Текст книги "Портрет тирана"

Автор книги: Антон Антонов-Овсеенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 32 страниц)

Драка за кресло

В двадцать третьем году на самом верху уже знали, что дни вождя сочтены. Ленин тоже не делал из этого тайны.

Конкуренция за власть обостряется, под Троцкого роют новую мину – Сталин вновь пытается проникнуть в РВС. Троцкому передано «мнение» ЦК – ввести в РВС генсека. Несколько ставленников Сталина уже успели проникнуть в цитадель Троцкого.

Троцкий всегда пренебрегал организационной работой, не сходил до тактических уловок, надеясь на неотразимую силу убеждения.

Не то Сталин. Он вел осаду крепости по имени Троцкий по всем «правилам» политического интриганства, не чураясь черновой подготовительной работы, отвоевывая у противника одну позицию за другой.

Троцкий в своей барской заносчивости никак не хотел принимать Сталина всерьез, он не замечал масштабов травли, не видел конечной цели затеянной против него кампании. Иначе бы он не заявил на заседании Политбюро:

– Я готов отказаться от всех своих постов и пойти рядовым солдатом в бой за германскую революцию: она вот-вот грядет!..

– Я тоже готов уйти в отставку, – поднялся Зиновьев, – и отправиться сражаться рядовым солдатом!

Сталин умело подыграл своим партнерам:

– Но ЦК не может рисковать сразу двумя такими ценными жизнями.

…Патетику Троцкого, если она была искренней, понять еще можно. Но Зиновьев в хитоне и на котурнах – это уж слишком.

Что до Сталина, то не всякий актер способен на такой драматический экспромт. И если бы не Троцкий, который вышел, яростно хлопнув дверью, эта сценка могла бы стать украшением очередного кремлевского спектакля.

… Что-то неладное творится в стране. Пять лет народовластия, а экономический кризис не изжит: производительность труда в промышленности – ниже уровня 1913 года, сельское хозяйство запущено, от транспорта – одно название, от дорог тоже… Острая нехватка самых необходимых товаров, продовольствия, жилья, обесцененные деньги… Недовольные рабочие устраивают стачки.

Триумвират не знал, как справиться с трудностями и вместо того, чтобы признаться в этом, да посоветоваться с активом, усилил административный нажим.

На Пленуме ЦК в сентябре двадцать третьего года Дзержинский обвинил руководителей в диктаторстве, отказе от партийной демократии, забвении принципа выборности, нетерпимом отношении к критике. Пленум отнесся серьезно к этому выступлению и создал специальную комиссию во главе с Дзержинским.

В том же духе, но гораздо резче, высказался Троцкий в письме Центральному Комитету 8 октября. Через неделю в ЦК обратилась группа старых коммунистов. В этом документе (вошедшем в историю под названием «Письмо сорока шести»), полном тревоги за судьбу революции, содержится анализ государственной экономики, финансов и практики партийного руководства.

«Режим, установившийся в партии, совершенно нетерпим. Он убивает самодеятельность партии, подменяя партию подобранным чиновничьим аппаратом… Создавшееся положение объясняется тем, что объективно сложившийся после X съезда режим фракционной диктатуры внутри партии пережил сам себя».

Авторы письма обвиняли руководителей, потерявших связь с партией, в проведении политики, гибельной для страны. Они предложили, не медля, созвать расширенное совещание ЦК.

В числе сорока шести, подписавших это заявление, был В. Антонов-Овсеенко, начальник политического управления РВС. Он сделал важную приписку к тексту:

«Потребность в прямом и откровенном подходе ко всем нашим болячкам так назрела, что целиком поддерживаю предложение созыва указанного совещания, дабы наметить практические пути, способные вывести из накопившихся затруднений».

Там, наверху, письмо сорока шести восприняли как дерзкий выпад против партии. Напуганный Андрей Бубнов поспешил зачеркнуть свою подпись, но было уже поздно: такой удобный для политической провокации повод ни Сталин, ни Зиновьев не упустят. Объективное рассмотрение письма, откровенный, товарищеский разговор – это Сталина и его приспешников не устраивало. Созванный вскоре объединенный пленум ЦК и ЦКК объявил авторов письма фракционерами и обвинил их, вкупе с Троцким, в раскольнической деятельности. (Опять и опять – «Держи вора!»).

Характерная для «вождей» деталь: резолюция октябрьского пленума не была опубликована. Тройка партийных консулов не обнародовала и текст «крамольного» письма. В тридцатые годы, став властелином, Сталин убьет одного за другим всех подписавших то письмо. Но и тогда оно не увидит света. И долго еще со всех партийных амвонов будут сыпаться проклятья на головы выдуманных Сталиным «троцкистов»…

Однако в октябре двадцать третьего года содержание письма сорока шести, так же как и выступления Троцкого, стало известно многим членам партии. Пришлось триумвирам кое-что признать.

7 ноября Зиновьев публично, в газете «Правда», соглашается с тем, что нынешний стиль руководства ущемляет партийную демократию. «Правда» призвала членов партии принять активное участие в дискуссии по статье Зиновьева «Новые задачи партии».

В течение трех недель, начиная с 13 ноября, «Правда» публикует материалы внутрипартийной дискуссии. Она оказалась столь плодотворной, что уже 5 декабря Политбюро и Президиум ЦКК смогли на совместном заседании принять единогласно резолюцию.

Этот примечательный документ утверждал принципы коллективности руководства и свободы внутрипартийной критики. Резолюция требовала

«…чтобы руководящие партийные органы прислушивались к голосу широких партийных масс, не считали всякую критику проявлением фракционности и не толкали этим добросовестных и дисциплинированных партийцев на путь замкнутости и фракционности…»

Ссылки на «партийную дисциплину» при обсуждении вопросов партийной жизни признаны неправильными, ибо такое обсуждение – неотъемлемое «право и обязанность членов партии».

ЦК призывает бороться с «бюрократическими извращениями партийного аппарата и партийной практики».

Нет нужды сличать тексты письма сорока шести и резолюции ЦК от 5 декабря 1923 года: по духу и содержанию они близнецы.

Не потому ли текст резолюции был лишь однажды, 7 декабря, опубликован в «Правде», а потом засекречен на десятилетия – для удобства придворных фальсификаторов истории.

Первыми нарушили резолюцию ЦК сами члены ПБ. Одно дело декларировать свободу критики, другое – терпеть ее.

Новоявленные «вожди» жестоко обманули доверие честных революционеров. Одной из первых жертв стал Антонов-Овсеенко.

Работая под началом председателя РВС Троцкого, он, казалось, обязан был выступать вместе с ним. Но на собрании работников ПУРа он вырабатывает резолюцию в поддержку ЦК, а документ противников отклоняет.

Скованный партийной дисциплиной, Антонов уклоняется от участия во внутрипартийной дискуссии. Когда ему предложили выступить с докладом от оппозиции на собрании в школе ВЦИК, он рекомендовал обратиться к Радеку или Преображенскому. Но узнав, что будет выступать Зиновьев, решил с ним поспорить. На собрание Антонов отправился со своим помощником Дворжецом. Дворжец в 1917 году, при Керенском, стал прапорщиком, примкнул к революции, был позднее принят в партию непосредственно ЦКК, состоял на партучете в школе ВЦИК.

На собрании Зиновьев вел себя вельможно, третировал оппонентов, требовал безусловного подчинения «линии ЦК».

Антонов пытался удержать Дворжеца, но тот все же взял слово и дал отпор члену ПБ, да еще в резкой форме.

…В перерыве Зиновьев подсел к Дворжецу:

«Вы выступили как прапорщик выпуска Керенского…»

Вскоре после памятного собрания Дворжеца вызвали в ЦКК. Адъютант Антонова сообщил об этом начальнику ПУРа и добавил: Дворжец опасается ареста.

«– Да… Зиновьев человек жестокий, мстительный, – заметил Антонов. – От него можно ожидать всего».

Зиновьев решил уничтожить дерзкого спорщика, осмелившегося «не по чину» критиковать члена ПБ. Дворжеца арестовали, сослали на пять лет. В тридцать седьмом его постигла судьба миллионов неугодных Хозяину.

Расправа с Дворжецом в декабре двадцать третьего – один из самых ранних звонков грядущего террора.

21 декабря Антонов-Овсеенко передает в ЦК заявление по поводу дискуссионного собрания в школе ВЦИК. Но аппарат ЦК уже наловчился отмахиваться от докучливых заявлений.

27 декабря, когда Дворжеца уже «привлекли», Антонов обращается в ЦК с резким письмом в защиту коммуниста, воспользовавшегося недавно декларированным «правом и обязанностью» обсуждать вопросы партийной жизни.

Это письмо Антонов писал ночью, он торопился.

«Мы не царедворцы партийных иерархов! – бросил он в лицо сталинской верхушке. – Неспособные руководить, вы стеной отгородились от партии и даже „большевистские предрассудки мобилизовали“ – лишь бы заглушить критические голоса.»

С тревогой писал Антонов о том, что в руководящей среде не прекращаются распри, что линия большинства ЦК «вредна для единства партии, она подрывает моральную сплоченность армии» и моральный авторитет РКП(б) в Коминтерне.

«Так не может долго продолжаться. Остается одно – аппелировать к крестьянским массам, одетым в красноармейские шинели, и призвать к порядку зарвавшихся вождей!»[65]65
  Воспоминания М.М. Поляка. Рукопись, с. 5.


[Закрыть].

Антонов решил отправить письмо немедленно.

…Начальник отдела печати ПУР Михаил Поляк, которому Антонов-Овсеенко утром зачитал письмо, пытался удержать его от этого шага, но Владимир Александрович поступил по-своему:

– Я никогда не кривил душой перед партией, не был фракционером, – ответил он.

Таких-то сталинцы убирали с дороги первыми. Правда, упечь Антонова в лагерь не совсем удобно. Пока неудобно. Придется ограничиться провокацией, уже сочиненной Зиновьевым, – обвинить его в том, что он якобы превратил ПУР в… штаб фракционной борьбы против партии.

12 января 1924 года Антонова вызвали на заседание Оргбюро ЦК. Сталин обвинил его во фракционной деятельности. Генсек явился на заседание не с пустыми руками: подручные заготовили на Антонова особый материал, «изобличающий» начальника ПУРа в попытках действовать автономно – якобы он не известил ЦК о созыве конференции партячеек военно-учебных заведений и не согласовал с ЦК циркуляр ПУРа № 200.

Опровергнуть это вздорное обвинение можно было лишь разоблачив адскую кухню аппарата ЦК. Пункт первый резолюции Оргбюро опирался именно на эти спецдомыслы. А вот пункт второй:

«Письмо т. Антонова-Овсеенко членам Президиума ЦКК и Политбюро ЦК от 27 декабря 1923 года с угрозой по адресу ЦК „призвать к порядку зарвавшихся вождей“, является неслыханным выпадом, делающим невозможным дальнейшую работу т. Антонова-Овсеенко на посту начальника ПУРа».

Резолюции Оргбюро предшествовало решение ПБ, в котором также доминировали сталинцы.

Этакая административная гармония… То время родило выражение: «аппаратный режим».

Меж тем специальная комиссия ЦКК (Шверник, – еще один непотопляемый персонаж на кремлевской сцене) обследует работу ПУРа и… ничего криминального не находит.

Антонов-Овсеенко апеллирует к пленуму ЦК. На заседании 15 января он подробно анализирует резолюцию Оргбюро, который вменяет ему в вину письменную угрозу ЦК.

«Считаю неоспоримым правом члена партии указывать членам ЦК на ту или иную опасность партийного положения; считаю, что своим письмом выполнил долг партийца и Начпура, озабоченного положением в Армии и ее парторганизации. Наконец, никакой угрозы не заключается в моем письме от 27 декабря, кроме – воздействовать в партийном порядке (через конференцию или съезд) на фракционно настроенных вождей со стороны партийно-мыслящих товарищей».

Как это созвучно выступлению Ю.Х. Лутовинова на XII партсъезде. Сравнив Политбюро с «непогрешимым папой», Лутовинов сказал, что «монопольное право на спасение партии должен иметь не только ЦК, но и каждый активный член партии»[66]66
  XII съезд, с. 106.


[Закрыть].

…Антонов-Овсеенко на пленуме взывает к элементарной справедливости:

«Настаиваю на совершенной ясности в постановке вопроса обо мне. Речь идет об отстранении с поста начальника Политуправления, члена партии, осмелившегося выступить в партийном порядке против линии большинства ЦК, вредной для единства партии и моральной сплоченности армии.

Все обвинения в том, что ПУР был мною превращен в штаб фракции, отметаю с презрением – никто этого не доказал и никогда доказать не сможет. А до тех пор, пока это не доказано, смысл моего устранения будет один – еще до съезда партии свести групповые счеты со слишком партийно-выдержанным, неспособным на фракционные маневры товарищем».

Не Антонов первый обвинил партийную верхушку в групповщине. В апреле двадцать третьего, на XII съезде, о групповой политике руководителей ЦК в организационных вопросах говорил Станислав Косиор[67]67
  XII съезд, с. 93.


[Закрыть].

На январском пленуме ЦК 1924 года Антонов-Овсеенко смело разоблачил клеветническую кампанию, начатую центральным аппаратом против него с целью запугать всех активных коммунистов, причисленных к «троцкистской оппозиции».

«Я отнюдь не заблуждаюсь, – заявил членам ЦК Антонов, – что этой широко ведущейся кампании дан определенный тон и никем другим, как товарищем Сталиным».

В этом Антонов действительно не заблуждался. Однако он явно недооценивал силу людей, занявших в партии ключевые посты. В поддержку резолюции Оргбюро выступили Молотов, Шверник, Шкирятов, Ярославский. За стационарными спинами этих угодников (они еще сослужат Хозяину кровавую службу) главный дирижер мог бы и отсидеться, но Сталин, обеспокоенный аргументированной защитой Антонова, бросил на весы несколько тяжелых фраз. Он повторил ничем не подтвержденные домыслы об отказе начальника ПУРа согласованно работать с ЦК.

…Секретариат генсека – Политбюро – ЦКК – Оргбюро – пленум ЦК, – дело Антонова-Овсеенко пропустили через конвейер.

И партийные иерархи победили.

За начальника ПУРа вступился один лишь Карл Радек: «В резолюцию о внутрипартийной демократии нужен пункт, запрещающий работникам ПУРа принимать в ней участие. Если бы Антонов-Овсеенко использовал аппарат ПУРа для фракционной борьбы – другое дело! За недопустимый тон письма надо взыскать в партийном порядке, но не валить три вопроса в одну кучу. Пока следствие в ПУРе не окончено, снимать Антонова-Овсеенко нельзя!»

Со злобными «обличениями» Антонова несколько раз выступил на заседании М. Лашевич. Бухарин, Томский, Дзержинский, Петровский молчали. О чем они думали?

…Из тридцати трех членов и кандидатов в члены ЦК (не считая Самого), участников заседания, лишь десять переживут террор тридцатых годов.

Антонов-Овсеенко бросился в драку, очертя голову, во имя единства партии. Сталин удалил его от активной работы во имя того же единства.

Но это для «публики». На самом же деле Сталин не мог простить Антонову-Овсеенко его дерзкого письма с обещанием «призвать к порядку зарвавшихся вождей». Эти слова генсек процитировал на XIII партконференции и там вновь прибегнул к грубо сработанной инсинуации о «несогласовании» мероприятий ПУР с ЦК. Объясняя делегатам причины отстранения Антонова, Сталин заявил будто он «систематически отказывался установить деловой контакт со своим ЦК»[68]68
  И.В. Сталин, т. 6, с. 43.


[Закрыть].

Оклеветанного, униженного Антонова отправили через пару месяцев с дипломатическим поручением в Китай.

«Антон едет в Кантон», – с горькой усмешкой объявил Антонов своим старым товарищам, знавшим его в годы подполья под именем «Антон».

Потом его отправили полпредом в Прагу, Каунас, Варшаву. В то наивное время строптивых коммунистов наказывали всего лишь дипломатической ссылкой. Там, на заграничном досуге, найдется время подумать и решить – «пережил сам себя» режим фракционной диктатуры или нет.

Конфликт Антонова-Овсеенко с руководящей фракцией Сталина-Зиновьева не локальное событие, а поучительная история, в которой проявилась раскольническая стратегия генсека.

Спекулируя на ленинской доктрине единства партии, Сталин все круче завинчивает гайки партийной дисциплины, глушит любые попытки критиковать триумвират.

Конфликт был «улажен» испытанным рецептом. Они будут в действии многие годы – рецепты той кухни и повара первой руки – Молотов, Каганович, Шкирятов, Шверник, Ярославский…

Но почему все-таки молчали на заседании январского пленума ЦК видные партийные деятели, революционеры с героическим прошлым? Боялись за себя? И это было.

Многие не смогли еще уловить суть происходящего, а те, кто учуял запах главной кухни, решили его не замечать, поскольку лишь сталинский триумвират способен вывести партию на правильный путь.

Троцкий же заведет «не туда».

Так они думали.

В дни жарких политических сражений вдова Владимира Загорского, погибшего при взрыве бомбы в здании МК 25 сентября 1919 года, Ольга Пилацкая спросила генсека:

– Послушай, Коба, объясни мне, что происходит?

– Хочешь знать, да? Сама не видишь? Драка за кресло – вот что происходит!

В этой драке люди, подобные Антонову-Овсеенко, участвовать не хотели. Не для того вступили они в смертельную схватку с царизмом и буржуазным правительством. Не новой монархии ради свершили революцию. Но увидев в Сталине и его речистых коллегах опасных узурпаторов, Антонов не мог оставаться пассивным. Но и Троцкий в роли диктатора не сулил никому добра.

…В 1918 году не Троцкий ли учредил институт заложников из родственников царских офицеров?

…Для чехословаков оружие являлось единственной гарантией возвращения на родину. 25 мая Троцкий распорядился: оружие сдать, непокорных – в лагерь. Этот приказ корпусу был отдан в 23 часа, а на рассвете началось восстание чехословаков, унесшее десятки тысяч жизней.

…Май 1919 года. Командующий Украинским фронтом Антонов-Овсеенко отдал приказ о развертывании бригады Нестора Махно в дивизию, снабдить ее необходимым оружием, снаряжением. В критический момент кровопролитных боев Махно с белогвардейцами Троцкий отменил приказ. Это стало поводом для восстания махновцев против Советов.

…Год 1921, Кронштадт. И здесь Троцкий показал себя неумолимым диктатором.

…Декабрь 1923 года. Седьмого «Правда» публикует резолюцию ПБ о внутрипартийной дискуссии, Троцкий подал за нее свой голос, а на другой день выступил с письмом «Новый курс», в котором противопоставил себя Политбюро.

По части диктаторства, самолюбования и веры в собственную непогрешимость они могли потягаться, Троцкий и Сталин.

* * *

С высоты прошедших десятилетий можно определенно сказать лишь одно: страшнее сталинщины человек еще ничего не придумал. Поэтому Сталина от руководства следовало отстранить в любом случае.

В мае 1934 года, возвращаясь к событиям десятилетней давности, Антонов-Овсеенко писал:

«В оппозиции 23–27 годов я был примиренцем, а не активным фракционером. Старался примирить Троцкого и Сталина („уговаривал“ их). Защищал Троцкого, ибо опасался раскола партии (в чем искал опоры в так называемом „Завещании Ленина“)»[69]69
  ЦПА ИМЛ, ф. 124, оп. 2, ед. хр. 665, л. 12.


[Закрыть].

Почему соратники Ленина не выполнили завет покойного вождя?

Завещание

22 мая 1924 года, накануне открытия XIII съезда партии во Владимирском зале Кремля собрался пленум ЦК. Предстояло решить ряд организационных вопросов: наметить состав президиума съезда, комиссий и пр.

Первой взяла слово Крупская. Она принесла письмо Ленина, которое вошло в историю как Завещание вождя. Ленин просил зачитать письмо еще при жизни, на XII съезде партии. Это не было сделано. Волю покойного вождя надо выполнить завтра, на первом заседании съезда. Николай Крыленко внес другое предложение – опубликовать Завещание немедленно. Против этого высказались Зиновьев, Каменев, Сталин.

Пленум принял предложение Крупской, только члены ЦК пожелали предварительно ознакомиться с текстом.

Крупская начала читать. Голос у нее был тихий, читала она невнятно, сказывалось волнение.

Кто-то предложил: – Пусть читает Евдокимов.

Представитель Ленинградского комитета, член ЦК Евдокимов был наделен сильным голосом, звучной дикцией. Он дочитал Завещание до конца. Ленин дал краткие характеристики возможным преемникам – Троцкому, Зиновьеву, Бухарину и особо предостерег партию относительно Сталина. Сейчас эти лица занимали места за столом президиума.

Текущие вопросы пришлось срочно свернуть. Документ оказался столь значительным, что все почувствовали надобность прочитать его лично. Пленум поручил президиуму размножить текст для членов ЦК, а пока устроить перерыв.

Через несколько часов заседание возобновилось, всем раздали текст ленинского письма. Кто-то внес предложение – зачитать Завещание перед открытием съезда по партийным делегациям, в присутствии представителей ЦК.

Тут же утвердили список ответственных членов ЦК.

Не впервые ЦК нарушал волю вождя. То, что произошло на предсъездовском пленуме, похоже на политический экспромт. Пленум быстро пропустил все вопросы повестки дня съезда, и участники разъехались по домам, иногородние отправились в гостиницы. Было уже поздно, все нуждались в отдыхе.

Но кому-то было не до сна. Тишину московской ночи взрезал рокот автомобильных моторов. Это агенты ГПУ объезжали квартиры членов ЦК и гостиницы. Назвавшись курьерами ЦК, они отбирали листы с опасным Завещанием и предлагали расписываться в специальном реестре.

В ту майскую ночь партия вступила в новую эру.

Сам ли генсек поторопился или согласовал свои действия с другими членами ПБ, теперь уж не установить. Это ведь можно было сделать в «рабочем порядке», опросив членов ПБ поодиночке. (Какая же это все-таки бесконечно удобная форма – опрос!..) Как бы то ни было, в той ночной акции чувствовалась чья-то твердая рука.

Сталина ленинское Завещание чуть не выбило из седла. Но проклятиями делу не поможешь. Генсек начал копать под этот документ еще при жизни автора. В апреле двадцать третьего года Сталин за кулисами XII партсъезда пустил слух – будто приписка к Завещанию, где Ленин, имея в виду взаимоотношения генсека с Троцким, говорит об опасности раскола партии, сделана после инцидента с Крупской. Сталин хотел бросить тень на больного, а, следовательно, раздраженного человека.

В действительности Ленин продиктовал эти строки 25 декабря 1922 года, еще не ведая об оскорблении жены, и до ознакомления с материалами по «грузинскому делу». По свидетельству Марии Иоффе, вдовы известного дипломата, Ленин не раз жаловался товарищам на грубость и нелояльность Сталина («слишком груб» – напишет он в Завещании).

Однако по-настоящему генсека напугало то место в Завещании, где говорится, что он «сосредоточил в своих руках необъятную власть». Ленин предлагает «обдумать» способ перемещения Сталина с этого места…[70]70
  В.И. Ленин, т. 45, с. 344–345.


[Закрыть]

Это пишет человек, столько раз рисковавший жизнью в борьбе с царем и Керенским, революционер неукротимой отваги!

«Обдумать»…

* * *

Афина просто отобрала у силена Марсия флейту. Решительная была женщина.

* * *

Сталин долго ждал смерти вождя. Теперь он мог себе позволить некоторые «вольности». Во время чтения Завещания на собрании делегатов Московской организации представитель ЦК Сталин бросил злобно:

– Нэ мог умэреть как чэстный вождь!..[71]71
  По воспоминаниям Г. Серебряковой (в передаче ее мужа Г. Сокольникова).


[Закрыть]

Но вот XIII съезд партии, первый съезд без Ленина, закрылся. Предстоял пленум ЦК. Какой фортель приготовил генсек? На заседании пленума Сталин, расставив предварительно по местам своих людей, свою цековскую клаку, встал в позу обиженного:

«Если товарищи считают, что Завещание является таким документом, который лишает меня всякого политического доверия, я уйду с поста генсека…»

Одной ногой Коба уже стоял над ямой. Спас его Зиновьев. Он заверил всех, что Сталин осознал свои ошибки и полностью воспринял критику Ленина, что он на деле доказал готовность соблюдать товарищеские, подлинно партийные отношения.

И товарищи отговорили Кобу. Они, идеологи партии, не хотели нести бремя административной работы. Сталин как организатор и распорядитель уже приобрел основательный опыт, а вождем-диктатором ему не сделаться вовек: не те кондиции…

Спустя четырнадцать лет Коба щедро отплатит своим спасителям – тем, кто не пожалел слов, и тем, кто поддержал его своим молчанием.

Итак, Завещание, вопреки воле Ленина, на партийном съезде не зачитано и не опубликовано. Сталин остался генеральным секретарем, ему выражено доверие на съезде партии и на пленуме ЦК.

Чего же более?

Люди, наделенные партией высшей властью, революционеры, прошедшие подполье, тюрьмы, смерть, – эти люди в год смерти Ленина растерялись. В Сталине они увидели нового Вождя, решительного, не ведающего сомнений.

Свою ошибку они осознают не скоро, некоторые – лишь в пыточных камерах Лубянки.

Там некоторым из них доведется встретиться с «врагами народа», сохранившими копии крамольного Завещания. За одно упоминание ленинского Завещания в тридцатые годы судили по статье 58 пункты 10, 11, как за антисоветскую агитацию. И давали 10 лет лагерей. Расстрел тоже давали.

Смерть за ленинское письмо – чего же более?..

Только в 1956 году, спустя 32 года после кончины Ленина, будет впервые опубликовано его Завещание.

Мне кажется, оно не утратило актуальности и в наши дни.