Текст книги "Портрет тирана"

Автор книги: Антон Антонов-Овсеенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 32 страниц)

Часть вторая
ИОСИФ-СТРОИТЕЛЬ

Мужикоборец
(Деревенский погром)

Минуло десять лет после Октябрьской революции, а Россия все еще заметно отставала от передовых капиталистических стран. Ссылаться на послевоенную разруху становилось неудобно. Надо было что-то строить. Но что и как? Новая экономическая политика спасла от голода, внесла оживление в хозяйственную жизнь. По мысли Ленина, НЭП должна была ускорить создание тяжелой индустрии и социалистического земледелия. Однако научное решение проблемы Сталина не интересовало. Он видел, что зажиточные крестьяне, отныне именуемые кулаками, вошли в силу, превратились в основных поставщиков сельскохозяйственных продуктов. В конце 1927 года стала ощутимей острая нехватка зерна: крестьяне не спешили продавать хлебные излишки, уповая на высокие весенние цены. Так называемые «оппозиционеры» еще летом предложили отобрать зерно силой. Но Политбюро не пошло на эту меру. Сам генсек на XV партсъезде в декабре двадцать седьмого высказался за умеренную политику в деревне.

Но вот кончился съезд, партия очистилась от «Троцкистско-зиновьевской оппозиции», и Сталин посылает на места предписание – в кратчайший срок и любыми способами выполнить план хлебозаготовок. Пригодились-таки рекомендации «оппозиционеров». Сталинская директива развязала руки партийным наместникам: ради сохранения власти они теперь могли, они обязаны были применять чрезвычайные меры.

Отдавая 6 января двадцать восьмого года эту директиву-приказ, Сталин действовал уже как вождь, стоящий над ЦК, способный единолично круто повернуть политику партии.

К тому времени относится историческая поездка Сталина в провинцию. Нет, ни одной деревни он не посетил, ни с одним крестьянином не встретился. Он побывал в Новосибирске, Барнауле, Омске, дал нагоняй партийным секретарям, пообещав на всякий случай авансом, покарать за либерализм, и с тем уехал. То был действительно исторический визит. Второго явления Вождя народу история не знает.

По деревням прокатилась волна конфискаций, насилия. Однако очень скоро стало ясно, что террором хлебозаготовок не поднять, доверия крестьян не завоевать. Можно лишь углубить сельскохозяйственный кризис. И уже летом Сталин бьет отбой: административный нажим, «нарушения революционной законности» (читай – экспроприация), репрессии объявлены нежелательными и вредными. Генсек обещает крестьянам завезти промышленные товары и повысить закупочные цены на хлеб – в предвидении нового урожая. В этом духе выдержана и резолюция пленума ЦК, состоявшегося в июле.

Новый зигзаг. И не поймешь сразу в какой ипостаси выступает сегодня генсек – насильника или торгаша. Да ведь это было уже, в иное время, при ином царе. И называлось это – «политика кнута и пряника»…

Пришла новая зима, подсчитали тощие поступления и… вернулись к политике кнута. ЦК выстрелил серию грозных директив. К тому времени многие кулаки распродали свое имущество, оставшиеся сократили посевные площади, но второй тур экспроприации все же дал немного хлеба. Зато весной дело застопорилось. Не стало хлеба, продовольствия. В городах ввели карточную систему, предвестник голода.

Неудачи не отрезвили Сталина. Он ищет и, как ему кажется, находит выход в… немедленной коллективизации сельского хозяйства.

В 1927 году XV партсъезд рекомендовал не торопиться с внедрением колхозов и всемерно помогать индивидуальному хозяйству бедняков и середняков. Эту линию подтвердили все последующие партийные решения, вплоть до весны двадцать девятого года. Вполне определенно высказался на сей счет и генсек. В канун празднования десятой годовщины революции, 5 ноября 1927 года, Сталин уверял иностранные рабочие делегации в том, что коллективизация сельского хозяйства будет осуществлена постепенно, мерами экономического, финансового и культурно-политического порядка[99]99
  И. В. Сталин, т. 10, с. 221, 225.


[Закрыть].

А потом – кнут в руки и ну стегать строптивого коня! Отброшен, как ненужная бумажка, пятилетний план коллективизации, скромный, а потому – реальный. Без оглядки на тылы, вперед, к сплошной коллективизации!

…Анализируя финансовое и экономическое положение страны, заместитель наркома финансов Фрумкин сообщил на заседании Политбюро, что политика сплошной коллективизации и принудительного изъятия хлеба уже привела к сокращению посевной площади. Эта политика работает против нас, она ведет к ликвидации новой экономической политики, запланированной Лениным на длительное время.

Сталин обрушился на Фрумкина яростно:

– Снять этого нытика с поста!..

В знак протеста против сталинского административного произвола Рыков, Бухарин и Томский покинули заседание. Но потом все же подписали заявление об единстве Политбюро.

Сталин продолжал гнуть свою линию.

Выдавая желаемое за действительное, генсек объявил кризисный двадцать девятый год «Годом великого перелома». Если сопоставить эти громкие слова с тощими цифрами – 7,6 процентов коллективизированных хозяйств на 3,6 процентах посевной площади страны, – то от «великого перелома» не останется ничего кроме фанфарного звона…

И начались колхозные гонки. Если одна область обязалась завершить коллективизацию к осени тридцатого года, соседняя клялась Центральному Комитету выполнить партийную директиву уже летом. Многие областные и даже республиканские вожди пришли к финишу весной, о чем и отрапортовали товарищу Сталину.

Покойный Борис Норильский, автор повести «Черное и белое», составил документально достоверное описание простой, как овсяная каша, технологии поголовной коллективизации. Зампред местного ГПУ товарищ Мякишев поучает уполномоченного Михаила Седого:

«Ты проводишь коллективизацию, я – паспортизацию. С Беляевcкой решено так: кто не попадет в твой список, попадет в мой, и – плакал паспорт. Так что не очень напрягайся, только шепни, р-раз – и мой. Сто процентов у тебя, сто процентов у меня. Сто и сто – двести. Уловил?..»

… То была авантюра чистой воды: без техники, без денежных средств, без специалистов, без всего самого необходимого организовать сотни тысяч коллективных хозяйств можно было только на бумаге.

Если бы компания заматерелых канцеляристов однажды после работы, никого не предупредив, отправилась в Непал и с ходу начала подъем на Джомолунгму – без всякой подготовки, без снаряжения, – их «поход» закончился бы, скорей всего, в ближайшей лечебнице для душевнобольных. А вот повальная коллективизация, проведенная в фантастические сроки, была объявлена величайшей победой партии в сельском хозяйстве…

Этот период ознаменован зарождением показухи, непременного атрибута советской жизни. Показуха оказалась неистребимо живучей, она въелась в экономику, потом проникла в науку, культуру, быт. Так въелась, что ныне ее и уголовные преследования не берут.

…Страшным горем обернулась разрекламированная «победа» колхозного строя для крестьян – разорением, унижением, миллионами смертей. То был один из самых крутых политических заворотов: повсеместно насаждать не только колхозы, но и совхозы и даже коммуны. Именно насаждать – к этому призывал Сталин в декабре 1929 года[100]100
  И. В. Сталин, т. 12, с. 149.


[Закрыть].

Крестьяне начали прятать зерно, резать скот, птицу.

Стон стоял по деревням.

А хлеба в стране все меньше и меньше.

Подошла еще одна военная зима и Сталину пришлось еще раз отступить. Новый, какой уж по счету зигзаг назывался «Головокружение от успехов». Эту статью генсек опубликовал в «Правде» в марте 1930 года. Оказывается, некоторые товарищи неправильно поняли указание ЦК и напрасно форсировали темпы коллективизации, забыв о принципе добровольности.

Выступление Сталина оказалось всего лишь театральным жестом. Ни о чем он лично не сожалел, тем более, что виновными в «перегибах» были объявлены местные руководители. Ничего менять в своей людоедской политике генсек не собирался. Пройдет десять лет и Сталин совершит грабительский набег на безоружных крестьян Прибалтики, Западной Белоруссии, Западной Украины, «добровольно» присоединившихся к его короне. Недовольных – в Заполярье, в лагеря. И назовет он эту истребительскую акцию привычно «коллективизацией».

А после большой войны, которую Сталин против собственного ожидания выиграет, он пройдется неумолимой метлой сплошной коллективизации по другим землям. И выметет из сопредельных стран изобилие. Вместе со свободой.

В новой жизни разве это нужно?..

А тогда, в тридцатом, чтобы придать своей статье «Головокружение от успехов» и вес и силу директивы, Сталин отдает распоряжение судить местных работников за «левацкие перегибы».

Все тот же прием – «Держи вора!»

Тащат его, сердешного, местного работника, к судье, а он, подобно той свинье из басни Крылова, повторяет:

 
Я ли, не жалея рыла,
Обшарила весь задний двор?
 

Многие шарили по чужим дворам и участвовали в ликвидации «кулаков» с увлечением мальчишек, заполучивших впервые в жизни галифе, кожаную куртку и вожделенный наган. А наган – это власть над людьми. Над теми, что выше тебя, лучше тебя.

Организуя деревенский погром, Сталин опирался на армию властолюбцев и карьеристов – так называемых низовых работников.

 
Достают хлеб гóрбом,
достают и горлом.
 

Эта пословица родилась на селе в те годы. Суждена была ей долгая жизнь…

* * *

…Это произошло в Большекоровинском районе, под Москвой. Секретарь райкома, назовем его Петуховым, звонит в Окружной комитет партии:

– У меня началось восстание! Прошу выслать войска.

Секретарь окружкома, назовем его Мясоедом, ответил, что паниковать партия никому не позволит и распорядился:

– Сиди в своем кабинете, сейчас приеду.

Прибыв на место, товарищ Мясоед предложил секретарю райкома отправиться вместе в самое непокорное село, в центр восстания.

Петухов взял наган, пристегнул кобуру к ремню и был готов.

– Никакого оружия! – воспротивился старший. Но Петухов наотрез отказался ехать в село без нагана. Спорили долго, наконец сошлись на том, что Петухов спрячет свой наган в карман и ни в коем случае оружие в ход пускать не будет.

Прибыли в село, собрали колхозников. Их набралось в тесной избе человек сто. Статья в «Правде» им была известна, и они потребовали в один голос:

– Распускай колхоз!

– Почему весь колхоз? – спросил секретарь окружкома. – Пусть подает заявление о выходе из колхоза каждый желающий сам.

– Нет, – ответили из толпы. – Ты сначала распусти, а потом уж кто захочет пусть образует новый.

…До четырех утра так вот кричали. За махорочным дымом уж лиц не видно. Припер народ секретарей к стене, вот-вот задушит-разорвет.

– Не выпустим, пока не распустите колхоз!

Петухов за наган хватается, а старший – его за руку. Но – деваться некуда, пришлось уступить. Как только объявили о роспуске колхоза, крестьяне потребовали вернуть семена.

– Вот это уже не в нашей власти, – сразу нашелся товарищ Мясоед. – О семенах пусть райисполком решает.

А крестьяне свое:

– Не выпустим, пока семена не получим.

Добровольцы кинулись за кладовщиком, но тот успел удрать. Настало утро. Все устали, даже самые крикливые. Тут объявили запись в новый колхоз. Записалось человек семь, одни «бедняки».

Наконец, выпустили партийных секретарей на волю.

Семян в райисполкоме, разумеется, не дали. Да и как пахать-сеять, если власти успели распахать все межи и уничтожить лошадей?

Остались крестьяне ни с чем.

А Петухов подал в МК заявление, в котором обвинил товарища Мясоеда в роспуске колхоза. Однако секретаря райкома в том же месяце арестовали как «врага народа», и тем секретарь окружкома спасся.

Конец в духе времени.

И еще один зигзаг – постановление ЦК «0 борьбе с искривлениями партийной линии в колхозном движении». Великий юморист придумал эту акцию: как можно искривлять изначально кривую линию?.. И великий профан надумал распустить насильно организованные колхозы именно весной, когда начинался сев. Кто исчислит новые потери? Кто назовет число районов, где от былой коллективизации не осталось ничего кроме заколоченных изб?

Достойное завершение гигантского политического слалома.

В некоторых местах партийные чины, наделенные достаточно острым нюхом, восприняли выступление Вождя как пропагандный маневр и не разрешили почтовым отделениям рассылать номер «Правды» со статьей Сталина. Лишь когда распахали все межи так, что насильственно согнанные в колхозы хлеборобы не могли восстановить границы своих земельных наделов, местные власти дозволили населению ознакомиться с «Головокружением».

Так поступили в Терском районе, на Северном Кавказе.

Один из тогдашних руководителей района попал впоследствии в лагеря, семнадцать лет отсидел, но до конца дней своих хвастался тем, как доблестно провел крестьян в 29 году.

Поразительное дитя невероятной эпохи!..

Но были и в райкомах, и в ЦК работники, которые приняли «Головокружение» всерьез и ослабили нажим на деревню. Горе простодушным! Их исключили из партии за «соглашательскую политику», за «примиренчество», а в действительности – за то, что не уловили всей глубины очередного гениального маневра Вождя. В конце тридцатых годов они, с ярлыком «правые уклонисты», последовали в истребительные лагеря.

Но что-то можно было спасти и в тех чудовищных условиях. В марте тридцатого года многие члены ЦК и даже члены ПБ выехали в провинцию в качестве наблюдателей и проводников новой, выправленно-искривленной партийной линии. В начале апреля на Украину прибыл Серго Орджоникидзе. Среди прочих, он посетил Зиновьевскую область[101]101
  Ранее – Елизаветград. После убийства Кирова – Кировоград.


[Закрыть]. Сопровождал его Станислав Косиор, первый секретарь ЦК КПУ. В этой области меньше свирепствовали опричники, экспроприация и принудительная кооперация основную массу крестьян не затронули. И парт-руководители подобрались дельные – в меру крикливые и не слишком жестокие. Словом, повезло крестьянам. Может поэтому колхозы области не развалились сразу после амнистии, объявленной в марте. Только что закончили весенний сев. Вот это более всего и удивило Орджоникидзе.

– Как же вы без указаний, никого не спросив, начали сев, – спросил он местного работника. – Только давайте говорить начистоту, – предупредил Серго.

– Я иначе не умею. У вас в Москве 25 марта какая погода стояла – мороз, да? А у меня в степи пар от земли поднимается. Значит, надо немедля сеять.

– А как с добровольностью? – не унимался Серго. – У вас что же, никто не вышел из колхозов?

– Многие хотели уйти, всего подано полторы тысячи заявлений. Но в области двести тысяч хозяйств. Решили всех желающих отпустить, но ведь их надо было снабдить семенами, выделить земельные участки. Вокруг этого начались бы распри, драки, тут и до убийства недалеко… А сев ждать не может. Собрали всех секретарей райкомов партии, посоветовались и решили перед севом провести во всех колхозах общие собрания. Создать везде комиссии по проверке соблюдения принципа добровольности при вступлении в колхозы, по состоянию озимых, подковке лошадей, – всего шестнадцать комиссий. Секретарь обкома лично участвовал в работе одного колхозного собрания и там, при активном участии колхозников, была разработана инструкция для всей области.

Серго слушал с большим вниманием, потом все же повторил вопрос:

– Как поступили с теми, кто пожелал покинуть колхозы?

– Очень просто: мы решили сначала провести сев, а потом уже повторные собрания колхозников, с докладами комиссий. Когда закончили сев по области, и крестьяне вложили в землю свой труд, да убедились, что никто их действительно принуждать не будет, тысяча сто человек взяли свои заявления назад. Остальных мы отпустили.

– Да… – крякнул Серго, – Если бы так везде гладко прошло…

– И у нас не гладко. Кто вам сказал? Одно село совсем не хотело сеять, старообрядцы там жили. Что делать? Вызвал я директора МТС и распорядился послать рано утром пять тракторов и засеять поля старообрядцев. Так и сделали.

…По всему было видно, Серго понял, что нельзя превращать местных руководителей в бездумных исполнителей чьей-то верховной воли, что в сельском хозяйстве, как и в любом хозяйстве, инициативу, самодеятельность не пресекать нужно, а поощрять. С Орджоникидзе можно было говорить откровенно, именно начистоту. (Серго был одним из немногих, но не будем идеализировать и его. На совести Орджоникидзе немало безнравственных поступков.)

Оставим руководителей области в приятном заблуждении относительно мудрости принятых мер. На фоне безжалостной сталинской политики любой нестандартный шаг мог показаться мудрым.

И все-таки самое дикое в дикой деревенской политике сталинской клики это – ликвидация кулака как класса. Если обратиться к директивным выступлениям, окажется, что против экспроприации кулачества был не только Ленин, но и его великий продолжатель. «Кулака надо взять мерами экономического порядка и на основе советской законности», – заявил Сталин в декабре 1927 года на XV партсъезде[102]102
  И. В. Сталин, т. 10, с. 311.


[Закрыть].

Только так и могли рассуждать подлинные марксисты, не то, что всякие там троцкисты и зиновьевцы, призывающие к экспроприации деревенских богатеев. И вдруг тот же Сталин на конференции аграрников – марксистов 27 декабря 1929 года выстреливает лозунг «Ликвидировать кулачество как класс!»

Это слово прочно вошло в обиход: ликвидация кулака и ликвидация ошибок в политике раскулачивания, ликвидация отсталости, ликвидация РАППа (Российской ассоциации пролетарских писателей)…Ликвидация…Ликвидация…

Можно объяснить новый зигзаг забывчивостью генсека. Забыл человек о решениях партсъезда, забыл, что существует ЦК, Политбюро, что созданы специальные комиссии. Ну забыл… Только что вся страна, «вся планета» отмечала его пятидесятилетие. Как только его ни величали!.. Вот это он запомнил, и своею властью, властью Вождя народов, распорядился приступить к делу, столь близкому его душе.

Через месяц-другой, по указанию Сталина, опустят на места директивы: ЦК рекомендует экспроприировать и ликвидировать не всех кулаков подряд, и не сразу. В правительственной инструкции промямлят о какой-то дифференциации. Жалкие попытки обуздать террор…

Официально числилось около одного миллиона кулацких хозяйств. Согласно инструкции лишь пятая часть подлежала выселению, более жесткие репрессии ожидали «всего лишь» шестьдесят тысяч. Коль уж зашла речь о кулаках, как активной контрреволюционной силе, то основная масса сражалась в рядах белой армии, вместе с ней отступала, потом эмигрировала. Настоящий кулак не стал бы ожидать, когда представители касты «бедняков» разграбят его хозяйство, а самого поставят к стенке. Он давно распродал свое имущество и вместе с сыновьями подался в городские пролетарии. А дочка есть дочка. Вышла замуж, хоть за того же гепеушника, и – в дамках. Так что главный удар экспроприаторов и карателей пришелся по середняку.

Всего лишь за один год до трех миллионов «кулаков» с семьями выслали в дикие северные края, часть расстреляли и сверх того сотни тысяч отправили на истребление в лагеря. За ними последовали так называемые «подкулачники». В эту категорию зачисляли всякого труженика, сколотившего крепкое хозяйство – своим трудом, трудом сыновей. И любого бедняка, если он ненароком поддакнул «кулаку» или иначе выразил недовольство сталинской политикой. И вообще – любого человека от середняка до батрака, на кого сосед «зуб имел». И потянулись новые миллионы сельских тружеников в тюрьмы, лагеря, ссылку.

Этот водоворот втянул многих исполнителей «партийной воли». Там, за колючей проволокой, они и встретились – раскулаченные и раскулачиватели. Там и землю получили – по два квадратных метра мерзлой земли на каждого мертвого.

Война велась на истребление. И на тотальное ограбление. Погром, учиненный Сталиным, отвратил от колхозов (и от советской власти!) середняков. А без них бедные получались кооперативы. Вскоре вышло правительственное решение о передаче колхозам имущества раскулаченных. Началось то, ради чего Сталин на свет явился.

Сосед грабил соседа. Тащили все: телеги, топоры, горшки, зеркала, шубы, сапоги, свиней, кур, гусей, самовары, одеяла, платки…

Сосед грабил соседа.

Сталин натравил неимущих на зажиточных и развязал новую гражданскую войну.

Разделяй и властвуй!

Где границы меж «кулаком» и «середняком», меж «середняком» и «бедняком»? Этого не ведали даже в Кремле, в деревне – подавно.

И сосед грабил соседа. Сначала богатеев, потом зажиточных трудяг, потом всех подряд. Все награбленное – стыдливые историки скажут потом – «экспроприированное» – неукоснительно попадет в сталинские закрома. Этим займутся отряды Красной армии и НКВД, мобилизованные рабочие, комсомольцы и местные чиновники, – целая армия.

* * *

… Мне вспоминается весна 1944 года. Наш этап следует из Москвы на Север. Куда именно – знает лишь конвой. Поезд ползет медленно, делая мучительно долгие остановки на дальних запасных путях станций. Уже миновали Ярославль, Вологду, Коношу, с каждой станцией сокращается число вариантов конечного пункта. Скоро Котлас, отсюда два направления – на Вятку (этому старинному городу дали имя убиенного Кирова) и на Печору. Многоопытные рецидивисты уже вспоминают печорскую пересылку и запевают грустные лагерные песни. Бежать из заполярных лагерей дело почти безнадежное. Они занимают верхний ряд трехъярусных нар, главари сидят возле забранного стальной решеткой небольшого квадратного окна-люка. Расположились с удобствами, просторно. Табаку, еды – вволю, «от пуза». Тихие беседы, созерцательное настроение.

Сюда, на третий ярус шум возни фраеров и мелкой уголовной сошки на нижних нарах не долетает. Наш пульман – деревянная коробка на четырех осях, в которую втиснули сотню арестантов, свежую продукцию московских тюрем. Сбитые до невообразимой тесноты, отощавшие за месяц черепашьего движения, «политические», неведавшие в большинстве никакой политики, и «указники», никогда не читавшие многочисленные Указы военного времени, – все это замордованное племя копошится в темноте, инстинктом угадывая час выдачи пайка – куска глинообразного теста с запахом хлеба. Фраера давно расстались с домашними вещами. Кто не успел выменять на махорку, у того украли или просто отобрали последний пиджак, брюки, ботинки, и теперь на вторых нарах эти шмотки разыгрываются в карты. Постепенно все то, что выбрасывалось на кон, очутилось в кутке у Петра-Ловчилы, верткого, наглого, везучего. Кое-кто считает, что дело не в везении, а в… Но в шулерстве его не уличили, за это расплата известная – перо в брюхо. Петр-Ловчила был тоже вором «в законе», но рангом ниже тех, на верхотуре.

…Час Петра настал после станции Ухта, когда до Печоры оставалось чуть более двухсот километров. Старшие воры позвали его к себе, достали свою колоду карт, и вскоре Ловчила остался ни с чем. Все добытое им барахло легло аккуратной стопой в угол, под висевший на стенке кисет с табаком. Ему дали закурить и – бывай, Петро…

Вряд ли старший блатарь нашего этапа копировал Сталина образца тридцатого года. Просто оба они действовали по канонам воровского мира, отсюда и сходство. Разница – в масштабах. Коба-Сталин тоже начинал с малого – ограбления почты, пароходных касс… От этих «эксов» он пришел к великой экспроприации крестьянства целой страны.

Настал звездный час грабителя.

То был грабитель с ненасытной политической амбицией. Только благодаря его, Сталина, гениальной прозорливости, удалось вовремя ликвидировать враждебный класс кулаков. Деревенский погром он учинил под прикрытием красного знамени. Все эти годы услужливые идеологи разрабатывают эфемерные программы опоры на бедняка, союза с середняком и ликвидации кулака, – спорят о различных вариантах сей абстрактной формулы и исступленно цитируют, цитируют Маркса, Ленина, Сталина. По сей день цитируют. И спорят. В одном только сходятся: «всемирно-историческая победа колхозного строя» была одержана под мудрым руководством великого Сталина.

Шумная пропагандистская кампания колхозного лихолетья была рассчитана на раскол деревни. Но этого Сталину показалось мало. Спровоцировав крестьян на междоусобицу, он пытался расколоть и традиционно крепкую крестьянскую семью, использовать в борьбе с «кулаками» и «подкулачниками» подростков и детей.

…В одном дальнем селе мальчик донес властям на своего отца-кулака. Мальчика звали Павел Морозов.

«Подвиг» ребенка был увековечен в мраморе. Сын предал отца, и ему воздвигли памятник. Сын предал отца, и о юном предателе сложили песни. На примере Павлика Морозова воспитывают новые поколения пионеров.

А детям высланных или расстрелянных «кулаков» была уготована страшная доля. С клеймом «сын кулака», «дочь кулака» нечего было даже помышлять об учебе в стране всеобщего обучения.

Лишенец – вот еще одно новое слово, рожденное бесчеловечным временем. Миллионы раскулаченных крестьян, миллионы крестьянских детей лишили всего: дома и хлеба, свободы и гражданских прав.

Сообщая свои биографические данные, партийный функционер или сов служащий из крестьян, – а в России преобладало сельское население – старался подчеркнуть, что его родители были бедняками чистой воды. В анкетах с гордостью писали – «из безлошадных». Это было надежно, как в старые времена дворянское происхождение.

Упоминание отца-середняка подлежало немедленной проверке.

Выходцы из кулаков могли не затрудняться заполнением анкет.

Молодые люди, призванные в партийные и государственные органы, в армию и органы безопасности, эти юноши, свидетели погрома, учиненного Сталиным в деревне, твердо усвоили одно: отныне все дозволено. Они были морально подготовлены к большому террору.

…Сегодня в подъезде московского дома, где живет некий «инакомыслящий», дежурит молодой шпик, крестьянский внук. В годы коллективизации его деда грабили-убивали или он сам убивал? Попробуйте спросить. Благомыслящий шпик не ответит. Не потому что по инструкции «не положено», а потому что ему все равно. На прошлое ему начхать – так его воспитали.

В 1930 году Борис Пастернак решил, вслед за другими писателями, поехать в один из новых колхозов. Он хотел написать книгу о социалистической деревне.

«То, что я там увидел, нельзя выразить никакими словами. Это было такое нечеловеческое, невыразимое горе, что оно становилось уже как бы абстрактным, не укладывалось в границы сознания. Я заболел. Целый год я не мог писать»[103]103
  Б. Пастернак.


[Закрыть].

Ну, а если б он посетил деревню двумя годами позже, когда некому стало мертвых хоронить?

…Который год власти экспроприируют, который год ликвидируют, а то и просто убивают, выселяют и сажают крестьян, а хлебозаготовки все скуднее. На Северном Кавказе дошло до выселения целых деревень и станиц. Но и эта драконовская мера не помогла. Можно было на пробу поднять закупочные цены на хлеб, мясо, овощи, – они ведь уступали розничным ценам в десятки раз. Но какое дело строителю социализма до материальной заинтересованности рабочих и крестьян? Сталин поощрял практику вычерпывания продуктов до дна, не считаясь с урожаем-неурожаем, с наличными запасами. Многие колхозы оставались без семенного фонда, в избах после обходов-обысков – хоть шаром покати. Стоит кружка, да ведрушка, чашка и на каждого ложка.

Навалился Вождь-мужикоборец (за одно это слово Осип Мандельштам заплатил жизнью) всей силой государевой на деревню, невмоготу стало мужику. Одно оставалось, чтоб не околеть с голоду, – бежать. Куда?! А войска на что? Воровать добытые потом продукты тоже не моги: за расхищение социалистической собственности знаешь, что полагается?

Ничего кроме «саботажа хлебозаготовок» Сталин не видел, не желал видеть. А против саботажа средство одно – террор.

Пустели деревни, притаились уцелевшие крестьяне, начинался голод. Он поразил всю Украину, Кубань, Черноземье, Среднюю Азию, – добрую половину хлебопашной территории страны. Приводить цифры, свидетельства? Они известны всем, в ком сохранились человечность и желание знать. Вымирали целые деревни – с детьми, старухами. Первыми умирали мужики. Те, кто еще в силах был двигаться, устремились к станциям железной дороги, в города, устилая путь трупами. Но вокруг – заградительные отряды, как на войне. И никакой надежды на спасение. Казалось, террор вот-вот захлебнется в голоде…

Десять лет назад народу довелось пережить голод, следствие войн и разрухи. Пострадало семнадцать губерний, на грани смерти очутились двадцать миллионов крестьян.

Голод тридцать второго года был страшней. И не только по масштабам. То был единственный в истории человечества голод, вызванный искусственно. Уникальное достижение!

В двадцать первом на помощь Поволжью пришла вся страна. В голодающие деревни доставили 12 миллионов пудов семян и свыше 30 миллионов пудов зерна из государственных фондов. Советское правительство охотно приняло помощь от иностранных рабочих и буржуазных правительств. На Волгу прибыли вагоны с продуктами из США – дар АРА, американской администрации помощи.

В году тридцать втором районы, пораженные голодом, не получили от государства ни одного килограмма хлеба. Ни одного спасенного от голодной смерти ребенка нет на совести Сталина. Ни одного.

Но мало организовать голод, надо закрепить достигнутые успехи. И Сталин вывозит зерно за границу:

в двадцать девятом году 13 миллионов центнеров;

в следующем – 48,3;

в тридцать первом – 51, и когда голод стал повальным, – еще 28.

Не велик экспорт. Но сам факт…[104]104
  Сельское хозяйство СССР. Ежегодник. 1935. М., 1936, с. 222.


[Закрыть]

В двадцать восьмом году некоторые руководители предлагали закупать хлеб за границей. Этих «капитулянтов», этих «реставраторов капитализма» и «агентов кулачества в партии» Сталин обвинил в «правом уклоне». И кремлевский богатей начал продавать Западной Европе хлеб, отнятый у умирающих от голода крестьян. Как не называй его после этого – «левым», «крайне левым», – людоед останется людоедом. Миллионы голодных смертей – на нем.

В 1942 году в беседе с Уинстоном Черчиллем Сталин признал, что за четыре года коллективизации из деревень выслали десять миллионов крестьян. «Но это было абсолютно необходимо для России…»[105]105
  У. Черчилль, т. 8, с.


[Закрыть].Забыл наш профессиональный гуманист упомянуть погибших от голода.

Разные источники называют разные цифры – от трех до шести миллионов человек. А всего кампания насильственной коллективизации крестьян, уничтожения «кулаков» и организованного Сталиным голода стоила народу-хлебопашцу 22 миллиона жизней. Эту цифру вывели опытные статистики. Поблагодарим честных специалистов и отложим 22 миллиона на счет Вождя. Нам предстоит еще подвести общий итог.

В том, что эта цифра отражает истинное положение, нетрудно убедиться. В 1969 году вышла в свет капитальная монография А. Гозулова и М. Григоряна «Народонаселение СССР». Авторы приводят характерные данные по Украине. Оказывается, численность украинцев уменьшилась с 31,2 миллионов в 1926 году до 28,1 в 1939. Исчезло три миллиона. Но существует еще естественный прирост. Возьмем 2 % (для среднего прироста процент довольно низкий), то есть 600 тысяч в год или за 14 лет – около 9 миллионов. Прибавим начальную цифру 3 миллиона и получим 12. Куда делось двенадцать миллионов украинцев? А ведь голод – спутник насильственной коллективизации, – косил также население Северного Кавказа, Поволжья, Средней Азии…