Текст книги "Глиф"

Автор книги: Антон Фарб

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 23 страниц)

Стая взвыла. Обезумев от ужаса, твари прыснули в разные стороны, а из ямы, где вожак завалил Радомского, раздался чудовищный рев.

– Что за хрень?! – просипел Влад прямо в ухо Нике.

Вожак – прыгучая тварь! – вылетел из ямы, будто подброшенный катапультой. Его одежда и волосы (шерсть?) тлели алыми точками. Еще до того, как он приземлился на асфальт, Белкин вскрикнул от боли – и вожак полыхнул, как бочка с бензином.

Объятый пламенем силуэт успел пару раз дернуться в короткой агонии, а потом Белкин, не выдержав боли, выронил зажигалку, и зверочеловек тут же погас, превратившись в черный, обугленный, скрюченный в позе боксера труп.

И наступила тишина.

– Однако… – сказала Ника.

– Как там Романыч? – заволновался Вязгин, отпуская ее плечи.

– Не ходи, – попросила Ника.

(Ей сразу вспомнился байкер с обглоданным лицом во дворе Анжелы).

– Надо, – Вязгин пошел к яме.

Оттуда донесся стон, а через мгновение – мат. Жив, олигарх хренов. Везет же некоторым…

– Привет, Ника, – криво улыбнулся Белкин, держа обожженную руку на весу.

– Привет, – машинально кивнула Ника, разглядывая глифы на его теле.

– Рад тебя видеть.

– Взаимно.

– Мне надо идти, – сказал Белкин. – Но мы еще увидимся!

– Подожди, – попросила Ника, и, вторя ей, сзади гаркнул Радомский:

– Стоять, сука!

Вязгин выкарабкался из ямы первым. В одной руке он держал подобранный пистолет, а другой помогал вылезти Радомскому. Правого уха у олигарха больше не было, и вниз по шее тянулась рваная рана. Хлестала кровь, заливая спортивный костюм, но Радомский был в сознании и очень-очень зол.

– Держи его, Влад! – приказал он, и Вязгин послушно поймал на мушку Белкина. – Никуда ты уже не денешься, хмырь, пока все не объяснишь…

Они успели отойти от ямы на пару шагов, когда там что-то громко хрустнуло, и многострадальная «Тойота» окончательно провалилась в тартарары. Затрещал, осыпаясь пластами, асфальт, и из ямы ударил фонтан пара.

5

Хрущ отвалился от Илоны и, довольно хрюкнув, вытянулся на матрасе. Сердце у него колотилось где-то в горле. Илонка, голая, потная и горячая, закинула на него ногу и потерлась передком.

– Еще! – похотливо промурлыкала она. – Хочу еще!

Ну чисто кошка, подумал Хрущ. Мысль была вялая, как его член. В голове и во всем теле царила пустота и легкость.

– Отвали, – он отпихнул Илону.

Илонка сделала вид, что обиделась, надула губки «уточкой» и свернулась клубочком, сунув руку себе между ног. Сколько же ей надо? – поразился Хрущ. Я два раза, Макар – трижды, и Свисток, покойничек, перед смертью успел оприходовать ее в машине… А она все трется. Вот ведь потаскушка…

Но даже при воспоминании о Свистке легкость в башке сохранялась. Хруща после хорошего траха всегда пробивало на хавчик и на поговорить; жрать пока не хотелось, а вот позвездеть… Хотелось, но где-то так же, как в третий раз трахать блонду: в принципе, не прочь, но не сто ит. Ни член, ни мозги.

Пусто в голове. Пусто…

Все высосала, сучка. До капли. Помру – и не замечу.

Как Свисток.

Да, Свисток. Не повезло пацану. Поймал из двустволки прямо в рожу. Аж кувыркнулся. А с другой стороны – и хер с ним. Наглеть стал. На мое место метил, гаденыш. Командовать захотел. Вот и сдох…

Хрущ прогнал мысли о Свистке и попытался что-то сказать, и по ходу забыл, что. Вот так вот взял и забыл. Слов не было. Слова куда-то ускользали. Вроде хотел отправить Илонку на кухню за пивасиком… или нет?.. А может самому сходить?..

Не, ни хера. Башка вообще не соображает. Затрахала она меня.

Или… или не затрахала?

Может, заколдовала?

В животе появился неприятный холодок. Как тогда, у ведьмы.

…Они подъехали на «Тойоте» у убогому домику на Мануильского, и только-только вылезли из машины, когда из калитки им навстречу выбежала маленькая, коренастая тетка, похожая на бульдожку – причем выбежала с таким видом, будто давно их ждала, и начала ругать за опоздание, а потом стала командовать, отдавать какие-то дебильные распоряжения, и Хрущ собрался было послать ее на три буквы, когда тетка вытащила из кармана блокнот на пружинке, полистала его, взяла одну страничку и медленно, с садистским выражением на лице принялась ее сминать и комкать – а Хрущу показалось, что это его нутро сминают и комкают ледяные пальцы… Он тогда блеванул прямо на асфальт, а Свисток высунулся вперед, типа он главный, и стал выслушивать и выполнять распоряжения бульдожки.

Свисток давно об этом мечтал. Покомандовать. Вожак нашелся. А тут такой шанс. И у руля постоять, и думать не надо. Делай, что ведьма велит – и все. Как с Тухлым было…

Вот и докомандовался. Придурок. Вроде нормальный был пацан, только рога бы пообломать, да не, видать, не судьба. Сам вылез. Ну и Макар за него отомстил сразу…

Макар… Когда байкеры слиняли, а ведьма забрала их «Тойоту» и куда-то упилила, Илонка потащила Хруща с Макаром к себе, жила она не далеко. Там они ее отымели в два смычка, до поросячьего визга и розовых соплей, и Макара окончательно переклинило. Он попытался поссать на дверной косяк прямо в спальне. Хрущ дал ему по башке и закрыл в ванной, тот поначалу скулил, а потом затих.

С Макаром все было хреново. Слетел с катушек. Озверел. Он ведь даже не говорил после того как… а, чего уж там: сожрал лицо тому байкеру. Только рычал. Если не попустит, придется Макара кончать. А то еще кинется…

Пока Хрущ размышлял обо всем этом (это только сказать легко – размышлял; на самом деле, мысли приходилось ворочать, как валуны, неимоверным усилием воли; а не будешь напрягаться, станешь безъязыким, как Макар, поэтому давай, шевели извилинами…) Илонка сползла пониже и начала теребить его спящий член.

– Отвали, я сказал! – рявкнул Хрущ.

Он несильно пнул ее ногой, и Илона слетела с кровати, шлепнувшись голой задницей об пол.

– Еще, – промычала она, принимая коленно-локтевую позу и прогибая спину. – Ударь меня!..

Совсем чокнулась, подумал Хрущ. И тут его пробило на пожрать. Он встал, переступил через обтирающуюся об него, как собачонка, девку, и пошел на кухню. Хата у Илоны была маленькая, но упакованная – плазма на стене, компьютер на столе, колонки от стереосистемы в деревянных корпусах и всякая-разная хрустальная хренотень в буфете. Кто бы шлюшку не содержал, скупостью не отличался. Значит, и жратвы должно быть полно в холодильнике, так?

Когда Хрущ вышел на кухню, в ванной завозился и заскулил разбуженный Макар. Не обращая на него внимания, Хрущ распахнул дверцу холодильника. Ну-ка, что тут у нас имеется…

А имелся полный облом. Хрущ мог бы и догадаться, что такая гламурная фифа, как Илонка, сидит на диете. В холодильнике было почти пусто. Литровая бутылка йогурта, мисочка подсохшего салата, кусок сыра, полпалки салями. И все.

Хрущ взял колбасу, повертел в руках. Колбаса была в каких-то белых пятнах и плохо пахла. Салат (если это был салат) покрывал губчатый коврик серо-зеленой плесени. Сыр смердел. Йогурт хлюпнул в бутылке слипшимися комочками.

Вся жрачка была испорчена. Как будто месяц тут пролежала.

Ну что за день сегодня такой…

И именно тогда, когда Хрущ задался этим вопросом, день стал еще хуже.

В прихожей глухо бумкнуло, а потом с грохотом упала бронированная входная дверь. По ногам тут же потянуло сквозняком. Писец, успел подумать Хрущ, когда в кухню ворвались двое в камуфляже и балаклавах.

– Лежать! – рявкнул первый, а второй врезал Хрущу прикладом в живот.

Хочешь, не хочешь, а пришлось лечь. Кто-то – первый или второй, Хрущу снизу видно не было, наступил ему на позвоночник тяжелым солдатским ботинком. В комнате завизжала Илона. Хрущ вдруг вспомнил оловянные глаза упыря Влада, и весь похолодел. Опять…

– Поднимите его, – скомандовал смутно знакомый голос. – И ванную проверьте.

Хруща легко вздернули вверх, поставили на колени и заломили руки на спину. Из ванной донесся шум борьбы, рычание, вопль и глухой удар.

– Там еще один был, – сказал третий камуфлированный, выходя из ванной. Из-под черной маски струилась кровь. – Кусался, падла. Я его вырубил.

Он обращался к невысокому, широкоплечему человеку в длинной кожанке, который, слава богу, ничем не напоминал упыря Влада. Командир – а тут и сомнений не было, что это был командир – приказал:

– Девку сюда.

Из комнаты еще двое военных притащили голую Илонку и поставили на колени перед Хрущом. Один из военных встал у нее за спиной, намотав длинные светлые волосы на кулак.

– Где Радомский? – спросил командир в кожанке, и Хрущ его узнал.

Это был Богдан Куренной, вожак «гайдамаков» – тот самый, от кого к ним пришел Тухлый. Хрущу отчаянно захотелось взвыть по-волчьи…

– Не знаю, – Илона смотрела на него мутными от боли и похоти глазами. – Зачем нам Радомский? Нам и без него будет хорошо, да, мальчики?

– Все, – скривился Куренной. – Отработанный материал…

– Что с ней делать-то теперь? – спросил державший Илону за волосы «гайдамак».

– В школу везите, – махнул рукой командир. – В отстойник. Можете попользовать по дороге, только быстро.

– А с этим что? – спросили из-за спины Хруща.

Куренной нагнулся и посмотрел в лицо Хрущу.

– У него тут пальца нет, – сообщили из-за спины. – И гной черный под повязкой.

– Держите ему голову! – приказал Куренной. Голову Хруща будто в тиски зажали, а Куренной двумя пальцами оттянул Хрущу верхнюю губу, рассматривая зубы.

– Вроде бы успели, – сказал главный «гайдамак». – На цепь его. Строгач и намордник. В конвоиры пойдет…

6

Дурдом, творившийся на улицах Житомира, носил странно-локализованный характер. На Старом бульваре проваливался асфальт, поглощая машины, и стаи диких тварей, похожих на зомби-волколаков из дешевых ужастиков, набрасывались на людей, чтобы перегрызть им глотки – а всего в двухстах метрах оттуда, на Пушкинской, спокойно работал ресторан «Сковородка», расположенный в основании старинной водонапорной башни.

Конечно, их пеструю компашку – окровавленного Радомского с оторванным ухом, полуголого шизика Белкина и изрядно потрепанных Влада и Нику – и на порог бы солидного заведения не пустили, но Радомского здесь знали.

Несмотря на поздний час (или ранний? Золотой «Ролекс» Радомского показывал шесть с четвертью, не понятно только – утра или вечера; впрочем, темень на улице стояла кромешная, и ни луны, ни звезд не было видно на мутно-грязном небе) официантка сразу узнала постоянного клиента и без лишних вопросов препроводила всю гоп-компанию в отдельный кабинет.

– Кухня не работает, – сообщила она виновато. – У нас холодильник полетел, все продукты протухли…

– К черту кухню, – буркнул Радомский. – Водки принеси!

– Полотенце, горячую воду и бинты, если есть, – попросил Вязгин, высыпая на стол содержимое автомобильной аптечки «Тойоты». Он уже кое-как перебинтовал Радомскому голову и шею, и сейчас намеревался сделать это на совесть.

– Обожди, Влад, – остановил его Радомский. – Щас дернем по сто, потом забинтуешь…

Странно, но ухо почти не болело. А вот бинт присох к шее, и Радомский боялся, что когда Влад начнет его отрывать, больно будет не по-детски.

– Как скажешь, Романыч, – пожал плечами Вязгин.

Ника, сидевшая за столом в позе сильно замерзшего человека – обхватив себя руками на плечи, спросила:

– Что вообще происходит, Игорь? – и по тому, как дернулся татуированный хмырь, которого Ника представила как Белкина, Радомский догадался, что она обращается к нему.

Белкин… Где-то Радомский уже слышал эту фамилию… Но где?.. А с Никой они явно на короткой ноге. Любовник? Не похоже. Хотя он был бы не прочь. Ишь как смотрит на нее: глазами голодного щенка… Это хорошо. Будет легче его ломать, если заартачится.

– Слишком долго объяснять, – принялся юлить хмырь. – Мы и так времени много потеряли. А времени-то у нас и нет!

– Кончай пургу гнать! – рявкнул Радомский, привставая с кресла. – Ты, сучонок, знаешь больше, чем мы! Вот и делись!

Белкин съежился, как от удара.

– Не надо так, – тихо попросила Ника. – Он сейчас все расскажет. Спокойно и без криков. Да, Игорек?

Радомский в очередной раз порадовался сообразительности Ники. Ай да девочка. С полуслова поняла и подхватила… Старик Загорский мог бы гордиться.

Официантка принесла литровую бутылку «Абсолюта», четыре стакана и блюдечко со сморщенными огурчиками. Аперитив, как это называл Радомский, когда ему доводилось выпивать в «Сковородке» в более приятной компании и по более приятным поводам. Радомский сразу хлопнул пол стакана, залпом, не почувствовав вкуса, и налил себе еще. Вязгин нацедил себе на донышко, понюхал, пригубил и удивился:

– Выдохлась, что ли?..

Радомский осушил вторую порцию, уже чуть медленнее. Водка на вкус была – как вода. И в голову не било, и нутро не грело. Неужели разбодяжили, суки?.. Да нет, пробка запечатана была. И на огурчиках какие-то белые пятна, вроде плесени. Вот ведь гадство-то…

– Рассказывай, Игорь, – с мягким нажимом в голосе повторила Ника. – Все по порядку.

Белкин на мгновение закрыл глаза, сделал глубокий вдох и сказал:

– Вы слышали когда-нибудь такую фразу – «мир есть текст»? – Не дожидаясь ответа на поставленный вопрос, он продолжил: – «Мир есть текст, который начат богом и дописывается человечеством…» Бердяев, кажется. Потом философы долго играли с этой фразой, изощряясь, кто как может. Деррида, Витгенштейн… Много их было, короче. Напридумывали всякого, а смысл-то простой. Мы воспринимаем мир через слова. Через названия. Все, что мы знаем о мире – суть слова. Которые мы сами и придумали. Человек – тварь именующая…

– А при чем тут Игра? – спросила Ника.

– Игра… Игра – это попытка превратить мир в гипертекст. Вставить в него ссылки и скрипты. Сделать его… интерактивным. Меняя слова, менять мир. Влиять на вещи через идеи вещей.

– Что такое глифы? – опять спросила Ника.

– Глифы – это и есть гиперссылки. Дырочки в старой реальности. Бета-версия нового мира…

– А почему – магические символы? Зачем все эти руны, пентаграммы и прочий бред?

– Да какая разница! Как разница, что написано в ссылке – важен только код, теги, то, что внутри! Код меняет реальность, а не эти ваши волшебные закорючки…

– А откуда ты все это знаешь? – подал голос Вязгин. – Ты начал Игру?

– Да нет же! – в сердцах выкрикнул Белкин. – Я был простым игроком! Потом стал админом онлайн-версии! А потом… – Он замолчал и рывком сдернул серый от грязи бинт с груди. Под бинтом багровел свежий ожог в форме тупоконечной стрелки. – Потом я стал частью Игры. – Белкин вытянул перед собой разрисованные глифами руки. – И Игра стала изменять и меня самого…

Хмырь врет, подумал Радомский. Не совсем врет, но – мешает правду с ложью. Как сам Радомский, когда грузил Нику про ее деда.

– Что. Происходит. В городе? – раздельно роняя слова, спросил Радомский.

– Это все Анжела! Подруга Марины, которая экстрасенс!

– Что – Анжела? – уточнил Радомский.

– Она тоже в Игре. Даже раньше, чем я. И… глубже. Она решила… закрыть город.

– Как это?

– Ну… отрезать его от реальности. За-кап-су-ли-ро-вать, – по слогам выговорил Белкин. – Чтобы игровая реальность не смогла выйти за пределы Житомира. Сперва она начертила барьер из глифов, а потом сделала капсулу. Купол.

– Как – сделала? – не понял Вязгин.

– Телевизоры. Много-много телевизоров, которые показали один и тот же глиф. Что-то вроде «конец документа».

– И что теперь? – не унимался Вязгин. – Из города нельзя уехать? Разобьешься, как Чоппер?

– Да, – понуро кивнул Белкин.

– А снаружи? Снаружи-то как все это воспринимают?

– Не знаю. Может быть, снаружи видят другой, нормальный Житомир… А может, там и вовсе забыли, что был такой город.

– Весело… – вздохнула Ника.

У Радомского разболелось откушенное ухо. По шее сбежала струйка горячей крови.

– Я спрашиваю в последний раз, – угрюмо сказал он. – Что происходит в городе? Что это за твари? Почему провалился асфальт? Куда, вашу мать, делся телецентр?!

– Это не твари. Это люди. Игроки. Такая у них роль… А телецентр – это я, – ухмыльнулся Белкин.

– В смысле? – не понял Радомский.

– Моя работа… Только я не успел. Я вычеркнул его из Игры. Сжег его глиф. Как с тварью, там, на бульваре…

Пока Радомский переваривал услышанное (хмырь то ли врал, то ли на самом деле не понимал, какая власть – да что там власть, могущество, сила! – попали в его руки), Белкин злорадно добавил:

– Только Анжела тоже не все успела. Остались дырки. Дырки в барьере. Каналы, для связи с внешним миром.

– Это хорошо или плохо? – спросила Ника.

– И то, и другое. Хорошо – потому что есть шанс вырваться из капсулы. И плохо – потому что это как пробоина в подводной лодке. Поэтому город и рассыпается. Разваливается на куски…

– Распалась связь времен… – пробормотала Ника себе под нос.

– Где эти… проходы наружу? – спросил Вязгин деловито.

– Не знаю точно. Знаю, что они есть. Славик с пацанами пошел искать.

– Какими еще пацанами? – уточнила Ника.

– Женькой и Ромчиком, – пожал плечами Белкин.

– Вашу мать!!! – взревел Радомский. – Моим Ромчиком?!!

– Н-не… не знаю, – начал заикаться Белкин.

Радомский набрал побольше воздуха в легкие и медленно, с расстановкой, проговорил:

– Если с моим сыном… что-нибудь… что угодно… случится… я… тебя… хмыреныша… в говне… утоплю!!!

– Да нормально с ними все! – закричал Белкин, тыкая Радомскому под нос свою разрисованную руку. – Видите, монада? Вот, на человечка в шляпе похожа? Это Женька, его глиф. Руна Ансуз – это Ромчик. А вот – мальтийский крест, это Славик. Если бы с ними что-то случилось, глифы бы почернели… Я же связан с ними со всеми – с каждым игроком!

– Подожди, – перебила Ника. – Ты можешь с ними… поговорить? На дистанции?

– Нет, – покачал головой Белкин. – Для этого нужны ключи. Такие специальные карточки…

– У Вовы были такие, – сказала Ника. – Я… пользовалась одной.

– Угу. Я их забрал. Вместе с картой твоего деда. И отдал Марине.

– Кому?! – не выдержал Радомский. Ухо начинало дергать просто адски.

– Марине. Но это не страшно, я ее всегда найду. Она тоже в Игре. Я оставил их с Русланом возле библиотеки, тут совсем рядом…

– Вот что, – сказал Радомский. – Влад, бери Нику и дуй в библиотеку. Найдите мне эту Марину. Точнее, найдите карту и ключи. А ты, хмырь, останешься здесь. Будет у нас с тобой интересный разговор…

7

По стенам спортзала периодически сбегали струйки воды, оставляя после себя извилистые влажные следы – как будто слизняк прополз. Вообще в спортзале было холодно и сыро. Вроде и народу набилось дофигища, и все дышат, ходят и пукают, а теплее не становится. А что поделаешь – окна-то выбиты. Вот и тянет холодом. А сырость… и не сырость уже, а влажность… хрен поймешь, откуда взялась.

Раскладушка и два матраса, на которых расположились Ромчик, Клеврет и все еще не очухавшийся Славик, были в самом углу, возле закутка с брусьями. Тут уже не струйки сбегали, а всю стену покрывала тонкая пленочка переливающейся воды. Как плотину, некстати вспомнилось Ромчику. С потолка капало, под ногами хлюпало. Зато не дуло.

Остальным обитателям (арестантам? беженцам? статус пока не ясен, ждите…) спортзала повезло меньше. Раскладушек и армейских коек на всех не хватило, и прямо на деревянный пол бросили гимнастические маты. На полу, на сквозняке, под капелью с потолка, сидело человек сто или больше. В основном – взрослые, но было и десятка полтора детей.

Сидели тихо. Говорили шепотом. Ходили редко, только в туалет – пару ведер исполняли роль параши в углу за импровизированной ширмой (те же маты, прислоненные к турнику) и за водой – пластиковые бутыли валялись по всему залу. Мусора в зале вообще было на удивление много, да и люди не сильно от него отличались. Рассматривать их было – все равно что бомжами на помойке любоваться. Опустошенные лица без всякого выражения… Все время хотелось отвернуться и смотреть в стену.

– …барьер работает по принципу поля… – опять забормотал Славик. – …стазис-поле… останавливает… любое движение… любой механизм… наше тело тоже механизм… сердце – насос… мозг – набор конденсаторов… в поле… в зоне барьера… все останавливается… даже время…

– Блин, да задолбало уже, – сказал Клеврет и язвительно добавил: – Только мне кажется, что наш Славик слишком много фантастики в детстве читал?

Настроение у Клеврета было гадко-злобно-едкое; Ромчик подозревал, что за всей этой ядовитостью скрывается обыкновенный страх. Левая рука у Женьки по-прежнему не функционировала: висела, как плеть, хоть ты тресни. Клеврет выпростал ее из рукава курточки, соорудил что-то вроде повязки и сейчас ожесточенно растирал предплечье правой ладонью.

– Так ничего и не чувствуешь? – спросил Рома.

– Ноль на массу.

– …поле… замораживает нервную систему… прекращается поток электронов… нейроны…

– Да сколько ж можно! – негромко, но от души выкрикнул Клеврет.

Он поднялся и куда-то побрел, придерживая левую руку правой.

– Ты куда? – бросил вдогонку Ромчик.

– На кудыкину гору, – огрызнулся Клеврет. Он смотрел себе под ноги, что-то выискивая.

– …его рука… – прошептал пересохшими губами Славик. – …попала в поле… он держал веревку…

В принципе, в том, что Славик говорил, можно было найти смысл. Все дело было в том, как он говорил. После плотины лицо Славика приобрело черты дауна: оплыли щеки, отвисла челюсть, и глаза стали по-совиному тяжелыми и тусклыми. В уголке рта засохла струйка слюны.

– На, попей, – Ромчик поднес ко рту Славика горлышко бутылки.

Славик его не услышал, и вода пролилась ему на подбородок. Да уж… Трудно воспринимать серьезно вещи, которые произносит человек в таком состоянии. Тем более, если он талдычит одно и то же уже… сколько? Часа три? Или четыре? Не разберешь, за разбитыми окнами все еще темно…

Ромчик практически не помнил, как они выбрались с плотины. Должен был помнить – это ведь он всех вывел, но после того, как Ромчик услышал ту фразу… тысячью голосов на незнакомом языке… в памяти у него остался только набор картинок, как от давным-давно просмотренного и подзабытого кинофильма.

Вот он сдергивает со Славика тяжеленный рюкзак «Тасманиан Тайгер» и выбрасывает в воду, вслед за своим вещмешком и зачехленными ружьями. Вот – ловит убредающего в никуда Клеврета. Потом провал. Мокрые камни, колючий кустарник. Лезем вверх.

Огненное зарево на полнеба. Звуки стрельбы. Нет, не стрельба. Черепица. Так лопается от жара черепица на крышах коттеджей. А пожар – он дальше, в том направлении, где был гараж Чоппера. Хороший ориентир. Там – дорога.

Мокрое полотно асфальта. Мертвая тишина вокруг. Зарево за спиной, впереди – пустые окна многоэтажек. И вдруг – рев. Рев моторов. Со стороны гидропарка идет колонна. Впереди БТР. Потом грузовики. Много грузовиков. Большие, зеленые, с брезентовыми тентами. Армия.

Опять провал. Они уже внутри грузовика. Сидят на полу. Грузовик все время подбрасывает на ухабах, как будто едут по стиральной доске. Славик начинает бредить. Клеврет щупает свою омертвелую руку. Ромчик смотрит по сторонам.

Солдаты вокруг – в черных масках. Автоматы в руках. Старые, потертые. С ними – какой-то странный мужик. Длинная кожанка, камуфляжные бундесверовские штаны. Он что-то говорит в рацию. Не разобрать что…

Вот их выгружают во дворе школы. Их с Женькой школы. Надо же… Ведут по коридору (Славика приходится поддерживать под руки) мимо столовой и лестницы в подвал. В подвале, наверно, прорвало трубу – лестница затоплена, и вода стоит даже в коридоре, по щиколотку. Ромчик уже видел такое, совсем недавно – но нет сил вспомнить…

Спортзал. Люди. Бутылки с водой. Два матраса и раскладушка. Бред Славика.

– …дыры… проходы в барьере… разрыв поля… ткань реальности…

Ромчик неожиданно почувствовал (это было – как укол!), что сейчас – вот сию секунду, не сходя с места – он поймет! – вспомнит! – осознает! – что-то очень-очень важное… но тут вернулся Клеврет и сбил его с мысли.

– Нашел, – он продемонстрировал большой осколок стекла. – Дай тряпку.

Пока Женька обматывал стекло обрывком футболки, превращая осколок в некое подобие ножа, Рома мучительно пытался нащупать потерянную нить ассоциаций. Было же только что… вот совсем-совсем рядышком… что-то Славик пробормотал – а я как раз вспоминал про…

Вот оно!

Есть!

Вода на полу. Как тогда – в подвальном туалете, когда Ромчик загнал Тухлого Шефа в угол, а тот исчез. Тогда пол туалета тоже покрывал слой воды. Ромчик целую теорию соорудил на эту тему. Ника его еще высмеяла: один, дескать, исчез – оставил воду, другой – оставил жар в погасшей бочке, а третий превратится в Милу Йовович.

И что мы имеем на текущий момент? Подвал школы затоплен, вода продолжает пребывать. Аж с потолка капает.

И сильнейший пожар в районе гаража Чоппера, где исчез дедок-ветеран.

Вот тебе и Милла Йовович. Вот тебе и пятый элемент.

Что там плел Славик? Дыры? Проходы в барьере? Точно. Они самые.

– Все, – процедил Клеврет, стиснув зубы. – Готово.

Он выбросил на пол какую-то мокрую тряпицу – Ромчик присмотрелся и охренел: это был кусок окровавленной кожи в предплечья Клеврета, тот самый, с вытатуированным глифом. Пока Ромчик был занят воспоминаниями, Женька соскоблил – срезал – содрал с себя шкуру куском стекла.

– Работает, – констатировал Женя, поднимая левую руку и сжимая кулак. Кровь из свежей раны струилась свободно. – Я же говорил, что все дело в глифе, а он – барьер, барьер…

8

Тяжелее всего оказалось затащить Шамана на третий этаж. Инвалидное кресло скорее мешало, чем помогало: колеса застревали в выщербленных ступеньках, от Руслана вообще не было толку – он только и думал, как бы не выронить сверток и коробку Белкина, а когда Марина схватилась одной рукой за перила, чтобы подтащить кресло еще на одну ступеньку, перила рухнули, едва не угробив их всех.

В конце концов, кресло пришлось бросить. Марина силой отобрала у Руслана его сокровища, переломив и скомкав длиннющий сверток вдвое, взвалила одну ручищу Шамана на плечо краеведу, а вторую – себе, и они медленно, согнувшись под тяжестью байкера, побрели вверх по лестнице, стараясь не наступать на особо подозрительные места, где из крошащегося бетона торчали обломки ржавой арматуры.

Библиотека разваливалась на глазах. Картина полного запустения (и что самое удивительное – древнего, многовекового!) изнутри оказалась еще более ужасающей и катастрофичной. По сути, от здания осталась ровно половина: фасад и прилегающие к нему помещения. Задней стены у библиотеки попросту не было. Библиотека обрывалась, как будто разрушенная землетрясением, но обломков внизу не наблюдалось. Половина вестибюля, кусок читального зала, лестничные пролеты и почти все книгохранилище исчезли, не оставив после себя и следа! Сзади здание было похоже на пчелиные соты, раскромсанные ножом.

В прорехи на месте стен задувал ледяной ветер, и была видна спортплощадка и школа за ней. К школе все время подъезжали военные грузовики, и выгружали людей. Беженцы. Значит, не только библиотека пострадала, с мрачным удовлетворением подумала Марина.

К счастью, ее кабинет уцелел. Если, конечно, так можно выразиться: стоило Марине лишь дотронуться до двери, как та сорвалась с петель (они рассыпались ржавой пылью) и упала внутрь, подняв облако серого праха.

Все в кабинете: и пол, и столы, и книжные шкафы, и даже мертвые вазоны на подоконнике – покрывал слой мелкого серого порошка, похожего то ли на пепел, то ли на густую пыль. С люстры под потолком свисала сизая бахрома паутины, и от этого зрелища Марину почему-то передернуло.

– Давай его на стол, – приказала она. – Подержи его секундочку…

Марина высвободилась из-под руки Шамана и смахнула серый прах с ближайшего стола. Что-то, погребенное под слоем пепла, упало на пол, металлически брякнув. Марина нагнулась и подняла этот предмет.

Фляжка. Серебряная фляжка, из которой Оксана Владимировна отпаивала ее, Марину, коньяком. Тысячу лет назад…

– Клади его, – Марина уронила фляжку обратно в пыль.

Вдвоем с Русланом они уложили Шамана на жалобно скрипнувший стол. Прогнившая древесина затрещала, но выдержала.

– Дышит, – Марина, прислушалась к слабому, еле различимому дыханию Шамана. – Но пульс нитевидный, – ввернула она словечко из телесериалов, приложив два пальца к сонной артерии байкера.

– Что же нам теперь делать? – Голос у Руслана был жалостливый.

– Раньше надо было думать! – жестко ответила Марина.

У нее перед глазами всплыла картина: площадь Ленина, бабулька возле аптеки – медленно вспучивающийся асфальт на месте первого глифа… Или не первого? Или первым было Черное Солнце на картине Чаплыгина? Тогда понятно, что с библиотекой…

– Доигрались? – прошипела Марина. – Допрыгались? Умники чертовы. Скучно им стало. Вы же понятия не имели, во что ввязываетесь. Дети и спички. Дети и атомная бомба. Теперь-то вы понимаете, какие силы вы разбудили? Куда ведет эта дверь, к которой вы так долго подбирали ключ? И что – там, по сторону?

– Я не понимаю, – Руслан побледнел.

– А… – махнула рукой Марина. – Уже поздно понимать.

Она положила ладонь на холодный лоб Шамана. Под пальцем слабенько билась какая-то жилка. Он ведь так умрет, поняла Марина. Он долго не протянет. Надо что-то делать.

– Белкин! – осенило Руслана. – Белкин должен быть в курсе. Он сказал, что скоро вернется. Что найдет нас. Он должен знать, что делать!

Белкин… Марина криво усмехнулась. Напыщенный дурачок Белкин. А ведь он надо мной смеялся. Подшучивал. А сам… Впустил дьявола в этот мир.

Так, одернула она себя, спокойно, без пессимизма. Еще не впустил. Только отпер дверь. Еще можно что-то сделать.

Она запустила руку за пазуху и нащупала анкх. Холодный. Потом расстегнула куртку Шамана. Его глиф – кельтский крест, не имеющий, разумеется, ничего общего с христианской символикой, тоже был холодный. Мертвый.

Что там говорил Белкин? Принял глиф – теперь в Игре? Ни костыли не нужны, ни очки? У Игры свои правила… А если глифа мало? Как спасти игрока, чей глиф – умер?

– Смотрите, – Руслан тем временем развернул сверток. – Это же карта. И глифы…

Марину карта заинтересовала мало. А вот глифы… Она взяла коробку – обычную картонную коробку, как из-под обуви, только поменьше, и сняла крышку. Внутри были картонные карточки размером с визитку, порядком помятые и замусоленные. На каждой карточке был нарисован глиф. Некоторые повторялись.

Вот оно, подумала Марина. Нет, не подумала: почувствовала. Когда она прикоснулась к карточкам, кончики пальцев начало покалывать. Где-то здесь должен быть ключ к глифу Шамана… Где-то здесь… И тогда можно попытаться… попытаться… спасти его!

Если бы Марину в этот момент спросили, как спасти – или откуда она вообще знает, что Шамана можно спасти – она бы не смогла ответить. Знает. Можно. Сердце подсказало. А пальцы лихорадочно перебирали карточки.

Есть!

Карточка с кельтским крестом! Картон переломился в двух местах, уголок оторван, но глиф… Глиф… Марина совершенно непроизвольно всхлипнула и с трудом сдержала рыдания.