Текст книги "Глиф"
Автор книги: Антон Фарб
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)
Глиф был еле виден. Он поблек и выцвел.
Марине захотелось укусить себя за кулак. Лишь бы не закричать.
– Я понял, – Руслан стоял на четвереньках на расстеленной на полу карте Житомира. – Это обратная связь! Каждый глиф, нарисованный в городе, есть на этой карте. И если воздействовать на глифы… Обратная связь!
Обратная связь. В голове Марины щелкнуло и все встало на свои места. Все стало просто и понятно.
– Мы можем все исправить! – воскликнул Руслан.
– Да, – сказала она. – Все исправить.
– Надо только разобраться, что здесь к чему… – забубнил Руслан, уткнувшись носом в глифы.
Марина сделала шаг к подоконнику, взяла в руку припорошенный пылью вазон с засохшим фикусом и с размаха обрушила глиняный горшок на голову Руслана.
9
На улице Вязгин первым делом вытащил сигарету, закурил, сжав губы в узкую полоску, выпустил дым через ноздри и с плохо скрываемым раздражением скомкал и отшвырнул пустую пачку.
– Ну? – спросила Ника, ежась от холода. – Что думаешь?
– Бред какой-то, – процедил Вязгин, почти не разжимая губ и не выпуская сигареты изо рта. – Гипертекст, вашу мать… Капсула какая-то, купол. Глифы, ключи и карты. Магические артефакты. За идиотов нас держит твой Белкин. А Радомский ведется, как маленький.
Ника в ответ шмыгнула носом. Что-то она совсем начинала расклеиваться. Организм не выдерживал.
– Клеймо узнал? – спросила она.
– Угу. Чоппер.
– Думаешь, Белкин сам себя… пометил?
– Какая, нахрен, разница? – пожал плечами Влад. – Сама-то что об этом думаешь?
– Я? Я думаю, что в городе творится непонятная фигня, которую каждый воспринимает по-своему. Для Анжелы это все – результат заклинаний и пассов руками. Для Белкина – гипертекст, код реальности и сбой системы. Для Славика – вторжение инопланетян или зомби-апокалипсис. Про трех слепцов и слона помнишь?
– Угу. А потом три слепых слона пощупали человека и решили, что он плоский.
Против воли Ника хмыкнула, а Вязгин сказал:
– Пошли. Нас с тобой ждет квест – поиски волшебной карты и ключей к Игре…
Машинальным движением он (увы, всего на секундочку) приобнял Нику за плечи, направляя в сторону библиотеки. Это было приятно. В отличие от всего остального…
Было не столько холодно, сколько сыро. Дул промозглый ветер, под ногами кое-где похрупывала ледяная крошка. Нику начинало легонько знобить. Хотелось выпить горячего чаю и забраться под одеяло. Нет, лучше в ванну. Горячую ванну с солью Мертвого моря. И чтобы тишина и покой. И никаких глифов…
Все происходящее казалось дурным сном. «Это происходит не со мной», классическая реакция на стресс: отрицание. Умом Ника это понимала, но изможденный организм брал свое. Это Белкину хорошо – клеймо-глиф получил, и перелом бедра прошел за пару часов. Игра заботится об игроках. Чтобы им играть было комфортно и удобно. Все ради Игры.
А что делать тем, кто без глифа? Вон, Вязгин – железный вроде мужик, а тоже пошатывается и прихрамывает. Досталось ему от тварей на бульваре, только виду не подает… Интересно, как там Ромчик?
– Смотри! – Влад протянул руку. – Небо светлеет.
И правда, над домами занималось бледно-розовое зарево. Выглядело это на удивление мерзко: сине-серое, будто измазанное грязью небо – и телесно-розовые отблески на горизонте.
– Давно пора, – проворчала Ника. – Утро. Кофейку бы…
– Нет, – покачал головой Влад. – Там север. Похоже на большой пожар. Где-то на Корбутовке. Да и утро, – он поглядел на часы, – должно было наступить часа четыре назад, если мои швейцарские не врут. А вот насчет кофе согласен. Только, боюсь, что с кофе будет то же самое, что с водкой…
– Я, конечно, не физик, – сказала Ника, – но мне отчего-то кажется, что все происходящее как-то связано со временем. Все эти остановки часов, превращения еды в не пойми что, мгновенные исцеления…
– Не знаю, не знаю, – покачал головой Вязгин. – Мне больше по душе вариант с галлюциногенами в городском водопроводе. Скоро нас попустит, и все вернется на круги своя…
Перебрасываясь подобными репликами (тоже форма защитной реакции, подумала Ника, сарказм и ирония вместо осознания ужаса происходящего), они вышли на Новый бульвар – где, собственно, все и началось с выставки картин Чаплыгина. Как там было, в записке? Приятеля деда, вот. Эх, дед-дед… Что ж ты такое учудил на старости лет? И где тебя носит, хотела бы я знать… Почему-то Ника была уверена – железобетонно, на все двести процентов, что дед жив.
– Ого, – сказал Влад. – А может ты и права насчет времени…
Новый бульвар изменился. По правую руку все было по-старому: жилая пятиэтажка (первый этаж, как водится, отведен под магазины и – куда ж без него! – банк), в половине окон горит свет, там люди – в тепле и уюте – пьют чай с вареньем и рассуждают, до чего довела страну нынешняя власть; по центру бульвара все еще горели фонари; а вот на противоположной стороне…
Здание библиотеки выглядело так, будто простояло тут тысячу лет. Словно иезуитская коллегия на Черняховского, только еще старше. Ветхое, заброшенное, тусклое. Обросшее мхом и покрытое трещинами. Ника и Влад вышли к нему сбоку, и отсюда прекрасно видно было, что тыльной стены у библиотеки нет: торчали криво обломанные языки перекрытий и щетинилась ржавая арматура, как после бомбежки.
Ника достаточно повидала разрушенных зданий (особенно в Сербии), чтобы сразу подметить главную странность: нигде не было обломков стен или даже бетонной пыли, которая всегда окружает свежие развалины.
Библиотеку будто бы мигом состарили на пару веков.
Что, в принципе, было не так уж и удивительно, если вспомнить пустырь на месте телецентра…
– Что-то не хочется мне туда входить, – пробурчала Ника себе под нос, когда они подошли к центральному входу.
От прогнивших деревянных дверей и из выбитых окон тянуло могильным холодом.
– Аналогично, – сказал Влад. – Только вот выбора у нас нет. Карта и ключи должны быть где-то внутри…
Фонари на бульваре погасли так неожиданно, что Нике на мгновение показалось, будто у нее потемнело в глазах (обморок, как завершающая стадия реакции отрицания), но Влад чертыхнулся, и она, обернувшись, поняла, что причина опустившейся тьмы более прозаична.
Погасли не только фонари: окна в пятиэтажке напротив тоже потемнели, превратив жилой дом в черный монолит на фоне черного же неба. Наверное, свет вырубило если не во всем городе, то уж в доброй его половине точно. Небо, лишенное скудной подсветки снизу, обрело особую чернильную густоту и непроницаемость, лишь подчеркнувшую розовое зарево пожара.
– Весело, – буркнул Вязгин, извлекая фонарик. – Интересно, что будет дальше.
– Как всегда. Паника и мародерство.
– Не дай бог…
Влад подошел ко входу, посветил фонариком внутрь (ни зги не было видно), вытащил пистолет, проверил магазин и патрон в стволе и пинком распахнул тяжелую дверь.
И словно в ответ на пинок откуда-то с верхних этажей библиотеки донесся пронзительный крик боли.
10
Когда в ресторане вырубился свет, Радомский пил, как воду, выдохшуюся водку, и слушал, как завирально излагает свои бредовые теории хмырь Белкин.
– …все дело в энергии, – плел он, то и дело сглатывая слюну и облизывая губы. – Глифы, ключи, карта – это просто инструменты. Чтобы они работали, нужна энергия…
– Какая еще энергия? – перебил Радомский.
– Не знаю точно, – смешался Белкин. – В онлайн-версии… ну, на форуме, где начиналась Игра… там использовали классическую схему. Первоэлементы. Вода, огонь, воздух, земля и жизнь. Просто для удобства, всем знакомо и понятно, и всяко интереснее, чем просто мана…
– Просто – что?
– Мана… Не важно. В реале этого оказалось мало. Чтобы глиф заработал, его надо было… активировать, что ли. На первых этапах Игры хватало простейших эмоций: азарт, веселье, любопытство. А потом… Страх. Боль. Смерть... Чем больше появлялось глифов, тем больше им требовалось энергии. Некоторые глифы надо было нарисовать кровью… или убить над глифом человека…
Да уж… Радомский мысленно вздрогнул, вспомнив бомжа в Заречанах и пентаграмму на киоске. И тут же вспомнил, где и когда он слышал фамилию Белкин. Ну да, точно! От следователя! И покушение на убийство Белкина Игоря Батьковича… Так это тебя, голубчик, чуть не задавило нашим «Ниссаном»? Жаль, ах как жаль, что не задавило насмерть! Таких, как ты, давить надо еще в младенчестве. Чтобы не вырастали уродами.
Наломал ты дров, админ онлайн-версии… Менеджер среднего (очень среднего) звена, возомнивший себя богом! Это было бы даже смешно, если бы не было так грустно…
Люстра под потолком и оба настенных бра погасли одновременно, погрузив отдельный кабинет в темноту. Белкин испуганно пискнул, а Радомский собрался было выматериться, но тут как по волшебству нарисовалась девочка-официантка с зажженной свечкой.
– Вы извините, пожалуйста, – проблеяла она, – это не у нас, это на подстанции. Во всем городе свет пропал, просто ужас, что делается…
Эх, знала бы ты, девонька…
– Свечку оставь, – приказал Радомский. – И выпить принеси. Коньяку, или вискаря, только нормального, не протухшего!
Выпить хотелось неимоверно. До ломоты в затылке. Рана на месте оторванного уха пульсировала дерганой, рваной болью.
– Я поищу… – сказала официантка, но, видимо, выпить сегодня Радомскому была не судьба.
На улице противно мявкнула сирена, и сквозь огромные окна ресторана на пол и потолок упали красно-синие отблески мигалок.
– Милиция, – прошептал Белкин, вжимаясь в спинку стула.
– Менты, – подтвердил Радомский и стиснул кулаки. – Обложили, суки…
– Но… почему? Откуда?
– Я же беглый, блядь! Ты! – Радомский схватил официантку за рукав. – Другой выход отсюда есть?!
– Есть, – не растерялась привыкшая ко всему официантка. – Через башню…
На водонапорную башню – массивное четырехэтажное сооружение из красного кирпича, возвышающееся практически в самом центре Житомира, возле филармонии – Радомский положил глаз уже давно, когда только начинал интересоваться рынком недвижимости (именно тогда, правда, по другой причине, и произошла у него первая стычка в длинной череде конфликтов, ссор и разборок с паном Киселевичем). Уж больно место было вкусное: тут тебе и исторический колорит, и удобное расположение, и все коммуникации… Хочешь – отель делай, хочешь – ресторан, хочешь – бордель открывай под видом массажного салона. Словом, есть где разгуляться.
Но с момента своей постройки башня (символ Житомира, памятник архитектуры, и прочее бла-бла-бла) находилась в ведомстве Горводоканала, который не придумал ничего лучше, чем разместить на первом этаже пункт приема платежей за воду. Как там, в пословице? И сам не гам, и другому не дам…
Из «Сковородки» в башню вела старинная дверь с ручкой в виде железного кольца. Официантка долго перебирала ключи, пока не нашла нужный. За дверью оказался полутемный коридор с тусклой лампочкой под потолком. Крепкие стены, не меньше метра в толщину, если судить по ширине покатых подоконников, были выкрашены уже облупившейся казенной краской гадко-рыжего оттенка. За ржавой решеткой справа был закуток диспетчера – стандартный, как в любой советской сберкассе, барьер с окошком для приема денег, письменный стол с телефоном и компьютером; этакое вкрапление современности в готический интерьер, книга жалоб и предложений в простенке между арочными окошками, похожими на бойницы. Чуть дальше, в глубине, стоял маленький холодильник и раскладушка, на которой посапывал ночной сторож (счастливый человек, мельком подумал Радомский).
Официантка свернула налево, опять зазвенела ключами, лязгнул замок очередной старинной двери, и в лицо пахнуло затхлой сыростью.
– Сюда, – шепотом сказала официантка. – Там лестница. Наверху отсидитесь. Вас закрыть?
– Нет, – Радомский сунул ей сотню. – Ключ дай, я изнутри закроюсь. Пшел вперед! – скомандовал он заторможенному Белкину и толкнул его в спину.
Лестницей не пользовались много лет. Клочья паутины, похожие на старые, истрепанные занавески, колыхались, щекоча лицо. Пахло гнилью. Во всем этом проклятом городе, подумал Радомский, пахнет гнилью. Хоть и не датское это совсем королевство. Каменные ступени были скользкими.
На четвертом, последнем, этаже башни когда-то стоял огромный бак с водой, а теперь голый дощатый пол покрывал толстый слой пыли. Сквозь окна, забранные витражами (местами выбитые куски стекла заменили фанерой и картоном), не пробивалось ни лучика света, и если бы не Белкин со своей зажигалкой, фиг что можно было бы разглядеть.
Радомский подошел к ближайшему окну, повозился со щеколдой, матюгнулся разок, треснул ладонью по раме и рванул на себя. Окно с грохотом и скрипом распахнулось, впустив внутрь поток холодного ночного воздуха и отблески милицейских мигалок.
Внизу, у подножия башни, стояли две ментовские машины – «уазик» и легковушка, и крытый брезентом армейский грузовик из числа тех, что встретились по дороге на бульвар. Вокруг копошились люди, как в форме, так и без, но все поголовно с оружием. Кое-кто держал на поводке странно-больших псов, то и дело встающих на задние лапы.
– Твари, – пробормотал Радомский. Он вдруг почувствовал себя загнанным в угол зверем. Усталость нахлынула было – и тут же откатилась назад под напором плохо сдерживаемой ярости. – Ни хера! Все равно выберусь!
– Смотри, – сказал Белкин. – Там!
Радомский поднял взгляд. Свет пропал во всем городе. Силуэты домов, странно изломанные в ночном полумраке, стояли темные и угрюмые, как надгробия. От библиотеки на Новом бульваре вообще словно осталась одна половина, дом офицеров будто просел сам в себя и казался даже меньше, чем был, многоэтажки покосились и почти потерялись на фоне фиолетового неба.
И только на севере, где-то в районе Корбутовки стояло ядовито-розовое зарево. Что-то там полыхало, и полыхало здоровски.
– Пожар, – пожал плечами Радомский. – Тоже мне, большое дело…
– Нет, – почти закричал Белкин. – Не то! Не там! Вон! На улицах!
Прищурившись и чуть подавшись вперед, Радомский вгляделся во тьму. Белкин был прав: на улицах, в темном лабиринте между мертвыми домами, что-то светилось и двигалось. Свет был живой, не электрический – так горят свечи или (если учесть расстояние) факелы. Множество крошечных пляшущих огоньков, похожих на искры от костра на Корбутовке, двигалось по улицам Житомира, сливаясь в огненные ручейки и речушки.
– Это еще что за бред? – спросил Радомский. – Крестный ход, что ли? Факельное шествие?
– Нет. – Голос у Белкина был траурный. – Это глиф. Они рисуют живой глиф… Вот теперь нам точно хана, – резюмировал он и уселся прямо на пол, прислонившись голой спиной к кирпичной стене. – Все, – он тихо всхлипнул. – Конец Игры…
Радомский фыркнул, сплюнул сквозь зубы и склонился над скуксившимся Белкиным.
– Слушай, ты, сопляк… – начал было Радомский и осекся.
Глифы на теле Белкина, слабо фосфоресцируя в темноте, задвигались.
11
Штурмовая группа (а в том, что это была штурмовая группа, а не банальная банда мародеров, сомневаться не приходилось: слишком уж слаженно они действовали) состояла из пяти человек. Поправка: трех человек и двух тварей. Люди были вооружены, а твари – в намордниках и на поводках. Одна из тварей (точнее, один из… как их там назвал Радомский? зомби-волколаков, вот…) перемещался исключительно на четвереньках, взбрыкивая на лестнице, а вторая (некогда самка человека) то и дело поднималась на ноги, обнюхивая, как собака, перила. С металлического намордника свисали клочья паутины и струйка густой слюны.
– Наверх, – шепотом скомандовал Вязгин.
Ника мотнула головой.
– Там тупик. Направо. Ко второй лестнице. Я тут уже была…
И была не так давно, если вдуматься. Всего пару недель назад, на выставке Чаплыгина. С «Кэноном» наперевес, она сидела именно тут, на площадке между вторым и третьим этажами, ловя удачный ракурс. Место было удачное: виден и коридор второго этажа, и холл первого… Правда, теперь картинка несколько изменилась. Тыльная стена, где висели полотна Чаплыгина, была наполовину разрушена, и из прорех тянуло холодом. Штукатурка осыпалась, обнажив бетонные плиты. И повсюду, изо всех щелей пёрла странная серая пена. Пол вестибюля она застилала толстым мягким ковром.
Сейчас по вестибюлю деловито рассыпались трое штурмовиков, отстегнув тварей с поводков и заняв боевые позиции. Штурмовики были такими же разномастными, как и оружие: пузатый и бородатый дядька в натовском камуфляже (типичный страйкболист) держал помповое ружье, бритоголовый, худющий и кадыкастый типчик (скинхед-недоросток) сжимал короткий автомат, а у третьего, молоденького и даже на вид перепуганного милиционера, в трясущихся руках плясал пистолет. Но работали они грамотно – контролировали вход (двери, и без того не запертые, они зачем-то вынесли взрывом) и обе лестницы, пока твари рыскали по вестибюлю. Самка, по всей видимости, выполняла функции ищейки, а самец прикрывал сзади, обеспечивая грубую силу.
– Хреново, – прокомментировал Вязгин.
У Ники возникло острое чувство неправильности происходящего. И причиной тому было даже не состарившееся внезапно здание библиотеки или прочая чертовщина, творившаяся в городе. Все дело было в ней.
Она, военный журналист, фотокорреспондент со стажем, прошедшая десяток локальных конфликтов и повидавшая много такого, от чего седели люди с нервами покрепче, впервые в жизни (точно впервые? – уточнила она у самой себя и сама же себе подтвердила: точно) оказалась не сторонним наблюдателем, бесстрастно фиксирующим насилие через объектив фотоаппарата, а непосредственным участником боевых действий.
И где? В родном, мать его за ногу, Житомире…
– За мной, – скомандовала Ника и, пригнувшись, пробралась мимо обвалившейся перегородки в укромный уголок рядом со стендами «История нашего края». Влад проворчал что-то одобрительное – тут позиция была еще лучше, позади стена, и противники все как на ладони.
Да, подумала Ника, уж что-что, а выбирать место для съемки я умею. Она где-то слышала или читала, что инстинкт фотографа подобен охотничьему, за исключением стремления убивать.
Но для последнего у нее был Влад.
Вязгин деловито проверил пистолет, открутил и убрал в карман глушитель и, шепнув напоследок:
– Сиди здесь, – двинулся вперед.
Не было в его движениях ни особой вкрадчивости, ни кошачьей грациозности, а было одно лишь будничное, привычное мастерство. Он был похож на автослесаря, заглядывающего под капот машины.
Романтики – ноль…
Одна рутина.
Рутина его и подвела: подчиняясь вбитому в подкорку правилу, Вязгин выбрал в качестве первых мишеней двух самых опасных противников: милиционера и скина с автоматом. Правило было верным, выбор оказался ошибочным…
Первых два выстрела прозвучали слитно, как один. Милиционер упал сразу, как подрубленный, а скин, выронив автомат, схватился за шею и закружился в пьяном пируэте, орошая серую пену неправдоподобно красной кровью. Страйкболист с дробовиком, как, по всей вероятности, и рассчитывал Вязгин, впал в кратковременный ступор, а вот твари отреагировали молниеносно, бросившись на звук выстрелов.
Вязгин успел достать (в плечо и бедро) последнего из штурмовиков, когда обе твари, гигантскими скачками преодолев лестничный пролет, бросились на него. Суку он снял влет, на чистом везении попав ей прямо между глаз; кобель сбил его с ног, Влад выронил пистолет, и тот, упав вниз, навсегда канул в серой пене. Вязгин сцепился с тварью.
Его спасло то, что с твари не сняли намордник; но и без этого волколак дрался остервенело и совсем не по-людски, стремясь разодрать лицо Влада ороговелыми ногтями и лягаясь тяжелыми берцами. Рычал он при этом что-то нечленораздельное. Вязгин умудрился обхватить тварь ногами и руками, прижав к себе (тварь ударила его металлическим намордников лицо, рассекая кожу – хлынула кровь, но Вязгин захват не ослабил), и они вдвоем покатились вниз по лестнице.
К этому времени третий, условно обозначенный Никой как «страйкболист», поднялся на ноги и передернул затвор дробовика. Ника вскочила, сжимая в руке монтировку, и тут лестница под весом Влада и твари рухнула, рассыпавшись в мелкую труху.
Откуда-то подул ледяной ветер, и под этим ветром бетонное здание библиотеки зашаталось, как карточный домик. Вторая лестница, по которой Ника собиралась броситься на помощь Владу, выкрутилась лентой Мебиуса, с потолка посыпались обломки, пол качнулся, как палуба корабля в шторм, и Ника упала, бессильно наблюдая, как страйкболист выцеливает из ружья барахтающегося в пене, посреди груды обломков, Влада (волколак сумел оседлать его, и пытался задушить).
– Влад! – заорала Ника.
Страйкболист вскинул голову, а следом – и ружье. Громыхнул выстрел, почти неслышный в нарастающей какофонии хаоса и разрушения. Вязгин все-таки скинул с себя волколака и с размаху припечатал его головой об пол. Страйкболист, поняв, что в Нику ему не попасть, снова навел ружье на Влада. Расстояние между ними было – метров десять…
Сейчас он его убьет, поняла Ника. И я ничего не смогу поделать. Только наблюдать.
Всегда: только наблюдать.
Не вмешиваться…
Будь оно все проклято!!!
Ника швырнула монтировку в страйкболиста. Мимо, конечно, но тот на мгновенье отвлекся. И в это самое мгновение за спиной у него выросла огромная фигура в черной коже и с гривой седых волос.
Шаман (а это был именно он, байкер по кличке Шаман, Ника узнала его) сгреб страйкболиста в охапку, вырвал из рук и бросил на пол ружье, после чего одной рукой задрал ему голову, а второй – вытащил нож и перерезал горло.
Как барану.
Содрогнувшись в предсмертной судороге, библиотека на миг замерла, и начала рассыпаться на части. Ника бросилась вниз по остаткам лестницы.
Влад был жив. Оглушен, окровавлен, контужен, но – жив. Твари он размозжил череп. Рядом с Шаманом невесть откуда нарисовалась Марина с длинным свертком в руках.
– Надо уходить! – приказала она, и Шаман послушно двинулся к выходу.
Ника закинула руку Вязгина себе на плечо и потащила его следом.
– Обожди, – прохрипел Влад. – Там… у мента… что у него руке?
Ника обернулась. Застреленный милиционер (совсем молоденький, лет двадцать, не больше; пуля попала ему чуть выше уха и убила на месте) лежал возле ее ног. В одной руке он сжимал ненужный теперь никому пистолет, а в другой… Ника нагнулась и выцарапала из скрюченных, но еще теплых и мягких пальцев листок бумаги.
В блеклой ксерокопии с трудом можно было узнать фотографию Ники.
– Они искали меня… – ошеломленно пробормотала Ника. – Меня… Все из-за меня?!
– Уходим! – завопила Марина, толкая ее в спину.
Ника подхватила падающего Влада и все вместе они выскочили на улицу за пару секунд до того, как рухнуло здание библиотеки.
12
Ромчик где-то потерял резинку для волос, и теперь нечесаные и немытые патлы (как их мама называла) все время лезли в глаза. Это была не единственная и даже не самая существенная потеря; один из конвоиров, гнида, позарился на Ромину косуху, и парень теперь дрожал в одной футболке…
Их вывели из школы, когда вода полностью затопила подвал и частично – первый этаж, доходя уже до уровня колен. Славик умудрился грохнуться и окунулся с головой, что только пошло ему на пользу – он наконец-то очухался, пришел в себя и начал смотреть по сторонам настороженно и внимательно. Больше его не надо было тащить, и Ромчик смог обхватить себя руками за плечи, чтобы хоть чуть-чуть согреться. Клеврету, чья секонд-хендовская одежка никому нафиг не сдалась, было полегче… Пока их, бывших обитателей спортзала – Ромчик так и не понял до конца, в каком статусе оказался: то ли беженец, то ли военнопленный, – строили в две шеренги во дворе школы, вода хлынула из окон первого этажа, с каждой секундой увеличивая напор. Да, это вам не прорыв водопроводной трубы… внутри школы бушевала стихия, разваливая здание по частям.
Не то, чтобы Ромчика это сильно огорчало. Он просто пытался представить, что будет, когда школа рухнет под напором бьющей из подвала воды. Фонтан до небес? Начало всемирного потопа? А потом цунами докатится до Корбутовки и схлестнется с пожарищем (его было видно даже отсюда) на месте гаража Чоппера?..
Но тут колонны погнали вперед, и Ромчику стало не до фантазий.
Все происходящее напоминало сцены из фильмов про войну. Там, где немцы с автоматами и овчарками гонят пленных в бараки концлагерей. Только вместо концлагеря – знакомо-унылый Житомир, вместо фрицев – разномастный сброд из ментов, военных, ополченцев, одетых в милитари-стиле а-ля Славик, скинхедов и просто быдловатых гопников со штакетинами в руках, а вот вместо собак… Да, это, пожалуй, было самое дикое. Вместо псов у конвоиров были… ну, люди, пожалуй, если следовать определению «двуногое существо без перьев» – но на этом сходство кончалось.
Одетые в металлические намордники вроде собачьих (но подогнанные под человеческий череп – а ведь кто-то загодя их изготовил, кто-то знал, что понадобятся, и где-то, в каком-нибудь схроне, они лежали сотнями и ждали своего часа…) и строгие ошейники, твари (другого слова сразу и не подберешь) вели себя под стать псам. Рычали, бросались, скулили и даже лаяли, удерживая человеческое стадо в рамках заданного маршрута.
Маршрут вывел их на площадь Королева, рядом с мэрией и облсоветом. Тут пленных согнали в кучу и по одному стали подводить к армейским грузовикам. Каждому давали в руки зажженный факел – металлическую трубу с намотанной на один конец тряпкой, от которой разило мазутом. Пламя коптило.
Чтобы пленники с факелами не подняли бунт, охрану здесь вооружили по-взрослому – автоматами и дробовиками, а с тварей сняли намордники.
Ромчик получил свой факел (ну хоть какой-то источник тепла!) из рук небритого вояки с пивным пузом, одетого в разноцветный камуфляж и жилет-разгрузку. Следующим за Ромчиком был Слава, и пузатый вояка удивленно выдохнул:
– Славик? Командир, ты?
– Я, – понуро сказал Славик.
– На хер факел! Оружие ему, быстро! – приказал небритый.
И Славику тут же, несмотря на хаос и неразбериху, вручили автомат; Славик деловито передернул затвор, перекинул ремень через плечо и шагнул к небритому, одним движением превратившись из пленника в конвоира.
– Сука, – прокомментировал Клеврет, стоявший за ним в очереди.
– Иди давай! – ткнул в него стволом автомата Славик, а небритый вручил факел. – Не задерживай!
Клеврет злобно ощерился в ответ. Глаза его недобро блеснули, и неизвестно, чем бы все закончилось, если бы сзади, со стороны Нового бульвара не раздался чудовищный грохот. Ромчик обернулся и офигел. Над кинотеатром «Октябрь» поднималась черная воронка смерча.
– Вперед! – заорал небритый. – Ходу! Быстро!
Если бы не конвоиры и твари, люди бы смяли и потоптали друг друга, в панике спасаясь от надвигающегося урагана. Но твари оказались страшнее стихии. И пленники, подняв факелы на головой, быстро, но организованно двинулись в сторону Михайловской, образовав живую реку огня.
Славик остался где-то позади, возле грузовиков, со своими старыми-новыми друзьями, а Женька старался держаться поближе к Ромчику. Они быстро шагали (тех, кто срывался на бег, хватали твари и уволакивали из строя в ближайшую подворотню), толкались локтями, поднимали факелы повыше, снова толкались, падали, вставали, помогали подняться другим, и опять шагали, без цели, без смысла, без толку, превращаясь в единый живой организм – толпу…
Факелы чадили страшно. Жар обжигал лица. Было трудно дышать.
– Настя! – вдруг заорал Женька. – Настена!
Где, как, каким образом он углядел в толпе и дыму младшую сестренку – было неведомо, но Клеврет бросился вперед, прямо на конвоиров, и Ромчик, проклиная все на свете, рванулся следом.
Это было глупо и бессмысленно.
Но по-другому было нельзя…
13
Ошейник был болючий. Как дернут – больно, и сам дергаешься – больно. И даже когда не дергаешься, больно. А все шипы. Внутри, бля. Дебилы, бля. Шипы надо наружу. Чтобы страшнее было. Хрущ точно знал: у него (когда-то) был такой напульсник. С шипами наружу. А тут – внутри. Больно…
Хоть намордник сняли. Натирал. Не больно, противно. И вонял. Железом, потом, слюной.
Сняли. Хорошо.
Вытравили поводок. Сказали: стереги.
Хрущ стерег.
Кто бросался в сторону или начинал бежать, Хрущ хватал за ноги. Зубами. Руками. Толкал обратно. В строй, бля! Все в строй!
Хватать было удобно. Ногти (ногти? ха! когти!) загрубели, стали твердые, острые. А началось все с культяпки на месте мизинца. Черный гной вытек, и вырос коготь. А потом и остальные пальцы – стали длинные, сильные, крепкие.
Хватить было приятно.
И зубы. Зубы стали… другие. Загнутые вовнутрь. Как шипы на ошейнике. Сперва было неудобно, клыки цокали друг о друга, а потом Хрущ приноровился. Зевнул и вытолкнул вперед нижнюю челюсть. Так она и осталась. Длиннее верхней. Удобно.
Можно кусать, можно рычать.
Говорить тяжело. Но это пох. Все равно – не с кем.
Одна телочка выскользнула из толпы и метнулась в сторону. Хрущ догнал, завалил. Телочка завизжала, и у Хруща встал. Хрущ задрал ей юбку, но тут его дернули за ошейник (больно!), а телку пристрелили. Пришлось вернуться.
Стеречь. Стадо.
Стадо перло куда-то с факелами, испуганное, тупое, покорное.
Хрущ их презирал.
Презирать было даже приятнее, чем хватать и кусать. Было в этом что-то… из прошлой жизни.
А потом он увидел пацана. Того самого. Из прошлой жизни. Патлатого мажора, которого они… они… были же они, да?.. Хрущ, Макар и этот… как же его… не важно… похитили… ну да, точно, похитили! А зачем?
Хрущ задумался.
Затупил.
И едва не поплатился. Пацан (другой, не патлатый, в бомжеватом прикиде) вдруг бросился на конвоиров, вопя что-то про какую-то Настену. И пока Хрущ тупил, пацан выбил у конвоира автомат. Конвоир (хозяин!) испуганно заверещал:
– Фас! – и Хрущ прыгнул.
Он почти достал бомженыша. Но тут подоспел патлатый мажор. Он ткнул Хруща факелом в бок (больно!!! больно-больно-больно!!!), лягнул конвоира, схватил бомженыша и дал деру.
Загрохотали выстрелы. Конвоиры палили в вдогонку. Пацаны петляли. Стадо запаниковало. Полетели факелы.
– Ищи! – приказал конвоир и отстегнул Хруща. – Взять!
И Хрущ, встав для удобства на четвереньки, побежал искать и хватать.
14
– Что ж это за хрень такая творится?! – потрясенно выдохнул Радомский, когда на его глазах смерч развалил то, что оставалось от библиотеки, а на месте соседней школы (где учился Ромка, ударил в небо черный фонтан, будто из нефтяной скважины.
Вид с верхнего этажа башни открывался широкий и удручающий…
– Город разваливается на части, – сказал Белкин.
А вот и еще одно здание покачнулось и рухнуло на соседнее; и на Корбутовке что-то взорвалось, выбросив оранжево-черный гриб, и разом вылетели все стекла в филармонии… По иссиня-черному небу пробежала непонятная рябь, как по экрану телевизора при плохом сигнале.
