Текст книги "Глиф"
Автор книги: Антон Фарб
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 23 страниц)
– Это я и сам вижу! – рявкнул Радомский. – Но почему?
– Анжела, дура… Она закрыла город. И закрыла неправильно. Слишком резко. Слишком быстро. Так нельзя – по глифу на каждый экран, в каждый дом, тысячи одинаковых глифов по всему городу… Все равно что дернуть стоп-кран поезда на полном ходу. Можно слететь с рельсов. Именно это сейчас и происходит, – устало пояснил Белкин. – Для того, чтобы Игра… ну, работала, что ли… было задействовано много энергии. Примитивной, базовой. Вода, огонь, земля, воздух. А сейчас, когда пространство Игры ограничено барьером… Закон сохранения никто еще не отменял. Энтропия, мать ее так и эдак. Замкнутая термодинамическая система. Тепловой апокалипсис.
Радомский скрипнул зубами. Ох, темнишь, мудрила…
– А вон то что такое? Огни на улицах! Их все больше!
– Кто-то пытается остановить процесс… – равнодушно сказал Белкин. Глифы на его теле перестали двигаться, но все еще тускло светились. Как гнилушки. – Перенаправить избыток энергии. Спустить пар. Остановить поезд медленно и постепенно…
– Ты же сказал, что это живой глиф?
– Да, – кивнул Белкин. – Очень много людей. Строятся на улицах. В большой глиф. Огоньки – факелы или свечи, неважно – просто для удобства наблюдателей. Чтобы легче было видеть всю картину целиком.
– А солдаты? Менты? Они тут причем?
– Кто бы ни рисовал этот глиф, у него нет ключей. Вот он и пользуется грубой силой. Загоняет людей, как скот… – Белкин обвел взглядом собственный торс. Некоторые глифы пульсировали неровным светом. Другие – медленно гасли.
– И что будет, когда… когда он закончит?
– Если этот глиф закончат до того, как город пожрет сам себя, то… не знаю, точно… но скорее всего – переход станет необратимым.
– Объясни! – потребовал Радомский.
– Поезд остановится навсегда. Купол стабилизируется. Исчезнут прорехи в барьере. Пропадет всякая связь с внешним миром. Игра станет вечной. И людям придется все время играть. Приносить новые и новые жертвы. Рисовать глифы. Выпускать избыток энергии. Змея укусит себя за хвост…
– Это можно остановить?
Впервые за весь разговор Белкин поднял голову. Во взгляде его – устало-опустошенном – мелькнула легкая тень мысли. Он нахмурился, пытаясь ухватить идею, поиграл желваками, а потом он ощерился:
– Можно! Но мне нужна карта и ключи!
– Если Влад жив, – сказал Радомский, – будут тебе и карта, и ключи.
– А еще нужен человек. Жертва. Чтобы активировать контр-глиф. И чем моложе, тем лучше.
У Радомского отвисла челюсть.
– Ты чего, умом ебнулся? Ты ребенка убить собрался, чернокнижник хренов?!
– Не я, – покачал головой Белкин. – Ты.
И пока Радомский, задохнувшись от негодования и ярости, подыскивал достойный трехэтажный ответ, Белкин чиркнул зажигалкой и поднес пламя к собственному боку. Там, под ребрами, тускло мерцала пентаграмма.
Радомского моментально бросило в жар; вены на лбу вздулись, застучало в висках, затрещали, начиная тлеть, волосы на голове… Белкин убрал зажигалку, и Радомский рухнул на колени, извергая на пол выпитую водку и желчь.
– Ты, – повторил Белкин. – Приведи мне жертву. Пока еще не поздно все исправить…
15
Марина сошла с ума. Или, как выразился бы в такой ситуации Ромчик, у нее сорвало крышу нафиг. К такому выводу Ника пришла, когда Марина начала разговаривать (громко и эмоционально) с кем-то невидимым.
Ситуация и без того складывалась безумно-сюрреалистическая: убираясь подальше от рушащегося здания библиотеки (обломки бетонных плит падали вверх, подхваченные самым натуральным смерчем, который вырвался из подвала и в один миг взмыл до небес черной воронкой – и все это в почти абсолютной, гробовой тишине) Ника, Влад, Шаман и Марина перебежали Новый бульвар, рухнули на ступеньки банка и замерли, созерцая локальный апокалипсис, больше всего похожий на ожившую иллюстрацию к «Волшебнику Изумрудного города».
Ника, скомкав в руке собственную фотографию, пыталась восстановить дыхание и убедить себя в том, что все происходящее – не сон; проснуться не получится. Влад кряхтел, ощупывая ребра. Шаман стоял неподвижно и молча, как деревянный истукан.
– Нет! – сказала Марина. – Вы кто?!
Она смотрела куда-то в сторону, и взгляд у нее был дикий.
– Назад! – крикнула она. – Ближе не подходи!
Вязгин покосился на нее, а потом обменялся недоуменным взглядом с Никой. Чего это с ней, читался немой вопрос на его помятом лице. Не знаю, состроила гримаску Ника.
Шаман не прореагировал никак.
– Это мое!!! – заверещала Марина, схватив длинный сверток и выставив его вперед, как ружье. – Мое!!! Не отдам!
Карта, одними губами произнес Влад. Ника кивнула. И ключи, мысленно добавила она, глядя на коробку в руках Шамана. Власть над миром в руках психованной истерички. Зашибись.
Влад придвинулся поближе к Нике (охнув и опять схватившись за ребра – видимо, сломал парочку) и шепотом спросил:
– Как ее зовут?
– Марина.
– Марина, – негромко повторил Влад. – Марина!
– Какие еще правила?! – возмущалась Марина, адресуя свой вопрос пустой улице. – Нет никаких правил!
Точно, спятила, решила для себя Ника. Или нет? Она вдруг вспомнила тот дурацкий спиритический сеанс. Девочка-эмо. С рунным браслетом. Которую никто не видел и не запомнил, кроме Ники. И прочие странные субъекты из таблички, что они составили вместе с Ромой. Горбун, коротышка, безногий-безрукий старик… Кто-то их мог видеть, кто-то – в упор не замечал; и даже на фото они появлялись не всегда. По рабочей гипотезе (развить которую Ника с Ромчиком не успели из-за вторжения «Мажоров»), это были «рабочие сцены», обслуживающий персонал Игры…
Уж не с ними ли ругалась сейчас Марина?
– Марина! – гаркнул Влад. Он оперся на плечо Ники и с трудом встал. – Уймись! Там никого нет!
Марина обернулась. Глаза ее дико бегали по сторонам.
– Вы что, не видите их?! – спросила она.
Их, повторила для себя Ника. Неужели действительно?..
– Карта, – с нажимом произнес Влад. – Нам нужна карта и ключи. Отдай их нам.
Нет, захотелось сказать Нике. Не делай этого. Не дави на нее. Она и так – на грани. Не дави. Сейчас случится что-то очень-очень плохое, поняла Ника. У нее в животе вдруг появился огромный кусок льда. Не дави, захотела сказать она – но не успела.
– Убей его, – приказала Марина Шаману, и тот послушно воткнул нож прямо в сердце Влада.
16
Сбывались худшие опасения Марины. Они сделали это. Они – глупые, бездарные, самонадеянные, безграмотные они – все-таки добились успеха.
Подобрали код. Сломали замок. Прошли фаервол. Впустили дьявола в этот мир.
Кто бы мог подумать, что библиотека – скучная, унылая, постылая библиотека – окажется Вратами Ада. Одними из многих. Глиф на площади. Школа по соседству. Зарево пожара на Корбутовке. Много. Слишком много дырочек в этой плотине. Не заткнуть пальчиком.
Зло, погребенное под городом, просачивалось в наш мир. Пока еще медленно. Но уже – необратимо.
Демоны были повсюду. Марина видела троих: девчонку с черными волосами и бледной кожей; мужчину в комбинезоне с кучей карманов и «молний»; горбуна в светлом костюме. Остальные – сучка Ника, ее дружок с глазами убийцы и даже Шаман – не видели их.
Демоны говорили только с Мариной.
– Ты нарушила правила, – сказала девчонка. Черная челка падала ей на глаза.
– Карту придется отдать, – сказал горбун.
– Игра не терпит жульничества, – сказал комбинезон.
Бессмысленно было возражать. Бессмысленно спорить с демонами. Но когда демон в комбинезоне сказал:
– Шаман должен был умереть. Его время вышло. Он уже вне Игры, – Марина не выдержала.
Она сорвалась. Стала кричать, что-то доказывать… Тщетно.
– Он играет за чужой счет, – сказала девчонка. – Ты нарушила правила.
Это было правдой. Шаман умирал – там, в библиотеке, в ее собственном кабинете. Его глиф почти исчез. И тогда Марина спасла его. Она вырубила краеведа Руслана. Вазоном. Сняла с себя колготки (этому ее научил бывалый турист Чекмарев – нейлоновые колготки прочнее любой веревки). Затащила Руслана на стол и привязала за руки и ноги. Потом взяла нож Шамана.
И провела ритуал.
Руслан очнулся в процессе, от боли, и даже успел закричать. Но Марина все равно довела начатое до конца. Она срезала глиф Руслана. Приложила отрезанный кусок кожи к телу Шамана. Кончиком лезвия вырезала глиф по новой. Украла жизнь Руслана – и вернула к жизни своего мужчину.
А теперь они говорят, что я нарушила правила?!
Да пошли вы все!
Демоны, не демоны, да хоть сам дьявол во плоти!
В задницу!
Это мое! Не отдам!
И надо же было такому случиться, что именно в этот момент усатый дружок Ники потребовал отдать ему карту и ключи…
17
Впервые в жизни Нике по-настоящему, без дураков, хотелось убить человека.
Влад был мертв. Она достаточно повидала трупов, чтобы не сомневаться. Шаман ударил точно в сердце и сразу выдернул нож. Влад упал, и кровь выплеснулась из раны одним коротким толчком.
Влад был мертв.
Марина должна была умереть.
Ника так решила.
Но между ней и Мариной стоял Шаман с ножом в руке.
Ну и плевать!
Все равно убью!
Ника двинулась вперед, а Шаман неожиданно выронил нож и обмяк, будто марионетка с оборванными ниточками.
– Нет! – завопила Марина, подхватывая падающее тело Шамана. Он был слишком тяжел для нее, и Марина упала на колени. – Нет! Пожалуйста, нет! Верните его!!! – кричала она в пространство.
Голова Шамана безвольно моталась из стороны в сторону.
– Я больше буду нарушать правила! – выла Марина. – Никогда! Ну пожалуйста!!!
Зрелище было жалкое и отвратительное. Вызывало брезгливость.
И еще более острое желание покончить с Мариной раз и навсегда.
Ника сделала шаг к выпавшему ножу, клинок которого покрывала кровь Влада. Это будет справедливо, подумала она. Так и должно быть.
– Нет, – раздался у нее за спиной до ужаса знакомый голос. – Не надо. Не марайся. С ней уже все. Она доиграет и без тебя…
Ника резко обернулась и не поверила своим глазам:
– Дед?!!
18
Они ушли. Просто, молча, буднично. Повернулись и ушли. Три демона. Сука Ника. И бородатый старик, которого она называла дедом.
Ушли, и оставили Марину с мертвым Шаманом на руках. Убили они его тоже молча и буднично – бледная девчонка провела рукой по груди Шамана (там, где все еще кровоточил глиф Руслана), а горбун и карлик в комбезе равнодушно смотрели, как оседает на асфальт единственный в этом мире человек, которого Марина по-настоящему любила. Ради которого была готова на все.
Они вынули из него жизнь. Стерли глиф. Вычеркнули из Игры.
И Шаман умер.
А после они просто ушли.
Марина не знала, сколько стояла на коленях, баюкая мертвого Шамана. Время прекратило течение свое: вокруг рушился мир, смерчи и наводнения стирали Житомир с лица Земли, а Марина тихо, очень тихо – как будто боясь разбудить спящего ребенка – выла тоскливым воем раненой волчицы.
Шаман был мертв.
Демоны ушли.
Она осталась одна.
Наверное, будь Марина чуть послабее, на этом бы все и кончилось для нее. Раздавленная горем, с вырванным из груди сердцем, другая, слабая и зависимая Марина умерла бы вместе со своим любимым.
Но Марина была слишком сильна, чтобы просто так умереть.
Она нашла в себе силы подняться.
Шамана она оставила на асфальте. Сложила ему руки на груди, закрыла глаза. Поправила растрепавшиеся седые волосы. Поцеловала в холодные губы.
И встала.
Женщина, поднявшаяся с колен, была уже совсем другой Мариной.
У нее была карта. Были ключи. Была цель.
Отомстить.
Сама судьба вела ее теперь.
Сквозь боль, страдание, агонию. Сквозь огонь и воду.
К ее предназначению.
Она даже не удивилась, когда навстречу ей из ночного мрака вышел еще один демон. Все демоны, виденные ею, отличались каким-либо физическим недостатком, но этот был по-особенному уродлив. Высокий толстяк в спортивном костюме. Плешивая голова перебинтована, одного уха нет, шею и плечо покрывает корка засохшей крови. Лицо дегенерата: тяжелые брови, нос картошкой, массивный подбородок. Маленькие поросячьи глазки смотрят насуплено и зло.
– Стоять! – прохрипел демон Марине. – Что это? – спросил он, указав рукой на тубус с картой.
– Карта, – честно ответила Марина. Демонам нельзя лгать – за это знание она заплатила очень высокую цену. – И ключи, – добавила она, протягивая демону коробку с картонными карточками.
– Отдай, – приказал демон. Глазки его вспыхнули хищной радостью.
Марина молча повиновалась. Сейчас было не время для гордыни. Сейчас было время смирения. А вот потом…
– Мне теперь можно… вернуться в Игру? – Марина осторожно подбирала слова.
– Чего?.. – по-дебильному переспросил безухий демон, сжимая в руках карту и ключи.
– Я. Хочу. Вернуться. В Игру, – раздельно и четко произнесла Марина.
– Валяй, – хмыкнул демон.
За спиной Марины раздались быстрые шаги. Демон посмотрел куда-то за ее плечо, и у него отвисла челюсть. Марина резко обернулась.
К ним бежали двое. В первую секунда Марина подумала, что это тоже демоны, но почти сразу поняла свою ошибку. Не демоны. Дети. Подростки. Один – полуголый, патлатый, в рваной оранжевой футболке и берцах. Второй – в порванной курточке и с диким выражением на лице.
Они бежали так, будто за ними гнались все гончие ада.
И самое удивительно, что Марина их знала. Обоих. Первого звали Рома, сын олигарха Радомского. Рома ходил заниматься английским к маме Марины. А второго… боже, как же звали второго… Женя! Он пришел тогда к Анжеле, в этой самой курточке и с глифом на руке.
Но что они тут делают?!
– Ромчик!!! – взревел безухий демон.
– Папа?! – остановился, будто налетел на стенку Рома.
И тут до Марины дошло.
Это был вовсе не демон. Это был Радомский. Тот самый Радомский, который выступил спонсором (с ее, Марины, подачи!) выставки Чаплыгина. Той самой выставки, с которой все и началось.
Впервые в жизни Марина испытала настоящее озарение. Сатори.
Именно Радомский стоял за всем происходящим в городе! Именно он начал Игру! При этом использовав Марину втемную! И Чаплыгина, и Анжелу, и всех остальных!
Это он был во всем виноват.
А Марина только что (сама!!!) отдала ему карту и ключи.
Ей опять захотелось завыть.
Но теперь уже не от горя, а от досады и ненависти…
19
День за окном был просто восхитительный. Ласково пригревало весеннее солнышко, легкий и теплый ветерок теребил ветви деревьев, усеянные набухающими почками. По Старому бульвару прогуливались молодые мамы с колясками, стайки детей играли у фонтанов, и страстно, взасос целовались влюбленные парочки…
– Что это? – спросила Ника.
– Это… как бы правильнее назвать… закулисье, – туманно ответил дед.
Ника оторвала взгляд от окна (после радужной картины весеннего утра все, что происходило с ней – вечный мрак, ураганы, наводнения, огненные глифы, погони и убийства – казалось ночным кошмаром, который хотелось поскорее забыть) и посмотрела на деда.
– Это… настоящее?
– Нет, – коротко и безжалостно ответил дед. – Декорация.
– Понятно… – вздохнула Ника.
– Зато кофе настоящий, – сказал дед. – Пей, а то остынет.
Они сидели в кафе «Радуга», на углу Старого бульвара и улицы Пушкинской. Здесь когда-то (яркое воспоминание из детства Ники) готовили фирменный десерт – сметанку «Радугу», разноцветное желе… Все вокруг было точно таким, как помнила Ника. Как будто и не прошло… сколько? Да, точно. Двенадцать лет.
Изменился только дед. Аркадий Львович Загорский окончательно поседел (если раньше его борода и шевелюра были, по его же собственному выражению, цвета соли с перцем, то теперь перца не осталось), слегка облысел (высокий лоб стал еще выше) набрал лишних пять или шесть кило (солидное пузо выпирало из расстегнутой курточки) и очень, очень сильно постарел. Глубокие морщины изрезали лицо, сильнее прежнего ссутулилась спина, и глаза из-под косматых бровей смотрели устало и тускло. По-стариковски.
И в целом дед выглядел… неухоженным. Давно нестриженая борода. Засаленный воротник и манжеты любимой джинсовой куртки. Растянутый свитер. Обломанные ногти на руках. Свежие ссадины на костяшках пальцев.
– Закулисье, говоришь… – повторила Ника и пригубила кофе. Кофе был вкусный. Почти как дома.
– Угу, – промычал дед. – Зона вне Игры. Для тех, кто вылетел.
– Как эти? – спросила Ника, кивнув на соседний столик.
Там сидела странная троица, невесть откуда появившаяся (уж не с ними ли спорила Марина?) и провожавшая их до кафе. Уже знакомые Нике девочка-эмо и коротышка в комбинезоне, плюс полузнакомый горбун в костюме. Они сидели молча и неподвижно, тупо глядя перед собой в пространство. Даже кофе в их чашках казался ненастоящим, слишком густым, как мазут.
– Ну да, – сказал дед. – На финальной стадии им в Игре делать нечего. Мне пришлось вернуть их ради тебя.
– Кто они? – поинтересовалась Ника.
– Тульпы, – ответил дед и пояснил: – Ожившие мыслеформы. Воплощенная реализация несбывшихся желаний и мечтаний…
– А почему они все… – Ника замялась, но все же договорила, понизив голос: – …уроды и калеки?
Она зря старалась: троица никак не отреагировала на ее реплику.
– Какие мысли – такие и тульпы, – пожал плечами дед. – Да и какая разница? Свою роль они сыграли. На первых этапах Игры. Что-то вроде обслуживающего персонала.
– Рабочие сцены, – кивнула Ника.
– Вот-вот…
Ника сделала глоток кофе и спросила в лоб:
– Значит, это был ты? Ты начал Игру?
– Да, – сказал дед. – Я.
У Ники пробежал холодок по спине.
– То есть это ты в ответе за все? За весь этот кошмар? За убийства? Похищения? Ты?
Перед глазами ее возник Влад с торчащим из груди ножом. Безвозвратно и бесповоротно мертвый Влад.
– Э, нет! – возразил дед. – Это они сами! Нечего на меня стрелки переводить…
– Объясни! – потребовала Ника.
Дед выдержал паузу. Нахмурил лоб, побренчал ложечкой в пустой чашке.
– Зачем люди играют в игры? – спросил он. И, не дождавшись ответа от Ники, продолжил: – Или нет, сформулируем по-другому. Много ли ты знаешь людей, которые в детстве мечтали вырасти и стать менеджерами по продажам? Или сантехниками? Или главными бухгалтерами?
– Я не понимаю, – сказала Ника.
– Судьба человека – сад расходящихся тропок. Так, кажется, у Борхеса?.. Делая шаг – выбор – человек отрезает себя от других возможностей. Сужает пространство решений. Пошел в сантехники – забудь о мечте стать космонавтом. Женился – забудь о кругосветном путешествии на плоту. Родила – не быть тебе балериной Большой театра. Не поступил в ВУЗ – не станешь ученым. И с каждым шагом, с каждым годом вариантов все меньше и меньше. Пока не остается всего один – деревянный ящик.
– Банально. Трюизм.
– Но, тем не менее, правда… Но что остается тем, кто ошибся в выборе? Как быть прирожденному лидеру, ставшему грузчиком? Несостоявшейся балерине, нарожавшей десяток детей? Художнику, променявшему кисть на стакан? Гению партизанской войны, прозябающему в офисе с девяти до шести? Рыцарю без прекрасной дамы?
– Игра, – послушно подсказала Ника.
– Совершенно верно! Игра! Страйкбол и пейнтбол, автоквест и геокэшинг, истфех и стритрейсинг, спиритические сеансы и фэншуй… Сейчас – да и всегда! – все во что-то играют. Чтобы стать – пускай на время, понарошку – тем, кем не стали в жизни… Рыцарем, солдатом, художником, автогонщиком, балериной, ведьмой… Потому что в каждом человеке заложена – от рождения – огромная потенциальная энергия. Практически безграничный выбор вероятностей. А закон сохранения энергии никто не отменял. И человек, который не реализовал себя – это как… невзорвавшаяся бомба. Комок несбывшегося. Ходячая аномалия. А игра – любая игра! – дает ему возможность хоть чуть-чуть избавиться от избытка энергии. Выпустить пар, пока котел не взорвался…
– И все?
– Не совсем. Наша Игра – которая с большой буквы – отличается от обычных игр, как война от страйкбола. Здесь все по-настоящему. Здесь можно не притвориться на время, а стать навсегда. Быть, а не казаться. Второй шанс стать самим собой. Или третий. Или пять тыщ сто восьмидесятый. Количество попыток неограниченно, лишь бы хватило сил идти к своему предназначению. Люди читают свою жизнь, как книгу, страничка за страничкой. А Игра дает возможность дописывать и, что даже важнее, переписывать заново.
– Глифы?
– Глифы… – поморщился дед. – Глифы в Игре – это как яблоки в математике. Когда ребенка учат складывать и вычитать, его спрашивают: было пять яблок, три съели, сколько осталось?.. Если остаться на этом уровне, можно подумать, что математика – это наука о яблоках… Глифы – это условность. Вместо магических символов можно было рисовать физические формулы, ничего бы не изменилось. Важно не то, что ты рисуешь на асфальте – а что ты готов совершить во имя Игры. Поступки, а не глифы, высвобождают скрытую энергию нереализованных возможностей.
Дед замолчал и махнул рукой официантке, требуя еще кофе. Тульпы за соседним столом ни разу не пошевелились. Ника допила свою чашку, поставила ее на стол.
– А твари? – спросила она. – Откуда взялись эти… зверолюди?
Дед хмыкнул.
– Прозвучит некрасиво и неполиткорректно, но далеко не все двуногие без перьев заслуживают звания людей… Некоторым проще превратиться в животное. А что до убийств… Иногда реализовать себя можно только за чужой счет. Вот и понеслось. Эх, Никуся, – вздохнул дед, – надо было бы тебе уехать, когда я сказал…
Вот оно, поняла Ника. Вот что было не так. Никуся. Он первый раз меня так назвал. Вот что меня напрягло. Ведь это же дед! Любимый, огромный, с ласковыми ручищами и таким добрым голосом! Дед, который заменил мне папу и маму! Дед – самый близкий на свете человечище! А я даже не обняла его. И он – меня. После двенадцати лет. Сидим за столом и беседуем. Я спрашиваю, он отвечает. Интервью, вашу мать…
– Зачем? – спросила Ника. Голос ее дрогнул. – Зачем ты все это затеял, дед?
– Ради тебя, – ответил дед, и у Ники что-то оборвалось внутри. – Ради тебя, внуча. Ты могла стать кем угодно. Художницей, поэтессой, писательницей. Женой, матерью, бабушкой. А вместо этого… Вскоре после гибели твоих родителей – тебе тогда было пять с половиной лет – ты начала умирать. Тихо гаснуть без всяких видимых причин. Доктора разводили руками. Такая судьба, говорили они. А я… Я только что потерял дочку и зятя, и не собирался терять тебя. Я… переписал твою судьбу. Не спрашивай, как, и где я этому научился, все рано не скажу. Я сделал что-то вроде… моста. Чтобы наполнить твою жизнь энергией. Чтобы дать тебе шанс. Как переливание крови…
– От кого? Переливание – от кого?
– От всех понемножку… Провинциальные города – это такие конденсаторы несбывшихся желаний… Житомир был не лучше и не хуже других. Если брать у всех по чуть-чуть – никто не заметит. Все равно она им не нужна, энергия, в этом-то болоте… Я замкнул на тебя весь город. И увез подальше, чтобы чего не вышло. И это работало, до поры… А потом смерть стала подбираться к тебе. Вспомни, сколько раз ты была на волосок от костлявой. Она ведь притягивала тебя, да? Манила… И твой выбор профессии… военная журналистика… это был знак. Для меня. Что надолго тебя не хватит. Слишком уж близко ты ходила. Слишком. Да, ты всю жизнь была только наблюдателем, ни во что не вмешивалась, но рано или поздно жизнь бы тебя перемолола. И тогда я стал искать решение. Пробовать. Экспериментировать. Заставил Радомского открыть модельное агентство, там куча молодых девчонок – тренировался на них, как на кошках… Ни черта не получалось. Не хватало сил. Сначала я решил – у меня: мол, постарел ты, Загорский, утратил былую легкость… Ан нет. Дело было в городе. Выдохся Житомир. Подсел аккумулятор. Тогда я придумал Игру. И город встряхнуть, и тебя… привести к источнику. На водопой…
Загорский говорил все это ровным, тусклым голосом, не поднимая глаз. Как будто ему стыдно, подумала Ника. Только нихрена ему не стыдно.
– Если бы ты уехала… вовремя, в начале Игры… все было бы нормально. Но ты осталась. И Игра пошла вразнос. Я уже не мог ничего поделать. Игра стала играть себя сама. Выброс энергии превысил все ожидания… Возник барьер, начался коллапс…
– И что теперь? Что ты собираешься делать теперь, дед?
Дед поднял голову и посмотрел ей прямо в глаза.
– Я тебя вытащу, – сказал он. – Город… скорее всего, погибнет. И плевать. Найдем другой. Я слишком люблю тебя, внуча, чтобы просто дать тебе умереть.
– И я буду жить дальше. За чужой счет. Наблюдателем, но не участником.
– Да, – сказал дед. – Именно так. Другого выхода нет.
– Ошибаешься, – Ника встала из-за стола. – Другой выход есть всегда.
– Подожди! – крикнул дед, но она уже повернулась и пошла к выходу. – Тебе нельзя возвращаться!
Ника прошла между столиками (за одним из них, крайним, сидели Анжела и беременная журналистка Наташа, что-то яростно обсуждая), взялась за дверную ручку и обернулась.
– Спасибо тебе. Спасибо, дедуль. За все спасибо. Правда. Но дальше – я сама, хорошо?
Она толкнула дверь и вышла в промозглый ночной полумрак.
20
Бежать в сторону школы придумал Клеврет. Это была хорошая идея: там-то их точно никто искать не будет. Женька даже пытался сделать вид, что весь побег был им заранее спланирован, хотя и дураку было понятно, что это был экспромт чистой воды.
Девочка, которую Женька принял за Настю, оказалась вовсе не его сестрой, а чужим испуганным ребенком лет шести с чумазой мордашкой и куклой в руках. Кроме куклы у девочки была не менее испуганная мамаша, которая огрела Клеврета факелом при попытке поближе рассмотреть псевдо-Настю. Благодаря вспыхнувшей драке Ромчику и Женьке удалось прорвать оцепление и вырваться на свободу.
Тогда-то Клеврет и свернул обратно, к школе – и Рома, пораскинув мозгами, с ним согласился. Судя по звукам за спиной, их преследовали, впрочем, на приличном расстоянии.
Город был похож на ад. Земля разверзалась под ногами, извергая вонь канализации и струи горячей воды. Дома вокруг стояли – как после бомбежки, с выбитыми стеклами. Кое-где на месте домов были пустыри. Город то и дело ощутимо встряхивало, как во время землетрясения, отовсюду тянуло гарью и – одновременно – сыростью.
Но весь этот хаос был на руку беглецам.
– Вроде, оторвались… – пропыхтел, задыхаясь, Женька, когда они добежали до кинотеатра «Октябрь».
– Не уверен, – сказал Ромчик, переводя дыхание. Его не оставляло чувство, что кто-то за ними следит. Практически дышит в затылок. Не гонится, а именно выслеживает. Медленно, но неумолимо.
Паранойя у вас, батенька! Мания преследования…
– Смотри! – Женька махнул рукой в сторону областной библиотеки.
Там (как в кино!) поднималась в небо гигантская черная воронка смерча, закручивая обломки здания.
– Нифига себе! – прошептал Клеврет. – Что ж это творится-то, а?
– Пошли! – приказал Рома.
– Куда?!
– Туда! Там нас точно хрен найдут! Давай быстрее! – заорал Рома.
Расчет оказался точным. Миновав смерч (тот был… как это называется?.. локальным, что ли – стоял на одном месте и никуда не двигался, постепенно засасывая в себя Новый бульвар, начиная с фонтана и площадки летнего кафе), Ромчик и Клеврет добежали до Пушкинской, и тут впервые ромкина паранойя взяла перекур.
Уступив место чистой воды офигению.
Возле филармонии стоял отец – весь окровавленный, с перебинтованной головой. Он разговаривал с какой-то старухой, седой и сморщенной, что-то у нее требовал… Ромчик с Клевретом буквально налетели на них, и отец удивленно взревел:
– Ромчик?!?!
– Папа? – остановился, как вкопанный, Рома.
Это его и сгубило. Нельзя останавливаться, когда убегаешь. А он остановился. Клеврет продолжал идти, поэтому серая тень, метнувшаяся из кустов на клумбе филармонии, выбрала своей мишенью Ромчика.
Что-то тяжелое и вонючее сшибло Ромчика с ног и поволокло обратно на клумбу, в кусты.
21
Судьба зло подшутила над Радомским. Сперва улыбнулась – стоило ему выйти из башни (благо, менты – или кто это был – уже смылись, напуганные зрелищем надвигающейся катастрофы), как прямо навстречу ему вышла какая-то согбенная старуха со спутанными космами совершенно седых волос. Она принесла – и беспрекословно отдала – карту и ключи, которые нужны были хмырю Белкину.
Потом судьба вернула ему сына. Вот так вот, просто, без всяких усилий. Еще один подарок. Еще одна улыбка судьбы.
А потом показала задницу. Когда Радомский был уже почти уверен, что все хорошо – карта и ключи у него, Ромчик рядом, и оставалось дело за малым, обломать рога Белкину! – судьба отняла у него сына.
Ну почему, почему тварь, прыгнувшая из кустов, выбрала Ромчика?! Почему не этого убогого сопляка, которого Ромчик считал другом? Почему моего сына?!! Почему это бомжеватое чмо будет жить, а мой сын – нет?!
Радомскому хотелось кого-то убить.
Из кустов донеслись звуки борьбы и вскрик боли.
Ну же! Там твой сын! Спаси его!!!
Остро обожгло болью откушенное ухо. Перед глазами всплыла яма, разбитое лобовое стекло «Тойоты», смрадное дыхание тварей. Копошение серых конечностей, острые когти, зубы… Зубы!
И Радомский понял, что ничего не сможет сделать.
Это было сильнее его.
Ромчик погиб.
Бомженыш дернулся было бежать, но Радомский ухватил его за шкирку и встряхнул.
– Стоять! – рявкнул он.
Что там говорил хмырь Белкин? Чем моложе, тем лучше? Сойдет и такой…
Может быть, только за этим он и остался в живых.
– Там же Ромчик! – визжал гаденыш. – Ему надо помочь!!!
– Нет! – сказал Радомский. Странно, но он совсем не чувствовал лицевых мышц. Лицо будто умерло, и голос был чужой. – Ты пойдешь со мной…
22
Догнал!
Долго. Бежал. Устал. Запыхался. Почти потерял. Там, где ветер – запах пропал. Только кровь. На асфальте. Второго. Который вонючий. Первый – патлатый. Ненавижу. Убью. Бежать. Долго. Быстро. В ушах стучит. Сердце вылетает. Не останавливаться. Еще. Чуть-чуть.
И все-таки – догнал!!!
Стоят. Оба. Вонючий и патлатый. С ними – большой. Опасный. Страшный. И старуха. Не опасная. Спрятаться. В Кусты. Выждать.
Дыши! Медленно. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Сердце – медленнее. Хорошо.
Ждать.
Ждать.
Трудно – ждать. Хочется прыгнуть. Порвать зубами. Ненавижу.
Ждать, Хрущ!
Ждать…
Вот. Большой – отвлекся! Больше нет сил терпеть!
Вперед! Прыжок! Схватка!
Тащи обратно! В кусты! Надо убить (загрызть!) пока не прибежал большой! Быстрее!!!
Блядь! Больно?!? Мне?! Сопротивляется, сучонок!
Убью. Я – сильный, ловкий, проворный. Порву его в клочья.
Опять – больно, но не сильно. Ударил чем-то твердым. Ботинком?
Отпрянуть. Зарычать. Задрать верхнюю губу, оскалить клыки. Страшно?! То-то же! Вперед!
Да еб твою мать… не страшно ему, падле… Больно – мне. С-сука… Ничего, сейчас он устанет. Большой – не идет. Можно не торопиться.
Гррр!!!
Кричит. Зовет. На помощь.
Зассал, сопляк? Вперед!
Есть!!!
Свалил! Сел сверху!
Трепыхается…
Когтями – раз! Еще! Локтем – на!!! На!!!
Получил?!
На!!! Убью тебя, паскуда…
…
Вспышка.
Боль.
Темнота.
23
– Папа!!! – заорал Ромчик, когда ему удалось скинуть с себя тварь. – Папа! – звал он, лягаясь, чтобы не подпустить к себе зверочеловека (уже скорее зверя, чем человека).
