Текст книги "(Не)милая Мила (СИ)"

Автор книги: Анна Жилло

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

Глава 21

Мила

Это было как две болезни, которые, вместо того чтобы скооперироваться, дрались между собой за право спровадить клиента на тот свет. Я пряталась в поиск нового места от мыслей о Лешке, а от тоски по нему – в переживания по поводу работы. Конец января и февраль утонули в беспросветном мраке, и всей моей силы воли хватало лишь на то, чтобы жизнерадостно скалиться на людях.

«Улыбайтесь, господа, улыбайтесь!» – это стало моей повседневной мантрой.

Сколько раз я говорила себе, что нужно закончить этот фарс, и обещала, что так и сделаю. Сколько раз писала сообщения – и не отправляла. Сколько раз выбирала из контактов его номер – но не могла нажать на соединение. Однажды даже закинула в черный список, но через полчаса вернула обратно.

Я смирилась и признала: да, влюбилась. И на полной скорости проскочила точку невозврата, до которой еще можно было отступить с минимальными потерями. Теперь – только отдирая с мясом и с кровью. Будет больно. Очень больно. Наверно, именно страх этой боли не позволял мне сделать рывок.

Не сегодня, говорила я себе. Завтра. Или послезавтра… Или после встречи – последней.

Меня тянуло к нему страшно. И хотела его чем дальше, тем больше. Но никакого удовлетворения, кроме физического, эти встречи не приносили. Да и физическое без обмена эмоциями стало каким-то… ущербным. Ведь был же он сначала – обмен!

А может, просто_секс – это иллюзия? Или иллюзия конкретно для меня? Ведь мне еще не доводилось ложиться в постель с мужчиной, который не вызывал хотя бы симпатии. Да, наверно, и не смогла бы. Может быть, я с самого начала обманывала себя, убеждая, что не хочу любви?

Это не только аморально, но и глупо, сказала мама.

Сейчас я бы сделала поправку: не столько аморально, сколько глупо.

А ведь сначала все было прекрасно. И вряд ли он так резко и быстро обожрался. Скорее, действительно почувствовал, что для меня все начало выходить за те границы, которые сама же и установила. А поскольку никаких чувств не хотел, ни со своей стороны, ни с моей, оперативно построил на этих границах заградительную полосу из противопехотных мин и бетонных надолбов.

Вот только одного я не могла понять: зачем Лешке эти уродливые отношения. Ведь и ему от них никакой радости, это же очевидно. Ждет, когда точку поставлю я, чтобы не чувствовать себя виноватым?

И все-таки мы встречались еще целый месяц. Нечасто – раз или два в неделю. Заранее не договаривались. Кто-то из нас писал: «Приедешь?» Или: «Приеду?» Никакой другой переписки между встречами, никаких звонков. Да и вообще разговоры свелись к минимуму.

Подписались на onlysex? Значит, only.

А может, я никак не решалась с ним порвать, потому что на что-то еще надеялась? Потому что иногда ловила в его глазах что-то от того прежнего Лешки – до староновогодней ночи? Или это тоже был самообман?

День святого Валентина расставил все на свои места. По правде, я побаивалась, как бы Лешка вдруг не заявился с цветами, конфетами или плюшевым сердечком. Потому что не знала, как реагировать. Ведь это праздник всех влюбленных. А какие мы влюбленные? Мы даже не пара. Вообще друг другу никто и звать никак. С Котом мы хотя бы о любви говорили. И ребенок у нас родился.

Но боялась зря. Потому что ничего не случилось. Вот вообще ничего. Ни звонка, ни сообщения. Как будто не было и самого праздника. И уже привычно облегчение мешалось с разочарованием и обидой.

Двадцать третье февраля мы все-таки отметили. Выпало на четверг, мама запланировала с подругами театр, пришлось оставить Инку с няней. Пошли в «Легран», где хотя бы можно было отвлечься на еду, чтобы не ловить скуку в Лешкиных глазах. И где-то посреди утиной лапы с цитрусовым соусом и такого же скучного разговора ни о чем я поняла, что больше не могу.

Все, бобик сдох, Мила кончилась.

Уже открыла рот сказать об этом, но зацепилась взглядом за волчий прищур его глаз и упустила момент.

Ну что ж, сделаем по-другому. Восьмое марта – женский день, женский праздник, ход белой королевы. Отметим его – попрощаемся. Так, чтобы было о чем вспомнить.

– Леш, давай Восьмое марта как-нибудь по-особому отпразднуем, – я положила руку поверх его пальцев.

– Хорошо, – немного удивленно кивнул он. – Хочешь куда-нибудь пойти?

– Нет. Вдвоем.

– Хорошо, – повторил он и посмотрел на часы. – Не пора?

– Пора. Надо няню отпустить.

После этого мы виделись еще три раза, но для меня эта была уже дорога к концу. Я готовила себя к этому, настраивала. И вместе с этим пыталась запомнить каждую мелочь. Смотрела на него, впитывая в себя. И говорила себе: хорошо, что так. Хорошо, что сейчас. Мы были вместе всего ничего – и уже приходится рвать по живому. А если бы дольше?

Я переживу. Переболею.

Лешка позвонил седьмого, когда я вела Инку в садик, собираясь остаться на утренник. С мамой мы договорились, что она заберет ее вечером к себе.

– Мил, как ты смотришь, чтобы в той квартире отметить? На крыше? Тетка жильца нашла, так что в последний раз, потом возможности не будет.

Последний раз? Символично. Закончить там, где началось. Вроде бы совсем недавно.

– Хорошо, давай.

– За тобой заехать?

– Да нет. Лучше сама приеду. Часикам к восьми.

Мне нужна была дорога туда без него. Чтобы побыть наедине с собой. Люди в метро или водитель такси не в счет.

После утренника я зашла домой, переоделась, покидала в сумку всякие мелочи. На работе никак не могла сосредоточиться. Хотя кто вообще работает в предпраздничные дни? Коллеги были головой в предстоящем вечером корпоративе, а я – совсем в другом вечере и ночи.

Алексей

Когда Милка сказала, что хочет отметить Восьмое марта по-особому, я сразу понял, о чем она.

Поставить наконец точку. Красиво попрощаться.

Был соблазн обрубить все прямо там.

Прости, Мила, но ничего мы не отметим, потому что это последняя наша встреча. Спасибо за все.

Но подумал, что как-то это… не по-мужски. Если была возможность, я всегда предоставлял право разрыва даме. Хотя иногда приходилось ее провоцировать. А тут и этого не надо. Хочешь? Пожалуйста.

Впрочем, я и сам хотел закончить эту историю так, чтобы не было стыдно. Достаточно того, что будет больно. Уже больно, а будет еще сильнее.

Я думал, что она приедет ко мне, но за пару дней до праздника позвонила Варя.

– Лешенька, извини, если отвлекаю, я на минутку, – затрещала она, как отбойный молоток. – Васька жильца нашел на вашу квартиру.

– Ключи надо привезти? – едва скрывая досаду, спросил я, потому что напрочь о них забыл, а тащиться через весь город не хотелось.

– Да нет, пусть у тебя будут. У нас же вторые есть. Парень уже смотрел, его все устраивает, десятого числа заезжает. Это я просто, чтобы ты знал. А то вдруг захочешь заехать, а там…

– Спасибо, Варя, – перебил я. – Извини, у меня тут люди.

Людей никаких у меня не было, как и настроения разговаривать. Зато пришла мысль: может, отметить Восьмое там? Уж точно по-особому. Замкнуть кольцо. Правда, я не был уверен, что Мила согласится, но она возражать не стала.

Я приехал в Рыбацкое после обеда, забив на корпоратив. Расставил по вазам цветы, застелил постель, заказал ужин из ресторана. Времени оставалось еще много, я лежал на кровати, смотрел на медленно темнеющее за окнами небо и крутил в руках синюю бархатную коробочку.

А ведь ситуация могла бы быть диаметрально противоположной. Я мог бы ждать ее, чтобы сделать предложение. И тогда это было бы кольцо. Но нет. Серьги с сапфирами. Подарок не столько праздничный, сколько прощальный.

Привезли ужин, и я накрыл на стол, поставил в ведерко со льдом бутылку шампанского. Остановился у окна, глядя на море огней далеко внизу.

Полететь бы вот так – над всем городом…

Э, давай без глупостей, летчик херов. Это просто надо пережить.

Милка приехала ровно в восемь. Остановилась на пороге, словно вдруг засомневалась: а стоит ли? Выражение мрачной решимости сменило холодную скуку последних недель и подтвердило, что я не ошибся.

Окей, Мила, только давай не будем тянуть, ладно? Не надо откладывать на завтрашний вечер. Давай скажем сразу, а потом уже все остальное.

Я вдруг понял, что совершенно не волнуюсь. Все ушло в ожидание. А теперь хочется просто перешагнуть через это и идти дальше.

Она царственно стряхнула с плеч пальто мне на руки, сняла сапоги, надела туфли, которые достала из сумки. Процокала в ванную и долго не выходила – проводила внутреннюю мобилизацию? Села за стол, нервно покусывая губу. Я открыл бутылку, разлил шампанское по бокалам, взял свой.

– Леша…

Она смотрела на меня, словно ожидала, не скажу ли я все вместо нее.

Нет, милая, не жди, что я сам буду закапывать свою могилу. Ты озвучила тот сраный договор, тебе и карты в руки. Банкуй!

– Леш, мы договорились, что закончим все, если… когда кому-то… станет уже не нужно. Давай мы сегодня… попрощаемся? Ладно?

Ну слава тебе яйца, Мила! Как будто гнойник вскрыли. Боль адская, но должно стать легче. Если гангрена не начнется, конечно.

Я встал, обошел стол, обнял ее, второй рукой держа бокал.

– Знаешь, Мила, я и сам хотел тебе это сказать, но подумал, что праздник… как-то… не того. Но раз ты сама об этом заговорила… Да, давай отметим и попрощаемся. Потому что было хорошо. Очень хорошо, – и добавил про себя, что хорошо было недолго. – Спасибо тебе.

Я коснулся ее бокала своим, отпил, поцеловал ее. Она шмыгнула носом, отвернулась.

– Ну? – я слегка приподнял ее подбородок. – Мы же договорились: без слез.

– Не знаю, Леш, – Милка попыталась улыбнуться, но получилось криво. – Чувствую себя свиньей.

– Почему? – я пожал плечами. – Мы же с самого начала знали: любви у нас с тобой не будет. А секс без любви хорош свежим. Потом выдыхается. Да, отношения всегда тяжело заканчивать, даже когда они уже сами закончились. Точку ставить тяжело. Но это не драма, Мил, правда. Совсем не драма. Поэтому сейчас ты высморкаешься, и мы будем отмечать праздник. У нас ведь что-то друг к другу еще осталось, правда? Не весь интерес прошел? Давай отдадим все, что можно. И возьмем. Чтобы было о чем вспомнить. Идет?

Она кивнула, снова шмыгнула носом и ушла в ванную. Я залпом допил шампанское, налил еще.

Ну вот и все… Слова сказаны, притворяться больше нет смысла. Разумеется, я не скажу тебе, что люблю, но сдерживать себя, как все эти недели, не буду. Теперь уже все равно, что ты подумаешь. Потому что больше мы не увидимся.

Милка вернулась с улыбкой, но покрасневшие глаза было не спрятать.

Неважно, все уже неважно.

Я сел на стул, усадил ее к себе на колени, вытащил серьги из ее ушей. Достал коробочку, вдел новые.

– Тебе идет. И к платью больше подходят.

На ней было то же самое синее платье, что и в «Мегуми». Еще одна заноза под ногти.

– Спасибо, Леш, – она потянулась к моим губам.

Надеюсь, Мил, это не из-за подарка? Было бы как-то слишком пошло. Хотя… какая теперь разница?

Я не мог оторваться от ее губ, упивался ее запахом, пропускал волосы сквозь пальцы. Совсем недавно думал: пусть каждый раз будет как последний. Теперь и правда был последний, но я хотел, чтобы он был таким, как самый первый…

Глава 22

Мила

Дежавю…

Так же, как и тогда, перевалило за полдень. Лешка ушел в душ, а я лежала на кровати, жмурясь от солнечных лучей, льющихся через огромные окна. Вот только тогда я плавилась от счастья, а сейчас на душе было так темно, будто весь свет мира провалился в черную дыру.

Пискнул телефон, я дотянулась до тумбочки.

Юрка.

Только тебя мне сейчас и не хватало. Как напоминание. Закон парных случаев, блядь!

Стандартное поздравление с припиской:

«Ты в пролете, Милый. Поведешь меня туда, где самое забористое бухло».

Не знаю, как ты, Юрский, а Милый точно в пролете. Клуб одиноких сердец сержанта Пеппера! Самое время утешить друг друга.

Нет, уже нет. Та самая вода, в которую дважды не войдешь.

«Шо, таке коза вышла за своего живодриста?» – ответила, добавив злорадный смайл.

«Нет, но…»

«Тогда нещитово. Извини, я не одна».

И правда нещитово. Да и вообще… пропади все пропадом!

Лешка вышел из ванной, обмотанный полотенцем, сел на край кровати, провел ладонью по ноге от колена до бедра. Посмотрел вопросительно.

– Леш, я, наверно, поеду. Ощущение такое… как на вокзале. Все равно уже не вместе.

– Хорошо, – согласился он. – Есть будешь?

– Не хочу.

Приняла душ, оделась, собралась. Промелькнула мысль, что надо бы помочь с уборкой, но…

Нет, не могу. Чем скорее уберусь отсюда, тем лучше.

Потому что еще немного – и разревусь. Повисну на шее и признаюсь в любви.

Вызвала такси, остановилась на пороге. Лешка стоял, прислонившись к стене, смотрел исподлобья.

Только не целуй меня, пожалуйста. Потому что я на такой тонкой ниточке повисла, на паутинке, и она дрожит, вот-вот порвется.

– Счастливо, Леш…

– Счастливо…

Дверь захлопнулась – как выстрел в спину. Один лифт, второй, холл с консьержем, двор, арка. Вот и такси. Села, поехали. Пискнул телефон – вытащила из сумки дрожащими руками.

Нет, пуш из банка: деньги за поездку списаны с карты.

Это меня и добило. Грубое и веское подтверждение: все кончено.

«Highway to Hell», – крутилось в голове раз за разом, а слезы текли рекой. Таксист поглядывал в зеркало, но помалкивал, за что я была ему крайне признательна. Как и тишине в пустой квартире: мама оставила Инку у себя на весь день, чтобы утром отвести в садик.

Я даже не переоделась. Так и бродила до вечера по квартире в платье, не находя себе места. Рыдала. Смеялась. Снова рыдала. Заказала пиццу и сожрала ее в одни ворота, запивая вином. Включила музыку и скакала, как заводная лягушка. А потом отрубилась на диване и никак не могла сообразить, где звонит будильник. Телефон нашелся почему-то в ванной.

– Ну и рожа у тебя, Немилова, – сказала я, глядя на себя в зеркало.

– Ничего, Немилова, – попыталась улыбнуться в ответ. – Как-нибудь… переживем.

Попыталась – но не получилось. Мантра-улыбака перестала работать. Только губа треснула.

– Людпална, ты опять заболела, что ли? – покачала головой Настя. – Видуха – зашибись.

– Да Инка из сада одну простуду за другой таскает, – отмахнулась я.

– Ой, да, дети-дети. Я со своими с больняков не вылезала. Один поправится, другая заболеет. И так по кругу.

До обеда я честно продержалась. А в столовке увидела Кота, и остатки ресурса ушли на то, чтобы равнодушно отвернуться. Поднялась в кабинет и взялась за телефон.

– Немилова, сукина… то есть блудная дочь, – отозвался со смешком Кондратьев. – Чего тебе?

– Дедушка Андрей Петрович, возьмите меня к себе, – прогундела я умоляюще.

– А я знал, что так и будет, Милка. И даже что-то такое говорил, если помнишь. Ну приезжай, подумаем.

Возвращаться в юрфирму мне совсем не хотелось. Потому что с работы, как и из семьи, уходят только один раз. Вернешься – всерьез больше воспринимать не будут. И доверия особого не будет тоже. Но других вариантов не было. Юрка помочь ничем не смог, как и прочие знакомые. До аттестации оставалось меньше месяца. Надо было или писать заявление, или готовиться к ней, заранее зная, что не пройду.

– Милка, это ты? – в коридоре на меня налетела Юлька Климова. – По делам? Или снова к нам?

– Пока не знаю, Юль, – вывернулась я. – Пойду с Петровичем поговорю.

Юлька, как и я, пришла в фирму студенткой-стажеркой по рекомендации будущего свекра. Тогда ее взял под крылышко другой главный партнер, Василий Вахромеев, семейник. Сейчас она была ведущим юристом, специалистом по разводам. Особо мы не дружили, но общались без проблем. В другое время я охотно с ней поболтала бы, но сейчас настроения не было от слова совсем.

– Ну что? – с иронией посмотрел на меня Кондратьев, когда я вошла в кабинет и присела к столу. – Припекло задницу?

Ему недавно исполнилось шестьдесят, выглядел он соответственно и чем-то напоминал мрачную жабу, но я все равно любила его нежно.

– Ну как бы да, – созналась я.

– Колись.

Пришлось расколоться. Врать не имело смысла.

– Ясно, – кивнул Кондратьев, когда я закончила. – Все знают, что нельзя срать там, где жрешь, но неизменно срут. Потому что у всех блядки, а у них любовь. Ладно, поздно тебя воспитывать, тридцать стукнуло – мозг уже каменный, жопа тоже. В апреле у нас уходит один трудовик. Могу взять на его место. Будешь заниматься медицинскими делами, но поскольку их в принципе немного, придется быть на подхвате у Вячеслава. Вахромеев возражать не будет.

– У Мальцева? – скривилась я. – Он еще здесь?

– Не корчись, Людмила! – рассердился Кондратьев. – Это все, что я могу тебе предложить. Не устраивает – извини.

На самом деле не устраивало, конечно, потому что Славка был редкостной скотиной, да и на подхват не хотелось. Но и ситуация сложилась такая, когда дареному танку в дуло не смотрят.

– Устраивает, – буркнула я. – Спасибо.

Алексей

Когда Милка уехала, я долго сидел на диване в холле и смотрел в никуда. Потом встал и занялся уборкой. Методично и механически, ни о чем не думая. Мозг словно впал в анабиоз, бросив на дежурство лишь базовые функции.

Осталось снять постельное белье, на этом я и сломался. Лежал носом в подушку, впившись в нее зубами. От Милкиного запаха темнело в глазах. Словно утонул в нем. А когда вынырнул, оказалось, что на самом деле стемнело. Собрался, оделся, остановился на пороге: сумка на плече, мешок с мусором в руке.

Символично – что-то заканчивается, и вот ты закрываешь дверь, унося с собой мусор воспоминаний. Может, начать книги писать? Про несчастную любовь? Хотя в этом я точно дилетант, и в любви – в первую очередь. Каждый должен заниматься тем, в чем разбирается.

Одна надежда, что наконец выработается стойкий иммунитет.

Видимо, заморозкой мозг спасался от перегревания. Это было похоже на обезболивание у стоматолога – тупое онемение. Я ездил на работу и даже работал. С кем-то разговаривал. Правда, мог зависнуть на полуслове, глядя в одну точку. Как будто выпадал из реальности.

– Алексей Геннадьевич, с вами все в порядке? – испугалась Юля, когда я давал ей какие-то указания и вдруг вот так замер.

– Извини, задумался, – очнулся я. – О чем я говорил?

Я правда не помнил, потому что все шло на автопилоте. Иногда он отключался, и тогда не сразу получалось сообразить, кто я, где я и какой на дворе год.

Так прошла неделя, а в четверг вечером анестезия вдруг закончилась. Я зашел поужинать в «Лимончелло» на Литейном, выбрал казаречче с креветками, и их вкус резко, наотмашь, напомнил о тех самых вьетнамских блинчиках. О Милке…

Всю эту неделю я о ней не думал. Она просто была в моих мыслях – как депрессивный циклон, зависший над Питером. Как и раньше – когда настраивал себя на предстоящий разрыв. Но, пожалуй, только сейчас осознал, что это наконец произошло. Что больше мы не увидимся.

Ни-ког-да…

Острые слоги, рваная рана – и через эту дыру хлынули жгучие флеши нашей последней ночи. Невероятной, сумасшедшей ночи. Все было так, как будто я признался ей в любви и она ответила тем же. Только без слов.

Без слов…

Стоп!

Сигнальная лампочка тревоги мигала снова, как в тот день, когда Милка позвала меня к себе, а я согласился, но не поехал, потому что привезли кота. Наверно, она всю неделю мигала, а я не замечал сквозь морозный наркоз.

Отмотаем назад. К самому началу.

Она ведь зацепила меня сразу. Ну… ладно, не с первого взгляда, конечно, но еще в тот вечер, в «Мегуми». Может быть, сначала это было просто желание. Ничего большего, чем обычно. И тот разговор в хинкальной, пусть даже и не стандартный, но все равно вписывался в схему «потрахаемся и разбежимся». Но когда поцеловал ее у парадной… наверно, уже тогда понял: это что-то другое. Для меня – другое. А для нее?

В конце концов, была бы это просто девка на пару-тройку раз, стал бы я ждать почти два месяца? Плюнул бы и нашел другую. И то, что настолько остро чувствовал ее эмоции, хотя обычно такие вещи меня мало беспокоили… Но вот правильно ли понимал их?

Ну не наступает пресыщение так быстро, когда все хорошо. Тот разговор в конце новогодних каникул, наш договор – к чему это было? Да к тому, что она боялась. Боялась любви без взаимности. Поэтому и выдвинула такое условие. Когда я понял, что люблю ее, тоже испугался. И спрятался под маску равнодушия. А ее внезапную холодность объяснял себе тем, что она все-таки что-то заметила и постаралась отгородиться от меня. Потому что моя любовь ей не нужна.

А если все совсем не так? Если мы оба прятали свои чувства, полагая, что они не нужны? Та ночь – это была и страсть, и нежность, а вовсе не «ну ладно, давай разок напоследок». И если я не понял этого тогда, то лишь потому, что было слишком больно.

И что? Признаться?

А почему нет? Хуже все равно не будет.

Позвонить? Или поехать к ней? Прямо сейчас?

Нет, лучше завтра. Если до вечера намерение не пропадет, значит, действительно так надо. К тому же завтра пятница, Милкина дочь ходит в бассейн.

– Что думаешь, Мяф? – спросил я кота. – Ехать к ней?

Дернув презрительно хвостом, он степенно удалился в туалет и принялся скрести лоток с такой яростью, словно хотел прокопать насквозь и его, и пол, и перекрытия.

Ясно. Значит, надо ехать.

Уснул я мгновенно, а вот днем снова начали грызть сомнения.

Может, я все выдумал и принимаю желаемое за действительное? Вот заявлюсь к ней со своими признаниями, а она: Леш, ну мы же обо всем договорились, попрощались, зачем мне вообще это знать?

И правда, зачем, если это ей не нужно?

А если нужно?

Ну, орел или решка? Если орел, то поеду.

Достал пятирублевую монету, подкинул. Решка.

Может, еще раз? Как-то она криво подбросилась.

Где-то читал: мол, если хочется бросить монетку снова, значит, решение уже принято.

Постановление: считать решку орлом.

Но сомнения все равно стучались в череп. Даже по дороге к ней.

А вдруг ее нет дома? А вдруг дочка в бассейн не пошла? А вдруг не откроет? Или вообще не одна?

Так, хватит. Нет дома – подожду. Дочка поговорить не помешает. Не откроет или не одна – тогда все вопросы отпадут сами собой.

Заехал во двор, вышел из машины, посмотрел на ее окна – свет горит. Уже неплохо. На кнопку домофона нажать не успел – из парадной выскочили две девчонки. Лифт где-то путешествовал: сначала долго ехал вверх, потом вниз. Сердце отбивало неровную дробь, отдавая почему-то в ладони.

Добравшись наконец до Милкиного этажа, я вдохнул поглубже, остановился перед дверью, и она вдруг распахнулась, едва не втащив мне по лбу.