Текст книги "Глиф"

Автор книги: Антон Фарб

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц)

– Илона, – перебил Радомский, вынимая портмоне, – принеси, пожалуйста, мне капуччино, и себе что-нибудь вкусненькое… Вы что-то будете, Ника?

– Нет, – Ника смотрела, как Илона вцепилась в сотенную купюру и заспешила к бару. – Одна из ваших моделей?

– К сожалению. Слишком туповата даже для модели, – пожаловался Радомский, глядя на Илону, скандалящую с барменом по поводу ударения в слове «латте». – А кстати, вы в Киеве обитаете постоянно, или наездами?

– Пока не ясно…

– На вашем месте, я бы перебрался в Житомир, – доверительно посоветовал Радомский. – И к деду поближе, и город поприятнее. Я вот Киев терпеть не могу. Это ведь только говорят, что в мегаполисе темп жизни выше и динамичнее, а на самом деле – час едешь, два часа стоишь в пробке, потом еще час ищешь, где бы припарковаться. Заторможенные они все, эти большие города. А вот провинция… Тут за один день можно столько дел сделать… И только одна проблема, найти себе эти дела. Потому что делать тут, в принципе, нечего…

– Может быть, вы все-таки объясните, зачем вы со мной встретились? – поинтересовалась Ника. – Потому что брифинг, как мне кажется, заканчивается, и мне надо поговорить с капитаном нашей команды. А вас ждет Илона.

– Вы же фрилансер, Ника, – сказал Радомский после короткой паузы. – То бишь, наемник. Я хочу вас нанять.

– Делать портфолио вашим девочкам? – съязвила Ника.

– Нет. Разобраться во всей этой чепухе с граффити. Узнать, кто за этим стоит, и зачем все это надо.

– Почему я? У вас же есть ваш Влад.

– Я попрошу Влада вам всячески помогать. И хорошо заплачу за ваше время. Ну как, беретесь?

– Повторяю: почему я?

– Считайте это маленькой личной услугой вашему деду… Он очень высоко о вас отзывался. К слову, вы не знаете, как его найти?

Ника покачала головой. Брифинг закончился, проектор убрали, включили без звука висящую под потолком плазму. Показывали новости, судя по качеству картинки – местный канал. Брали интервью у совершенно свиноподобного полковника милиции на знакомом фоне. Стоп. Ну конечно же – библиотека!

– Звук! – попросила Ника подкачанного официанта. – Включите звук!

– …не знаем, почему выбрал именно это место, – закончил фразу свинорылый полковник.

Камера взяла крупным планом молоденькую журналистку с ярко-красным микрофоном.

– А мы напоминаем нашим телезрителям, – бодро затараторила она, – что вчера ночью выдающийся житомирский художник Глеб Чаплыгин покончил с собой в здании областной библиотеки, где проходила выставка его картин… Следствие пока не установило, как он проник в библиотеку и что послужило причиной самоубийства. С вами была Наталья Зинченко, программа «Новости». До свиданья!

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ИГРА НАЧАЛАСЬ.

1

Хата оказалась убитой двухкомнатной квартирой на первом этаже старого дома на Котовского, и выглядела так, будто ее решили переделать под офис, но забросили на половине: мебель вынесли, кухню разгромили, разобрали стенку между коридором и комнатой и поставили прямо на пол здоровенный ксерокс, накрытый полиэтиленовой пленкой. Сиреневые обои по углам вспучились и пошли пятнами от сырости.

– Блядюшник, – резюмировал Макар, жадно втянув ноздрями воздух. – Точно те говорю: сюда девок водят. Па-ахнет…

– Да ну, – усомнился Свисток, бросая вещмешок на пол. – Каких девок? Тут и сексодрома-то нет. По-моему, тут нарики шалман держали. Во, смотри! – Хрущ пнул деформированную пластиковую бутылку с пеплом внутри. – Калабаха. Нарики.

– Тогда надо тут замести, – заметил Макар, нахмурившись. – А то еще на шприц сядешь.

– Вот ты и замети, – распорядился Хрущ, проходя во вторую комнату.

Там стоял большой платяной шкаф с покосившимися дверцами (между ними, чтобы не открывались, зажали кусочек поролона). Рядом лежали три скрученных рулонами матраца. Хрущ размотал один и подозрительно принюхался. Пахло лежалым тряпьем и аптекой. Может, и правда, наркоши…

– Это дезинфектант, – успокоил Макар. У него мать работала в аптеке. – Можно спать спокойно.

– Угу, это уж точно, – сказал Свисток. – Спи спокойно, дорогой товарищ! Вот ведь, мать вашу за ногу, вляпались…

Хрущ подошел к окну, скинул с плеч лямки рюкзака и поставил его на подоконник. Свисток, хоть он и говорил хуже, чем свистел, в данном случае сформулировал предельно точно. Они вляпались. По самое не хочу.

– И че? – спросил Свисток. – Будем тут отсиживаться? Как этот Тухлый приказал?

– Да, – кивнул Хрущ, вынимая из рюкзака три новеньких мобилки. – Он нас из ментовки вытащил, забыл?

– Да пошел он, – Свисток махнул рукой. – Тоже мне, подвиг. Хули они нам сделали бы?

– Мало тебя по почкам били, – заметил Хрущ, раскладывая мобилки, коробку с мелом и толстый бумажный сверток на подоконнике.

– Ну вытащил, сука, так он же нас туда и определил! – Свисток продолжал бухтеть. – Че нам теперь, жопу ему целовать?

Хрущ вытащил из рюкзака конверты со стартовыми пакетами к мобилками и три пачки денег в банковских бандеролях. Купюры были по червонцу, то бишь – по штуке на брата. Не соврал Тухлый. Свисток при виде бабла мигом заткнулся.

– В общем так, Свисток. Ты решай. Или ты с нами, – Хрущ выразительно помахал пачкой бабла, – или вали отсюда. И не свисти. Понял?

– А я че? Я че? Я с вами, только не понятно же нихрена, чего делать надо!

– Держи, – Хрущ протянул ему телефон и сим-карту. – Включи и держи при себе всегда, даже на толчке.

Тут вернулся Макар из кухни. Морда у него была перемазана чем-то жирным.

– Пацаны, – прошептал он. – Там холодильник… Там столько хавчика!

Глаза у него возбужденно блестели. Пожрать Макар любил.

– Это тебе, – Хрущ одарил второго подчиненного телефоном. – А это, – он сгреб все три пачки и сунул в карман, – нам. Поделим потом.

– А почему не сейчас? – взвился Свисток.

– Сперва работа, потом бабло, – отрезал Хрущ.

– А шо за работа? – спросил Макар.

– Вот наша работа, – Хрущ ткнул пальцем в бумажный сверток.

Внутри были маленький, но толстенький фотоальбом и конверт из плотной желтой бумаги.

Макар вытер жирные пальцы об штаны и открыл альбом. Вместо фоток в прозрачные кармашки были заправлены листики тонкой бумаги с закорючками. Под закорючкой – адрес, дата и время.

– Оба-на, – удивился Свисток. – Это ж руны. Я их видел. Гамеса была такая, про викингов…

– Разбирайте мел, пацаны, – сказал Хрущ. – Тут их больше сотни. И по червонцу за штуку.

– А в конверте что? – Свисток проявил любопытство.

– Бонус, – ухмыльнулся Хрущ, вытряхивая из конверта две фотографии. На одной был незнакомый крендель возле белого «Ланоса», а на другой – патлатый щенок-неформал, который удрал от них на Польском бульваре в тот самый вечер, когда подкатил Тухлый. – Я ж всегда говорил: Земля – она круглая…

2

За минувшие сутки Марина трижды – трижды!!! – была на грани смерти. Ну ладно, раз, ну пусть даже два раза подряд можно было бы счесть совпадением. Но три?!

Первый – в библиотеке. В понедельник с самого утра директорша собрала всех у себя в кабинете «на планерку», и ни с того, ни с сего устроила разнос, плавно переходящий в истерику. Старая дура визжала так, будто самоубийство Чаплыгина было на совести нерадивых библиотекарей. Экспозицию приказала немедленно свернуть, библиотеку закрыть на санитарный день, устроить генеральную уборку на всех этажах и во всех кабинетах, а самое главное – оказать всемерное содействие рабочим, устранявшим следы последнего кунштюка покойного Глеба Эрнестовича. Тот, перед тем, как повеситься, обляпал половину собственных картин кровью, как показала экспертиза – свиной…

Чем служащие библиотеки, преимущественно – женщины от сорока пяти и старше – могли помочь двум угрюмым малярам, замазывавшим потеки крови на стенах, директорша не уточнила. У одного из рабочих была жуткая заячья губа, и несло от него вчерашним перегаром и вонючими носками. Именно этот урод и опрокинул жестянку со «Снежкой» с верхней ступеньки стремянки. Трехлитровая металлическая банка упала в лестничный пролет и жахнула об пол в двадцати сантиметрах от Марины.

Это – раз.

Второй эпизод произошел в тот же день, после обеда. Позвонила Наташа. Как обычно, жуя на ходу, предложила встретиться. О том, чтобы привести журналистку в находящуюся на осадном положении библиотеку, речи быть не могло, и Марина, отпросившись на пять минут, выскочила на Старый бульвар. У самого кафе «Радуга», где Наташа уминала очередную пиццу (Боже, куда в нее лезет? Беременная, что ли? – успела удивиться Марина), матово-черный «Лексус» пролетел в миллиметре от бедра Марины, обдав ее приглушенным ревом мощного мотора и облаком выхлопных газов. Подпрыгнув на «лежачем полицейском», «Лексус» с воем унесся вдаль, в сторону водонапорной башни, оставив Марину в остолбенении. Наташа тоже оцепенела от неожиданности, и крошки пиццы падали у нее изо рта.

Это – два.

Самое обидное, ничего умного или толкового Наташа не сообщила, вывалив кучу несвязанных между собой фактов: о команде «бомбил» (так, оказывается, называли нелегальных граффити-художников), которых разыскивали по просьбе комитета по благоустройству города за самовольное размещение рекламы; о паркуровцах, которые баловались квартирными кражами, ловко прыгая в форточки где-то на Богунии (этих, вроде бы, уже повязали); о страйкболистах, которые размалевали игровой символикой заброшенный завод за городом; и т.д., и т.п. В общем, все подряд и никакой системы. И зачем только Анжела привлекла эту соплюшку?..

Вернувшись в библиотеку, Марина выписала на свое имя три разных «Энциклопедии символов» – Бауэра, Королева и Бидерманна, последнего пришлось брать под честное слово из читального зала, закончила уборку в кабинете и отпросилась домой пораньше, сославшись на мигрень и приближающиеся месячные.

Фонари на Маликова горели через один и весьма тускло, а в темных подворотнях гоготали представители ночной фауны. Одна компашка, настроенная весьма агрессивно – мат-перемат, женские визги, звон бьющихся бутылок – двигалась прямо навстречу Марине. Она, конечно же, перешла на другую сторону улицы, но компашка разделилась на две, рассредоточившись по обеим сторонам дороги. Неизвестно, чем бы все это закончилось, если бы не стая велосипедистов, вынырнувшая с Польского бульвара и отвлекшая внимание гопоты на себя. Вдогонку велосипедистам полетели пивные бутылки, а Марина тем временем вскочила в родной подъезд, захлопнула тяжелую бронированную дверь и долго хватала ртом воздух, пытаясь прийти в себя. Ее трясло так, что она не могла даже подняться по лестнице.

Это – три.

Вняв предостережению судьбы, Марина решила из дома больше не выходить, по е-мейлу перенесла встречу с Анжелой, выпила феназепам и легла спать.

Во вторник с самого утра, чтобы не опоздать на работу, Марина поехала в больницу к Белкину. Тот, как ни странно, уже не спал (хотя обычно по выходным любил дрыхнуть до полудня).

– Марина, – страшно зашептал он, округлив глаза. – Мне надо с тобой поговорить.

В палате кроме Белкина лежало еще шесть человек с переломами разной степени тяжести – кто-то в гипсе, кто-то в лубке, а один даже на вытяжке, мерзкого вида устройстве, напоминающем дыбу. Все они спали, похрапывая и попердывая, поэтому Марина присела на край койки Белкина и тоже шепотом ответила:

– Мне тоже.

В воскресенье Белкин незнамо как уговорил врача вколоть ему обезболивающее, причем на основе морфия, в результате чего забалдел и к разговору способен не был, глупо улыбаясь и пребывая в неземном блаженстве. В понедельник, понятное дело, Марина проведать его не смогла – как-то, знаете ли, было не до того… Поэтому допрос (а Марина собиралась построить беседу именно как допрос, и не только по просьбе Анжелы, но и по собственной инициативе) придется проводить сейчас.

Белкин был бледен, лицо его осунулось, под глазами набухли мешки. У него давно были проблемы с почками и пищеварением, а больничная еда и здорового человека свалит. Марина даже почувствовала укол жалости, и тут же его подавила. Сам виноват, идиота кусок…

– Ты ничего не хочешь мне рассказать? – как можно более строго спросила Марина. Из-за необходимости шептать получилось не очень. Интимнее, чем следовало.

– Не здесь, – замахал руками Белкин, покосившись на соседнюю койку. Там лежал гадкого вида старик с язвой на лице и двумя загипсованными ступнями. От старика веяло могилой. – В коридоре есть кресло-каталка…

Чтобы погрузить Белкина в инвалидное кресло, Марине понадобилась помощь дюжей медсестры, не обрадованной подобной перспективой в половину восьмого утра. Пришлось сунуть ей червонец, и без проблем выкатить Белкина на лестничную клетку, прокуренную до невозможности.

– Послушай меня, – с жаром заговорил Белкин, не дав Марине даже рта раскрыть. – Ты должна найти Нику. Это важно. Скажи ей, что у меня был ноутбук. В субботу, ночью, она поймет. Его надо найти. Я не знаю, куда он делся, когда меня сбила машина. Наверное, менты подобрали. Пусть позвонит Славику, у него есть какие-то знакомые чекисты. Пусть напряжет всех, кого сможет. Это очень важно!

– Стоп-стоп-стоп! – подняла ладонь Марина. – Для кого – важно? Для тебя? Или для этой твоей Ники?

– О господи… – драматически вздохнул Белкин. – Для всех – важно! Для меня, тебя, для всего этого долбаного города важно!!! – закричал он, умудрившись при этом не повысить голоса. Это он умел очень здорово: нагнетать обстановку и создавать театральные эффекты.

– Белкин спасает мир, – язвительно прокомментировала Марина. – Нет, не так: рыцарь Белкин на страже Житомира. Индиана Белкин в поисках утраченного ноутбука…

Белкин вдруг скис и посмотрел на нее глазами побитой собаки.

– Марусь, – попросил он жалобно. – Пожалуйста…

– Пожалуйста?! – взорвалась Марина. – А ты знаешь, что я вчера чуть не погибла?! Трижды!!! Это тоже из-за твоих дурацких игрищ?!

У Белкина вытянулось лицо.

– Угу, – сказал он опять шепотом. – А ну-ка, подробнее…

И Марина изложила – во всех подробностях – три вчерашних инцидента. По мере ее рассказа с физиономии Белкина сползли все гримасы, и героически-важно-самоотверженные, и жалобно-плаксивые; лицо Белкина постепенно каменело, губы побелели, а потом в глазах его проступил не наигранный, а всамделишный страх.

– Угу, – повторил он, когда Марина закончила. – Началось. Значит, они тебя вычислили. Значит… скоро доберутся и до меня.

Он вцепился в колеса кресла и резко развернулся на месте.

– Поехали, – скомандовал он. – Быстрее, надо убираться отсюда.

– Куда – убираться? – опешила Марина. Ей тоже вдруг стало по-настоящему страшно. Такого Белкина – сосредоточенно-целеустремленного, и в то же время – до чертиков испуганного! – она не видела никогда.

– Подальше, – объяснил Белкин. – Чем дальше – тем лучше.

– Но… почему? Зачем? Что вообще происходит?!

– Меня хотят убить, – Белкин поджал губы так, что они превратились в тонкую полоску. – И тебя заодно. Если мы прямо сейчас не уберемся из больницы, никто из нас не доживет до вечера…

3

Первый день, как обычно, ощутимых результатов не принес. Это было нормально: чтобы выйти из режима ничегонеделания и переключиться на работу, Нике требовался разгон. День, иногда два или три – зависело от того, как долго она била баклуши.

Посидеть в интернете, погуглить «граффити». Разобраться в стилях и направлениях. Запомнить слово «мурализм». Еще раз пересмотреть диск Ромчика (кстати, очень удачный контрольный образец настенной живописи города Житомира, идеально подходит для выявления аномальных тенденций). Проверить экипировку: зарядить оба аккумулятора, упаковать в сумку «Нэшнл Джиогрэфик» объективы, бленды, вспышку и «Шурфайр». Купить альбом и коробку карандашей, просто на всякий случай. Обработать водоотталкивающим спреем сапоги. Выйти в город.

Начать Ника решила с уже известных зацепок – костела, собора, синагоги и телецентра, тем более что располагались они все в пределах десятиминутной прогулки. Костел находился в историческом центре Житомира, на Замковой горе, возле сквера за домом правосудия, в двух шагах от площади Соборной (места ночного хэппенинга, с которого все и началось). Со всех сторон костел окружали строительные леса, почерневшие за зиму – реставрация продолжалась не первый год. Стены были покрыты пятнами отсыревшей штукатурки. Статуя Девы Марии грустно смотрела с крыши костела вниз, повесив голову и бессильно разведя руки.

Рисунок обнаружился на восточной, обращенной к площади, стене. Если бы Ника не знала, что искать, его можно было бы принять за банальное творчество сексуально неудовлетворенной молодежи.

Классическое такое сердечко-валентинка, с завитушками и прочими красивостями. Не хватало только стрелы Амура и надписи «Люся, я тебя люблю!» Разве что размер был странный – в рост человека, и кое-где были заметны огрехи в нанесении – словно рисовали через трафарет, а потом от руки, кисточкой замазывали пробелы там, где у трафарета были перемычки, соединяющие внешние и внутренние детали.

Хмыкнув, Ника сделала пару снимков и пошла через сквер в сторону синагоги. В середине сквера стоял громадный валун (наследие прошедшего в незапамятные времена через Житомирщину ледника), на котором была выбита дата основания города. Вокруг камня гуляли мамаши с детьми, радуясь первым теплым деньками в этом году, и шустрили ребята на роликах. На валуне уже успели мелом, наспех и криво, изобразить «сердечко», упустив некоторые детали, но сохранив общую форму. Ника снова щелкнула «Кэноном», запечатлев народное творчество, и дошагала до синагоги.

Ту и вовсе закрыли, то ли на ремонт, то ли под снос. Судя по состоянию строения, второе было более вероятно. Маленькое двухэтажное здание с новой пристройкой здорово покосилось, осело в землю и дало трещину на фасаде. Крыша прохудилась и выглядела так, будто вот-вот провалится. Спереди был заборчик с жестяными звездами Давида, а с тыла – опять-таки, обращенного к площади, на стене рядом с пятном рыжей краски (надо полагать, замазанной свастикой) и полустертой надписью «смерть жыдам» был нарисован могильный крест в окружении гробов. Тот же стиль – детский рисунок, выполненный умелым художником, та же техника – белая масляная краска через трафарет.

Полтора квартала к востоку, следующий объект. Телецентр. Тоже, в принципе, культовое сооружение. Чем-то напоминает областную библиотеку: бетон, стекло, конец брежневской эпохи. Внутри наверняка еще остались побитые молью ковровые дорожки… Рисунок с фасада смыли, да так старательно, что остался светлый квадрат на фоне грязного бетона. Не страшно, фотографии отыскать будет не сложно. Вроде бы даже сюжет был на местном ТВ, о вандалах. Надо будет найти общих знакомых с журналистами из отдела новостей…

Последняя точка. Собор. Псевдовизантия. Колокольни, купола, шишечки и прочие фаллические символы. Рисунок на южной, боковой стене.

Такое бывало и прежде: в Белфасте, когда она заехала на заправку, вышла купить воды, и рядом с ее «Лендровером» взорвался начиненный пластитом мотоцикл; в Белграде – она сидела с Анджеем на веранде «Хилтона», и у нее вдруг свело кожу на лице, и кольнуло в груди, а через секунду тонкая фарфоровая чашечка с кофе в руках Анджея разлетелась на тысячи осколков, и лицо Анджея превратилось в кровавую маску, посеченное этими осколками, и он рухнул прямо на нее, подминая под себя, и тем самым спас от второй пули снайпера… Третий раз предчувствие беды охватило Нику слишком поздно, обстрел Газы уже начался, и она толком даже не помнила, что это было – в памяти осталось только ощущение общего беспокойства, неуютности происходящего, а потом был фугас, осколок, контузия и госпиталь.

Когда работаешь в зоне военного конфликта, привыкаешь ждать подлянки от судьбы постоянно, вырабатывая в себе профессиональную паранойю. Чувства обостряются, первобытные инстинкты выходят на первый план. Начинаешь дергаться по поводу и без, и когда – один раз из сотни – дергаешься не зря, называешь это чутьем на опасность.

Но это – там, на войне.

А здесь? В Житомире?

Ника опустила фотоаппарат и внимательно поглядела по сторонам. Залитая весенним солнцем площадка. Ярко-желтые стены собора, почти не видный из-за солнца белый рисунок. Компания нищих у стены – две бабульки с клюками и колоритный такой старикан в легких, не по погоде, бриджах и сандалиях на босу ногу. Правый рукав пиджака подвязан узлом, а на лацканах – горсть зеленоватых медалей. И пристальный, слишком пристальный для нищего взгляд водянистых, почти бесцветных глаз.

Внутри все вопило и требовало убираться отсюда немедленно, прямо сейчас, сию же секунду!..

Преодолев себя, Ника сделала шаг вперед. Безрукий старик (почему-то опять вспомнился ночной визитер со скрюченной конечностью) мог что-то видеть. Что-то знать. Что-то скрывать. А иначе с чего бы ему так на нее пялиться?

Еще шаг. И еще. Превозмогая ужас и разыгравшуюся паранойю. Старик продолжал смотреть на нее, не отводя глаз. Бабульки, обратила внимание Ника, сидели отдельно, жались друг к дружке, с испугом и ненавистью косясь на старика. Чуть вдалеке пятилась, прихрамывая, рыжая дворняжка, поджав хвост. И стояла хрупкая, стеклянная тишина…

Когда до однорукого оставалась всего пара шагов, и Ника, мысленно продумывая вопросы, ощутила исходящую от него вонь старых носков, немытого тела и гнили, старик хищно наклонился вперед, цапнул железную миску с мелочью и ткнул ей в сторону Ники.

– Подайте ветерану! – рявкнул он. – Собираю на лекарства! Эт-о-о-т День По-о-о-беды!.. – заголосил он, и сидящие старушки истово перекрестились.

Тьфу ты, сплюнула в сердцах Ника. Обычный сумасшедший. Чего ж от него так воняет-то?.. И почему меня так переколотило?

В этот момент у нее зазвонил мобильник.

Вязгин назначил встречу в «Гроте», полуподвальном заведении на Старом бульваре. В последнее время Ника недолюбливала подземные общепиты – то ли у нее сверх всякой меры разыгралось воображение, то ли весенние паводки и вправду переполнили чашу терпения городской дренажной системы, но Нике все время мерещилось, что из подвалов Житомира тянет сыростью и мокрой землей. В «Гроте» было тоже самое. Не самое возбуждающее аппетит сочетание запахов, поэтому Ника ограничилась чашкой фруктового чая.

Ее собеседник взял себе кофе, залпом выпил его, отодвинул чашку в сторону и разложил на столе пять черно-белых фотографий, сделанных, скорее всего, мобильным телефоном, а потом распечатанных в формате А4, из-за чего вылезли все огрехи картинки.

Сюжеты были знакомые. Крест на площади, могила на синагоге, сердце на костеле, ромб на телецентре и флюгер на соборе. Ника включила «Кэнон» и продемонстрировала Вязгину результаты сегодняшней прогулки.

– Поэтому я предлагаю обменяться информацией, – сказал Вязгин. – Чтобы не дублировать усилия.

– Согласна, – кивнула Ника.

– Итак, – Вязгин переплел пальцы, – что мы знаем. В ночь с субботы на воскресенье, то есть – почти трое суток назад, различными группами людей были нанесены как минимум пять рисунков-граффити в центре Житомира. В ходе нанесения одного из рисунков пострадал человек, сбитый машиной, принадлежащей нашей фирме. Правильно?

– Правильно, – опять кивнула Ника.

– В принципе, ничего особенного не произошло, если не считать того, что все рисунки появились практически одновременно, а исполнители – те, что нам известны, – никак не связаны между собой. Их – исполнителей – объединяет только мотивация поступков. Все они искренне полагали, что играли в некую игру, и нанесение рисунка было частью этой игры. Заданием.

– Стоп. Не игру. Игры. Мы играли в автоквест, а Рома с товарищами – во что-то другое.

– Принимается.

– И кого еще из участников вы знаете?

– Милиция задержала трех скинхедов у синагоги. Скинхеды оказались не настоящие, обычная уличная шелупонь. Тоже, можно сказать, играли. В нациков.

– Про этих я знаю, – сказала Ника, – Радомский рассказывал. А остальные? Кто разукрасил собор и костел?

Вязгин покачал головой.

– Эти пока не попались. Но мы работаем над этим.

– Мы?

– Ника, давайте разделим цели. Я займусь исполнителями – у меня для этого больше ресурсов, а вы – глифами.

– Чем-чем? – не поняла Ника.

– Глифами. Так Ромчик называл эти рисунки, – Вязгин пододвинул к ней фотокарточки. – Мне удалось из него вытянуть что-то про онлайновую игру, а потом он замкнулся. У парня сейчас сложный период…

– И вы хотите, чтобы я его разговорила? – уточнила Ника.

– Как вариант, – Вязгин пожал плечами. – Радомский считает, что в этих рисунках – глифах – есть какой-то смысл. И он почему-то уверен, что ваш дед с этим связан. Вы уже установили с ним контакт?

– Пока нет, – Ника задумчиво помешала ложечкой чай.

В мозаике Вязгина не хватало еще одного элемента: повесившегося Чаплыгина, чье полотно осквернили вандалы в библиотеке. Как там дед написал? «Мой старинный приятель»? Ну-ну… Поразмыслив, Ника решила этой информацией пока не делиться. Радомский ведь тоже был не конца откровенен, так и не объяснив толком, в какой такой области он сотрудничал с дедом и откуда у фотографа Загорского взялись идеи насчет маркетинга?

– Вам эти рисунки о чем-то говорят? – спросил Вязгин.

– Нет.

– Я так и думал. Вот, возьмите, – Вязгин протянул ей визитку.

Визитка была отпечатана на угольно-черном картоне, претенциозными золотыми буквами. «Мадам Анжела, визионер и медиум», – удивленно прочитала Ника.

– Это кто?

– Она может проконсультировать вас по поводу символов, – с едва уловимой кислинкой в голосе объяснил Вязгин.

– А так же их эзотерического значения, – с издевкой кивнула Ника. – Вы это серьезно?

Вязгин вздохнул.

– Это подруга жены Радомского, – сказал он. – Позвоните ей, она не так глупа, как хочет казаться. Может быть, она действительно что-то знает… Скажите ей, что консультацию мы оплатим.

– Почему бы и нет… А что насчет Ромчика? Я бы скорее переговорила с ним.

– Сегодня не выйдет. Домашний арест и чтение морали. Завтра я отвожу его в школу, уроки заканчиваются, – Вязгин сверился с блокнотом, – в три пятнадцать. Потом могу привезти его к вам.

– Не надо. Лучше я подъеду к школе. Я бы хотела поговорить с ним наедине.

– Не вопрос…

Ника еще раз перебрала карточки. Хуже всего получился крест на площади – похоже, снимали с крыши или с вертолета рисунок почти затерялся на пегом черно-белом асфальте. Телецентр, костел и синагога были запечатлены почти в упор, видна каждая завитушка. А вот собор сфотографировали метров с пяти…

– Скажите, – подобралась Ника, – а когда это было снято? Собор?

Вязгин нахмурился и опять достал блокнот.

– Вчера вечером, в половине десятого, – сообщил он. – Журналистка с местного телевидения проявила инициативу и начала собственное расследование. Мы уже взяли ее под свое крыло…

– Угу, – Ника разглядывала снимок.

Она была на этом месте полчаса назад. Стена, рисунок, один-единственный нищий. Старик. Тот самый. Тот, да не тот: пиджак, медали, подвязанный рукав, короткие бриджи… но обе штанины были тоже завязаны узлом.

Еще вчера вечером старик был безногим.

4

– Ну ты дебил… – Ромчик сам не до конца понял, восхищение в его голосе прозвучало или осуждение.

– Я теперь в Игре! – гордо сказал Клеврет. Даже на слух было понятно, что слово Игра следует не только писать, но и произносить с большой буквы. – Дороги назад нет.

Татуировка на его предплечье была совсем свежая, кожа еще не успела отойти и сохраняла красновато-лиловый оттенок.

– Че это хоть значит? – спросил Ромчик, разглядывая странную закорючку.

– Тебя родители не убьют?

– Могут, – чуть скис Женька. – Но они пока не видели…

– Когда ты успел-то?

– Вчера, после школы. Кстати, тебя где вчера носило?

Теперь уже Ромчик погрустнел. Вспоминать вчерашние разборки было противно и гадко. Мама истерила, рыдала и живописала ужасы колонии для малолетних, а отец… Отец был в своем репертуаре. Большой босс. Домашний арест, строгий надзор, под конвоем в школу, под конвоем домой. Шаг влево, шаг вправо… И фиг ли толку, если на первой же переменке, сразу после химии, Клеврет отозвал Ромчика в сторону и опять заговорил про Игру?

– Слушай, Женька. Давай без дураков. Ты знаешь правила Игры?

– Да нет в ней никаких правил, – загорячился Клеврет. – В этом-то и весь кайф!

– Ладно, – Ромчик рассудительно кивнул. – А цель? Нахера все это – глифы, граффити, беготня по ночам?

– Цель Игры – понять.

– Что – понять?

– Все. В том числе – смысл и назначение глифов.

Оп-па. Рекурсия, однако. Логическая петля. Ромчик вздохнул и развел руками.

– Но это же бред… – попытался он донести до Клеврета капельку здравого смысла.

– Это не бред! – обиделся Женька. – Это Игра. У нее свои законы. И своя логика. И вообще – ты либо в Игре, либо вне Игры. Определяйся.

Тут прозвенел звонок, и следующие сорок пять минут Ромчик мог спокойно определяться – Вере Галактионовне, учительнице литературы, было уже под восемьдесят, и уроки она вела чисто автоматически, не отвлекаясь на учеников.

В принципе, Ромчик ко всякого рода играм относился достаточно прохладно. Компьютерные ему быстро надоедали, к картам-шахматам-домино и прочей настольной лабуде он склонности вообще не имел (хотя отец когда-то пытался научить его преферансу и покеру – это было давно, когда Радомский-старший еще относился к Ромчику как к сыну, а не как к подчиненному), а занявшись истфехом, пару раз выезжал с тусовкой на полигонки. Последнее было даже забавно – днем, потому что по вечерам все сводилось к распитию водки у костра. Потом Клеврет подсадил его на форум любителей PBEM, и какое-то время Ромчик активно ходил за разные партии, временами поражаясь, насколько неадекватными бывают игроки и, в особенности, мастера.

В Игру без названия, но с большой буквы, он влез скорее случайно, ведомый не столько азартом, сколько обидой на родителей. Ромчик не любил, когда ограничивали его свободу.

И чем это закончилось?

Попаданием в ментовку и продлением домашнего ареста на неопределенный срок.

Зашибись.

Когда же до них дойдет, что чем сильнее они хотят меня контролировать, тем меньше у них будет получаться?

В задницу домашний арест!

– Я в Игре, – сообщил Ромчик Клеврету на большой переменке. – Что я должен делать?

– Молодчина! – хлопнул его по плечу Клеврет и зашептал таинственно. – Сегодня я должен забрать инструкции…

– Где и когда?

– Узнаешь. После школы.

– Не выйдет, – Ромчик вздохнул. – За мной заедут сразу после седьмого урока. Надо будет свалить пораньше.

– Значит, свалим. Игра важнее!

Надпись на зеленом заборе извещала всех заинтересованных лиц о том, что данный девятиэтажный дом строится компанией «Радомбуд» с позапрошлой весны и планируется к сдаче прошедшим летом. Компания «Радомбуд» приносила извинения за причиненные горожанам неудобства и указывала номера телефонов, по которым можно связаться с маклерами – стройка замерла около года назад (кризис!) на уровне четвертого этажа, но практически все квартиры были распроданы, даже существовавшие пока лишь в виде проекта… Владельцы энного количества кубометров дорогостоящего воздуха над замороженной стройкой объединялись и пытались пить кровь Радомского, но – без особого успеха. Кризис, что ж вы хотите, пожимал плечами отец Ромчика…