Текст книги "Глиф"
Автор книги: Антон Фарб
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)
Помимо ее, Марины, подборки по истории Житомира и области, среди подшивок и ксерокопий обнаружились и книги по магии. Обычная чепуха, или, как это называла Анжела, «малый типовой набор начинающего эзотерика». «Краткая энциклопедия практической магии», «Оккультизм в Третьем Рейхе», «Утро магов» (куда же без него!), и еще какая-то ерунда в мягких обложках с кричащими картинками… Из интересного Марине подвернулись только «Тайны вуду» Лаэнека Юрбона и «Кубинская сантерия» Рауля Каназареса. Делать ей все равно было нечего, а о вуду она знала совсем чуть-чуть – только то, что нарыла, распутывая загадку vévés – и Марина решила скоротать время за чтением, попутно расширяя кругозор.
Уже к обеду она разгадала одну из главных тайн Игры. Аномальное, необъяснимое, немотивированное поведение людей, прежде к таковому поведению вовсе не склонных. Проще говоря, во время Игры люди иногда совершали поступки, ни смысл, ни причины которых потом сами объяснить не могли. Как Илона, нацарапавшая руну Перт на своем запястье. Как Женя, нарисовавший кельтский трискелион на стене склада, и вытатуировавший себе иероглифическую монаду на руке. Или бритый гопник, разукрасивший лицо Ромы кровавой руной Ансуз… Как сама Марина, бросившая мать с гипертоническим кризом ради пылающей печати Соломона.
Очевидного смысла в этих поступках не было, и внятно рассказать, зачем они это сделали, участники Игры не могли.
Как тогда сказала Анжела, «игра стала играть в людей»…
Это было удивительно похоже на поведение людей, вступающих в контакт с лоа – духами вуду. Одержимость, вот правильное слово. Гигантские vévés, начертанные на улицах и домах Житомира, истончили реальность и пропустили в наш, грубый и материальный мир, обитателей мира тонкого. И духи-наездники оседлали людей.
Если предположение Марины было верно, то Игра становилась в стократ более опасной, чем предполагали все эти Белкины, Славики и Ники. Шаман – вот единственный, кто понимал… да нет, ни черта он не понимал!.. чувствовал, какие силы вовлечены в Игру… Все-таки он медиум. За его медвежьей внешностью скрывалась натура удивительной чувствительности и… чувственности. Его душа напоминала его руки: грубые, мозолистые, сильные и – нежные…
Под романтический рев дрели Марина окунулась в воспоминания о прошлой ночи, а когда спохватилась, со стыдом и возбуждением обнаружила, что пальцы сами по себе очутились у нее между ног.
А ну работать, красавица, скомандовала себе Марина. Ишь чего удумала, развратница! Дело надо делать! Но даже смущение и мигрень не могли побороть приятной истомы между бедер…
В теорию о лоа не укладывалось многое. Например, скандинавские руны. Кельтские символы. Европейская герметическая каббалистика. Коптский анкх. Обозначения алхимических процессов. Астрологические знаки. И прочее, прочее, прочее…
Как объяснить всю эту эклектику? Как увязать печать Соломона с vévés, а руны – со знаками Зодиака?
Таинственный краевед, похоже, бился над той же загадкой. Он даже табличку составил, отсортировав известные ему глифы (о существовании некоторых из них Марина и не догадывалась, как например, о начертанной кровью пентаграмме где-то, судя по примечанию, в Заречанах; зато там не было известной ей трикветры из градин на парковке) не только по дате и месту появления, но и по размеру. Также он, по-видимому, полагал – как и Шаман – что некоторые глифы служат противоположным целям, считая vévés «открывающими» глифами, а ту же пентаграмму – «закрывающим».
Шаман, придерживающийся той же точки зрения, так и не потрудился объяснить Марине, откуда он это взял. Они были слишком заняты прошлой ночью… Стоп, отставить, держи себя в руках. Но не в буквальном смысле!.. Знакомство Шамана с краеведом представлялось весьма сомнительным, следовательно, теория противостояния «открывающих» и «закрывающих» глифов имела и иных сторонников.
Все-таки война глифов… Анжела была права… Откуда она, кстати, вообще так много об этом знает?.. Или даже не война, а – гонка. Одни открывают, а другие – наперегонки – закрывают. Казаки-разбойники, только вместо стрелочек на асфальте – кровь, бензин и огонь…
Стоп.
Вот оно!
Все стало на свои места.
Игра обрела смысл. Эклектика глифов – тоже.
Ключевое слово – открыть.
Взломать. Подобрать ключ. Угадать шифр.
Отсюда и такое разнообразие в символике глифов! Это же просто перебор возможных версий пароля! Белкин когда-то, на заре их знакомства, щеголяя своими познаниями в компьютерах, объяснял Марине, что любой пароль можно взломать методом тупого подбора вариантов, и чем мощнее компьютер, тем быстрее это случится.
Вот зачем Игру сделали достоянием гласности. И даже простейшие одноклеточные, вроде Илоны или Иванки, задействованы в этой массированной глиф-атаке на защищенный… как там говорил Белкин? Точно, фаервол.
Стена огня.
А что за ней? Что по ту сторону огня?
Что же мы выпустим в этот мир, когда глифы сойдутся?
У Марины от этой мысли пробежал холодок вниз по позвоночнику, и зашевелелись волоски на затылке. Противная кисельная слабость разлилась по всему телу.
Ей показалось, что она уже знает ответ…
– Мариш! – прошипела ей прямо в ухо Глаша. – Вон он, краевед твой! Явился – не запылился…
Мучительно знакомый. Пожалуй, это было самое подходящее определение для краеведа. Знакомый – Марина на сто процентов была уверена, что видела его прежде – и в библиотеке (ну это понятно – где ж еще обитать краеведам?), и за ее пределами. А мучительно – потому что попытки привязать краеведа к какому-либо событию или компании, где бы они могли пересекаться, закончились для Марины обострившейся мигренью.
Краевед был самый заурядный. Плюгавенький, в стареньком синем пиджаке поверх шерстяного жилета и лоснящихся коричневых брючках. Редкие черные волосики тщательно зализаны на пробор, на плечах – перхоть. Усы, которые на мужчине более могучего телосложения (как у Шамана, например) можно было бы назвать моржовыми, но у краеведа, в сочетании с узким, вытянутым лицом и глазками навыкате, больше напоминали тараканьи. И тонкие длинные пальцы с узловатыми суставами…
Он взял свою стопку книг – Марина едва успела вернуть на место листок с табличкой глифов, – уселся за стол у окна, прямо возле рабочего, деловито бурящего стену, и, не обращая внимания ни на рев дрели, ни на мигание ламп дневного света, углубился в изучение материалов.
Профессионал, оценила Марина. Интересно, что он уже накопал?..
Еще пару минут она помучилась, пытаясь вспомнить, где виделась – а может, и общалась? – с краеведом, а потом махнула рукой и решила пойти ва-банк.
Набравшись наглости, она подошла к столу, придвинула себе стул и уселась напротив краеведа. Но он ее даже не заметил! Марине пришлось кашлянуть в кулак, чтобы краевед оторвался от книг и поднял голову.
– Марина Сергеевна? – удивленно и почему-то обрадовано спросил он. – Здравствуйте!
– Здравствуйте, – осторожно ответила Марина.
Чуда не произошло, краевед не вспомнился. Хотя вертелось буквально на кончике языка.
– Как успехи? – спросила Марина.
Краевед красноречиво вздохнул.
– Да как вам сказать… – уклончиво промямлил он.
– Скажите, как есть.
– Тогда – никак, – развел руками краевед. – Можете так и передать Анжеле Валерьевне.
Анжеле?! Так это она его сюда направила? Как интересно…
– Ну что же вы, – приободрила Марина. – Так вот возьмете и сдадитесь?
Ее собеседник опять вздохнул и понуро ссутулил и без того узкие плечи.
– Вы понимаете, Марина, – доверительно начал он, – Житомир – город, конечно, древний, но… Как бы это сказать… История его имеет место быть лишь в виртуальном измерении.
– Это как? – не поняла Марина.
– Город много раз перестраивали. Бомбили, сносили, разрушали, прокладывали новые улицы, срывали трамвайные пути, убирали речки под землю, планировали новые кварталы, разбивали скверы, строили школы… И все это – поверх старого, древнего, забытого, никому не нужного. Не берегли мы свою историю. И теперь у нас не город, а палимпсест. Вот тут когда-то был замок, а теперь – сквер. Тут жил сахарозаводчик, а теперь в его доме ЗАГС. Это была водонапорная башня, а ныне – ресторан. А вот на месте этой школы когда-то, давным-давно, еще до революции было… Понимаете, что я имею в виду? Не осталось же ничего, ну может с десяток домов девятнадцатого века сохранились, из них девять – на Михайловской. А все, что древнее – быльем поросло, вон, от юридики иезуитской пару стен, и те долго не простоят. А я ведь говорил, писал, призывал беречь наследие наше, память нашу…
Похоже, краевед вырулил на привычную тематику «дайте денег на сохранение исторических памятников», и завел плач Ярославны почти автоматически.
– Подождите, – подняла ладонь Марина. – А по делу? О глифах вы что-то выяснили?
– Это не совсем моя специфика, – смутился краевед, приглаживая усы. – Я, конечно, собрал общую информацию из открытых источников…
– Нам не нужна общая информация, – отрезала Марина, в глубине души поражаясь собственной наглости. – Нам нужны конкретные факты!
– Факты? Хорошо, пусть будут факты, – вскинулся задетый за живое краевед. – Я проанализировал места появления всех известных мне глифов, как больших, так и малых. Ни одно из этих мест не упоминается в истории Житомира, как связанное с паранормальной активностью, по крайней мере, за последние двести лет. Более старых записей, как вы понимаете, в наших архивах нет. Более того, ни о какой мистике или магии в Житомире не существует даже фольклора. Есть пару сел в области, которые славятся своими бабками-ворожеями, есть наш полесский Стоунхендж – Каменное Село, есть еще Громовище в селе Купицы, про которое в девяностые годы запустили «утку», что там то ли НЛО садилось, то ли молниями людей убивало… И все. Ничего, хотя бы отдаленно связанного с глифами или чем-то подобным никогда и нигде не упоминалось. Это я вам авторитетно заявляю, – добавил он. – Так и передайте Анжеле Валерьевне и Белкину.
Белкину. Вот она, зацепка. У Марины будто щелкнуло что-то в голове, и она вспомнила, как зовут краеведа. Руслан. Даже фамилия всплыла: Руслан Ткачук. Они с Белкиным вместе играли в автоквест. И познакомились в тот единственный раз, когда Белкин уговорил Марину принять участие в этой ночной забаве. Марина тогда еще простудилась и раз и навсегда зареклась слушаться Белкина …
Но откуда Руслан знает Анжелу? И почему он работает на нее?!
Додумать эту мысль Марина не успела. Анкх на ее груди внезапно стал холодным, как лед. От неожиданности она ойкнула, вскинула голову и увидела, как рабочий, только что сверливший стену огромной дрелью (перфоратор, некстати вспомнилось правильное название), повернулся к сидящему к нему спиной Руслану и направил дрель (перфоратор!) прямо в спину ничему не подозревающему краеведу.
Рабочий был тот самый – олигофрен с заячьей губой, который едва не убил Марину банкой с краской в прошлый понедельник, то бишь – ровно неделю назад.
Тело среагировало само. Откуда только силы взялись… Марина вцепилась в край стола и рванула его вверх и в сторону, опрокидывая Руслана вместе со стулом наземь. Стопка книг и подшивок стаей испуганных птиц взлетела в воздух и врезалась прямо в уродливую физиономию олигофрена. Взрыкнула вхолостую дрель-перфоратор, грохнувшись на пол, и молча, даже не выматерившись, бросился бежать несостоявшийся убийца Руслана.
– Держи его! – завопила Марина, бросаясь вдогонку.
15
– Горбун? – переспросила Илона, скривившись. – Бу-э! – добавила она, весьма реалистично сымитировав рвотный позыв.
– И что ты имеешь против горбунов? – мрачно поинтересовался Радомский.
– Они гадкие, – сказала Илона. – Терпеть не могу уродов!
– Вот как?
– Некрасивые люди всегда некрасивы душой, – заявила Илона безаппеляционно. – Урод снаружи – урод внутри.
– И с чего ты это взяла?
Как выяснилось, у Илоны на этот счет имелась целая теория. Некрасивым людям, считала она, не было места в обществе. Над ними смеялись и издевались с самого детства, во дворе, в садике, в школе. А когда они достигали возраста полового созревания, им было сложно найти себе партнера. В результате каждый некрасивый человек – урод, по терминологии Илоны, нес в себе потаенный груз обиды на общество и был потенциально опасен как латентный социопат.
Пока Илона все это излагала (косноязычя и жеманно кривляясь), Радомский смотрел на нее, как посетитель зоопарка – на обезьянку, которая вдруг заговорила, и не просто попросила банан, а занялась анализом эмпириокритицизма как метода познания мира.
Ведь обезьянка же, думал Радомский, просто симпатичная мартышка. Я же тебя на помойке подобрал, ты ж, сучка, в семнадцать лет по клубам уже блядовала, минеты в туалете делала за понюшку кокса. Вымыл, вычесал, стилистов-визажистов напустил, в модели записал – и все. Мы теперича аристократки голубых кровей. Быдла мы не любим, нам, пожалуйста, в высший свет. И писькой дорогу проложим себе…
Радомский был женат трижды. Первая его супруга, выскочившая замуж за курсанта в надежде поскорее стать генеральшей, удрала сразу же, как узнала место будущей службы лейтенанта Радомского: город Чимкент, Казахстан. Вторая, найденная Радомским в Киеве, уже после того, как он бросил армию и занялся бизнесом, была предана ему как собака, но отличалась просто фатальной невезучестью, распространявшейся на всех ее родственников. Брак их продержался три года, и все эти три года Радомский возил ее по больницам, вытаскивал ее сестру из польской тюрьмы, отмазывал ее брата от призыва, добывал лекарства для ее мамы, да и сам постоянно вляпывался во всякое дерьмо – сначала нарвался на мошенников, которые кинули его с продажей квартиры жены, потом связался с бандитами и едва не получил пулю… Не выдержав, Радомский послал горе-половинку на три буквы, вернулся в родной Житомир и подыскал себе незатейливую, в меру красивую (чтоб не стыдно было людям показать, но и не опасно одну оставлять) и в меру умную провинциалочку, что называется: для ведения хозяйства и племенного разведения. С хозяйством все получилось, а вот с потомством вышел прокол. Провинциалочка оказалась слегка психованной, и Ромчик это унаследовал с лихвой, кидаясь на отца по поводу и без…
Любовниц же Радомский никогда не считал и постоянных не держал – надоедали. Так было до недавнего времени, пока он не открыл собственное модельное агенство по совету Аркадия Загорского. В свете грядущего проекта это казалось верным и дальновидным ходом, а заодно позволяло пристроить девок и держать их под присмотром. Своя «конюшня» с молодыми кобылками могла оказаться не лишней при деловых переговорах в саунах… Так это излагал старый хрыч Загорский, и Радомский счел его аргументы убедительными.
А закончилось все это обвинением еще и в сутенерстве, которое зачитал ему усталым голосом следователь с красными от недосыпа глазами. В довесок, так сказать, к убийству Остапчука Николая Васильевича, без определенного места жительства, и содействию в покушении на убийство Белкина Игоря Алексеевича («Ниссан-патрол», цвет белый, госномер такой-то, является собственностью вашей компании, Геннадий Романович?) А заодно: уклонение от налогов, афера с жилищными кредитами и недостроенными домами, махинации с таможней и неоднократные нарушения правил дорожного движения.
Последнее вообще звучало как насмешка.
Ясно и ежу: за всем этим стоял Киселевич. Он давно точил зубки на «Радомбуд». Непонятно только, к чему все эти сложности? Убийства бомжа было бы вполне достаточно, чтобы закрыть Радомского всерьез и надолго. Или они опасались, что история с киднеппингом Ромчика и шантажом вылезет наружу, и Радомский выкрутится? Мол, дескать, сына похитили, бомжа убили, меня подставили… А ведь эту карту и в самом деле стоило разыграть…
Радомский как раз думал об этом, когда дверь его камеры открылась, и вошел тот самый горбун в стареньком совдеповском костюме «в елочку».
– Добрый вечер, – поздоровался он, и с этого начался побег Радомского из тюрьмы – наверное, самый странный и самый скучный побег в истории пенинтециарных заведений всего мира.
Пока Радомский размышлял, сразу ему вцепиться в глотку горбуну, или сначала как следует приложить его головой об стенку, тот невозмутимо сказал:
– Пойдемте, Геннадий Романович. У нас не так много времени.
И вышел из камеры. Радомский медленно, как во сне, встал с нар и последовал за ним. Да, точно. Это было похоже на странный, тягучий сон. Не кошмар, но прелюдию к кошмару. Такое снится обычно после тяжелого перепоя, когда просыпаешься посреди ночи, долго не можешь уснуть, а потом соскальзываешь в странное состояние полусна-полуяви, обремененное грядущим похмельем…
Люди на пути горбуна и идущего за ним Радомского (а впрочем, какие это, к дьяволу, люди? так, менты поганые, шелупонь…) уступали им дорогу, будто не замечая. На часах было около пяти вечера, в отделении полно народу, у дежурных – пересменка, «беркуты» выгружают буянящих футбольных фанатов, какой-то чин в расшитом золоте мундире дает интервью на телекамеру – словом, цирк да и только, а Радомского и горбуна никто не замечает!!! Ладно горбуна, но Радомского-то в городе каждая собака знает!
Было это настолько дико и нелепо, что Радомский предположил на мгновение, что горбун всех подкупил. У него самого был такой план побега, придуманный в камере от скуки: сунуть ночному дежурному пару сотен, пообещать еще, и попросить вывести через черный ход. Ведь бегал же этот сопляк за сигаретами, когда Радомский дал ему двадцать баксов и сказал: сдачу оставишь себе…
Но то – ночью. Втихаря. А тут – по наглому. Средь бела дня и толпы народа. Да еще и под прицелом телекамеры.
Стоп, осенило Радомского. Он же сам – мент, горбун этот сраный. Или чекист. И это все – сплошная разводка и подстава. Вполне в их духе…
– Меня что, отпускают? – спросил Радомский, когда они с горбуном оказались на улице.
– Ни в коем случае, – ответил горбун. – Вы только что совершили побег. С чем я вас и поздравляю!
– Так. А если я не хочу совершать побег?
– Воля ваша, – пожал косыми плечами горбун. – Можете вернуться обратно. Выбирайте, провести остаток дней в камере или продолжить Игру. Выбор за вами, мое дело – вам этот выбор предоставить. Тюрьма или Игра. Вы так славно начали, Геннадий Романович, не стоит останавливаться…
Радомский мрачно поиграл желваками.
– Вы говорили, что я стану ключевым игроком, – после долгой паузы, сказал он.
– Совершенно верно, – подтвердил горбун.
– Что для этого надо?
– Как это – что? – удивился горбун. – Ключ, разумеется. Ключ к Игре.
– И где его взять?
Горбун на пару секунд задумался, а потом сделал странное движение плечами. Будто поправил надоевший бутафорский горб. А ведь костюм на нем сидит намного ровнее, чем прежде, подметил Радомский. Маскарад?
– Ключ в настоящий момент находится у Вероники Загорской, – сообщил горбун. – Но она об этом не знает. А сейчас прошу меня извинить, мое время здесь заканчивается. Вам, кстати, тоже советую поторопиться…
Что Радомский и сделал. Мобильник у него конфисковали, поэтому связаться с Вязгиным не было возможности, переться сразу к Загорской было бы неосмотрительно, а Илона жила совсем рядом с ментовкой…
Илона, при всей тупости, курс первичной дрессуры в модельном агенстве все-таки прошла, поэтому на появление хозяина отреагировала, как следует: чмокнула в щечку, без лишних вопросов набрала ванну, накрыла на стол и расстелила постель. И только потом, после ванны, полбутылки коньяка и двух заходов умопомрачительного секса (у Радомского был стояк, как у шестнадцатилетнего – адреналин, наверное) поинтересовалась, как подозреваемый в убийстве Радомский оказался на свободе.
– Горбун помог, – буркнул Радомский, и тут Илона принялась кривляться и излагать свои теории. Радомский, осоловев от коньяка, пропускал ее высокопарные сентенции мимо ушей, и начал было уже клевать носом, когда в дверь позвонили.
– Кто там?! – вскинулся он.
– Сейчас гляну… – испуганно прошептала Илона. До ее микроскопического мозга, видимо, только что дошло, что она занимается укрывательством беглого преступника.
Ладно, она – курица, я-то чего расслабился?! – мысленно зарычал на себя Радомский, пока Илона голышом и на цыпочках кралась в коридор. Если там менты… Возвращаться в камеру не хотелось совершенно.
– Все нормально, – все так же шепотом сообщила Илона, вернувшись обратно. – Это Анжела, наверное, проведать меня пришла…
Илона машинально потерла левое запястье, обмотанное лентой пластыря.
– Анжела? – удивился Загорский, надевая штаны. – Какая Анжела? Медиум которая?
– А ты ее откуда знаешь? – хлопнула ресницами Илона.
– Жена познакомила…
Анжела тем временем снова настойчиво позвонила в дверь.
– Наверное, свет в окне увидела, – предположила Илона, накинув халатик. – Теперь не уйдет, она настырная… Может, отправить ее?
Радомский заправил футболку в штаны и задумчиво покачался с пятки на носок.
– Нет, – сказал он. – Зови ее. Медиумы нам понадобятся…
16
Глупо, глупо, глупо, глупо!
Слово это билось в голове Марины раненной птицей, вторя ударам неистово колошматящегося сердца в груди, пульсированию жилок на висках и болезненным, будто раскаленные шурупы буравили череп, ожогам мигрени, от которых немело лицо и начинали мелко дрожать руки.
Как же это было глупо – гнаться за уродом-рабочим, одной-одинешенькой, да еще и с пустыми руками! Впервые в жизни Марина подчинилась инстинкту: раз убегает, значит, надо догонять – и теперь остро жалела об этом. Ведь одно дело – догонять, и совсем другое – догнать… Что она будет делать с Заячьей Губой, настигнув его, Марина в начале погони подумать не успела, а сейчас, в процессе, думать уже не могла в принципе.
Она так не бегала… очень давно. Очень. Наверно, со школы. Хотя она и в школе не особо бегала.
Сердце вылетало. Легкие горели огнем и грозили вот-вот разорваться. Холодный липкий пот щипал глаза. И анкх кусочком льда морозил кожу между грудей.
И несмотря на все это, Марина продолжала бежать. Она даже умудрилась не теряя скорости сбросить новенькие туфли-лодочки (каблук там был маленький, но он был, а это мешало), и теперь неслась практически босиком, в одних колготках телесного цвета. Нейлон скользил на поворотах, и Марина дважды чуть не упала.
Но она все равно продолжала бежать.
Так, будто бы от этого зависела ее жизнь.
Рациональная часть сознания – маленькая, испуганно скукожившаяся перед проснувшимся в Марине дремучим инстинктом охотника, была не в силах подыскать никакого объяснения происходящему, и лишь вопила тоненьким голоском: глупо, глупо, глупо!!!
А Марина гналась за Заячьей Губой.
Тот же в свою очередь проявлял чудеса ловкости поистине обезьяньей. Выбегая из читального зала урод перемахнул сразу через два стола и рыбкой поднырнул под третий; оказавшись в коридоре, Заячья Губа отчаянно сиганул через перила, кубарем скатился по лестнице, плечом вышиб дверь в бухгалтерию и, прыгая со стола на стол, как кенгуру, устремился к служебной лестнице, ведущей в подвал.
Разумеется, всего этого Марина не видела, отстав еще в самом начале погони, и восстановила его путь по разрушениям. Как опытый следопыт по сломанным веточкам и примятой траве ищет зверя в лесу, так и Марина по ошарашенным глазам Иванки, рассыпанным бумагами на полу бухгалтерии, висящей на одной петле двери и опрокинутым вазам с кактусами легко взяла след урода – и, не задумываясь ни на мгновение, побежала за негодяем, компенсируя недостаток скорости избытком упорства и методичности.
Никуда ты теперь не денешься, обрадовалась Марина, выбегая на служебную лестницу. Лестница вела в подвал, и других выходов оттуда не было. Урод сам себя загнал в западню, и теперь настало время подумать, что с ним – уродом то бишь – делать дальше. Даже после феноменального приступа силы и ловкости в читальном зале (опрокинуть стол – это вам, знаете ли, не фунт изюма!) Марина не рассчитывала на то, что ей удастся скрутить Заячью Губу в одиночку.
Правда, где-то позади, отстав на пару этапов погони, бежал краевед Руслан, но от субтильного ботаника толку в такой ситуации будет не много.
Шаман! Вот кто нужен!
Остановившись на последней площадке перед дверью подвала – свет тут горел еле-еле, из четырех ламп в плафоне светила лишь одна, да и то периодически срываясь на быстрое мерцание – Марина перевела дыхание и полезла за телефоном.
Телефон сеть не нашел.
Марина выдала сквозь зубы вольную цитату из Баркова и принялась лихорадочно соображать. Что делать? Телефон не ловит, потому что подвал, или просто не ловит? Дождаться Руслана? Остаться караулить? Позвать на помощь? Крикнуть девчонкам, пусть вызывают милицию?..
К дьяволу. Ни один из вариантов Марину не устраивал.
Она включила встроенный в телефон фонарик и смело двинулась вниз.
На двери был нарисован глиф.
Алхимическая процедура коагуляции, легко определила Марина. Откуда к ней пришло это знание, объяснить она не могла.
Дверь в подвал отворилась без скрипа…
И тут на Марину нахлынула боль. Каждый собачий укус, каждая царапина, синяк, шишка, ссадина – все то, что пришлось претерпеть ее телу за последние пару дней – разом заявили о себе. Перед таким букетом разнообразнейших болевых ощущений (ее будто снова трепали проклятые шавки!) даже мигрень показалась детской забавой. Мимо воли Марина ойкнула и выронила мобильник.
А когда опустила взгляд – перед глазами все расплывалось, будто дальнозоркость вернулась – увидела, как телефон погружается в колышущуюся серую массу, и масса эта, пузырится и булькает, словно некий квазиживой организм, от входа вглубь подвала. В прямоугольнике зыбкого света, падающего через открытую дверь, колыхался и шел волнами толстый ковер грязно-серой пены, а за пределами прямоугольника, во тьме, под слоем густой липкой мерзости нечто копошилось и ползало, забираясь по стенам на потолок и свешивая вниз длинные серые сопли…
Это было так страшно и так неожиданно, что Марина закричала от ужаса.
17
– Сегодня со мной случилась одна странная штука, – сказал Рома за ужином.
– Только одна? – уточнила Ника.
– Ну… – задумался Ромчик над формулировкой, – скажем так: более странная, чем наши обычные странности.
– Ого, – сказала Ника, ставя на стол чайник и пирог с маком. – Интересно. Рассказывай.
Рома извлек из кармана складной нож и щелкнул лезвием. Он все время таскал с собой какое-нибудь железо – то велосипедную цепь, то складную дубинку, то просто обрезок трубы… Где он все это прятал, оставалось для Ники загадкой. Она подозревала, что если Ромчика перевернуть вверх тормашками и хорошенько потрусить, из него высыплется целый арсенал холодного оружия. Снабжал его этим игрушками, вне всяких сомнений, заслуженный параноик Славик через своего верного клеврета Клеврета.
– Я сегодня в школе встретил одного человека, – Рома нарезал пирог толстыми ломтями. – Или не совсем человека… В общем, я не уверен.
– Подожди, – перебила Ника. В ней зашевелилось пока смутное, но уже вполне неприятное предчувствие. – Давай-ка по порядку.
– Можно и по порядку. Когда меня похитили, там был… такой странный мужичок… не гоп, не скин… он ими руководил. Видимо, просто нанял дебилов для грязной работы. Я его видел, когда он меня фотографировал на мой же айфон. Помню, я еще испугался, что теперь-то точно убьют – раз лиц не прячут, в живых оставлять не планируют… Невзрачный такой чувак, серенький, росту – метр с кепкой. Вроде карлика, но чуть повыше. Я его для себя Шефом окрестил, а скины между собой называли Тухлым.
– Тухлым?– Ну да… Воняло от него, как от тухлых яиц…
– И ты его сегодня встретил?
– В школе столкнулись. Нос к носу.
– Так. И что же он там делал?
– Этого я у него спросить не успел, – ответил Ромчик, наливая чай себе и Нике. – Он сразу бежать бросился. А я за ним.
– Догнал?
– Это-то и странно… И да, и нет.
– Как это? – не поняла Ника.
– Он в подвал забежал. И в туалете спрятался. Там не то что выходов других – там даже окон нет! А когда я вошел, его уже в туалете не было. Исчез.
Ника откусила пирог, прожевала, сделала глоток чая. Исчез, значит…
– А вы не могли… разминуться?
– Понимаете… – начал было Рома, и Ника тут же его одернула:
– Не выкай!
– Хорошо… – смутился Ромчик. – Понимаешь, Ника, там пол мокрый был. Не мокрый даже, а водой покрытый. То ли трубу прорвало, то ли еще что, но воды – по щиколотку, если б не берцы, я бы ноги промочил. А он – коротышка этот вонючий – по-любому должен был в эту лужу вступить. Я потом специально смотрел – никаких мокрых следов, кроме моих, из туалета не было. Он туда вошел на моих глазах и пропал.
Ника посмотрела на свою ладонь (ожог почти сошел) и сказала задумчиво:
– Что-то это мне напоминает…
– Ага, – Ромчик кивнул. – Старик-ветеран. С орденами. Который у Женьки сигарету съел. Он точно так же вошел – и не вышел. Не привиделся же он нам всем…
– Там, в гараже, была бочка, – сказала Ника. – Железная. В ней Чоппер что-то сжигал. Когда мы с Владом вошли, она была едва теплая. А когда уходили – раскалилась почему-то. Я даже руку обожгла…
– А в туалете – лужа… – подхватил Ромчик. – Этот старик что-то говорил про обработку огнем. И на гараже был глиф.
– Сейчас кругом глифы, – проворчала Ника.
– И на туалете был глиф, – упорствовал Рома. – Один вошел – и исчез, оставил после себя жар. Другой вошел – и исчез, оставил воду. Тенденция, однако…
– Ага, – подхватила Ника. – Третий исчезнет, оставив разрытую землю, четвертый – воздух испортит напоследок, пятый превратится в Миллу Йовович. Знаем-знаем, смотрели.
– Ну вообще-то магию первоэлементов не Люк Бессон придумал…
– Видишь ли, Ромчик, – сказала Ника проникновенно. – Я не верю в магию. Ни в какую.
– Я тоже не верил, – ответил Ромчик угрюмо. – До недавних пор. Только нам, скептикам, похоже, Игра не оставляет особого выбора… Как еще можно объяснить всю эту чертовщину? Собак этих диких, часы остановившиеся, мобильники не работающие, гул постоянный, будто земля дрожит? Все делают вид, будто все нормально, будто так и надо… А ведь что-то происходит. Что-то непонятное.
А ведь мальчик-то – умница, порадовалась Ника, но виду не подала.
– Чертовщину, Рома, объяснить нельзя. По определению. Но можно докопаться до ее причин. Первоисточников, так сказать.
– И каким же это образом?
– С помощью карандаша и бумаги. Допивай свой чай, и займемся сведением данных с последующим брейнстормингом.
Пока Рома мыл посуду (золотой ребенок, не нарадуешься), Ника вернулась в кабинет деда, подошла к окну и поглядела вниз. Пустой сквер, тусклые фонари. Лужи на асфальте, грязь на газонах. Опрокинутые урны и сломанные скамейки. Россыпи пустых бутылок и пачек из-под чипсов. Все еще черные и голые деревья. На улице – ни души, ни единой машины не проехало за пять минут, и в доме напротив не горят почти все окна. Хотя времени – всего-то около девяти.
