Текст книги "Глиф"
Автор книги: Антон Фарб
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц)
– Заречаны, – хмыкнул Ромка.
– Село Заречаны, – подтвердил отец. – Пригород Житомира. Последние годы приобретающий статус престижного коттеджного поселка. Так?
– Ну, так.
– А вон там что ты видишь? – Радомский указал на трех человек, обтиравшихся возле водочного киоска.
– Алкаши какие-то, – опять пожал плечами сбитый с толку Ромка.
– Вот именно. Коттеджный поселок – и алкаши. Прямо возле наших ворот. Гримасы молодого капитализма. Ты слышал про Французскую Революцию? – неожиданно сменил тему Радомский.
– В школе проходили…
Радомский допил виски, побренчал льдинками в стакане и, подумав, налил вторую порцию.
– Триста лет назад кучка аристократов придумала лозунг «Либерте-Эгалите-Фратерните», и тем самым вбила первый гвоздь в гроб западной цивилизации, – начал он. – «Свобода, равенство и братство». Оставим в покое либерте и фратерните; но вот эгалите… Идея равенства всех людей, такая притягательная и заманчивая, включенная во все возможные декларации и манифесты, не выдерживает прямого столкновения с реальностью. Ты согласен со мной?
– Нет, – помотал головой Ромка.
– Нет? – удивился Радомский. – Видишь вон того алкаша? Ему в жизни надо нажраться, проблеваться и опять нажраться. И он равен мне? Или тебе? Ты понимаешь, что это не так; и он понимает, что это не так. Но ты – интеллигентный мальчик из обеспеченной семьи, делаешь вид, что вы равны, а он – нищее, голодное, неопохмелившееся, и поэтому озлобленное быдло, тебя просто ненавидит. Для того урода, с которым ты подрался, твой айфон – уже повод любой ценой набить тебе морду. Они и ходят туда, в это ваше историческое фехтование, не для того, чтобы в рыцарей играть, а чтобы набить кому-нибудь морду. Ну нет у них других развлечений! И они так выплескивают избыток своей озлобленности. Не фехтование – так кикбоксинг какой-нибудь, «бойцовские клубы» всякие разные… Но тебе-то оно зачем?
– А мне нравится, – гордо вскинул голову Ромка. – Там мои друзья. И мне там интересно.
– Интересно, – повторил Радомский, играя желваками. – Значит, так. На истфех – больше ни ногой. Узнаю, что ходишь – посажу под домашний арест. Утром в школу, вечером домой. И даже на фотографию к Загорскому не отпущу. Понятно?
– Понятно! – Ромчик был мрачнее тучи. – Я могу идти?
– Свободен, – махнул рукой Радомский.
7
Если в уездном городе N количество парикмахерских и похоронных бюро наводило авторов бессмертного романа на мысль о том, что жители рождались лишь затем, чтобы побриться, постричься и сразу же умереть, то житомирян ожидала более страшная участь. Да, парикмахерские (пардон: салоны красоты!) тут встречались на каждом углу; Ника где-то читала, будто это – популярный «бизнес в подарок» – от серьезного предпринимателя любимой жене, чтобы меньше тратила денег на шопинг. Но вот вместо похоронных бюро в Житомире были банки. Всех видов и размеров, от гигантских строений с колоннами, до крошечных офисов, где можно было обменять валюту, снять деньги с банкомата и, разумеется, взять кредит.
Да уж, родиться, взять кредит, на все деньги навести красоту, и потом остаток дней выплачивать проценты. Кредитный бум, провинциальный вариант.
Тем не менее, жизнь в городе бурлила, особенно если сравнивать с концом девяностых, когда Ника уехала. Первые этажи жилых домов выкупал малый бизнес, превращая квартиры в магазины, офисы и мастерские по починке мобильных телефонов. Новостроек, по крайней мере в центре, заметно не было, зато старые дома активно реставрировались усилиями все того же малого бизнеса. Результат был чаще всего комичный: в старый, облупленный фасад вклинивались новенькие сегменты модной нынче декоративной штукатурки, приделывались крылечки, козырьки и вывески – выглядело это все как золотые коронки среди гнилых зубов. Крылечки были все из красного гранита, предательски скользкого зимой. Впрочем, владельцы магазинчиков искреннее полагали, что табличка «Осторожно! Скользко!» заменяет собой резиновый коврик.
Особо продвинутые еще и мостили кусок тротуара перед своим крыльцом разноцветной плиткой, создавая пестрые ровные островки среди серого, растрескавшегося, местами вздыбленного корнями деревьев асфальта.
Дороги в Житомире оставались все такими же отвратительными. Машин, если сравнивать с Киевом, на улицах почти не было, что не мешало водителям создавать пробки и тянучки. Вдоль тротуаров еще лежали окаменевшие сугробы.
Ника решила прогуляться, развеяться после скандала в библиотеке (закончилось все вызовом милиции; Ника удрала прибытия наряда. Миновав старинную водонапорную башню – центр мира по версии Чаплыгина – и выйдя на Старый бульвар, Ника ждала, когда же ее сердце кольнет сладкая тоска по городу, где она родилась и выросла – но ждала напрасно. Житомир производил откровенно гнетущее впечатление.
И дело было даже не в домах и улицах. На обшарпанную старину и современную безвкусицу Ника вдоволь насмотрелась и в Киеве, и в Москве, да и в той же Варшаве. Люди… Вот уж кто действительно угнетал.
Бросалось в глаза обилие кожаных изделий. Всех фасонов, от курток и до длинных кожаных плащей. Житомиряне всячески поддерживали турецкую кожевенную индустрию. Хорошо хоть, спортивные штаны уступили место джинсам. Но гамма осталась прежней: серый, черный, коричневый. Иногда – темно-синий. Изредка попадались вкрапления ярко-красного (явный иностранец в качественном анораке) и ядовито-зеленого (молодая девчонка в стиле «кавай»), которые лишь подчеркивали всеобщий траур.
Траур был и на лицах. Угрюмые, мрачные, озабоченные. Ни одной улыбки, ни одной хохотушки. Встречные мужики периодически смотрели на Нику так, что хотелось достать газовый баллончик.
В общем и целом, прогулка улицами родного города не доставила Нике радости. Описав большой круг от библиотеки через бульвар, в сторону базара, мимо барахолки и загаженного сквера, и свернув к пешеходной Михайловской улице, Ника собралась было возвращаться домой, когда на нее налетел какой-то парень и чуть не сбил с ног.
– Ох, простите ради бога! – засуетился он, поддерживая Нику под оба локтя. – Я дико извиняюсь, просто тысяча извинений, задумался о своем, и вот – на тебе…
Рассыпаясь в извинениях, парень продолжал держать ее под локоть. В правой руке у него был портфель, и портфель это больно упирался Нике в ребра. Не отпустит, решила Ника, заеду коленом. Позиция самая подходящая.
– Ника?! – вдруг перебил сам себя парень. – Ника Загорская? Ты? В Житомире?!
Ника внимательно вгляделась в него. Дорогой галстук, дешевый костюм. Короткий кожаный плащ. Остроносые туфли. Гладенькое, ухоженное лицо. Темные волосы, хорошая стрижка. Ничего даже близко знакомого… хотя… если добавить чуточку прыщей, а волосы сделать сальными… и накинуть килограмм эдак десять…
– Белкин? – неуверенно уточнила Ника, и парень расплылся в широкой голливудской улыбке.
– Ну, теперь я тебя точно не отпущу, – заявил он. – Пошли на кофе!
– А что я? Я нормально живу, – сказал Белкин. – Как все. Это вы там по столицам да по заграницам…
– Что – мы? – спросила Ника.
– Занимаетесь творческой самореализацией и живете насыщенной жизнью, – с легким сарказмом ответил Белкин. – А у нас в провинции все по-старому. Тише едешь – дальше будешь, ну и так далее. У нас все всегда нормально, все по-старому, все как всегда.
– И тебе это нравится?
– Меня от этого тошнит, – признался Белкин с отвращением. – Но деваться-то некуда…
Ника рассмеялась.
– Не прибедняйся, Белкин. Ты всегда был… как это? Нонконформистом, вот.
– Да уж, – польщено ухмыльнулся Белкин. – Помнишь историю с журналом?
– Так это был ты?!
– А то кто же…
Тут они уже оба рассмеялись. Ника и сама не ожидала, что ей будет действительно приятно вот так вот сидеть с человеком, которого она не видела двенадцать лет, и вспоминать былые школьные деньки. Белкин даже пытался ухаживать за ней в восьмом и девятом классах, пока она не отшила его самым недвусмысленным образом. Потом он старался с ней «просто дружить», видимо, все еще на что-то надеясь. Мальчик он был странный, со своими мухами в голове. Класса до седьмого учился на одни пятерки, шел на медаль, а потом его перемкнуло. Длинные волосы, перекуры на переменках, футболки с «Арией», прогулы, хамство учителям и – вершина подросткового бунта – похищение и уничтожение классного журнала (был под следствием, но доказательств не нашли). Все эти выкрутасы не произвели тогда на Нику должного впечатления… Она вообще мало внимания обращала на одноклассников, за что ее считали высокомерной сучкой.
Сейчас она мучительно пыталась вспомнить, как же Белкина зовут по имени…
– Может, по коньячку к кофе? – с надеждой спросил Белкин. – По такому случаю, а?
– А тебя с работы не выгонят? – подколола Ника бывшего нонконформиста, а ныне – скромного служащего в одном из многочисленных житомирских банков.
– Да пошли они! – махнул рукой Белкин и подозвал официантку: – Девушка, два по пятьдесят «Закарпатского», пожалуйста!
Некоторые вещи с годами не меняются, решила Ника. Может, Белкин и выглядит лучше – ну, по крайней мере, одевается более-менее, спасибо дресс-коду – но внутри остался тем же игрушечным бунтарем. Мальчик-отличник, курящий на переменках, или офисный планктон, выпивающий за обедом… И в той, и в другой ипостаси Белкин был смешон, даже не подозревая об этом.
– Может, ты голодная? – проявил заботливость Белкин. – Тут классные деруны со сметаной...
Ника покачала головой. В кафе, или, как его называли местные, «генделыке», не меняли интерьер с момента открытия лет двадцать тому назад. Матерчатые скатерти тошнотворно-розового оттенка, полиэтиленовые «коврики» под тарелками, обтянутые дерматином стулья, пластмассовые цветочки в вазочке, меню в пухлой папке из кожзама, каждая страничка вложена в файлик, цены написаны от руки, и, как завершающий штрих, потрепанная жизнью официантка с прокуренным до сипоты голосом… И, разумеется, радио «Шансон».
– Знаешь, – задумчиво проговорила Ника, глядя по сторонам, – а ведь лет через тридцать дизайнеры интерьеров будут по крупицам воссоздавать стиль «лихих девяностых». Крутить блатняк, устраивать костюмированные «пати» с малиновыми пиджаками, золотыми цепями и перстнями-гайками… И называться это будет «ретро», или там «винтаж-нуар»…
Белкин явно не понял, о чем идет речь. Он вдруг уставился Нике за спину и густо покраснел. Ника обернулась. Ну надо же… как тесен мир. В кафе-генделык вошла та самая библиотекарша Марина, одетая в мешковатый пуховик, скрывающий грушевидность ее фигуры, и длинный ярко-красный шарфик фасона «вечная память Айседоре Дункан».
Прямой наводкой подойдя к их столику, Марина несколько демонстративно поцеловала Белкина, сразу заявляя свои права, а тот вскочил и помог ей раздеться.
– Познакомься, это Ника, моя одноклассница! А это Марина, моя… – Белкин запнулся, и Марина закончила за него:
– Жена.
– У нас гражданский брак, – добавил Белкин.
– Очень приятно, – сказала Ника. – Мы уже встречались.
– Я помню, – откликнулась Марина, протирая свои чудовищные очки. – А ты почему не на работе, Игорек? – спросила она подозрительно.
– Меня в статистику послали, с отчетом, – все тем же оправдывающимся тоном зачастил Белкин, – а тут – Нику встретил. Мы ведь лет десять не виделись!..
– Больше, – уточнила Ника. – Двенадцать.
– А где это вы встречались? – поменял тему разговора Белкин.
– В библиотеке, – ответила Марина. – Там сегодня такое было…
Она глубоко вздохнула, и принялась рассказывать, как неизвестные вандалы осквернили картину выдающегося художника, и как долго скромных тружеников искусства допрашивали менты. Принесли коньяк, Марина с ходу хлопнула одну стопочку, и из нее хлынули негативные впечатления сегодняшнего дня.
Нике даже стало ее на какой-то момент жалко. Бедная дурочка, после всех треволнений зайти в кафе и застать любовника… пардон, гражданского мужа, с какой-то фифой. Главное – дать понять Марине, что соперничества между ними нет и быть не может, а то такие дуры бывают весьма и весьма агрессивны, когда дело заходит до дележа самцов.
– Обалдеть, – сказал Белкин. – Какие страсти в нашем городе. Ника, а ты все это фотографировала, так?
– Угу, – кивнула Ника, осторожно нюхая коньяк.
– Можешь скинуть мне фотки? Я в блоге выложу, хоть какое-то событие, в кои-то веки…
– А самое странное, – встряла Марина, – что этот рисунок я совершенно точно где-то уже видела.
8
Белкин вел себя как последний кретин. Марина смотрела, как он выделывается перед одноклассницей, и испытывала стыд напополам с отвращением. То он надувал щеки, хвастаясь жизненными достижениями («а еще я машину взял в кредит»), то – пускал сопли, вспоминая давние школьные дела, периодически заискивал (нашел, перед кем!), и – вершина наглости – пытался заигрывать прямо в ее, Марины, присутствии. Это было бы совсем уж гадко, если бы не было так смешно.
Чисто из принципа Марина ему не мешала. Если человек выставляет себя идиотом, не следует становиться у него на пути. Девчонка-фотограф явно относилась к Белкину с пренебрежением. Эта Ника вообще смотрела на всех свысока, будто делала миру большое одолжение… Когда в ходе беседы выяснилось, что Ника – еврейка, которая после десятого класса уехала в Израиль, Марине все стало ясно.
А вот Белкин таращился на костлявую стерву глазами влюбленного барана. Ну, на то он и Овен. Марина была Скорпионом, поэтому их отношения с Белкиным вспыхнули сразу, горели недолго, а сейчас плавно переходили в стадию медленного тления. Марина, естественно, контролировала весь процесс, а Белкин периодически выкидывал коленца. Вот и сейчас, в самом в конце разговора, он вдруг, не спросясь, позвал Нику в гости. В ее, Марины (вернее, ее и мамы) дом, где Белкин жил уже три месяца, не сильно утруждая себе домашними заботами. Вот ведь хам. Марина демонстративно промолчала, Ника из вежливости согласилась, они с Белкиным обменялись номерами мобильных и попрощались. Хорошо хоть, обошлось без слюнявых поцелуев в щечку.
Белкин сразу трусливо удрал, а Марина потом еще полчаса гуляла по городу, разглядывая витрины. Внутри у нее все клокотало от негодования.
Подождав, пока выветрится гнев и хмель от коньяка, Марина села в маршрутку и поехала к Анжеле. Если кто-то и мог разобраться в сегодняшних событиях, то только она…
С Анжелой Валерьевной Слипко Марина познакомилась четыре года назад, на фестивале авторской песни в Денышах. Ее тогдашний ухажер, Володя Чекмарев, романтик-переросток, сорок два года, комната в малосемейке, свитер, борода и гитара, отрекомендовал Анжелу как «женщину всех возможных и невозможных достоинств». Низенькая, широкая в кости, с короткой стрижкой, задранным носиком и отвислыми щечками, Анжела походила на мопса. Марина, которая тогда находилась на стадии «а не послать ли Володю с его бардами, кострами, комарами и комнатой в общежитии в пеший эротический поход», решила, что он окончательно сбрендил. Но потом Анжела начала петь…
Без аккомпанемента, в полной тишине, чистым, почти детским голосом, попадая во все ноты, Анжела пела восхитительную чепуху банальнейшего содержания – а у Марины катились слезы. И не только у нее… Рыдали все. Когда Анжела закончила петь, а зрители – плакать, Марина схватила Чекмарева за локоть и потребовала немедленно их познакомить. С тех пор Чекмарев успел кануть в лету, а дружба между Мариной и Анжелой превратилась в практически родственные отношения. Марине было двадцать шесть, Анжеле – на двадцать лет больше. Не то чтобы она заменила Марине мать (с которой отношения всегда были… непростые), а скорее – старшую сестру. Именно Анжела помогала ей прийти в себя после разрыва отношений с очередным кавалером, разобраться, почему Марине всегда достаются одни неудачники, подобрать новый стиль в одежде или расставить мебель в квартире согласно всем правилам фэншуй. За последнее мама Марины Анжелу терпеть не могла, и запрещала дочери приглашать ее в гости.
Но это было только к лучшему: теперь Марина могла чаще вырываться из дома под предлогом визита к лучшей подруге. Обитала Анжела на Мануильского, в маленьком частном доме, почти ушедшем под землю (подоконники немногим выше тротуара) от старости и постоянных вибраций трамвайных путей. Снаружи домик с запущенным двором (чахлая яблоня, покосившийся забор, самодельная будка со старым, подслеповатым, вечно дрыхнущим барбосом) выглядел совсем убого, зато изнутри напоминал музыкальную шкатулку. Натуральные шелковые шпалеры, персидский ковер, старинная мебель, куча антикварных цацек вроде медного самовара и ступки с пестиком (конец восемнадцатого века, по словам Анжелы, бабушкино наследство), пышная, как торт, кровать с пуховой периной и стальными шарами на спинке, старинная же станина от швейной машинки с ножной педалью – правда, вместо самой машинки на ней стоял вполне современный ноутбук.
Как это называла сама Анжела, «триумф мещанства». Замужем она никогда не была, постоянной работы не имела, и на какие средства содержала уютное гнездышко, Марина толком не знала. То есть, она слышала от Анжелы разные официальные версии – про гадание на картах Таро для доверчивых дур, сеансы спиритизма для скучающих эзотериков, продажу дисков с песнями в собственном исполнении, и консультации «по очистке кармы» – но все это вместе взятое не объясняло ни новенького «Хюндая» Анжелы, ни странных типов с липкими глазами, с которыми иногда сталкивалась Марина в дверях.
В этот раз, слава богу, у Анжелы никого не было. Хозяйка дома встретила Марину в нежно-розовом халате с пушистыми отворотами и, почему-то, в ярко-красных туфельках на высоком каблуке. Расцеловала в обе щеки, приняла курточку и шарф, усадила за стол, включила электрочайник, попутно закрыв ноутбук, поставила перед Мариной вазочку с перекрученной смородиной и сказала, проницательно прищурившись:
– Ну-с, милочка моя, и что у нас сегодня случилось?
Марина достала из сумочки свой старенький «Олимпус» – самую обыкновенную, но очень хорошую «мыльницу», которой, конечно, далеко было до зеркалки Ники, но ведь и Марина – не профессионалка, так ведь? – и вместо ответа продемонстрировала Анжеле багровую печать поверх полотна Чаплыгина.
– Так-так-так, – Анжела прищелкнула языком. – Одну минуточку…
Пока заваривался чай (как всегда, какой-то жутко экзотический, с кусочками фруктов, названия которых Марина и не слышала даже), Анжела подсоединила «Олимпус» к ноутбуку, слила фотографию и вывела ее на экран.
– Так, – повторила она. – Ну да, конечно. Блаватская.
Книжных шкафов у Анжелы не было по причине банальной нехватки свободного места, и книги по магии – всех форм и размеров, от старинных, в тисненой коже фолиантов, до современных глянцевых покетбуков – валялись повсюду. Анжела вытащила из-под кровати потрепанный том с торчащими закладками, быстро пролистала его и ткнула пальцем в абсолютно такой же символ, только не багровый, а черный.
– Черное Солнце, – сказала Анжела и строго спросила: – Где ты это сфотографировала?
– В библиотеке, – ответила Марина и коротко изложила события сегодняшнего дня.
– Идиоты, – фыркнула Анжела, выслушав ее. – Очередные вандалы-сатанисты. Когда же они наиграются…
– А что это значит? Ну, Черное Солнце?
– Пуп земли и центр Вселенной, – пренебрежительно пояснила Анжела, захлопывая книгу. – Все и ничего. Деточка, это просто символ. А любой символ значит ровно то, что ты думаешь, что он значит. Может быть, это нацики побаловались – это ведь еще и двенадцатилучевая свастика…
– Но зачем? – удивилась Марина.
– Что – зачем? Затем! Мариночка, миленькая, игра в оккультизм – это как секс, важен не результат, а сам процесс, – назидательно объяснила Анжела. – Это как те балбесы, что приходят ко мне заниматься столоверчением. Им же не духов надо вызвать, а себя медиумами почувствовать. А этим, с краской, важно что-нибудь намалевать на картине. Желательно, конечно, что-нибудь такое эдакое. Чтобы все ахнули. А Блаватская – вполне доступный ширпотреб. Вот увидишь, завтра во всех газетах…
Марина съела ложку варенья и отхлебнула чай. Анжела, хоть и подрабатывала гадалкой, клиентов своих откровенно презирала. А сама была ой как непроста…
– Так что же, никакого тайного смысла в этом нет? – на всякий случай уточнила Марина.
– Есть. И тайный, и явный, и двойной, и обманный. Смыслов – их сколько надо, столько и есть. У тех, кто малевал – один смысл, у тех, кто их искать будет – второй смысл, у тебя – третий… Ты ведь не только из-за этого пришла, верно? Давай, рассказывай, что твой козлик выкинул на этот раз…
9
Поначалу Ника и не собиралась принимать приглашение Белкина, но два дня практически полного безделья ее доконали. Она успела подружиться с Пиратом и даже объяснить ему, кто в стае главный – псина послушно исполняла все команды, правда, только пока в руках Ники было что-нибудь вкусненькое. Съездила на кладбище, положила четыре гвоздички на черную гранитную плиту на могиле родителей. Папу Ника не помнила совсем, а при мысли о маме в душе возникало только большое, светлое, теплое и, увы, совершенно размытое чувство. И папа, и мама погибли, исполняя свой интернациональный долг (читай – обучая туземцев русскому языку) в Демократической Республике Афганистан, когда Нике было пять лет от роду, и с тех пор ее воспитывал дед… Еще Ника разобралась с кофеваркой, научившись делать себе вполне приличный капуччино, перезнакомилась с детьми в сквере, переругалась со старушками там же (им, видите ли, не давал покоя Пират без намордника), разведала ближайшие магазины и отменила все дела на следующую неделю. От деда вестей не поступало, а Белкин все звонил и слал е-мейлы, доходя до откровенной назойливости. На третий день, в пятницу, Нике стало настолько скучно, что она согласилась прийти в гости.
На такси Ника доехала до улицы Польский Бульвар, совсем не похожей ни на бульвар, ни даже на улицу в общепринятом смысле этого слова. Скорее, широкий и длинный грунтовый пустырь между домами, с редкими вкраплениями кривоватых деревец, полусломанных беседок, и песочниц в окружении ржавых скелетов того, что, по идее, когда-то было качелями и детскими горками. Дома вокруг были панельные, похожие на модельки из плохого китайского конструктора, и очень грязные.
Когда-то давно Нике попала в руки книжонка из цикла то ли «Городское фэнтези», то ли «Фэнтезийный город» – заурядное так-себешное чтиво для поезда, на одном вокзале купил, на другом – в урну опустил. Автор той книжки населил современный мегаполис вампирами, оборотнями, волшебниками и драконами, а потом заставил их всех принимать участие в нелепых бандитских разборках. Сюда бы этих вампиров и вервольфов, «на район», в Урочище Панельных Девятиэтажек, где обитает племя Бритоголовых Гоблинов-в-Кепочках, пивососущих Мужиков-у-Ларька, нервы прядущих Бабулек-на-Лавочке… Сюда, в заплеванные семечками и бычками детские площадки, в зассанные подъезды, места скопления использованных шприцев… И автора сюда же, дабы вкусил истинный, хардкорный нуар отечественной провинции.
Никакого подарка Ника заранее не купила, а идти в гости с пустыми руками было неловко. Благо, на углу девятиэтажки, где жили Белкин с Мариной, был маленький круглосуточный магазинчик с прелестным названием «Микро-Маркет». Три девочки лет пятнадцати, стоявшие перед Никой в очереди, долго шушукались между собой и, наконец, купили литровую бутылку водки и три баночки «Спрайта». Оставалось надеяться, что девочек где-то ожидали кавалеры… Выбор алкоголя в «Микро-Маркете» был богатый. Ника остановилась на бутылке крымского красного вина, в самой простой, без изысков и выкрутасов, бутылке. Чем вычурнее бутылка, тем гаже содержимое – эту нехитрую истину Ника усвоила твердо, на собственном опыте.
Лифт в девятиэтажке работал, но, когда Ника попыталась оживить его с помощью недавно приобретенной карточки, ее ждало разочарование. Оказывается, оные карточки в Житомире выпускались разных видов. Опять пришлось идти пешком, правда, всего лишь на четвертый этаж.
– Ника! – расцвел Белкин в плотоядной улыбке. – Вот уж приятный сюрприз! Честно говоря, не верил, что ты действительно придешь! Знал, но не верил, ха-ха!
Белкин встретил ее в линялых джинсах, застиранной футболке с растянутым воротом и тапочках на босу ногу. Очень по-домашнему. Хорошо хоть, не в трениках с пузырями на коленях. Или не в халате…
– Ну зачем ты, – возмутился Белкин, принимая от Ники бутылку вина. – Все же есть, всего навалом! Проходи, сейчас выделю тебе тапки…
Вместо гостевых тапок Нике достались пляжные шлепанцы. Белкин повесил ее курточку на старую, наклонившуюся от массы вещей, вешалку и пропустил Нику в комнату.
– Мариша, у нас гости! – зычно объявил он.
– А можно не кричать? – Марина появилась из кухни в ситцевом фартуке и с руками, перемазанными чем-то вкусным. – Мама отдыхает, у нее сегодня еще ученик… Добрый вечер, Ника, – проявила любезность хозяйка дома, – проходите, присаживайтесь, я уже почти закончила.
Квартира у четы Белкиных (поправка – у сожительствующих в гражданском браке) оказалась двухкомнатная. Стол, а точнее – журнальный столик, накрыли в проходной комнате. Дверь, ведущая во вторую комнату, по всей видимости – спальню, была заперта. Там отдыхала мама Марины, и Белкин сразу понизил голос, демонстрируя Нике следы своего пребывания в этом логове женского уюта. Конечно, компьютер. Черный, блестящий, супер-навороченный, с огромным монитором, колонками и сабвуфером, он высился в углу комнаты, среди старенькой югославской мебели, как языческий алтарь в диком лесу. И фото на стене – «Белкин на фоне пирамид», поездка в Египет, первый шаг к самоутверждению менеджера среднего звена. Вокруг – фото поменьше: Белкин и взятый в кредит «Ланос», Белкин и Марина в аквапарке, Марина с гроздью шампуров, Белкин в пьяной компании сослуживцев на новогоднем корпоративе… Эдакий трехмерный вариант странички в «Одноклассниках».
Нике рассказывали, что подобные выставки себя, любимого, психологи называют «стеной славы» – причем дипломы, грамоты и фотографии с президентом в кабинете большого начальника, или газетные вырезки и мутные полароидные снимки в подвале маньяка-убийцы – суть явления одного порядка, и свидетельствуют о несомненном нарциссизме автора. Социальные сети просто сделали нарциссизм инфекционным заболеванием.
На ужин Марина подала два салата (один – вполне банальный, с кукурузой и крабовыми палочками, только с майонезом перестаралась, а второй странный, с грецкими орехами и сухариками из черного хлеба, скорее, к пиву, чем к вину), запеченные куриные крылья под лимонно-медовым соусом, и, зачем-то, еще и пирожки с ливером. Если красотой библиотекарша и не отличалась, то готовила весьма сносно, вынесла вердикт Ника, пытаясь понять, как эта серая мышь заполучила в свою норку видного яппи – Белкина. Уж точно не кулинарными талантами – Белкин почти не ел, разливаясь соловьем об успехах в карьере и планах на летний отдых.
Марина участия в застольной беседе не принимала, потягивая разбавленный минералкой вермут, а Нике пришлось изложить сокращенную версию автобиографии. Эмиграция в Израиль, служба в армии («что, и винтовку тебе дали?» – «угу»), учеба в хайфском Технийоне, переезд в Германию, работа в «Шпигеле», первая командировка на Балканы, вторая – в Кувейт, потом Ирландия, Турция, слава единственной девушки – военного фотокорреспондента, осколок фугаса в бедре – сувенир из почти родной Газы, решение завязать с экстримом и переключиться с журналистики на искусство. Первая выставка в Варшаве, вторая – в Москве, потом Киев, Олежка, попытка начать оседлую жизнь.
В середине рассказа Нике пришлось прерваться – мама Марины вышла из спальни, чтобы сделать себе чай. Интеллигентная женщина с чуть подкрашенными волосами любезно поздоровалась с гостьей, но присоединиться к застолью не пожелала, сославшись на ученика, который должен был вот-вот прийти.
– Мама занимается репетиторством, – с гордостью пояснила Марина, впервые с начала разговора подав голос. – Английский язык. Готовит к поступлению, в основном, в киевские вузы…
Белкин тут же вспомнил их школьную учительницу по английскому, свои отнюдь не выдающиеся достижения, и как Ника не давала ему списывать, а потом плавно переключился на последнюю встречу выпускников, сообщая Нике весьма интимные подробности о личной жизни людей, которых она почти не помнила. Разговор уверенно свернул в русло «а помнишь старые добрые времена?», и стал Нике совершенно неинтересен.
Наверное, если ты живешь в маленьком городе, работаешь в банке, и знаешь все этапы своей карьеры на много лет вперед, то единственной радостью остается вспоминать славные былые деньки… Но Ника больше привыкла общаться с людьми, не умеющими и не желающими жить прошлым. Когда вчера ты пила сливовицу в разбомбленном «Хилтоне» в Белграде, сегодня – ныряешь с акулами на Бали, а завтра будешь где-нибудь в Токио или Мельбурне, у тебя нет потребности вспоминать первую сигарету на большой переменке и первый вызов родителей в школу. Ты постоянно обновляешь ресурс ярких впечатлений, и старые постепенно блекнут, выгорают, как фотографии на солнце.
А белкиных серость бытия заставляет холить и лелеять юношеские подвиги, постоянно взбадривая память все новыми и новыми деталями. Тоска по прошлому как сублимация сенсорного голодания…
– А хочешь травки? – вдруг перебил сам себя Белкин. – У меня есть отличная пакистанская дурь…
Глаза у него блестели, как у пьяного, хотя пьяным Белкин быть не мог – весь вечер он пил принесенное Никой вино и даже не осилил половину бутылки. Ника вино только пригубила и переключилась на вишневый компот.
– Тсс! – зашипела на него Марина. – Мама же услышит!
– А что? – зашептал Белкин возбужденно. – Мы же на балкон выйдем… Ну что, девчонки, а? Давайте, а?
– Нет, спасибо, – вежливо отказалась Ника. – Я воздержусь.
– Ладно, – сказала Марина, – давай, только быстро…
Ай да Марина, удивилась Ника. Вот тебе и синий чулок. И ай да Белкин, ай да сукин сын. Интересно, что будет дальше?
Накинув на плечи одолженную Мариной вязаную кофту, Ника вышла с хозяевами на застекленный балкон. Белкин открыл створку окна на проветривание, впустив холодный вечерний воздух, и вытащил из пачки «Лаки Страйк» умело скрученный косяк.
– Это меня Марина научила, – поделился он, раскуривая косяк. – Мы с ней познакомились в одной забавной компании… Как они себя называли? Гомоманты?
– Геммомантики, – поправила его Марина, беря косяк двумя пальцами. – Гадатели по полудрагоценным камням.
– Ага, – расплылся в глупой ухмылке Белкин, – клуб любителей бижутерии.
Вряд ли трава подействовала на него так быстро; скорее, Белкин старательно имитировал ожидаемый эффект.