Текст книги "Глиф"
Автор книги: Антон Фарб
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 23 страниц)
Шаман усмехнулся в усы и, выставив руки напоказ, медленно закрыл нож. Напарник в бандане последовал его примеру. Славик опустил ствол, щелкнул предохранителем и сунул пистолет в кобуру. И только Женька, успевший раскрыть телескопическую дубинку, растеряно покрутил ее в руках, не понимая, как ее сложить обратно – но на него уже никто не смотрел.
Ромчик мысленно выдохнул. Ай да Ника. Умничка. Вот что значит – опыт…
– Теперь можно и поговорить, – сказал байкер.
Но поговорить им не удалось. Серая облезлая псина вылетела вдруг из-за гаражей, облаяла всех на ходу и пронеслась мимо, роняя слюну из пасти. Следом за ней – изо всех щелей, из кустов, с крыш и из оврагов – хлынул поток зверья. Нет, не обычная собачья стая, пять-шесть кобелей в погоне за сукой, а целая орда, десятки, если не сотни псин в одно мгновение заполонили узкий проход между гаражами, оглашая воздух лаем, воем, визгом и скулежом.
– Стойте и не двигайтесь! – скомандовал Вязгин, схватив, будто клещами, Нику и Ромчика. Те послушно оцепенели, пропуская мимо себя свору.
Марина же замахала руками, вереща от страха, и какая-то шавка, испуганная не меньше Марины, вцепилась ей в руку, а другая тяпнула за лодыжку, Шаман пнул собаку ногой – она отлетела, поскуливая, и тут же на нем повисли две, нет, три пса, остервенело вгрызаясь в толстую кожу косухи. Второй байкер вытащил было нож, но его сшиб с ног огромный волкодав, и уже через секунду байкера не стало видно под потоком собак, и слышно было только, как он матерится.
Клеврет успел вжаться в стену, а Славик выдернул спрятанный было пистолет и дважды выпалил в воздух – но даже выстрелы затерялись в какофонии визга и лая.
Это продолжалось от силы секунд пятнадцать – но показалось вечностью. Тяжелее всего было стоять неподвижно, когда мимо тебя проносились зверюги, задевая за ноги и обдавая смрадом псины. Ромчик почувствовал, что его вот-вот стошнит – и тут все кончилось. Поток схлынул так же неожиданно, как и появился, оставив после себя окровавленную и потерявшую от шока дар речи Марину, двух байкеров – Шамана в разодранной косухе, и второго, почти втоптанного в землю, и растерянного Славика, смотревшего на пистолет так, как смотрят на старого друга, который подвел тебя в самый ответственный момент.
– Все целы? – спросил Вязгин, отпуская Ромчика и Нику. Ромчик был уверен, что на руке останутся синяки после пальцев Влада.
– Вроде да, – промямлил Женька.
– А у нас нет, – откликнулся Шаман. – Думаю, что разговор наш придется отложить… Марине надо в больницу.
– Странно все это, – сказал Славик, приходя в себя. – Очень странно.
– Боюсь, что это только начало… – в тон ему проговорил Шаман.
8
Ни в какую больницу Марина не поехала. Отказалась наотрез – и не поехала. Ее когда-то давно, в детстве, укусила собака (с тех пор Марина всяких шавок просто ненавидела), и болючие уколы от бешенства и от столбняка Марина помнила слишком хорошо.
Шаман, впрочем, особо и не настаивал. Нет, не то что бы ему было наплевать на ее здоровье. Вовсе нет. Он ведь отнес ее на руках до мотоцикла, напоил чаем из термоса и терпеливо ждал, пока Марина выйдет из состояния шока – проклятые твари!.. – заботливо обнимая за плечи. Самурай тем временем изощрялся в изящной словесности, выстраивая многоэтажные матерные загибы, и пытался отряхнуть с себя грязь. Грязь была липкая и не отряхивалась…
Горячий чай и крепкие объятия мужских рук помогли Марине побороть дрожь. Почувствовав это, Шаман предложил отвезти ее в травмпункт.
– Нет, – сказала Марина, готовясь настаивать и спорить, но Шаман просто пожал плечами, достал из седельной сумки Самурая аптечку и обработал укусы.
Для Марины это было полной неожиданностью. Еще никто и никогда в ее жизни не относился так к ее мнению. К ее точке зрения. К ее желаниям. Не надо было спорить, настаивать, искать аргументы. Достаточно было отказа, чтобы стало так, как она хотела.
Это было приятно. Приятно, когда тебя уважают. Когда к тебе прислушиваются. С тобой считаются…
А потом Шаман все испортил.
– Завтра понедельник, – сказал он тоном мамаши, отправляющей ребенка спать. «Завтра в школу, надо лечь пораньше». – Тебе на работу.
Для Марины события последних дней настолько изменили мир – как внутренний, так и внешний – что следить за календарем ей было элементарно некогда. Понедельник? Что такое понедельник, хотелось спросить ей, и какое это отношение имеет ко мне?
– Ты вернешься в город, – продолжил Шаман. – Пойдешь в библиотеку. Будешь собирать слухи. И анализировать глифы.
– Но я не хочу, – запротестовала Марина. После всего, что было… После заправки, и полыхающей печати Соломона на асфальте… Она ведь уже перешла грань. Она вступила в Игру. А теперь – обратно? В библиотеку?! К пыльным справочникам и энциклопедиям? Ни за что! Пусть Анжела в книгах роется!
– Так надо, – отрезал Шаман. Он умел говорить так, чтобы сразу было понятно: спорить тут бессмысленно. – Мне нужна информация. А вечером я за тобой заеду.
Вот это было уже гораздо приятнее. И тоже в новинку для Марины. Быть нужной. Быть по-настоящему полезной. А главное – уехать с работы верхом на мотоцикле, обнимая за талию Шамана. На глазах у всех этих куриц.
Да, на таких условиях Марина готова была вернуться в библиотеку. Впрочем, если задуматься, ради Шамана Марина готова была на все.
Даже отправиться в ад.
В каком-то смысле, именно это она и совершила. Вернуться назад, к постылой работе, в затхлый кабинет, к убогим разговорам умственно отсталых коллег… Все равно, что очутиться в аду.
Но Марина сделала это.
Ради Шамана.
Ради самой себя.
Она стала намного сильнее за эти дни. Сильнее, чем могла бы себе представить.
Переступая порог библиотеки, она не чувствовала ни капли волнения. Она шла работать. Не на работу, где надо было высидеть с девяти до шести, а – работать. Делать нужное и важное.
Коллеги (сборище старых дев, разведенок с детьми и несчастных в браке великомучениц) смотрели на нее, как… Как на прокаженную. Существо из иной реальности. Ожившую героиню дамского романа. Все это, вместе взятое.
С ужасом и восхищением.
Конечно, отчасти причиной тому был внешний вид Марины. Гардероб пришлось сменить практически полностью. Хламида превратилась в лохмотья после нападения собак и отправилась в костер, чему Марина была искренне рада. Все подростковые фенечки и цацки, которыми так любовно украсил ее прическу Шаман, полетели следом, когда Марина, пользуясь статусом женщины Шамана, заставила байкеров натаскать и нагреть на костре пару ведер воды, после чего с наслаждением вымыла голову. Из всех подарков Шамана (по большому счету – безвкусной бижутерии), Марина оставила только анкх на длинной цепочке, холодивший кожу между грудей рядом с ее кварцем.
Старая одежда, естественно, пришла в негодность. Но заехать домой и переодеться Марина не смогла. Она, конечно, стала сильнее – но не настолько.
Пришлось поехать на вещевой рынок и прибарахлиться. Шаман вручил ей горсть мятых, будто пожеванных банкнот, о происхождении которых лучше не задумыватья, и Марина решительно и кардинально сменила стиль (долой стразы и алые шарфы!) в пользу сдержанно-делового костюма. Юбка ниже колен, строгий жакет, белая блуза. Туфли-лодочки. Бизнес-леди.
Новоприобретенная глубокая внутренняя сила не нуждалась во внешних проявлениях. Достаточно будет осанки и презрительного взгляда.
И никаких украшений. Долой кольца, серьги, броши и прочую лабуду. Истинная красота – внутри.
Это Марина теперь знала наверняка.
Вооруженная знанием, она переступила порог библиотеки в понедельник, ровно в девять часов утра. По ходу Марина попыталась сообразить, когда же она последний раз выходила на работу. Так, сеанс у Анжелы был в среду… выходит, в четверг я отпросилась после ночной суеты с Илоной… А четверг выдался длинный… Пятницу я проспала. Субботу… субботу вовсе не помню. Неужели я спала два дня подряд? Да нет, не может быть. Хотя… Вчера было воскресенье. Ночь на воскресенье я провела с Шаманом, и это была самая главная ночь в моей жизни. А все, что было до того – неважно.
Встряхнув волосами, Марина гордо шагнула в кабинет, готовая дать отповедь и старой маразматичке директорше, и всем остальным, кто посмел бы задавать ей вопросы.
Вот только вопросов ей никто не задавал.
На нее только смотрели. С ужасом и восхищением.
А Марина смотрела в ответ. И слушала.
И чем больше она смотрела и слушала, тем сильнее становилось ее удивление.
Что-то изменилось в мире за те пару дней, на которые Марина выпала из реальности. И в мире, и в людях.
Взять само здание библиотеки. Из скучного места постылой работы оно неожиданно превратилось в мрачное, даже можно сказать – зловещее – логово темных сил, причем самым обыденным образом. Ремонт, сделанный на скорую руку после выходки Чаплыгина, как выяснилось, был некачественным, и на свежевыкрашенных стенах под тонким слоем краски начали проступать серые пятна отсыревшей штукатурки. Свиной крови покойный маэстро не пожалел, в отличие от халтурщиков, сэкономивших на грунтовке. Заляпанные полотна никто не вывез, и они так и стояли в углу, накрытые тряпкой, источая едкое зловоние.
Еще горе-ремонтники что-то нахомутали с электропроводкой (Чаплыгин повесился на крюке люстры), и теперь из всех ламп дневного света горела от силы треть, а остальные то вспыхивали, то гасли с противным жужжанием. За окном было мрачное серое утро понедельника, и в библиотеке можно было снимать фильм ужасов. Жужжанию ламп вторили заунывные стоны и жалобные подвывания труб отопления, из которых спускали воздух в туалетах. По всей библиотеке вместо привычно-суетливых студентов медленно, как зомби, бродили небритые и неопохмелившиеся пролетарии с гаечными ключами, паяльниками и ведрами с краской, откручивая, припаивая и замазывая. Канализация не работала. В читальном зале сверлили стены под розетки, и рев дрели разносился по всей библиотеке.
Так, наверное, выглядел Рим, павший под натиском варваров, решила Марина. Но когда она попыталась поговорить об этом с коллегами, то удивилась и ужаснулась еще сильнее.
Люди вели себя необычно. Директриса, «железная леди» библиотеки в самом расцвете климакса, впервые за последние двадцать лет не вышла на работу. От Оксаны Владимировны (отдел краеведения, интеллигентнейшая женщина, сорок два года, не замужем, десятки публикаций в научных журналах) в половину десятого утра несло коньяком. Танюха из отдела периодики (дура дурой, с горем пополам закончила наш филфак, вместо мозга – «Космополитен») сидит и читает Кьеркегора. Назар Григорьевич Остапчук, могучий семидесятилетний старец, аксакал, полиглот, критик, литературовед и мизантроп, травит сальные анекдоты девчонкам у ксерокса. Даша и Глаша, две подружки не-разлей-вода из книгохрана, поцапались публично, да так, что чуть волосы друг другу не повыдергивали.
Наконец, Иванка, очаровательно глупое блондинко с вечными наушниками от плеера и подергивающейся в такт музыке безмозглой головкой, Иванка, большая поклонница дискотеки восьмидесятых и книг Дарьи Донцовой, Иванка, с вечно торчащими из джинсов стрингами, Иванка, эталон глупости и отсутствия вкуса… Так вот эта Иванка заявилась на работу с большим, в ладонь размером анкхом на плоской груди.
Точно такой же амулет, только, конечно, поменьше, подарил Марине Шаман.
(В палатке жарко и душно, все клапаны прочно застегнуты, москитные сетки висят неподвижно, гудит газовая горелка, озаряя все вокруг голубоватым светом, капельки пота сбегают по обнаженному телу Марины, между лопаток, между грудей, между бедер… Шаман, тоже обнаженный, возбужденный член покачивается вверх-вниз, берет Марину за затылок, наматывает волосы на руку – помимо воли из уст Марины вырывается стон – и заставляет нагнуться… Прикосновение холодного металла обжигает. Анкх удивительно тяжел. Цепочка достаточно длинна, чтобы анкх уютно лег между грудей, рядом с мерцающим кристаллом кварца. Это твой глиф, шепчет Шаман. Это твой пропуск в Игру…)
Увидеть сакральный символ в пошлейшем исполнении, будто медальон рэпера, на Иванке – это было уже чересчур.
Покраснев, будто девочка-подросток при виде фаллоимитатора, Марина прошипела Иванке что-то колючее, резко повернулась и отправилась в книгохранилище.
Здесь тоже царил бардак. Кто-то сидел за ее столом и рылся в ее бумагах. Кто-то брал отложенные ею книги!
Да, сегодняшний день лидировал по количеству мелочей, вызывающих у Марины возмущение. Так ведь и до беды недалеко. Марина ведь уже не та, что прежде… Новая Марина такого не потерпит.
Шаман попросил ее сделать две вещи. Первая: собрать слухи. Понять, что происходит в городе и как люди воспринимают Игру. Это задание Марина с треском провалила. С коллегами у нее сразу же возникло глубочайшее взаимное непонимание, переходящее в оторопь. Она смотрела на вчерашних собеседниц с изумлением, они на нее – с опаской. Об откровенностях за чашечкой чая можно было забыть. Слишком велика стала пропасть между обновленной Мариной и ее спятившими коллегами.
О причинах этого у Марины возникла целая теория, напрямую связанная со вторым заданием Шамана – разобраться в глифах и смысле Игры. Вообще-то, теория эта возникла у Марины уже довольно давно, она даже (ну и дурочка я была!) хотела поделиться ею с Анжелой, но потом Шаман своими словами про открывающие и закрывающие глифы натолкнул Марину на интересную мысль, и теория приобрела элегантно-завершенный вид.
Оставалось подтвердить ее фактами.
Для этого Марине нужны были книги, отложенные на прошлой неделе, а именно их на месте и не было! Ладно, энциклопедии символов. Марина сама унесла их домой, да так и не вернула, и даже не заглянула в них – как-то, знаете ли, некогда было. Бог с ними, с символами. Но ее подборка по истории Житомира и Волыни! Археологические исследования. Архитектурные особенности. Этнография и фольклор. Выдающиеся личности. Необъяснимые явления… Научные труды, бюллетени, подшивки журналов и газет, выписки из справочников, рефераты, распечатки статей из интернета – все это пропало! А Марина была уверена, что корни сегодняшних событий надо искать в прошлом города.
За сохранность книг на ее столе отвечали Даша и Глаша, и Марина отправилась на поиски вертихвосток, готовая разорвать их в клочья, но весь ее боевой задор пропал, когда она нашла Глашу, хлюпающую носом под запертой дверью женского туалета.
Книги никуда не пропали. Их еще в субботу взял почитать местный краевед, и попросил оставить в читальном зале, пообещав вернуться сегодня. А Дашка – сучка, сообщила сквозь слезы Глаша, я же сама ее с Павликом познакомила, а она его увела-а-а…
Сбежав от нарастающих, как сирена воздушной тревоги, рыданий Глаши, Марина поднялась в читальный зал. Здесь рев дрели был совсем уж оглушительным, и лампы мигали так часто, что у Марины острой иголкой кольнуло череп изнутри, предвещая приступ мигрени.
Ее книги и подшивки журналов лежали отдельной стопочкой на столе Оксаны Владимировны, кокетливо прикрытые принтерными распечатками и ксерокопиями. Уже беря в руки первый том подшивки «Волынского вестника» за 1904 год, Марина, в голове которой начинала пульсировать привычная боль, осознала, что забыла очки. Причем забыла неизвестно когда и неизвестно где, что, в общем-то, равноценно понятию «потеряла». Тем не менее, даже без очков она могла спокойно и без усилий разбирать мелкий газетный шрифт. Это было странно. Да что там странно – это было немыслимо, с ее-то близорукостью, астигматизмом и прогрессирующим минус пять левым и минус три правым! Марина не снимала очки с восемнадцати лет, а тут… потеряла и даже не заметила.
Огорошенная собственным открытием Марина села на стул, и из подшивки «Вестника» ей прямо в руки скользнул лист бумаги формата А4, исписанный мелким убористым почерком.
Дотошно и педантично там перечислялись около двадцати глифов, с указанием адреса, времени появления и примечаниями вроде «больш», «мал», «откр» и «невыясн». Выходило, что загадочный краевед уже проделал за Марину львиную долю работы – переписал и систематизировал все глифы – а теперь собрался найти исторические и географические соответствия в прошлом Житомира!
Краевед, говорите… Ну-ну. Надо будет дождаться этого краеведа, решила Марина.
9
Пират сбежал.
Он еще дома вел себя странно: лежал, забившись в угол, и тихонько поскуливал, а когда Ника решила его выгулять, начал уворачиваться, поджимать хвост и почти по-человечески всхлипывать. Ника даже решила было вызвать ветеринара, но Пират вдруг сам сунул голову в ошейник, дал пристегнуть поводок, и с привычным напором ломанулся к двери.
Едва очутившись на улице, Пират задрал морду (было семь утра, и небо все еще было затянуто серой предрассветной мглой) и по-волчьи завыл на невидимую луну. Ника дернула за поводок, и Пират, уткнувшись носом в землю, проделал ловкий кульбит, в результате которого его массивная башка с легкостью выскользнула из ошейника. А потом Пират рванул так, будто унюхал суку в течке.
Преследовать пса Ника не стала ввиду бессмысленности затеи, и сразу направилась к местам его вероятного пребывания. Пират и раньше, валяя дурака, мог убежать за пределы видимости, но обычно тут же возвращался (все-таки было в нем что-то от овчара, судя по тому, как тщательно он оберегал свое стадо, то бишь Нику). Погнаться же он мог либо за кошкой, либо за голубем, либо – самый неприятный вариант – за другой собакой. Кошек и голубей в сквере не наблюдалась, а логово дворняг вычислить было несложно. Громадная мусорка, общая на две девятиэтажки, служила бесплатной столовой для небольшой, голов шесть-семь, стаи двортерьеров, с некоторыми из которых Ника уже успела познакомиться благодаря интенсивному дружелюбию Пирата…
Мусорка смердела. С регулярным вывозом баков в Житомире всегда были проблемы, и сейчас, с приходом потепления, горы пищевых отходов начали гнить. Еще один источник этого вездесущего запаха, отметила для себя Ника. Но где же собаки?
А вот собак-то и не было. Ни одной шавки. Ни в сквере, ни возле мусорки, ни под крылечками подъездов, ни возле теплоцентрали, где дворняги обычно зимовали. Такое впечатление, будто все дворняги Житомира были в той грандиозной стае, что вчера лавиной пронеслась мимо гаража Чоппера по направлению «куда-то в лес», едва не затоптав одного из байкеров и покусав невезучую Марину. Исход собак из города? Кто следующий, крысы? Коты? Цыгане?..
Ника еще с полчаса побродила по окрестностям, подзывая Пирата свистом, лаской и угрозами, а потом вернулась домой. Ромчик уже встал, сварил кофе себе и Нике и собирался в школу.
Они жили в одной квартире четвертый день, и Ника на Ромчика нарадоваться не могла. Нет, конечно, она понимала, что мальчик в этом возрасте – уже не мальчик, еще не мужчина, а загадочное существо под названием «подросток», управляемое скорее гормонами, чем головным мозгом – может быть сущим наказанием для родителей (и Ромчик, судя по всему, именно им и был), но с Никой юноша старался быть ангелом. Хоть к ране прикладывай, как говорил дед, когда маленькая Никуся подлизывалась к нему.
Вот и Ромчик, сменив привычную обстановку на чужую квартиру, а предсказуемых родителей – на молодую и симпатичную соседку, стал вести себя, как… как идеальный муж, вот. Мыл посуду, варил кофе, убирал постель, делал уборку и даже стоически перенес воскресный шопинг, таскаясь за Никой с тележкой по супермаркету. А последнее испытание мало кто из мужчин Ники (не то, чтобы их было очень много, но все-таки!) мог выдержать, не корча постную рожу и не изображая вселенскую тоску и смертельную скуку. Курил Рома, правда, как паровоз, но тут Ника не вмешивалась…
Известие о побеге Пирата парень воспринял спокойно, поведал, что пес и раньше удирал на пару дней от Аркадия Львовича, всегда возвращаясь с мордой виноватой, но довольной. После чего Рома предложил сделать ей бутерброд.
Ника отказалась, исподтишка, но тщательно разглядывая юношу. Этот интеллигентный, воспитанный, начитанный, в тепличных условиях выращенный молодой человек всего пару дней назад был похищен бандой отморозков, зубами разорвал горло одному из них, едва не погибнув, после чего фактически остался сиротой (папа в тюрьме, мама – в психушке; маму, кстати, Ромчик в субботу поехал проведать с букетом белых роз и килограммом апельсинов). При этом вел себя подросток как ни в чем не бывало, никаких следов посттравматического шока не проявлял, и даже не похоже было, чтобы он хорохорился и скрывал глубинные внутренние переживания.
Ему действительно было все ни по чем. Что в школу пойти, что бандиту глотку перегрызть – Ромчик относился ко всему одинаково спокойно и уравновешенно.
Это было странно, неправильно и необъяснимо. И вызывало у Ники уважение. Рома в шестнадцать лет вел себя сдержаннее и правильнее многих взрослых мужиков…
– А еще у нас телефон отключили, – пожаловался Ромчик, жуя бутерброд с сыром. – За неуплату, наверное. Так что инет – кирдык. Вы знаете, где надо платить?
– Я выясню, – пообещала Ника.
Выяснять пришлось у Клавдии Петровны, а платить – на почте. Теперь Ника знала, где и как оплачивать телефон и коммунальные, куда выносить мусор, где и почем покупать продукты, и даже начала присматриваться-прицениваться, где можно обновить и расширить гардеробчик в виду грядущего потепления.
Короче говоря, за две недели пребывания в родном городе (завтра начиналась третья) Ника весьма основательно и прочно обжилась и пустила корни.
Это несколько угнетало.
Для начала, это совершенно не входило в ее планы. Погостить дней пять-семь, покормить Пирата, попить чаю с дедом – и назад, арбайтен, сколько можно прохлаждаться?
Вся эта мистическая кутерьма с криминальным душком была, мягко говоря, некстати и влетала в копеечку, не столько потраченную, сколько незаработанную. (Ника уже пропустила выставку в Будапеште, просрочила заказ от «Шпигеля», не ответила на кучу интересных деловых предложений и дважды подвела студентов мастер-классов, что было ей крайне несвойственно).
От Олежки вестей не было (негодяй!), а если и были – без интернета Ника все равно ничего получить не могла, отчего чувствовала себя оторванной от жизни (вот ведь гадство!)
И вдобавок ко всему, у нее, похоже, собирались начаться месячные.
Так что настроение у Ники было преотвратнейшее. На почте ей сказали, что телефон и интернет заработают не раньше, чем завтра, а в аптеке – что прокладки закончились. Мобильник, с которого Ника попыталась проверить почту, упрямо отказывался находить сеть.
Зато стоя в очереди в другой аптеке, Ника имела удовольствие наблюдать весьма занятную сцену. Мужчина лет сорока, потрепано-совдеповского вида, с портфелем и зонтиком в руках, стоявший у витрины, какое-то время воровато оглядывался по сторонам, потом передернулся, вытащил из портфеля мелок и одним движением нарисовал вертикальную извилистую линию на фонарном столбе, после чего втянул голову в плечи и ушел так быстро, что еще чуть-чуть, и это могло бы сойти за бегство.
Буквально через две минуты парнишка на роликовых коньках притормозил у того же столба, выхватил мелок, нарисовал еще одну загогулину, симметричную первой – и сразу же укатил дальше.
Когда Ника все-таки купила, что хотела, и вышла из аптеки на улицу, возле столба стояла молодая девчонка, одетая как пэтэушница, пытающаяся выдать себя за студентку – ярко, но безвкусно. Высунув от усердия язык и поминутно сверяясь со шпаргалкой, она что-то дорисовывала к двум первым кривулькам. Закончив, пэтэушница глупо хихикнула и бросилась бежать, оставив после себя законченный шедевр на фонарном столбе:
Кадуцей был точно такой же, как над входом в аптеку, разве что чуть кривоватый.
Ника, скорее по привычке, чем из реальной надобности, сфотографировала плод коллективного творчества (объединившего совдеповского интеллигента, мальчишку-роллера и девушку-из-колледжа-кройки-и-шитья) и убрала фотоаппарат. В карте памяти ее «Кэнона» накопилось около полусотни разнообразных глифов, нарисованных подчас в самых неожиданных местах. Иногда в кадр попадались и авторы рисунков, совершенно непримечательные личности, неспособные внятно объяснить, что и зачем они изображают на стенах, столбах, деревьях и асфальте города Житомира.
Эпидемия глифов охватила Житомир с прошлой пятницы, и началась с приснопамятных билбордов «Игра началась!» Билбордов было всего десяток на весь город, но эффект они произвели колоссальный. Теперь об Игре говорили все, от бабушек у подъезда и пацанов в подворотнях, до диджеев на радио и городских властей по телевизору. Мнения, конечно, озвучивались самые разнообразные, но все сходились в одном: Игра – это модно. Слова «флешмоб» и «геокешинг» на время потеснили в лексиконе житомирян «кризис» и «инфляцию»…
Играли все. Дети вместо классиков рисовали на асфальте глифы. Шпана вместо мата корябала в подъездах глифы. Уличные художники (асы граффити) тоже переключились на глифы. Муниципальные садовники (немолодые тетеньки с тяпками и лопатами) высаживали розы и тюльпаны на клумбах в форме глифов. В ход шло все: знаки Зодиака, китайские иероглифы, алхимические и каббалистические символы, эмблемы машин, абстрактные каракули… Те, кто глифы не рисовал, занимался рассылкой инструкций. В такое-то время в таком-то месте следует нарисовать то-то и то-то… Подобный спам валил сплошным потоком через СМС, объявления в газетах, разбросанные листовки и подсунутые в почтовые ящики записки.
Среднестатистический горожанин на глазах превращался из Человека Разумного в Человека Играющего.
Смысл и причины происходящего объяснить не мог никто.
У Ники была теория массового психоза, построенная на знаменитой фразе Честертона: «Где умный человек прячет лист? В лесу»… Как там дальше? «И чтобы спрятать мертвый лист, он сажает мертвый лес»…
Кто-то старательно сажал мертвый лес. В мешанине и сумбуре псевдоглифов и самозваных игроков, под всей этой внешней активностью, невидимые режиссеры и сценаристы продолжали тихонько делать свое дело. Играть свою Игру. Настоящую. С кровью, страхом и смертями.
Но на это всем было наплевать. Играть стало модно, играть стало весело. Игра (настоящая или только эхо от настоящей – неважно) оказалась идеальным лекарством от провинциальной скуки.
Правда, было еще кое-что.
Кое-что, о чем предпочитали не вспоминать.
Кое-что необъяснимое…
В ночь с четверга на пятницу – ту самую, безумную ночь после безумного дня, с грозой, градом и ливнем, со стрельбой, дракой и освобождением Ромы, с кровавой пентаграммой, ледяной трикветрой и огненной печатью Соломона – в эту ночь в Житомире остановились часы.
Все часы. От бабушкиных ходиков на гирьках до электронных хронографов. От наручных и до ратушных. Кварцевые и механические, в мобильниках, в компьютерах и в автомагнитолах… Сбились, стали, глюкнули, подвисли. Разом. Все.
На некий неопределенный срок город Житомир выпал из потока времени.
И что? Думаете, агенты Малдер и Скалли примчались расследовать необъяснимое? Сенсация попала на первые страницы мировой прессы? Блоги и вебсайты обвалились под тяжестью поисковых запросов «аномалия в Житомире»?
Да ничего подобного!
Все сделали вид, будто ничего не произошло. Ничегошеньки. По радио передали сигналы точного времени, часы подвели, завели, настроили – и вуаля. Жизнь вошла в нормальное русло. Аномалия? Ну да. Так ведь гроза…
Для Ники подобное было не в новинку. Еще на войне она поняла одну простую истину: необъяснимое лучше оставить таковым. Не объяснять. Во избежание. А еще лучше – вообще не замечать. Случилось – значит, случилось, и все тут. Проехали.
Железное правило: никогда не спрашивай, почему. Почему Роберто подорвался на мине, которая не взорвалась у меня под ногами? Почему Амира посекло шрапнелью, а на мне – ни царапины? Почему снайпер выбрал Анджея?
Не спрашивай.
Живи дальше.
Уже в который раз за две недели Ника призывала на помощь свой военный опыт, чтобы выжить в родном, таком уютном и спокойном Житомире. Погостила у дедушки, называется…
Фокус с часами и массовый психоз горожан на тему глифов были не единственными странностями.
Город гудел. Если присесть на скамейку, или приложить ладонь к земле или зданию, временами можно было почувствовать (услышать кожей) слабую, но отчетливую вибрацию. Так гудит мобильник в тихом режиме и с почти разряженной батареей. Причем гудение это иногда раздавалось там, где объективных причин (как-то: работающей техники, трансформаторных станций и т.д.) и близко не было…
Речка Каменка пересохла. Весной. При таянии снега. Взяла – и пересохла, явив миру каменистое дно, усеянное мусором и мертвыми водорослями.
На площади Ленина (она же – Соборная, она же – место первого глифа, vévé Легбы) провалился асфальт. Не в первый раз, конечно, о подземельях под Замковой горой в Житомире был сложен цикл городских легенд, вплоть до туннеля до Бердичева и бомбоубежища под обкомом партии, но – все-таки…
В телецентре вспыхнул пожар. Ничего серьезного, коротнуло розетку, заполыхали пластиковые жалюзи и ковролин, все потушили за десять минут, дыма и сажи было больше чем огня. Именно благодаря саже, покрывшей боковую стену телецентра, опять проявился плохо отмытый глиф, творение Клеврета и Ромчика. Как рельефный отпечаток под карандашной штриховкой.
У синагоги рухнула стена. Не та, где был глиф, а соседняя, давно уже стоявшая с трещиной. Водой подмыло, не иначе.
Костел срочно закрыли на ремонт. Внутри что-то ожесточенно строгали и прибивали молотками.
У собора пропали нищие. Совсем. Зато круглосуточно стал дежурить наряд милиции.
Ну и из свежего: загадочное исчезновение бродячих собак…
Все эти малозначительные события, если воспринимать их с точки зрения конспирологии, были, разумеется, связаны с Игрой. Ника конспирологию не любила почти так же сильно, как мистику с эзотерикой, и потому с выводами не спешила.
А вот кое-кто уже подсуетился. Возвращаясь домой через пешеходную улицу Михайловскую, Ника издалека заметила немногочисленную, но четко структурированную и весьма шумную толпу у здания горсовета (пардон, мэрии). Толпа с транспарантами, флагами и лозунгами, скандирующая некие чеканные фразы – обычное дело при нынешнем разгуле демократии: состоят такие мобильные агитбригады преимущественно из пенсионеров (делать нечего, а энергия еще есть), студентов (прогуливаем пары и зарабатываем деньги) и профессиональных общественных деятелей (подписантов и протестантов на довольствии конкретной политической партии).
Данная компания по производству народного гнева отличалась лишь тем, что вместо флагов размахивали большими, плакатных размеров, фотографиями с достопримечательностями Житомира. Собор, костел, площадь Ленина, подвесной мост в парке Гагарина, танк на площади Победы, новый торговый центр на Киевской, фастфуд «Французская сдоба» на Михайловской (Ника только что там пообедала) – все это было похоже на увеличенные снимки из путеводителя для туристов, если бы не одно «но»: все вышеперечисленные места и строения были щедро украшены глифами.
