Текст книги "Портрет тирана"

Автор книги: Антон Антонов-Овсеенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 32 страниц)

«СОГЛАСЕН».

Вверху, в левом углу, – внушительный росчерк начальника управления:

«УТВЕРЖДАЮ».

И уж на самом верху, попирая заглавие и жирный угловой штамп с датой, – основополагающая резолюция заместителя наркома:

«РАССТРЕЛЯТЬ».

Потом, как последний, завершающий мазок кисти, появится пометка коменданта:

«ПРИГОВОР ПРИВЕДЕН В ИСПОЛНЕНИЕ».

(К слову сказать, я не полагал бы непременно расстрелять провокаторов, подобных «философу» Спиркину. Но я полагаю безусловно полезным – для моего поколения и поколения молодых – обнародовать имена палачей, провокаторов, доносчиков. Это надо делать везде – на улице и дома, на работе и на собраниях. Можете не бояться кары. Я внимательно просмотрел весь Уголовный кодекс. Там ничего не сказано о том, что разоблачение негодяев может нанести вред государству.)

Распоряжаться жизнью и смертью людей – в этом что-то есть. В кресле следователя последний замухрышка чувствовал себя всемогущим. Многие участвовали в арестах, а потом и в пытках. Вскоре они понаторели в фальсификации, приобрели опыт в сочинении «дел», научились игнорировать факты, закон, личность, права, скромно довольствуясь собственными признаниями подследственного. Научились добывать эти признания. Документы и свидетельские показания, факты и обстоятельства, кодексы, прокурорский надзор, судебное разбирательство, – все это вдруг оказалось лишним, лишенным смысла и веса. За каждого «сознавшегося» следователь получал 2000 рублей наградных. Было где разгуляться мелким честолюбцам, хапугам, садистам.

Когда в наши дни люди обсуждают проблему нарушения правовых норм в эпоху сталинщины, хочется спросить:

– Вы это действительно всерьез?

* * *

«Как держать себя на допросах?» – в брошюре, опубликованной в 1906 году под таким названием, автор, большевик Бахарев рекомендует товарищам по борьбе отказываться от всяких показаний. Народоволец Александр Михайлов в своем завещании писал:

«Рекомендую отказываться от всяких объяснений на дознании, как бы ясны оговоры или сыскные сведения не были. Это избавит вас от многих ошибок».

И «господа политические» отказывались давать показания. А господа жандармы не смели настаивать. Странные люди жили в России в начале века. И революционеры, и царская охранка, и сам царь, казалось, состязались в наивной благожелательности. По новому Уголовному уложению 1904 года судебной палате вменялось в обязанность разбирать все политические дела в открытом заседании. И ниспровергатель существующего строя открыто, при народе, призывал к бунту. Прокурор, жандармы и «чистая публика» с отвращением выслушивали крамольные речи, но – выслушивали! Судья отправлял преступника в ссылку. Иногда на каторгу, очень редко – на казнь. Но все это производилось открыто. Где все это? Канули в быстротечную Лету те наивные времена.

Прошлый век хранит в памяти и вовсе курьезный случай. В 1878 году Вера Засулич стреляла в петербургского генерал-губернатора Трепова. Суд присяжных оправдал террористку. Она ранила царского сановника – ее оправдали. Каково?

Брата Мартова В.О. Левицкого, арестованного (в который раз!) в 1937 году, обвинили в причастности к «эсеро-меньшевистской монархической организации» (логика обвинений была не самой сильной стороной лубянских специалистов). Левицкий ратовал за смертельную голодовку-протест. Ведь осуждение на срок ИТЛ означало лишение статуса политзаключенного. Видный журналист, редактор «Нашей зари», сотрудник «Голоса Социал-Демократа» на одних нарах, на одних правах с уголовной шпаной?.. К этой моральной пытке примешивалась пытка физическая – истязания, которым политических подвергали внутри камер, на этапе, в лагере. Охрана поощряла уголовников. В какой еще стране возможно такое?

Ну, а пытки без участия постоянного корпуса уголовников применяли и в других странах. Один гитлеровский палач похвалялся: «Семьдесят килограммов живого мяса, прошедшие через мои руки, – это уже не человек, он не соображает, что рассказывает мне правду…» Германия Гитлера и Гиммлера сохранила и приумножила богатые пыточные традиции средневековья, да и более поздних времен.

В 1557 году архиепископ Кельна скрепил своей подписью официальные расценки на весь ассортимент пыток и казней. Аналогичного документа за подписью Сталина не сохранилось. Профессиональные преступники не любят оставлять следы. Но директиву о применении пыток Сталин дал лично. И смертоносный режим в лагерях введен также по его прямому указанию.

Советской России тоже не занимать стать традиций на стороне. Древний летописец оставил картину разгрома Новгорода и Пскова, учиненного Иваном Грозным в 1570 году:

«И святую Софею соборную церковь пограбил и поймал чудотворные иконы корсунские и казну всю, драгие вещи поймал, и архиепископов двор и монастыри все пограбил, и всех людей и многих православных умучи многими муками, а протчих людей глаголют 60 тысяч мужей и жен, и детей в великую реку Волхов впета, яко и реки запруднятися. И то по иным городам новгородским тако тако же вся люди ограбил и монастыри, и церкви»[161]161
  «Исследования по истории опричнины». Сборник под ред. С.Б. Веселовского. М., 1963.


[Закрыть].

Что ж, Сталин только масштабами от Ивана отличался, только числом «умученных»? Не два и не три города он разгромил-разграбил, и не два десятка, – всю страну. Не тысячами исчисляются жертвы. Но и в лютости превзошел Сталин своего предтечу. Сделал то, о чем в XVI веке не помышляли: души человеческие развратил страхом, властолюбием, сребролюбием и великим словоблудием. Со своей армией штатных головорезов, подкрепленной могучей армией платных затемнителей мозгов, Сталин мог повторить вслед за Наполеоном:

«С моими жандармами и моим духовенством я все могу».

* * *

Кровопроливцы – так называли в старину мятежников. Как же назвать того, кто истребил десятки миллионов ни в чем неповинных людей – больше, чем жило на Руси при Грозном Иване? Есть ли такое слово?

В эпоху гуманного правления Отца народов вопрос «давать – не давать показания?» не стоял. На Лубянке из товарищей коммунистов выбивали любые показания – против себя и близких, против сослуживцев… Они были наделены куцей фантазией, пыточных дел мастера. Почему бы не предложить узнику перед неминучей смертью признаться в контрреволюционных связях с космополитом Гулливером или с коварными марсианами?

В 1938 году арестовали члена ЦК ВЛКСМ секретаря Замоскворецкого райкома Марию Давидович – вслед за Косаревым и другими вожаками комсомола. За десять лет до этого ее послали в Польшу на подпольную работу, но там ее схватили и приговорили к десяти годам каторги. Она отбыла восемь лет, потом МОПРу удалось выменять ее на нужного Польше человека.

…В Лефортово она очутилась в одной камере с армянской коммунисткой Микаэлян. Обе женщины держались стойко и с порога отвергли дикие обвинения. Следователь взъярился:

– Ах, вам не в чем признаваться?! Каменев и Зиновьев тоже не хотели давать показания. А как через задницу ток пропустили, сразу признались во всем.

Арестантки продолжали упорствовать. Тогда их перевели вниз, на первый этаж. Здесь были слышны вопли пытаемых в подвале. Пытаемых электротоком?.. Сколько дней провели они в той камере? Каждое утро Микаэлян замечала на голове Марии новую прядь седых волос. А ведь ей не было еще тридцати…

На этап, уже из Таганской тюрьмы, Мария уходила совсем седой.

* * *

Не стоит, пожалуй, описывать все ужасы одного из филиалов Лубянки в Подмосковье – Сухановских застенков. Тамошние мастера превзошли даже лефортовских. Этот пресс не выдерживал никто.

Нарком финансов Г.Ф. Гринько показал под пытками, что еще в 1923 году совместно с украинским писателем Василем Блакитным сговорился поднять вооруженное восстание против Советов.

Оба погибли, Оба реабилитированы. Оба забыты.

Поэт-сатирик Остап Вишня рассказывал сокамерникам, что подписал протокол допроса, не глядя, под гипнозом, а когда пришел в себя, потребовал все назад. Но лубянская машина обратного хода не знала.

Следователи добывали показания любой ценой, любыми средствами. Уж очень заманчива-благородна цель – доложить об исполнении Ежову или Берия, а то, страшно сказать, – Самому…

Один следователь жаловался коллеге:

«Устал чертовски! Трое суток мучился с Бухариным, пока он не подписал материал против Рыкова. Теперь отдохну и возьму в работу Рыкова – пусть покажет на Бухарина».

* * *

Качество показаний – а борьба шла, как нетрудно догадаться, не только за количество – зависело от болевого порога. Попадались жертвы с очень высоким порогом: Котолынов, Угланов, Реденс, Косиор, Блюхер, Сванидзе (Алешу Сванидзе, правда, не пытали, но он предпочел «раскаянию» смерть). Некоторых удалось сломить угрозами расправы с детьми, близкими. Сломленных тоже убивали. Если бы им в лапы попался американский индеец, гордый, отважный, не умеющий сгибаться, – удалось бы его сломить? Хватило бы «классических» приемов или пришлось бы новые изобретать?

* * *

У Джорджа Орвелла в книге «1984» описана камера № 101, где у помещенного в специальный станок инакомыслящего свирепые крысы выедают заживо лицо, язык, гортань. Напрасно автор это сделал: подражатели найдутся.

После подавления крестьянского восстания 1358 года, знаменитой Жакерии, побежденных искателей свободы казнили, иногда с помощью щекотки. Жертву привязывали к скамье и щекотали солью подошвы ног. Человек закатывался в смехе и погибал. Почему бы Лубянским мастерам не казнить вот так-то, весело? Действительно, почему?

Но тогда, чего доброго, их могли бы обвинить в низкопоклонстве перед Западом. Разве мало своего, отечественного опыта?

Лишь десять лет спустя после смерти Сталина советская наука осмелилась приступить к систематической публикации документов и серьезных исследований эпохи опричнины (сколько же десятилетий придется ждать появления в свет нелицеприятной истории сталинщины?). В 1963 году в Москве опубликован сборник «Исследования по истории опричнины».

«Чтобы человек не успел покаяться и сделать предсмертные распоряжения, – сообщает С.Б. Веселовский, – его убивали внезапно. Чтобы его тело не могло получить выгод христианского погребения, его разрубали на куски, спускали под лед или бросали на съедение собакам, хищным птицам и зверям. Чтобы лишить человека надежды на спасение души, его лишали поминовения… Это было страшнее физической боли и даже смерти, так как поражало на вечные времена душу»[162]162
  С. Б. Веселовский, с. 335.


[Закрыть].

Задушив руками Малюты Скуратова митрополита Колычева, который отказался благословить на литургии в Успенском соборе царя и окружавших его опричников, Иван Грозный уничтожил затем и всех родных дерзкого митрополита.

Культ предков на Руси соблюдался ревностно, старший в роду отстаивал его даже ценой собственной жизни. Вот почему царь изничтожал весь опальный род, с немощными старухами, младенцами. Чтоб следа не осталось ни на земле, ни на небе.

Поздние российские монархи тоже не терпели, подобно Ивану Грозному, инакомыслия, но преследованием семей своих политических противников не унизились (исключения были). Вспомним эпоху декабристов, вспомним семью Александра Ульянова. Старший брат Ленина покушался на жизнь императора, преступника казнили, но родных не тронули.

Не то Сталин. Истребляя своих конкурентов – а самыми опасными были видные соратники Ленина – он пользовался древним рецептом: уничтожал весь род. Убивал тайно и внезапно. Места захоронения убитых неизвестны никому до сих пор. Даже у тех революционеров, которым теперь ставят памятники, нет могил. И в лагерях, где погибли миллионы честных людей, могилы не сохранились. Негде преклонить колени пред прахом погибших. Некому помянуть – ни дома, ни в церкви…

…Год 1906. Я. Сосновскому, приговоренному к каторге, градоначальник Севастополя Рогуля разрешил, под честное слово, участвовать в похоронах отца. С кладбища Сосновский вернулся в тюрьму.

Спустя пятнадцать лет, в 1921 году, с разрешения Ленина арестованные анархисты были выпущены из тюрем на похороны революционера Петра Кропоткина.

Прошло еще пятнадцать лет. Сталин на похороны не выпускал никого. Не было самих похорон, некому было бы и сопровождать покойников, случись – фантастическое предположение – похороны. Ибо арестовывали, убивали всех родственников «врага народа», всех знакомых.

Эти удобные порядки ввел в стране грузин, рожденный на земле, где существует освященный веками культ покойных родителей, предков. Где так сильны традиции рода, семьи.

Сталин показал, что можно пойти дальше Ивана Грозного. Вместе с родными арестованного «врага» он уничтожал книги, бумаги, письма, фотографии, личные вещи – все следы пребывания на земле. Но прежде чем это сделать, он бросал их на поругание со всех газетных и митинговых амвонов. Изуверская практика посмертного надругательства – от него, радетеля. Но вину с ним разделяет каждый исполнитель.

А ведь были среди них – в партийных и карательных органах – люди потенциально честные. Некоторые пытались даже протестовать. Но они никого не спасли, а лишь ускорили собственную гибель. И навсегда отвадили других.

В 1936 году на собрании партийного актива управления НКВД Ленинграда выступил Дровяников:

«Товарищи, мы не раскрываем, а фабрикуем заговоры… Мы преследуем и уничтожаем людей по клеветническим и неверным обвинениям. Я знаю, что меня ждет, но я не могу умолчать о том, что сейчас делается в НКВД».

Сотруднику НКВД В.А. Кандушу запомнилось, какой яростный отпор получил на собрании «пособник врагов» от председателя Ленсовета И.Ф. Кодацкого: «Речь Дровяникова свидетельствует о том, что и в НКВД проникли враги народа и что их нужно беспощадно выкорчевывать».

Погибли оба – Дровяникова прикончили той же ночью, Кодацкого «выкорчевали» через год.

В 1938 году в одной камере на Лубянке сидело шесть «врагов народа». Один из них, работник Северо-Кавказского крайкома партии Павленко (назовем его так), был из тех счастливчиков, кто уцелел после заседания Военной коллегии Верхсуда. Павленко только что привезли из лагеря в Москву, и он удостоился чести быть допрошенным самим Берия. Из камеры его вызвали в 10 утра – время для допросов и пыток неурочное: утром и днем вызывали только стукачей. Павленко вернулся вечером. Оказывается, недавно в Ленинграде застрелился бывший начальник управления НКВД М.И. Литвин. Он оставил записку: «Не могу больше участвовать в уничтожении честных людей и фабрикации ложных дел». Содержание предсмертной записки Литвина стало многим известно, и Берия решил во что бы то ни стало разоблачить погибшего, как замаскированного врага.

Павленко знал Литвина лично, бывший заместитель Ежова приезжал с инспекцией в Ростов-на-Дону.

…Берия сидел в кабинете (свидание назначено было в Лефортовской тюрьме) и держал в руке стальную пружину с деревянной рукояткой. Ввели Павленко, посадили в отдалении на стул. Берия потребовал от арестованного показаний против Литвина – будто тот принудил Павленко отказаться на заседании Военной коллегии от ранее данных показаний и будто Литвин преследовал при этом определенную цель – дискредитировать Органы. Но у Павленко не было встреч с Литвиным во время следствия… Берия, угрожающе играя пружиной, предложил Павленко вспомнить разговор с Литвиным. Ему так хотелось доложить Хозяину, что Литвин застрелился из боязни разоблачения.

Узнав о самоубийстве Литвина, член ПБ Анастас Микоян обронил фразу: «Хоть один честный человек в этой банде нашелся».

Всего за год до этого, на праздновании 20-летия Органов, Микоян восхищался славной работой НКВД и призывал «… учиться у товарища Ежова сталинскому стилю работы, а он учился и учится у товарища Сталина»[163]163
  «Правда», 21 декабря 1937.


[Закрыть].

Он был не один таким, Микоян. Под знаком Януса жили, работали все.

Артур Христианович Артузов занимал пост начальника контрразведывательного отдела (КРО) еще при Дзержинском. Тихий, скромный, он не надевал никогда знаков различия и походил на доброго сельского учителя. «Артузов великолепный работник. Верю ему, как самому себе», – так отозвался о нем Феликс Дзержинский.

В тридцать седьмом году, на заседании актива НКВД, Артузов с горечью говорил о фельдфебельском стиле руководства, установившемся после смерти Менжинского. Артур Христианович вспомнил предостережение Дзержинского:

«Бойтесь превратиться в простых техников аппарата внутреннего производства со всеми чиновными его недостатками, ставящими нас на одну доску с презренными охранками капиталистов»[164]164
  Л. Никулин. Мертвая зыбь. М., 1965, с. 356, 357.


[Закрыть].

Сталин перешагнул через Артузова с той же легкостью, с какой до этого перешагнул через Дзержинского, Менжинского, через тех чекистов старой школы, которые пытались в годы кровавого террора хоть какие-то приличия соблюсти.

Страна приближалась к пику строительства социализма. До приличий ли тут?..

Может быть читатель не забыл прокурора Ленинградской области Пальгова, занимавшего этот пост при Кирове. Как обошла его коса – вопрос особый. Сейчас нас интересует другое. В январе 1939 года, провожая в Москву одного коммуниста, не поддавшегося провокациям Органов, он предостерег его:

«Ни в коем случае не ходите в вагон-ресторан. Эта банда может выбросить вас на ходу из поезда».

Все знали, что НКВД – банда убийц. Все молчали. Все помогали.

До Сталина доходили сведения об отдельных случаях протеста, но в целом процесс перерождения работников НКВД, суда и прокуратуры совершался успешно. Пришлось, правда, расстрелять несколько десятков видных чекистов школы Дзержинского, старых заслуженных членов партии. Список этих жертв известен. Но этого мало. Хозяин, если он настоящий хозяин, должен время от времени обновлять батраков. Чем меньше свидетелей, тем лучше. А новые всякий раз будут послушней, боязливей.

* * *

В 1826 году турецкий султан Махмуд II истребил десятки тысяч янычар, бывших христиан, воспитанных в магометанстве. Они безотказно служили ему, первыми кидались на врагов Ислама, но султан их вырезал.

Лубянские янычары, приняв сталинскую веру, вырезали соотечественников целыми семьями. Кремлевский султан им никогда до конца не доверял и тоже истреблял их тысячами. Однако эти периодически повторяющиеся профилактические чистки не должны были отражаться на выполнении и перевыполнении производственных заданий.

Когда статья или очерк почему-то не идут в номер, но одобрены редактором, они могут быть опубликованы в ближайших номерах. Такой запас материалов составляет портфель редакции. У строителей это называется – оставить «задел»: подготовить фронт работы на завтра – установить опалубку для бетона, поднять наверх материалы для кладки стен и т. д. У следователя свой «задел»: он держит про запас десяток-другой имен родственников, друзей или знакомых арестованного. Вдруг шефу понадобится доложить наверх о раскрытии новой к-p организации? На этот случай имеется полуфабрикат и сценарий «дела» набросан. Ну, а если в эту мясорубку попадал сам следователь, его преемник находил в ящиках стола папки с именами «пособников» уничтоженных жертв. Он знакомился со списком осведомителей, добровольных и завербованных, принимал хозяйство и через считанные часы включался в производство.

Главный конвейер страны не останавливался ни на минуту.

В кровавой истории подавления меньшинством большинства Лубянский феномен, это наивысшее достижение кремлевского узурпатора, будет сверкать века. В нем сталинщина воплотилась во всей красе.

Деяния лубянских янычар заслуживают многотомной монографии. Уже появился ряд содержательных книг, богатых фактическим материалом. Нам же хотелось выбрать из этого сталинского войска лишь три колоритные фигуры. Только не забывайте, что мы имеем дело не с «презренной охранкой капиталистов».

Одно время в центральном аппарате ОГПУ, при Ягоде, подвизался некий Генрих Люшков. Он довольно быстро дослужился до поста заместителя начальника секретно-политического отдела (СПО), самого весомого отдела Лубянки.

В 1933 году первый секретарь Восточно-Сибирского крайкома Леонов получил шифрованную телеграмму от Е. Ярославского, председателя ЦКК. Леонову предложено срочно командировать в Москву первого секретаря Иркутского горкома Ионова. Через пять дней Ионов прибыл в столицу, но не застал Ярославского. Принял его Шкирятов.

– Вот что, браток… Тебе предъявлено обвинение. Товарищ Люшков сообщил, что ты помог бежавшему из внутренней тюрьмы на Лубянке троцкисту, устроил его на работу.

…Позднее Ионов расскажет в камере, что Шкирятов не назвал ему фамилии «троцкиста». Ионов знал, к тому же, что в истории Лубянки побеги не значатся. Потом Ионову сообщили фамилию «беглеца» – Муслин, и он сразу вспомнил, что с этим человеком ему довелось еще в 1918 году сидеть в тюрьме, на оккупированной германскими войсками территории Украины. Революционер Муслин давно умер, остался его младший брат, которому в восемнадцатом году было десять лет. Ионов мальчика не знал и потребовал очной ставки.

Она состоялась в кабинете Люшкова. Вводят «троцкиста» – изможденного, пришибленного, почти уничтоженного физически человека.

Следователь: – Вам знаком этот человек?

Ионов: – Да. Этот человек приходил ко мне недавно.

Следователь: – О чем вы с ним говорили?

Ионов: – Он сказал, что является братом умершего Муслина и просил помочь устроиться в Иркутске. Если же у меня такой возможности нет, он поедет в Хабаровск, к Мамия Орахелашвили. Мне лично молодой человек не был знаком и я ничего не обещал. На политические темы мы с ним не беседовали.

Затем спросил у Муслина (в 1933 году можно было еще защищаться в тех кабинетах) – помог ли он ему чем? Взял ли на работу?

Муслин ответил отрицательно.

– Почему же ты больше ко мне не пришел?

Муслин не нашелся…

Люшков заметно нервничал: Органы ошибаться не могли, брак в этом производстве мог обернуться бедой. А Ионов, человек твердый и опытный, спешил закрепить свои позиции. Он попросил немедленно позвонить в Иркутск и узнать – какую запись сделал он в настольном календаре в тот день, когда принимал Муслина. Позвонили. Ответил Павлов, заместитель начальника ГПУ по Восточно-Сибирскому краю. В календаре сохранилась пометка, сделанная рукой Ионова: «Спросить о Муслине т. Павлова».

(Начальником краевого ГПУ был тогда старый большевик Я.П. Зирнис. Его уничтожили в 1937 году. Павлов покончил с собой в Москве уже после XX съезда партии.)

Но Люшкову честь мундира была дороже жизни Ионова, и на заседании партколлегии ЦКК он доложил, что первый секретарь Иркутского горкома оказал содействие троцкисту Муслину, бежавшему из тюрьмы.

– Если дело обстоит так, как вы доложили, – вставил Ионов, – почему Муслин сразу исчез из Иркутска, даже не попрощавшись?

И членам партколлегии стало ясно, что Люшков здесь «не доработал».

…Декабрь 1934. Люшков в составе ежовской бригады расследует обстоятельства убийства Кирова.

Год 1937. Люшков, уже достаточно зарекомендовавший себя на ниве сыска и провокаций, назначен начальником управления НКВД Северо-Кавказского края. Резиденция нового сталинского эмиссара – Ростов-на-Дону. За короткий срок он сумел вскрыть и ликвидировать один за другим три к-p право-троцкистских центра. По его указанию расстреляны сотни коммунистов, весь партийный актив Дона.

Люшков удостаивается личной благодарности Сталина и ордена Ленина, о чем поведала миру ростовская газета «Молот» – «за образцовое выполнение важнейших заданий партии и правительства».

Год 1938. Сталин уничтожил главу Органов Дальневосточного края Т.Д. Дерибаса. Кого на это место? Последовало специальное решение ПБ о выдающемся труженике Люшкове. Ему позволено подобрать штат помощников, двести проверенных в деле мастеров.

Люшков чудом избежал судьбы близких сотрудников смещенного Ягоды. Но уж созрела для отстранения команда Ежова. Дважды чудо не повторится…

Новый начальник только начал разворачивать «работу» на Дальнем Востоке, как пришла телеграмма из Москвы: его вызывали в наркомат. Люшков эту телеграмму никому не показал и решил сам позаботиться о своей судьбе. Он выехал с группой сотрудников на инспекцию границы. На место прибыли 13 июня. В полукилометре от границы, близ речного моста, Люшков остановил автомашину.

– Вы останьтесь, а я пойду через мост. Здесь ко мне должен выйти один особо засекреченный японский агент. Его никто, кроме меня, не должен видеть.

Люшков предъявил пограничникам личные документы и… перешел на территорию Манчжурии. На третий день газета «Иомиури» поместила заявление перебежчика. Затем Люшков выступил по Харбинскому радио. И люди узнали, как один из любимчиков Сталина, один из многих, уничтожал кадры партийных и государственных работников.

В футляре от пишущей машинки Люшков прихватил сверхсекретные документы – дислокации погранзастав и воинских частей, аэродромов, военных заводов…

К переходу границы Люшков готовился заранее, развелся с женой и отправил ее вместе с дочерью в Москву. Жена рассказывала потом в лубянской камере старой большевичке В. Пикиной, что муж, настаивая на разводе, сказал только два слова: «Так надо». После допросов жену изменника доставляли в камеру на носилках. Ее просто растерзали. Потом ликвидировали родителей в Одессе. И всех родственников.

Год 1948, поселок Абезь, столица Северо-Печорского ИТЛ. С новым этапом прибыл бывший начальник штаба Квантунской армии. Мы спросили японского генерала:

– Куда делся ваш агент номер 1?

– Какой агент?

– Люшков, конечно…

Генерал удивился:

– Как, за тысячи километров от Манчжурии, в лагерной зоне его спрашивают о Люшкове…

«У нас в Японии не верят предателям, их не любят. Если он предал свою родину, что помешает ему предать еще раз – государство, которое его приютило? Люшков привез с собой документы, которые лишь на первых порах представляли большую ценность. Через три месяца они стоили не больше бумаги. Мы установили ему самый высокий оклад по ведомству разведки. Первое время он был у нас в большом почете. Но по мере того, как доставленные им сведения утрачивали свою новизну, его акции стали падать. Прошло два года. Все это время он получал высокое содержание. Деньги выплачивал ему я лично ежемесячно. Когда он в очередной раз пришел ко мне, мы, как обычно, поговорили немного, я вручил ему пакет с жалованием и попрощался. Кабинет у меня большой, пока он дошел до двери, я успел всадить ему пулю в затылок из своего кольта.

– Уберите эту гадость, – сказал я вошедшему адъютанту.»

* * *

Рассказ о Наседкине, заместителе начальника управления НКВД Средневолжского края, начнем с 1934 года. Вспомним тот засекреченный химкомбинат под Самарой, где в ядовитом дыму гибли энтузиасты пятилеток. Однажды нарком тяжелой промышленности Орджоникидзе пригласил директора комбината Луцкого (назовем его так).

– Скажи мне, пожалуйста, тебе хорошие специалисты нужны?

– Конечно, нужны, товарищ Серго.

– Я тебе дам прекрасных специалистов. Но имей в виду, что это крупные вредители. Они проходили по делу Рамзина, как члены Промпартии. Если ты встретишь их по-человечески, и они почувствуют, что им доверяют, лучших работников тебе не найти.

Так Луцкий заполучил трех «вредителей». Одного, энергетика Яковина, он запомнил на всю жизнь. В мифическом правительстве Рамзина лубянские драматурги пророчили его на пост заместителя премьера. На химкомбинате Яковин занял скромную должность начальника ТЭЦ.

Комбинат объединял одиннадцать заводов. Особенность производства взрывчатых веществ требовала непрерывной подачи электроэнергии. Неожиданный перебой в работе ТЭЦ мог вызвать взрыв. Подобное случилось недавно на заводе № 7.

…В кабинете директора зазвонил тревожно телефон: на ТЭЦ авария, остановилась одна из трех турбин. Луцкий застал на месте бледного, растерянного Яковина. Начальник ТЭЦ слишком хорошо понимал, чем для него лично это может кончиться. Пришел уполномоченный Органов, тупой самодовольный детина с двумя ромбами в петлицах. Он дергает директора за рукав, но тот отмахивается. Детина настаивает, он требует зловещим шепотом немедленной аудиенции с глазу на глаз. В отдельном кабинете детина представляет директору список 18 «вредителей-диверсантов», подлежащих немедленному аресту. Носителю ромбов удалось вскрыть опасную для государства вредительскую организацию.

– Пошел ты к такой-то матери! – ответил в сердцах Луцкий. – Ты мне, что ли, турбину пустишь?..

Директор вернулся в машинный зал, собрал инженеров во главе с Яковиным и позвал к себе в кабинет. Уполномоченный НКВД, сославшись на крайнюю занятость, не явился. Яковин составил тут же список нужных специалистов и спецификацию материалов для восстановления турбины. Немедленно – шифрованную телеграмму в Москву Орджоникидзе. Серго ответил через несколько часов: «Самолет с пятью специалистами и материалами вылетает».

Первым секретарем крайкома работал в ту пору Владимир Шубриков, кандидат в члены ЦК. Он вызвал к себе Луцкого и сказал, что уполномоченный Органов уже успел нажаловаться…

Следующий визит директора – к начальнику управления НКВД Ф.А. Леонюку. Леонюк ничьей крови не жаждал и отказал своему уполномоченному в санкции на аресты. Заместитель Леонюка Наседкин относился к репрессиям положительно, но против начальства не пошел.

Турбину через неделю восстановили. Специалистов спасли от верной гибели.

То был год тридцать четвертый.

Настал год тридцать седьмой. Нарком внутренних дел Ежов вызвал Леонюка.

– Ты почему не вскрыл до сих пор ни одного вражеского центра?! Почему никого не сажаешь, а?.. У тебя же военные заводы, значит, вредителей полно!

Но Леонюк не хотел казни невиновных. Пока не хотел.

Пришлось Ежову снять не оправдавшего надежд начальника. Оказавшийся на этом месте Наседкин развил угодную Сталину деятельность. Все тюрьмы набил членами «контрреволюционных центров»: троцкистского, право-троцкистского, Зиновьевского, троцкистско-зиновьевского… За решетку попали первый секретарь крайкома Шубриков и второй секретарь Александр Иванович Левин (ранее работал начальником политуправления МТС) и председатель крайисполкома Г.Т. Полбицин, и секретарь крайкома по сельскому хозяйству Филипп Ксенофонтов, подлинный автор «Вопросов ленинизма», труда, присвоенного Сталиным. (На Ксенофонтова пришло особое указание, и его убили на допросе, не доведя до судилища.) Расстреляли всех начальников цехов, ведущих инженеров комбината и заводов. Им припомнили ту «вредительскую акцию» 1934 года.

Усердие Наседкина не осталось незамеченным: по представлению Ежова ПБ направило Наседкина в Белоруссию наркомом внутренних дел.

Судьба сталинского опричника, кто возьмется ее предугадать?.. Март 1939 года Наседкин встречает во внутренней тюрьме Лубянки. Интересные вещи рассказывал перед смертью Наседкин.

…Собрал как-то Ежов всех республиканских наркомов НКВД.

– Вот на Украине идет работа! Можно всем поставить в пример: 20 тысяч польских шпионов разоблачили.