Текст книги "Портрет тирана"

Автор книги: Антон Антонов-Овсеенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 32 страниц)

Против Ленина

Вспомним год восемнадцатый. Сталин развертывает настоящую травлю Мартова, человека, которого высоко ценил глава государства. Ленин молчит. Почему? Неужели из одной боязни уронить авторитет члена ЦК Сталина? Неужто только из соображений партийного престижа?

Пришло время опубликовать воспоминания М.Ф. Фофановой. Это был близкий Ленину человек, на ее квартире Ленин скрывался в сентябре-октябре семнадцатого года. Она дружила с Надеждой Крупской. Вот что рассказала мне Маргарита Васильевна в 1973 году, незадолго до своей кончины.

«Как-то в самом начале 1920 года мне позвонил добрый знакомый, член коллегии Рабкрина товарищ Якубов. А надо сказать, работа Рабкрина тогда совсем не ладилась.

– Идет реорганизация Рабкрина, – начал Якубов. – Во главе решено поставить крупную политическую фигуру, а коллегию составить из специалистов, членов партии. Я выдвинул твою кандидатуру – на сельское хозяйство.

Я поинтересовалась – где они возьмут коммунистов-спецов? А себе, на обдумывание его предложения, попросила некоторое время.

Через три недели Якубов позвонил вновь.

– Мне трудно решиться, я не знаю, как отнесется к твоему предложению тот, кто возглавит Рабкрин, – сказала я по телефону.

– Хочешь, я поговорю со Сталиным?

– Если головой будет он, пожалуй.

Через неделю – новый звонок Якубова:

– Сталин с твоей кандидатурой согласен.

– Хорошо. Буду советоваться.

– С кем?

– С Середой.

Семен Пафнутьевич Середа, нарком земледелия, как никто иной соответствовал должности. В прошлом земский работник, старый, проверенный большевик, он знал деревню, сельское хозяйство, был авторитетным руководителем. Гражданская война шла к концу, фронтовые коммунисты переключались на хозяйственную работу. При этом некоторые товарищи не представляли себя на посту ниже наркома. Как раз в это время Середа испытывал на себе все неприятности, связанные с „подсиживанием“.

… Семена Пафнутьевича я застала вконец расстроенным, он не мог даже говорить спокойно. Меня это обидело.

– Ах, вы не хотите высказать свое мнение? Тогда я позвоню Владимиру Ильичу.

И я набрала кабинет Ленина по „вертушке“.

– Владимир Ильич, у меня есть разговор по личному вопросу.

Ленин засмеялся:

– И у вас по личному?.. Ну что ж, когда собираетесь придти?

– Сейчас, если можно.

– Хорошо, приходите.

Ильича я застала в кабинете одного. Он поднялся навстречу.

– Что у вас за личный вопрос?

…Когда я повторила слова Якубова, что во главе Рабкрина должна стоять крупная политическая фигура, Ленин встал и начал ходить по кабинету. Лицо сделалось хмурым, озабоченным. Наконец он остановился.

– И что ж, вы полагаете – этой крупной политической фигурой является Сталин?

– Я Сталина знаю мало, а по словам Якубова реорганизацией Рабкрина занимается он.

– Маргарита Васильевна, я должен серьезно подумать. Прошу у вас два дня.

…К вечеру третьего дня я пришла в кабинет Середы и стала ждать у аппарата. Звонок Ленина:

– Маргарита Васильевна? Жду вас. Только входите не через Управделами, а в другую дверь, коридором. И не стучите в дверь.

… Как и в первый раз, Владимир Ильич ходит по кабинету, все время ходит и молчит. Потом останавливается напротив меня.

– Маргарита Васильевна, о вашем деле я много думал, я даже советовался с Наденькой (жена Ленина в те дни болела). Мы решили, что вам не следует работать со Сталиным. Вы не знаете этого человека. Он не терпит себе ни в чем противоречий. А вы работник самостоятельный, у вас начнутся конфликты.

Ленин вновь прошелся озабоченно по кабинету и добавил:

– И знаете что еще? Сталин человек мстительный, неизвестно, до какого колена он будет мстить. А у вас дети…»

* * *

Ленин явно не доверял Сталину, таился от него. 24 декабря 1922 года М.А. Володичева записала в Дневник дежурных:

«… В.И. опять вызывал, предупреждал о том, что продиктованное вчера… и сегодня… является абсолютно секретным»[29]29
  В.И. Ленин, т. 45, с. 474.


[Закрыть].

Задолго до «Завещания» начал вождь познавать характер товарища Кобы. Склонный идеализировать своих соратников Ленин не мог представить, что злобная мстительность и нетерпимость – всего лишь штрихи богатой сталинской натуры.

Почти весь двадцать второй год возился Ленин с Рабкрином, наконец решил заменить наркома Сталина Цюрупой. И тут же предложил ответственным работникам при реорганизации Раб крина советоваться… со Сталиным[30]30
  В.И. Ленин, т. 54, с. 274–275.


[Закрыть].

Удивительная непоследовательность! Глубокий ум, острый полемист, энергичный организатор, Ленин пасовал перед наглостью и не понимал того, что Сталин несет гибель всему делу.

Последние три года жизни Ленина наполнены острыми политическими столкновениями, в центре которых неизменно оказывался Сталин.

Чтобы ответить на вопрос «Как это ему удалось?» необходимо осветить некоторые события тех лет.

Год 1921. Сталин вступает в дискуссию по национальному вопросу во всеоружии верхоглядства и великодержавной спеси. Отнюдь не утруждая себя научным опровержением сторонников ленинской позиции, он пускает в ход весь жульнический арсенал присяжного демагога: вульгализаторское передергивание, политические ярлыки и даже запугивание.

Глубокие, провидческие высказывания Г.В. Чичерина о тенденции сверхимпериализма и возникновения сверхнационального государства, его марксистский анализ национального вопроса (статья Чичерина в «Правде» опубликована 6, 8, 9 марта 1921 года) Сталин на X партсъезде называет «литературщиной». Когда же Чичерин вполне доказательно опроверг несостоятельные «теории» Сталина, генсек намекнул на меньшевистское прошлое оппонента.

Сафарова, осмелившегося критиковать его, Сталина, тезисы, генсек назвал… бундовцем. Бундовцы еще в 1903 году высказывались за национально-культурную автономию, Сафаров – только теперь, на съезде партии. Все сходится… Все ли? Смешав две эпохи, приравняв обстановку царской России к условиям советской федерации, Сталин поспешил навесить ярлык на дерзкого критика.

С Затонским, отметившим абстрактность сталинских тезисов, докладчик разделался так: опорочил неопубликованные тезисы самого Затонского, с которыми тот не думал выступать, и попутно ошельмовал автора.

Действует он напористо, нагло, без оглядки на тылы, уверенный в инертности большинства делегатов, скованных партийной дисциплиной. Отдельные выступления ленинцев – Скрыпника, Затонского и того же Сафарова не в счет. Скрыпник был резок. Он назвал инертное большинство «партийным болотом», неспособным даже выразить определенное мнение. И… и болото не хлюпнуло.

В первые же годы советской власти Сталин сумел обогатить палитру споров принципиально новыми приемами.

Порядок проведения съезда давал в руки генсека удобное средство – заключительное слово. Если в ходе прений под ударами критики начинали трещать псевдонаучные построения Сталина, он мог в заключительном слове взять легкий реванш. «Я ждал от выступавших делегатов большего», – с детской непосредственностью заявил Сталин на X съезде[31]31
  Протоколы X съезда, с. 215.


[Закрыть].

И никаких опровержений…

А между съездами – тогда интервалы были короткими – генсек продолжал свою линию. Нападки на Сафарова обернулись натуральной травлей. Ленин же всячески поддерживал «инакомыслящего» Сафарова, на помощь ему он послал в Туркестан А.А. Иоффе. 22 декабря 1921 года Ленин пишет Г.Я. Сокольникову, председателю Туркестанского бюро ЦК РКП(б):

«…Посылаю Вам секретно. Я думаю, что тов. Сафаров (по крайней мере отчасти) прав. Очень прошу Вас расследовать объективно, чтобы не дать склоке, сваре и мести испортить работу в Туркестане…»[32]32
  В.И. Ленин, т. 54, с. 86.


[Закрыть]

Это письмо, подобно сотням других документов, рисующих истинное лицо Сталина, пролежало в безвестности более тридцати лет.

От кого таился Ленин?

Год 1922, сентябрь. Сталин дает указание Кавказскому бюро ЦК провести решение о создании федерации республик Закавказья.

Когда в прошлом году решался вопрос о федерализации этих республик, Ленин настаивал на осторожном подходе, требовал обязательного соблюдения демократических норм. Он считал нужным терпеливо разъяснять политику партии, убеждать население. Все это Сталин, выходец из Грузии, отверг. Он подавил первую же попытку своих земляков отстоять право на независимость, декларированное Советским правительством. Подавил с присущими ему грубостью и высокомерием и, как обычно… чужими руками. Григорий Орджоникидзе приказал сторонникам ЦК Грузии выехать в Москву, в распоряжение ЦК РКП(б). Униженные грузины обратились в Политбюро. Вмешался Ленин и передал жалобу в… Секретариат ЦК, то есть в руки Сталина. Не ведал тогда Ленин, что для генсека решение Пленума ЦК не помеха. Не видел вождь того, что Секретариат ЦК постепенно превращается в личный секретариат Сталина.

Зато соотечественники Сталина знали, на что способен кинто, занявший кресло генсека. 22 октября ЦК компартии Грузии, почти в полном составе, подал в отставку. Сталин мгновенно захлопнул ловушку: Закавказский крайком – а там заправлял делами Орджоникидзе – тотчас назначил новый состав ЦК Грузии, и этот послушный ЦК был срочно утвержден Москвой.

Однако в двадцать втором году еще можно было обжаловать решения центра. И даже надеяться на справедливость. Грузинские коммунисты добились в ЦК создания специальной комиссии. Но генсек не выпускал инициативы из своих рук: он предложил включить в комиссию Феликса Дзержинского, Д.З. Мануильского и В.С. Капсукас-Мичкавичуса – людей столь же покладистых, сколь недальновидных. Решение секретариата ЦК о составе комиссии Сталин провел через Политбюро методом опроса. Опрос – это великая находка. В умелых руках опрос мог стать удобным средством утверждения единовластия генсека[33]33
  В.И. Ленин, т. 45, с. 459.


[Закрыть].

Ленин от голосования воздержался и счел нужным послать в Грузию, помимо комиссии ЦК, А. Рыкова. Сомнения Ленина подтвердились: конфликт не угас, разразился скандал, сталинский эмиссар Григорий Орджоникидзе ударил по лицу одного из сторонников Буду Мдивани (тогда их еще называли не «врагами народа», а просто «уклонистами»), ударил в присутствии старейшего коммуниста, члена Политбюро Рыкова.

Что ж комиссия? Она оправдала доверие генсека, признав «правоту» Орджоникидзе…

Такого рода комиссии Сталин комплектовал из сугубо своих людей (во вторую комиссию генсека вошли Каменев и Куйбышев). Ленин это видел, посылая повторно своих доверенных лиц.

Получив информацию от Дзержинского, Ленин верно заметил, что «тут сыграли роковую роль торопливость и администраторское увлечение Сталина, а также его озлобление против пресловутого „социал-национализма“»[34]34
  В.И. Ленин, т. 45, с. 357–358.


[Закрыть]. Теперь понятно, почему Сталин скрыл от Ленина материалы расследования конфликта.

Ленин настойчиво добивался получения материалов комиссии ЦК, Сталин упорно препятствовал этому. Он установил систему жесткой цензуры и давления на секретарей и помощников вождя. Свидетель – Дневник дежурных секретарей. Ленин постоянно ощущал тяжелую руку генсека, поэтому действовал втайне от него. 24 января 1923 года он вызвал к себе Л. Фотиеву и упрекнул ее: «Прежде всего по нашему „конспиративному“ делу: я знаю, что вы меня обманываете».

Фотиева пыталась уверить его в противном, но Ленин сказал:

«Я имею об этом свое мнение»[35]35
  В.И. Ленин, т. 45, с. 476–477.


[Закрыть].

На следующий день Ленин напоминает о материалах. 27 января Фотиева узнала от Дзержинского о том, что документы находятся у Сталина. Фотиева записала: «Послала письмо Сталину, его не оказалось в Москве. Вчера, 29 января, Сталин звонил, что материалы без Политбюро дать не может… Спрашивал, не говорю ли я Владимиру Ильичу чего-нибудь лишнего, откуда он в курсе текущих дел. Сегодня Владимир Ильич вызывал, чтобы узнать ответ и сказал, что будет бороться за то, чтобы материалы дали»[36]36
  В.И. Ленин, т. 45, с. 477.


[Закрыть].

Наконец, 1 февраля Политбюро разрешило выдать материалы по «грузинскому делу». Сталин был явно недоволен. Он предложил Политбюро освободить его от хлопотных обязанностей, связанных с наблюдением за исполнением Лениным терапевтического режима. Он, конечно же, играл, генсек. Сталин знал, что никто не решится лишить его статуса надзирателя[37]37
  Л. А. Фотиева. Воспоминания.


[Закрыть].

Ленин тяжело переживал заблуждения большинства членов ЦК. Они пошли на поводу у Сталина. Ленин не мог смириться с великодержавной линией в национальной политике и создал, в противовес генсеку, свою комиссию для изучения материалов «грузинского дела».

«Ответственными за всю эту поистине великорусско-националистическую кампанию» Ленин считает Сталина и Дзержинского[38]38
  В.И. Ленин, т. 45, с. 350–360.


[Закрыть]. Не доверяя им решения острого конфликта, Ленин в письме Троцкому 5 марта 1923 года просит его «взять на себя защиту грузинского дела на ЦК партии»[39]39
  В.И. Ленин, т. 54, с. 329.


[Закрыть].

Сталин опасается полного разоблачения, он категорически запрещает Фотиевой информировать Ленина о текущих делах[40]40
  В.И. Ленин, т. 45, с. 478–479.


[Закрыть].

Что касается материалов, то наиболее важные генсек от Ленина все же утаил. Так, «пропало» заявление Кобахидзе, которому дал пощечину Орджоникидзе[41]41
  Л.А. Фотиева, с. 74–75.


[Закрыть].

В октябре 1922 года встала проблема монополии внешней торговли. Заняв сразу же антиленинскую позицию отказа от монополии, Сталин не посчитал нужным вникнуть в суть вопроса, изучить документы, посоветоваться со специалистами. Это он оставляет на долю больного Ленина. За собой же он оставляет право интриговать против Ленина и Троцкого. Но вот Ленину удалось убедить членов ЦК в необходимости сохранить и укрепить монополию. Тогда Сталин бьет отбой: «Ввиду накопившихся за последние два месяца новых материалов (!)…»[42]42
  В.И. Ленин, т. 45, с. 588–589.


[Закрыть] считаю своим долгом заявить, что снимаю свои возражения…

Ссылка на «новые материалы» – а он и старыми пренебрегал – помогла Сталину сохранить свое реноме и… присоединиться в нужный момент к большинству.

Сталин показал себя мастером политического маневра. Это мастерство он оттачивал в борьбе против ленинской линии, ни на один час не забывая о своей, пользуясь языком Станиславского, «сверхзадаче» – подточить здоровье больного вождя.

В декабре 1923 года пленум ЦК встал на ленинскую позицию. Сталин, естественно, с большинством. Через полгода в докладе об итогах XII съезда партии он уже выдает себя за извечного поборника незыблемости монополии внешней торговли: «Кардинальное значение монополии внешней торговли не нуждается в новых доказательствах»[43]43
  И.В. Сталин, т. 6, с. 247.


[Закрыть].

Ленина уже нет в живых. Незадолго до смерти он, не полагаясь на Сталина, просил Троцкого не ослаблять давления на противников монополии.

Апрель двадцать третьего года принес Сталину предсъездовские тревога: на XII партсъезде будет обнародовано ленинское письмо «К вопросу о национальностях или об „автоматизации“.

Прошел год как Сталин занял высокий пост в партии. Конечно, генеральный секретарь всего лишь первый в Секретариате ЦК, он не определяет политику партии и государства. Сталин еще глядит на мир из-под ладоней Зиновьева и Каменева и не покушается на их авторитет. И все же пост генсека для него – единственный ход к власти. Надо удержаться!

Ленин уже не встанет, это ясно. Но если на съезде зачитают его письмо, начнется громкая дискуссия, и сталинское предложение объединить все республики под эгидой РСФСР, на правах автономии, будет провалено. Тогда его, Сталина, могут даже в состав ЦК не избрать… Выход подсказала история. Коба где-то вычитал о французском изобретении – сеньерен-конвенте, совете старейшин. Да, да, учредить совет, ознакомить его с опасным письмом и тем ограничиться. А чтобы надежнее заблокировать ленинцев, надо поставить на заседании съезда председателем своего человека, из авторитетных. Такой спасительный план измыслил генсек. Остальное – дело техники, партийной техники…

„…в интересах упорядочения организационной работы съезда и обеспечения наилучших условий информации делегатов“ пленум ЦК создал сеньерен-конвент XII съезда РКП(б)[44]44
  Стенографический отчет XII съезда, 1968, с. 768.


[Закрыть].

Решение пленума ЦК состоялось 15 апреля 1923 года. На следующий день, получив из секретариата Ленина письмо об автономизации, генсек на совещании старейшин-делегатов съезда провел еще одно решение – не оглашать ленинский документ на съезде, но ознакомить с его содержанием делегации. По желанию делегатов. (Ну, грузинская делегация пожелала. А еще кто?..)

Состав президиума съезда был подобран и обработан в нужном генсеку духе. В нужный час на сцену вышел нужный человек – им оказался все тот же Каменев. Он председательствовал на заседании при обсуждении национального вопроса.

Первым в прениях выступил Мдивани. Он хотел было опереться на ленинское письмо, но председатель не позволил цитировать этот документ.

Председательствующий:

– Товарищ Мдивани, нужно слушаться председателя. Вы сами решили, что письмо это будет сообщено делегациям и здесь опубликовываться не будет.

Мдивани:

– Я не публикую, а только места цитирую.

Председательствующий:

– Сумма мест и есть опубликование. Если вы намерены придерживаться общего нашего решения, которое принято в общих интересах партии, то я просил бы воздерживаться от действительного опубликования того, что мы решили не опубликовывать.

Мдивани:

– Значит, я должен рассчитывать на свою память, а не на заметки, которые я сделал[45]45
  XII съезд, с. 496–497.


[Закрыть].

Каменев не поленился еще раз остановить Мдивани. Те окрики – предупреждение следующим ораторам. В который раз Каменев услужливо подставил свою мягкую спину под сталинский сапог. Подставил, все еще наивно полагая, будто он направляет и всегда будет направлять шаги начинающего генсека…

Ленин отсутствовал, некому было одернуть ловких политиканов и расколдовать скованную „дисциплиной“ сонную толпу делегатов… Троцкий тоже дремал. Следовало дать бой Сталину именно на этом съезде. Но Лев проспал удобный для прыжка момент.

С докладом по национальному вопросу выступил Сталин. Признать свои ошибки? Дать марксистский анализ критической ситуации? Не для этого поднялся на трибуну генсек. Он говорит о международном значении национального вопроса, о его классовой сущности, об опасности великодержавного шовинизма и о доверии рабочих и крестьян ранее угнетенных народов – о чем угодно, только не о своих ошибках.

Сталин декларирует принцип полной добровольности в союзе народов и – ни слова об административно-партийном насилии над народами Грузии и соседних республик. Он пытается теоретизировать, как всегда в стиле наукообразного примитива, но при этом тщательно обходит молчанием высказывания Ленина, его последнее письмо. Генсек упоминает „товарищей уклонистов“ из Грузии („их так называют“ – стыдливо отмечает в скобках Коба) и доказывает, что если Грузия отколется от Закавказской Федерации и „прямо“ присоединится к Союзу, то она займет… привилегированное положение. Доказательства главный специалист по национальному вопросу приводит школьные – от географии.

Итак, – никакой самокритики, шельмование мифических „чиновников“ и националистов Закавказья, замалчивание ленинских документов, демагогическая пыль в глаза. И все же нашлись ленинцы, сумевшие за пыльным облаком разглядеть политическое трюкачество.

Николай Бухарин показал, как Сталин, приравняв великодержавный шовинизм к национализму, взял под обстрел только местный национализм.

Николай Скрыпник разоблачил попытки установить некую „среднюю линию“ при решении национального вопроса (вспомним „среднюю линию“ периода Бреста, поддержанную Сталиным). Особо он отметил сталинскую манеру предъявлять встречный иск – дескать, „сначала преодолейте свой собственный национализм“[46]46
  XII съезд, с. 525.


[Закрыть].

У Сталина оставалась еще одна возможность признать свои ошибки или хотя бы попытаться опровергнуть сторонников Ленина. Но он использовал заключительное слово лишь для того, чтобы опорочить оппонентов, припомнив им прежние партийные „грехи“. Бухарину он, походя, приписал… непонимание сути национального вопроса. Вслед за этим генсек обвинил целую группу, во главе с Бухариным и Раковским, в чрезмерном раздувании значения национального вопроса, из-за чего они де „проглядели вопрос социальный – вопрос о власти рабочего класса“[47]47
  XII съезд, с. 596.


[Закрыть].

Все неугодные ему места, включая диалоги Каменев – Мдивани, генсек из стенограммы 1923 года изъял. А его наследники позаботились о том, чтобы и в таком усеченном виде стенограмма XII съезда не переиздавалась – вплоть до 1968 года.

По поводу „исчезнувших“ ленинских документов, таких как речь вождя на партийной конференции 1919 года (о национальном вопросе), делегат А.Я. Яковлев заметил: „Это пропавшая грамота“. Теперь вот – замалчивание письма Ленина об автономизации. „Боюсь, чтобы не было еще одной потерянной грамоты“, – добавил Яковлев[48]48
  XII съезд, с. 546.


[Закрыть].

Сколько их, потерянных грамот, на совести Сталина…

Какие цели преследовал Сталин в национальной политике? Внедрить в партийную практику методы насилия. Добиться безусловного повиновения всего партийного аппарата, в центре и на местах, воле генсека. Саботировать ленинские установки и непрестанно нервировать больного вождя. Обостряя столкновения, провоцируя протесты, выявлять политических противников, конкурентов в борьбе за власть, брать на заметку (и на прицел!) их сторонников. Подбирать себе подручных, проверять и натаскивать их „в деле“. Так что о национальной политике в сталинской интерпретации можно говорить лишь как об одном из средств концентрации власти в его руках и – подавления всякого инакомыслия.

XII съезд не прошел гладко. Правда, Сталину удалось вывернуться – большими и хитрыми трудами. Иногда генсека подводили к самому краю пропасти, заставляли даже заглянуть туда. Он сидел в президиуме, скрывая под маской бодрой невозмутимости внутреннюю дрожь – вдруг его „забойщики“ отступятся?

Генсек осатанел. Он решил взять реванш и переломить ход дискуссии – вопреки решению съезда о борьбе с великодержавным шовинизмом. Если бы ленинцы знали, что Сталин задумал превратить страну в казарму. Если бы они знали, что ему все равно какими средствами будет осуществляться его голубая мечта – через великодержавный шовинизм, массовые казни или массовые танцы…

Если бы они знали! Тогда и Николай Бухарин вряд ли встал на защиту „нашего дорогого друга, товарища Кобы Сталина“…[49]49
  XII съезд, с. 564.


[Закрыть]

Но ревизовать решения съезда, открыто выступать против Ленина – это не амплуа Сталина.

…Работал в коллегии наркомата по делам национальностей М.Х. Султан-Галиев. Работал энергично и Сталин ему доверял. И решил Султан-Галиев выступить с пропагандой решений XII съезда по национальному вопросу и ленинского „Письма к съезду“. Неосторожный товарищ был. Сталин ударил неожиданно. По его указанию ГПУ установило за Султан-Галиевым специальное наблюдение – агентурное и по линии связи (почта, телефон). И попал член правительства под колпак органов сыска и кары.

С первых лет советской власти эти органы находились под контролем партии. Став генсеком, Сталин начал – задолго до большого террора – подводить Лубянку под свой личный контроль.

Прошло три месяца после ХII партсъезда, и вот ЦК созывает расширенное совещание с участием актива национальных республик. Оно длилось четыре дня, с 9 по 12 июня, и все четыре дня участники совещания упоминали Султан-Галиева, критиковали Султан-Галиева, проклинали Султан-Галиева. Ответить он не мог: перед созывом совещания его арестовали за… контрреволюционную деятельность.

Материалы совещания пролежали в ожидании света более полувека. Что же происходило на этом секретном совещании? Сначала – доклад от ЦКК Валериана Куйбышева об „антипартийной и антигосударственной деятельности Султан-Галиева“. Не доклад от имени Политбюро или ЦК о реализации решений партсъезда по национальному вопросу, а полицейский окрик контрольной комиссии.

Задумав этот административный трюк, Сталин предвидел возможные возражения членов ЦК. Поэтому и Куйбышев, и председательствующий на совещании Каменев (опять он!), и представитель татарских большевиков Ибрагимов не забыли упомянуть о революционных заслугах обвиняемого, сослались на авторитет, которым он пользовался в татарской республике… Зачем же сразу – к стенке? Пока достаточно ошельмовать товарища Султан-Галиева, пустить в ход политическую этикетку „султан-галиевщина“, потолковать о „националистическом уклоне, переходящем в измену“, напомнить, к слову, об исключении трехсот „уклонистов“, – этого за глаза хватит, чтоб запугать строптивых нацменов. И еще одну задачу поставил перед собой Сталин – дискредитировать Ленина и его письмо. Нашлись исполнители. Первый – Дмитрий Захарович Мануильский, человек вполне безвольный и к тому же достаточно известный в партии. Мануильский взялся поучать делегатов нацменьшинств – надо де извлечь из „дела Султан-Галиева“ урок: не задумываясь о великодержавном шовинизме, активно бороться с местными националистическими уклонами, – точно в соответствии с антиленинской установкой генсека. Нет, Мануильский не против решений XII съезда, он даже готов приветствовать их. Жаль только, что они, эти решения, развязали на местах „национальную стихию“. Нельзя же, товарищи, превращать решения съезда в некую „хартию вольностей“ для нацменьшинств!..

Старый большевик Мануильский добросовестно исполнил свою сольную партию в сталинском оркестре.

Генсек подобрал ему выразительный аккомпанемент – выступление Сеид-Галиева, земляка арестованного „уклониста“. Получился веселенький административный спектакль в азиатском вкусе.

В резолюции ЦКК говорится о том, что великодержавный шовинизм вызывает в национальных районах нежелательную реакцию.

Сеид-Галиев:

Если это место неудобно выбросить, то… надо подчеркнуть, что это не реакция, а результат природного национализма»…

Что касается письма Ленина к съезду, то оно, по мнению оратора, обросло слухами, ’'неверными толкованиями, но по содержанию это письмо «ужасного ничего не представляет». (Смех в зале).

Зачем Сталин выпустил на сцену этого скомороха? Из сообщений агентуры он знал: Сеид-Галиев жаждет свести личные счеты с Султан-Галиевым. В ходе реализации продразверстки в Татарии Сеид-Галиев допустил вопиющее неравенство при обложении русских и татар. И когда недовольные восстали, Сеид-Галиев объявил это восстание… контрреволюционным (как все-таки быстро провинция усваивала новые сталинские методы!). По настоянию Султан-Галиева неумелого администратора отозвали из Татарской республики. Теперь, на совещании, обиженный мог без помех отыграться на Султан-Галиеве.

Характерный штрих: подготавливая резолюцию ЦКК, сталинская команда не позаботилась об анализе причин возникновения «султан-галиевщины»: местная обстановка, личность «уклониста», – все осталось за рамками резолюции. Зато использовать против арестованного коммуниста его личного врага генсек не забыл.

Но как бы тщательно Сталин не подготовил совещание-спектакль, предотвратить критические выступления и он не смог. Акмал Икрамов упрекнул ЦК в отсутствии подлинной идейно-воспитательной работы на национальных окраинах, в увлечении циркулярами. Михаил Фрунзе разоблачил маневр с докладом ЦКК, позволившим сместить акцент в сторону «формально-юридическую». Он обратил внимание на стремление раздуть «дело Султан-Галиева» в ущерб главному – борьбе с великодержавным шовинизмом. Фрунзе призвал партию взять в свои коммунистические руки инициативу реальной и фактической помощи делу национального возрождения отсталых народностей.

Бескомпромиссный бой сталинистам дал Николай Скрыпник. Он прямо заявил, что некоторые делегаты пытаются использовать «дело Султан-Галиева» для изменения политики партии, вразрез с линией, намеченной XII съездом.

«– Совершенно верно!» – откликнулся Троцкий.

Этой репликой он и ограничился. А ведь Троцкий мог – и на съезде и на совещании – вместе с другими ленинцами, разоблачить Кобу.

Затем выступил делегат от Туркестана Г.Р. Рыскулов. Оказывается, незадолго до ареста Султан-Галиев знал, что против него затевает ГПУ. Ни о какой тайной организации он не помышлял, а хотел лишь выступить, совместно с другими товарищами, на съезде Советов в защиту разумной политики в национальных окраинах. Об этом он написал Рыскулову, а тот изложил содержание письма делегатам совещания.

Правда помешала бы Сталину довести задуманное до конца.

Голос Рыскулова потонул в хоре жаждущих расправы.

Ибрагимов предложил допросить каждого «султан-галиевца» персонально «каким крестом крестишься»? И тех из них, «которые не заявят, что Султан-Галиев является контрреволюционером, надо гнать в шею из партии».

Шамигулов потребовал привлечь к ответственности (к какой, спрашивается?) всех причастных к «делу Султан-Галиева».

В зале пахнуло полицейским участком…

Пожалуй, самым знаменательным было выступление А. Икрамова. Он рассказал, что на местах накопилась масса вопросов, связанных с национальной политикой партии. Но ни один работник не может обратиться к Сталину или Каменеву за разъяснениями:

«…он боится, у него представление, будто бы здесь его арестуют, расстреляют».

Мне видится сквозь знаменитые усы скупая улыбка генсека. Сталин мог быть доволен вполне: его боятся не только в Москве…

Неужели никто из делегатов не уловил дыхание грядущего террора?

Июньское совещание помогло Сталину уточнить расстановку сил. Отлично справились со своими ролями Куйбышев и Мануильский. Потом, став Великим Вождем, Сталин милостиво дозволит им умереть в своих постелях, дома. Судьбой критиков он распорядится иначе. Первой жертвой станет Фрунзе. Он погибнет в октябре 1925 года. По распоряжению генсека его прикончит на операционном столе некомпетентный хирург. Через восемь лет застрелится затравленный Сталиным Николай Скрыпник. С Икрамовым он расправится в тридцать седьмом.

«Дело Султан-Галиева» – политическая провокация, проведенная Сталиным на вполне профессиональном уровне, с участием ГПУ, под густоидейным покровительством Каменева и Зиновьева, при демонстративном нейтралитете Троцкого.

Материалы июньского совещания ЦК 1923 года сразу же засекретили, их предоставили в ограниченном количестве экземпляров только ведущим партработникам. Было что прятать от партии…

На том совещании Сталин продолжал отработку методов управления партией. А управлять для него всегда означало подавлять.

Николай Скрыпник обронил вещие слова:

«Я опасаюсь, что сама постановка дела Султан-Галиева в настоящем совещании не привела бы к какому-нибудь сдвигу нашей линии».

А сдвиг уже произошел. И не только «линии». Уже тогда стали зримыми такие особенности партийной жизни, как неискренность коммунистов и политиканство, – об этом открыто говорил на совещании Скрыпник.

Весной двадцать третьего еще можно было спасти положение. Через год будет уже поздно.

Ленин только начал прозревать, но и ему не было дано разглядеть под личиной «товарища Кобы» могильщика Октября. Он с тревогой писал о бюрократизации государственного аппарата. Скрыпник оказался зорче, он подметил первые признаки перерождения партии.

Этот процесс начался при жизни Ленина.

В последних письмах и статьях вождя – боль смертельно раненного человека. Он опасается раскола в партии, тревожится за судьбу союза республик и предвидит, что советские рабочие будут «тонуть в…море шовинистической великорусской швали, как муха в молоке». Народ до сих пор не выбрался из «полуазиатской бескультурности», – с горечью отмечает Ленин. В некоторых статьях Ленин пишет о непригодности центрального аппарата и угнетающей атмосфере чинопочитания и затхлого рутинерства[50]50
  В.И. Ленин, т. 45, с. 349, 354, 356–364, 377, 389, 403, 404.


[Закрыть].