:
– Вы сейчас доказали, что еще не способны к самоуправлению. Вы не можете даже выслушать представителя военной администрации. Я прошу всех успокоиться. Деятельность японских служащих и полиции будет строго контролироваться нами. Мы не допустим никаких инцидентов. Все будет под нашим контролем. Вы в этом сейчас убедитесь, прослушав приказ начальника военной администрации генерала Арнольда.
Он кивнул переводчику, и тот начал читать:
– «Штаб американских войск в Корее. Канцелярия начальника военной администрации. Сеул. Корея. Приказ номер тридцать три.
Параграф первый. Право владения всем золотом, серебром, платиной, валютой, ценными бумагами и другой собственностью, а также любого вида и рода выручкой от нее, принадлежавшей правительству Японии или контролировавшейся прямо или косвенно, в целом или частично любым его органом или подданными, настоящим принадлежит американской военной администрации…»
Офицер прерывает чтение.
– Эти детали их не интересуют, – говорит он, морщась, – объясните просто, что все имущество, заводы и фабрики, принадлежавшие японцам, взяты нами в качестве военных трофеев. Объявите также, что мы не собираемся вывозить предприятия в Соединенные Штаты. Верные принципам подлинной демократии, мы продадим трофеи на льготных условиях корейцам или гражданам других стран. Каждому корейцу, без различия его классовой принадлежности, политических, религиозных взглядов и возраста, предоставляется право купить любое предприятие.
Капитан дал знак японцу, и тот начал переводить его слова.
– Скажите им, что эту фабрику откупил их соотечественник господин Чер Як на паях с американским предпринимателем, – бросил на прощание капитан и вскочил в стоявшую рядом открытую машину.
За ним быстро последовали оба солдата, и машина с шумом выкатилась со двора.
Чер Як!
Мен Хи не верит своим глазам. Она не заметила его раньше. Откуда он взялся? Он стоит на том месте, где только что был капитан. Он стоит и широко улыбается. Все та же улыбка. Он медленно идет к цеху. Он хочет поглядеть, что там делается. Он идет улыбаясь, а работницы пятятся от него, шарахаются в разные стороны. У входа в цех осталась только одна Мен Хи. Она не может тронуться с места.
Хозяин идет в цех. Нет, он не идет, он крадется мелкими, осторожными шажками, и улыбка не сходит с его лица.
Это для него они ремонтировали машины! Это для него они старались! Барабаны снова будут вертеться по шестнадцать часов. Он опять приведет в цех надсмотрщиков с бамбуковыми палками. Он засыплет вытяжные подвалы, и хлопья пеньки снова заполнят цех. Они будут оседать на окнах, на стропилах, на мокрых телах. Они залепят глаза и рот. Хозяин идет, улыбаясь и глядя на нее, качает головой.
«Да, да, так и будет, Мен Хи, ты все правильно поняла, ты еще расскажешь мне, о чем говорит Пан Чак. Мне тоже это интересно знать».
Чер Як приближается, и ей уже не видно его крадущейся походки. Перед ней только лицо. Страшное улыбающееся лицо, изъеденное оспой. Он что-то говорит. Он благодарит ее. Она умница, что встречает его у входа. Он давно понял, что она ему преданна.
О, пусть не беспокоится Мен Хи! Он сумеет отблагодарить ее за усердие.
Нет, это не голос Мен Хи, это вся ее исстрадавшаяся душа, вся ее ненависть к Чер Яку вырвалась в крике:
– Не пущу!
Широко раскинув руки, она встала у двери, загораживая вход.
Но он даже не сердится. Он улыбается. Он протягивает руку, чтобы ласково отстранить ее от двери. Перед глазами тянущаяся к ней рука и кривой оскал рта, и она в ужасе бьет по этому ненавистному лицу. В первое мгновение Мен Хи чувствует только, как горит ладонь, но в ту же секунду – удар по голове. Все плывет перед глазами, и она падает. Будто из-за гор доносятся крики, выстрелы, кто-то подхватывает ее, тащит… Потом ноги ее касаются земли. Да, она пробует идти сама…
Мен Хи пришла в себя далеко за воротами фабрики. Она среди работниц, возбужденных, взволнованных. Они идут к Народному комитету. И чем ближе к центру, тем больше людей. Весь народ на улицах. Идут колонны рабочих со знаменами, транспарантами, лозунгами: «Долой японских колонизаторов!», «Отмените кровавые приказы Макартура!», «Американцы, одумайтесь!».
На всех улицах и площадях полиция: американская, японская, корейская. Пешая и конная, на американских автомобилях и японских мотоциклах, на велосипедах и рикшах. Полицейские с автоматами и дубинками, с пулеметами и походными рациями. Маленькие открытые машины носятся с бешеной скоростью вдоль колонн по мостовой и по тротуарам.
На полном ходу машины разрезают колонны. Люди бросаются в стороны, давя друг друга. Сытые кони, высоко поднимая ноги, теснят толпу. Полицейские кричат, размахивая саблями. Они разгоняют народ. Но разогнать невозможно. Идти некуда. Люди на всех площадях, в переулках, на крышах домов, на деревьях.
«Долой японских колонизаторов!», «Под суд Абэ Нобуюки и других военных преступников!».
Все новые и новые колонны демонстрантов заполняют городские магистрали.
И вдруг мощный голос репродукторов заглушает крики людей, сирены машин:
– Внимание! Внимание! Слушайте заявление представителя оккупационных войск в Корее.
Толпа стихла. Замерли автомобили и мотоциклы. Лица обращены к широким жерлам репродукторов, установленных на столбах и крышах.
Первую фразу произносит американец, потом его сменяет переводчик:
– Командование нашло возможным сместить с должности генерал-губернатора Абэ Нобуюки и его ближайших помощников. Военная администрация предупреждает, что всякая попытка сорвать мероприятия военного командования повлечет за собой самые суровые меры. Все участники неорганизованных, не разрешенных полицией шествий впредь будут рассматриваться как нарушители приказа номер два генерала Макартура.
Несмотря на угрозы, люди поняли, что одержали первую победу: заставили убрать главаря японской колониальной администрации. И волна негодования, бушевавшая десять минут назад, стихла. Постепенно народ начал расходиться.
Текстильщики угрюмо возвращаются на фабрику. А куда же теперь идти Мен Хи? Работницы подхватывают ее под руки.
– Идем, не бойся!
Мен Хи идет, окруженная женщинами. Из репродукторов несется веселая музыка. Потом снова слышится голос. Мен Хи вздрагивает. Какой знакомый голос!..
– … Коммунистический режим на Севере невозможно перенести…
Кто это говорит?
– … Коммунисты издеваются над нашей древней культурой. Под видом равноправия они требуют, чтобы женщины отказались от вековых традиций вежливости…
Мен Хи даже не старается уловить смысл этих слов, она вслушивается в голос, и чудится ей: «Ты обвенчаешься с поминальной доской и, как вдова, верная своему мужу, навсегда войдешь в дом его отца, в мой дом».
Это он! Это помещик Ли Ду Хан!
Мен Хи невольно ускоряет шаг, увлекая за собой работниц, но голос догоняет ее:
– … Любой юнец может назвать там старого человека товарищем… Женщина может не подчиниться решению мужа… Я счастлив, что мне удалось бежать в свободный Сеул.
– Мен Хи, не бойся Чер Яка, – утешает ее одна из работниц, по-своему поняв волнение девушки. – Мы не дадим тебя в обиду.
И в самом деле, почему она так испугалась? Ведь теперь она не одна. Она идет, окруженная тесным кольцом женщин. Мен Хи замедляет шаг, вслушиваясь в голос из репродуктора.
– … У микрофона выступал землевладелец Ли Ду Хан, не вынесший режима Северной Кореи и бежавший на Юг.
Значит, Ли Ду Хан в Сеуле. Мен Хи осматривается. Улица почти опустела. Где они находятся? Что ей делать? Как найти Пан Чака? Остановиться у здания Народного комитета, которое уже виднеется в конце улицы, и ждать его там. Должен же он туда прийти…
Здание Народного комитета оказалось оцепленным полицией. На двери большая надпись:
«Народный комитет, как незаконный орган власти, закрыт. Помещение сдается в аренду».
Что же делать теперь? Скоро начнет темнеть. На одной из улиц толпится народ. Все смотрят вверх. На крутом и высоком куполе, венчающем шестиэтажное здание, красуется транспарант:
«Всю власть – Народным комитетам!»
Транспарант укреплен на высоком металлическом стержне. Несколько полицейских, помогая друг другу, пытаются взобраться на купол, но это им не удается. Наконец один из них ухватился за стержень и в ту же секунду с криком отдернул руку, едва удержавшись от падения.
– Ток, ток! – кричит он. – Стержень под током.
…Где же искать Пан Чака?
