Текст книги "Меч и корона"

Автор книги: Анна О’Брайен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 31 страниц)

– Не будете ли вы любезны повторить? – попросил Анри.

– Давать оброк мы не обязаны…

Больше аббат ничего не успел сказать: Анри взмахнул рукой и с силой опустил ее, словно кузнец, подковывающий коня; кинжал по самую рукоять вонзился в доску стола, а Анри выкрикнул приказ, и дворецкий со всех ног кинулся выполнять.

– Вы не смеете оскорблять мою супругу. Вы не смеете пренебрегать своими вассальными повинностями. Позвать сюда начальника моих воинов!

Последовал короткий разговор, скорее уж поток приказаний, на которые капитан ответил коротким утвердительным кивком.

– Выполняйте! – прорычал Анри, вскочил на ноги и ухватил обеими руками белое полотно, покрывавшее стол.

– Не надо! – воскликнула я в ужасе, пытаясь всеми силами придержать скатерть.

С таким же успехом я могла остановить конную лаву, устремившуюся галопом в атаку. Анри, с побелевшими от ярости губами, резко дернул скатерть на себя. То, что считалось праздничным угощением, посыпалось на землю.

– Ступайте все вон! – приказал он, однако успел намертво вцепиться в роскошную ризу аббата прежде, чем тот ринулся к двери. – Э, нет, только не вы. Вам предстоит быть вместе со мной. Вы все увидите своими глазами… И это вселит в вас страх.

Оцепенев, я смотрела, как устремилось войско на внушительные, совсем недавно возведенные стены города Лиможа – атака началась, едва Анри надел доспехи и пристегнул меч. За два дня злополучные сооружения сровняли с землей, разрушены были и опоры нового моста через реку. Никто не смел становиться поперек дороги Анри. Те же, кто осмеливался, дорого за это расплачивались. А что было потом?

– Ну вот, господин мой аббат, – улыбнулся Анри дрожащему клирику, которого вытащили из палатки взглянуть на результаты. Тот явно опасался сделаться следующим объектом мести своего сюзерена. – Ни аббат, ни горожанин, ни даже уличный попрошайка не смогут сослаться на городские стены, чтобы отказать мне или госпоже в повинностях, кои вы обязаны нести.

И гроза утихла так же внезапно, как и разразилась. Анри отпустил свою жертву и бросил кольчужные рукавицы рядом со мной (дело было в моем шатре), потом подцепил носком сапога табурет и спокойно сел, будто ничего и не произошло.

– Проголодался я.

– Сами виноваты. Это ведь вы сбросили на пол все, что можно было съесть. Вполне приличная лососина, сколько мне помнится…

– Я же ради доброго дела. – Его улыбка была доброй, грустной, виноватой, такой характерной для Анри. – Даже не знаю, сумеете ли вы отыскать мне что-нибудь поесть…

В Лиможе мы все научились относиться к Анри Плантагенету с осторожностью. Эта яростная вспышка гнева, это ужасное проявление его горячности явились для меня еще одной гранью характера человека, который стал моим мужем и в которого я влюбилась до самозабвения.

Если не считать этого эпизода, у меня о той поездке сохранились самые сладостные воспоминания. Травля и соколиная охота в ясные и прохладные дни осени. Ночи в наших уединенных покоях, подернутые дымкой страсти и наслаждений. То было время, воспоминания о котором мне приходилось воскрешать, как о празднике перед засухой. Ибо за теми четырьмя месяцами пролегла пустота. Лишь бесконечные недели, когда нас разделяли обширные пространства, а новости приходили нечасто. Я бережно держалась за эти воспоминания, словно за жемчуга на тоненькой нити, которые вот-вот рассыплются, стоит неосторожно пошевелиться. Или же как за Часослов со множеством изукрашенных каменьями икон: их можно вынимать, подолгу разглядывать, восхищаться ими. А можно и поплакать, когда рядом никого нет.

Можно никому в том не признаваться, но всему этому я и предавалась.

Ах, как мне его не хватало… Как я томилась все те долгие шестнадцать месяцев, пока Анри с войском был в Англии, вдали от меня. Шестнадцать месяцев! Невыносимо. Вести о битвах, осадах, засадах, а чаще – гнетущее неведение. Ведь почти никогда я не знала, жив он или погиб. Каждый новый гонец мог принести известие о том, что я овдовела.

Что же, мое замужество теперь таким и будет?

Меня страшило то, что его черты все более стирались из моей памяти, и всякую ночь я старалась представить себе его кипевшие страстью глаза и крупный нос. Его губы, которые умели и насмехаться, и улыбаться, и целовать до умопомрачения. Суждено ли мне так и провести остаток дней своих – в одиночестве, нарушаемом редкими вспышками радости? Любила ли я его? Если любовь выражается в той, что я тоскую по нем, непрестанно думаю о нем, а засыпая и просыпаясь грежу, что он рядом, тогда я обречена. Мне не хотелось больше зависеть от мужчины, однако я так тосковала по нему, а когда была вынуждена по необходимости сидеть в стенах дворца, время тянулось бесконечно.

Я печально вздохнула.

Словно угадав мою печаль, недавно взятый ко двору трубадур опустился на одно колено и, не спуская с меня своих черных глаз, снова провел пальцами по струнам лютни.

 
Я твой, госпожа, и твоим остаюсь,
Вели – и отдам тебе душу,
Быть верным тебе я навеки клянусь
И клятвы ничем не нарушу.
 

Я наградила благосклонной улыбкой эти строки, написанные специально для меня. Они дышали безнадежностью любви мужчины к женщине, стоящей по рождению неизмеримо выше. И улыбалась, пока Аэлита не вернула меня к действительности.

– Если ты будешь ему так улыбаться, то Анри бросит его в темницу быстрее, чем трубадур настраивает лютню.

– О чем ты?

– Элеонора… да ведь о нем уже идет такая слава!

Я посмотрела на юношу, все еще коленопреклоненного, не сводившего с меня взора, в котором горели покорность и обожание. Бернат де Вентадорн [91]91
  Бернат (Бернарт, Бернард) де Вентадорн (Вентадор) (род. между 1130 и 1140 гг. – ум. между 1190 и 1200 гг.) – знаменитый французский менестрель, служивший при дворах многих властителей различных областей Франции, а также при английском дворе. До наших дней сохранилось 18 его песен (стихи и музыка) из написанных им 45.


[Закрыть]был причислен к нашей свите, когда мы с Анри объезжали южные владения, и мне не пришлось разочароваться в его таланте.

– Он в тебя влюбился, – шепнула Аэлита.

– Но я-то в него не влюблена.

– А он считает, что влюблена!

– Он не может так думать! Просто трубадуру положено боготворить свою госпожу.

– В его песнях нет обожания. В них кипит страсть. Быть может, романтическая, но все же страсть.

Я посмотрела на него внимательнее. Несомненно, красив: тонкие черты лица, густая грива черных волос, высокий рост, гибкий стан, и наряд трубадура сидит на нем с большим изяществом. Но я не видела в нем своего любовника. Неужто люди могут так подумать? И Анри так подумает?

Просто смешно! Пусть Бернат и талантлив, но ведь он всего лишь незаконный отпрыск воина-лучника, рожденный безотказной подручной кухарки [92]92
  Точные данные о происхождении Берната отсутствуют. Предположительно, он был сыном не то пекаря, не то лакея или солдата в замке Вентаоэр. Мать служила там же – горничной или кухаркой.


[Закрыть]. Все же иные находили его весьма привлекательным, ибо ко времени его прихода к нам за Бернатом уже закрепилась определенного рода слава: он соблазнил жену своего предыдущего покровителя.

 
Ты – самая первая радость моя,
И вечно останешься ею,
Покуда на свете пребуду и я,
Покуда дышать я умею.
 

Я снова вздохнула. Какой женщине не придется по душе, когда красавец мужчина восхваляет ее таким манером?

Беда была в том, что Бернат произносил такие слова, выражал такие чувства, какие ко мне должен бы обращать Анри – я этого хотела. Но Анри был очень далек от романтики. Да, он часто писал мне письма, сообщал новости, держал меня в курсе бурной заморской политики. Я незаметно вытянула из рукава последнее письмо и перечитала строчки, написанные знакомым стремительным почерком.

«Элеонора!

Дела подвигаются быстро. Я встретился со Стефаном у Уоллингфорда и вызвал его на битву. Но английские бароны сочли, что лучше вступить в переговоры. Слава Богу, Стефан – разумный человек. Я поговорил с ним, и теперь мы обсуждаем условия перемирия. Я скоро буду в Винчестере. А затем, если все пойдет хорошо, то и в Вестминстере».

Похоже, писал он это письмо прямо в седле – скорее всего, так оно и было. Лист изобиловал кляксами, местами перо заметно срывалось, да и комья дорожной грязи были заметны.

«Но ведь он сейчас в очень сложном положении, в постоянном напряжении, – прозвучал в душе голос разума. – Чудо уже и то, что он вообще взял на себя труд написать тебе письмо».

Мало того, он еще грубо начертил на листе пергамента карты, изображая пройденные им дороги и прошедшие сражения – понимал, что одни названия городов и замков мне ничего не говорят. Правда, теперь я уже понимала смысл многих из них. Разве не обещал Анри, что в один прекрасный день я стану королевой этого воинственного острова? И я сочла себя обязанной узнать как можно больше об этом королевстве. Из того же, что узнала, мне мало что понравилось, разве только король там обладал верховной властью и отвечал за дела свои единственно перед Богом. От всего же остального меня бросало в дрожь. Любимым напитком там было пиво, а вино было столь мерзким на вкус, что пить его приходилось зажмурившись и сжав зубы. Надо не забыть захватить вино из моих погребов. А что они ели! Ничего, кроме похлебок, лука и красного мяса. Королевский двор (Боже правый!) то и дело переезжал с места на место, из одного замка в другой, сопровождаемый громоздким обозом [93]93
  В те времена мебель стоила очень дорого, и даже многие коронованные особы, имея дворцы и замки, могли позволить себе только один полный комплект мебели, который приходилось перевозить вслед за королем в тот замок, который он избирал своей резиденцией на определенное время.


[Закрыть]. Ничего, скоро я все там переделаю. Вчиталась в последние слова Анри, уже зная, что большого удовольствия они мне не доставят.

«Если я сумею подрезать крылышки Евстахию, то можно будет заключить окончательный, постоянный мир. Возможно, скоро я смогу возвратиться к вам.

Надеюсь, вы вполне благополучны. Не сомневаюсь, что вы крепко держите в руках бразды правления.

Анри».

Анри… Почему же ты не можешь писать ко мне как влюбленный? Где здесь романтика? Содержательно, успокоительно, но это не то, чего так жаждет мое сердце. Никакой страсти, которая стремится к скорейшему удовлетворению. Никакой безнадежной и безответной любви. Ни единого слова о любви, ни единого слова ласки, а я тут мучаюсь куда сильнее, чем хотелось бы. Я тосковала по Анри Плантагенету. Более того, сердито подумала я, нельзя себе представить, чтобы Анри так уж огорчался из-за временного отсутствия своей любимой. Скорее всего, он нашел себе другую – какую-нибудь смазливую самочку, которая смотрит на него, хлопая глазами, – чтобы не ложиться на пустое ложе! Я свернула письмо в несколько раз, хмуро взглянула на растерявшегося Берната и снова спрятала письмо в рукав.

Бернат победно ухмыльнулся.

Я изобразила недовольство.

– Наверное, лучше всего прогнать его от двора.

– Лучше отдай его мне.

Глаза Аэлиты, вдовевшей после смерти своего любимого Рауля, ярко засияли. А я и забыла, какой одинокой она должна порой себя чувствовать.

– Лучше будет, мне кажется, если я спасу его от твоих когтей, – улыбнулась я.

 
Теперь для одной лишь надежды пою —
Увидеть в награду улыбку твою.
 

На этой мажорной ноте Бернат закончил песню и поклонился, лицо его раскраснелось от всеобщих аплодисментов и от моей награды – увесистого кошелька золотых. Возможно, мне следовало проявить больше осторожности. Возможно, надо отослать его с Аэлитой, когда она уедет к себе. А может быть, и не надо. Как мне помнилось, Людовик некогда безумно ревновал меня к трубадурам, но ведь Людовик был глупцом. У Анри же ума куда больше.

Анри по-прежнему держал меня в курсе событий, не вдаваясь в сентиментальные подробности.

«Элеонора!

Мир со Стефаном заключен к моей выгоде. Угрозу, которую представлял собой его сын Евстахий, вымещавший свою злобу на восточных районах страны, отвел Господь Бог. Евстахий заплатил за свою жадность и умер за обедом, подавившись угрями.

Должно быть, я через недолгое время вернусь в Нормандию».

Это хорошо. Очень хорошо. Смерть Евстахия оставляла Стефана без наследника, что было Анри только на руку. С каждым днем корона Англии приближалась к нему. Раз умер Евстахий, то и сражений больше не будет, ибо некому возглавить английских мятежников. Анри будет в безопасности. Он возвратится домой. Сердце у меня замерло, вернулось хорошее настроение. Пока я не прочитала следующие строки письма:

«До моего слуха дошло, что ваш трубадур возбуждает пересуды своим рабским поклонением вашей прелестной персоне. Пришлите его сюда. Мне талантливый человек всегда нужен. Я испытаю его таланты, поручив сочинять боевые песни, которые поднимут дух моих воинов, а то они слишком заскучали по дому.

Вашу же персону я рассматриваю как принадлежащую мне. Соперника я не потерплю. Как не потерплю и того, чтобы сплетни о вас расходились по всей Европе – новые, вдобавок к тем, что уже ходили раньше. Ожидаю его прибытия без промедления.

Анри».

Где же здесь привязанность, где вечная любовь? Где необходимость снова увидеть меня? Вместо них я получила лишь беспочвенные обвинения. Неужто все мужчины только сердятся по пустякам? Неужто никто из мужчин не способен оценить безыскусную красоту песни, музыки, которая превозносит достоинства женщины? И неужто они обязательно должны быть такими грубыми в своих подозрениях?

Я не стану подчиняться, словно робкая забитая женушка! То была первая пришедшая мне в голову мысль. А о чем я подумала потом? Если уж Анри снедает такая бурная ревность, я не стану против этого возражать. «Вашу же персону я рассматриваю как принадлежащую мне».

Даже сейчас? Так пусть приезжает сюда и доказывает это!

Лоно мое горит, но я не стану заводить себе любовника. Все сердце, всю душу мою заполнял Анри. Пусть и красив Бернат де Вентадорн, он не соперник Плантагенету.

Как надлежит робкой забитой женушке, я сообщила Бернату о том, что его ждет.

Он побелел как полотно. Нет, не представляла я себе, как он станет слагать боевые песни, но ведь всем нам приходится приносить жертвы. Мне не нравился властный приказ Анри, да только здравый смысл подсказывал, что иной раз лучше подчиниться.

 
Я должен, покинув любовь, уезжать,
Терзаться в жестоком страданье.
Она не желает меня удержать,
Хоть, может, погибну в изгнанье.
 

В тот вечер лютня Берната безутешно рыдала, а его голос, полный глубокого чувства, взлетал до самого потолка.

Я вздохнула и пожелала себе, чтобы моя собственная любовь освободила меня из нынешнего жестокого изгнания.

Бернат де Вентадорн отправился в Англию. Как выяснилось, я все равно не смогла бы отправить его к Аэлите: она, сделавшись вдовой, приняла решение поселиться вместе со мной в Анже.

– А для чего мне уезжать? – спросила она, когда я выразила удовольствие от ее решения, но не могла и не удивиться. – Плантагенет заставляет всех, кто рядом, чувствовать жизнь острее. Я останусь здесь и буду получать удовольствие, наблюдая за событиями.

И наконец Анри возвратился домой. Его гонец низко поклонился мне. Анри остановился в Руане, столице его Нормандии, там он проведет Пасху и призывает меня к себе туда. Призывает?

Он призывает меня в Руан вместо того, чтобы самому явиться в Анже? Почтительность гонца не могла скрыть властных ноток приказа. Да ладно, все равно. После шестнадцати месяцев разлуки я пошла бы за ним хоть на край света, если бы он позвал меня. Я упаковала все свои пожитки, собрала необходимую свиту и приказала готовить паланкин. Теперь только осталось подготовить подарок для Анри, и назавтра можно трогаться в путь.

Глава двадцатая

В Руане я раньше не бывала, да и большого впечатления он на меня не произвел: его суровые серые стены слишком напоминали о Париже, чтобы я почувствовала себя здесь уютно. Но в целом мне не пришлось сожалеть о том, что приехала. Стоял холодный пасмурный день, резкие апрельские ливни размыли дороги, и путь наш был долгим и трудным. Когда мы въехали во двор замка, он кишел воинами и чиновниками; отыскать место, чтобы разгрузить наши пожитки, удалось лишь после того, как я объявила, кто я такая. По крайней мере, это свидетельствовало о том, что Анри возвратился.

Сердце мое гулко ударилось о ребра при мысли о нашем воссоединении.

– Приветствую вас, моя госпожа. Мы не ожидали, что вы прибудете так скоро.

– Где он? – спросила я у дворецкого, который вышел приветствовать меня; к этому времени я уже распорядилась, чтобы мою свиту разместили, а сама стала подниматься по лестнице.

За мной следовали Агнесса, руки у которой были заняты ношей, и кучка слуг, нагруженных всевозможными сундуками и тюками. Все они были мне сейчас необходимы.

– А! То есть вы хотите знать…

Он почему-то избегал смотреть мне прямо в глаза. Возможно, он и вышел не столько приветствовать меня, сколько задержать.

– Говорите! – приказала я, не замедляя быстрого шага.

Я не знала, куда мне идти в этом замке, но видно было, где царит наибольшая суета. Я навострила уши.

– Мой господин сейчас в тронном зале.

– Это я и сама слышу.

Впереди была какая-то суматоха и страшный шум.

– Он не в самом добром расположении духа, госпожа.

– Хм-м-м. В дурном настроении, хотите вы сказать?

Этого дворецкого я знала как человека по натуре прямого и честного. Он меня тоже знал. Он верно служил Анри Плантагенету, но не был лишен почтения и к его супруге.

– Все, что я могу сказать, госпожа… – заговорил он еле слышным шепотом. – Сейчас он как в Лиможе.

Я нахмурилась. «Как в Лиможе». Больше ни о чем спрашивать не требовалось. «Лимож» означал поиски жертвы, на которую можно излить гнев.

Еще бы! В Лиможе я быстро поняла многое. Анри в полной мере унаследовал знаменитую вспыльчивость мужчин Анжуйского дома, и я хорошо сознавала, к каким разрушительным последствиям она может привести. Невозможно представить себе, на что это похоже, когда он дает полную волю своему гневу, и здесь, в Руане, я на мгновение заколебалась, оглянулась на Агнессу, потом на дворецкого, который ожидал, что я решу. Когда Анри охвачен гневом, к нему лучше не приближаться.

– Все так плохо? – уточнила я.

– Еще хуже. Мой господин не привык терпеть, когда ему наносят обиды. Наверное, вам лучше было не спешить с прибытием сюда, госпожа…

Я всмотрелась в его застывшее лицо, взвесила идущий от доброго сердца совет, затем отмела его. Ради этой встречи я проделала долгий путь. И без того ждала, пока мое терпение не истощилось совершенно.

– Он вызвал меня сюда. И говорить со мной будет сейчас.

– На то ваша воля, госпожа. – «Пеняйте на себя!»

Еще не дойдя до двери, я услышала разъяренный голос Анри. Пришлось задержаться, пока дворецкий расталкивал в стороны слуг и челядинцев, которые ускользнули из просторного зала и искали спасения в переднем покое. Но вот я с небольшой своей свитой переступила порог и рукой придержала дворецкого, чтобы он не стал возвещать о моем прибытии. Мне хотелось понять, в чем причина всей этой суматохи, и любопытство боролось в моей душе с осторожностью. Нет, это не было хуже, чем в Лиможе – разрушения были не столь значительны, – но в общем очень похоже.

– Всякий раз, стоит мне отвернуться, – бушевал Анри, с побелевшим лицом, с мечущими молнии глазами, – найдется какой-нибудь чертов вассал – не один, так другой. А если не поднимет мятеж кто-то из моих баронов, закосневших в измене, так король Франции вторгнется в мои пределы. Он сжег Вернейль, так? И напал на Вернон? Да еще и продолжает именовать себя герцогом Аквитанским, будто ему от Бога дано такое право? Вот чертово отродье! – Отрывистые возгласы с характерным анжуйским выговором отражались эхом от каменных стен. – И Вексен снова бунтует. Вечно этот Вексен бунтует!

Он широко раскинул руки, будто желая охватить разом все те неприятности, которые ожидали его по возвращении из Англии и разожгли в нем гнев.

– А чертовы вассалы моей жены считают, что законы писаны не для них. Тем временем мой братец, чтоб его черти взяли, только и ждет, не дам ли я где хоть малейшую слабинку. Уж о том, что без меня творится в Англии, я и подумать боюсь. Да черт его побери! Я возносил хвалы Всевышнему за смерть Евстахия, но, кажется, поторопился. Пока Людовик связывает мне руки здесь, треклятые английские бароны, готов побиться об заклад, уже в клочья порвали мой договор со Стефаном и точат мечи, чтобы поднять мятеж против меня. Богом клянусь, я размозжу им яйца жерновами…

Не переставая хрипло ругаться, Анри резко взмахнул рукой над столом. Полетели на пол кубки и графины, сверху на них посыпались географические чертежи и всевозможные государственные бумаги. Анри успел схватить одну из них, пока та не упала на пол, и с бессмысленной злостью швырнул в камин, где жаркое пламя тут же принялось пожирать пергамент, а восковая печать с шипением расплавилась. Анри даже не замечал творимых им разрушений. Вполне могло статься, что он сжег драгоценный договор со Стефаном, заключенный ими в Винчестере, торжественно скрепленный печатями и стоивший стольких сил и крови. Но в приступе слепой ярости для Анри все становилось безразлично. Стянув затем с головы фетровую шляпу, он стал разрывать ее на полосы, клочья шерстяной материи взлетали в воздух, подобные яркой стайке зябликов, потом плавно опускались на пол. Врезался в стену, разлетелся вдребезги кубок из драгоценного хрусталя, и осколки, как слезы, заблестели на полу. Но и на этом Анри не успокоился.

– За такие дела я и Жоффруа оторву яйца и поджарю их на медленном огне!

Голос, кажется, стал звучать чуть тише, но ничуть не менее угрожающе. Анри метался по залу, опрокидывал скамьи, табуреты, сорвал со стены тяжелый гобелен – одним словом, впал в буйство. Псы шарахались от него, слуги забились в дальние углы. Когда Анри буйствовал, людям случалось и с жизнью расставаться. Те, кто пытался помешать чинимым им опустошениям в Лиможе, были казнены. Я замерла в дверном проеме, сжав пальцами руку дворецкого.

– А теперь мне еще сообщают…

Я покачала головой, глядя на дворецкого, который все пытался возвестить о моем прибытии. Смогу ли я удержать мужа, успокоить его? Пришло время увидеть это, убедиться в моей власти либо тихонько уползти в уголок. Но Элеонора Аквитанская не отступает. Никогда не отступала и не собираюсь. Гнев Анри был направлен не на меня – значит, я могу двинуться в самое око бури.

Меня Анри не запугает.

Я шагнула вперед.

Голова Анри резко повернулась в мою сторону.

– Ба! А вот и моя любимая женушка!

Он ринулся ко мне, в несколько прыжков преодолев разделявшее нас пространство. Я не дрогнула. Гордо вскинула голову. Да, сердце молотом стучало в груди, кожу окатывало ледяным холодом, но мне было не столько страшно, сколько интересно. Сможет ли он в таком припадке ужасающей ярости оскорбить меня, да еще на людях? Смогу ли я вырвать жало его гнева? Об этом можно было судить лишь на основании опыта, рожденного временем, а его у нас было слишком мало, чтобы познать пределы своих отношений…

– Жена! Наконец-то! Что это вас так задержало? Вы должны были приехать гораздо раньше. Разве я не послал вам свой приказ? – Он был уже в двух шагах, лицо пылало, он обращал теперь свой гнев на меня. Стало быть, я тоже стану мишенью для его ярости. – Заставили себя оторваться от хнычущего трубадура, сладострастные песни которого переворачивают всю душу, а? Он проворно вывернулся из моих рук, этот вечно хныкающий дурень. Я так полагаю, он бежал к вам, чтобы спрятаться снова за ваши юбки. Он вам жаловался, что я дурно с ним обошелся? Бог свидетель, ничего подобного я не сделал!

Все верно. Мой трубадур, не отличавшийся, мягко говоря, храбростью, возвратился при первой возможности в Анже, и порицать его за то я не могла. Воинский лагерь – не то место, где Бернат де Вентадорн мог явить свое искусство. Но поступить так без дозволения Анри было с его стороны верхом глупости. А Анри, разумеется, никакого дозволения ему бы не дал.

– Бернат упрекал вас не в жестокости, а только в невосприимчивости к искусству, – холодным тоном ответила я. – И это все, Анри, что вы можете мне сказать после целого года разлуки? А то, что Бернат возвратился ко мне, больше говорит о вашем характере, нежели о моем. Я думаю, вы безжалостно над ним насмехались.

– Не насмехался. – На какой-то миг глаза его приобрели осмысленное выражение. – Ну, не слишком часто. Бог свидетель, Элеонора, он ничтожный человечишка. Как вы только его терпите? Он что, наполнил ваш слух сладкими словами любви?

– Да. Он трубадур и получает плату именно за это. Я – его госпожа и покровительница.

– Да черт его возьми!

– Вас рядом не было, чтобы наполнять мой слух если уж не сладкими, то хоть какими-нибудь вообще словами. – Я дрожала, но не отвела глаз от Анри. Его взгляд будоражил меня, зажигал огнем. – Ведь прошло уже больше года, Анри!

– Наплюйте на это! Я был занят чертовой войной!

– Это мне известно.

– А ваш трубадур мне не нравится.

– Это мне тоже известно, потому я и оставила его в Анже.

– Меня поражает, как это вы без него обходитесь, – недобро прищурился Анри. – До вас доходили сплетни? До меня – да.

– Разумеется. Утверждают, что Бернат – мой любовник.

– А это так? Вы позволили ему нечто большее, чем только прятаться за вашими юбками?

О, я отвечала ему спокойно. Я была потрясена, но не отступила бы ни за что.

– А вы верите, что это так?

– Я полагаю, что вы сами устанавливаете для себя законы, мадам!

– Такие, которые позволяют мне связываться с ублюдком кухонной девки?

– О вас, мадам, ходит такая слава. Если не ошибаюсь, это называется распутством!

Значит, он тоже не намерен отступать. Вот этого я не ожидала. Но если Анри ревнив, меня это не огорчает. Я пошла снова в наступление, которое, как известно, есть лучший вид обороны, и даже одарила супруга презрительной улыбкой.

– В каких бы скандалах я ни была замешана в прошлом, они связаны, по крайней мере, с мужчинами ничуть не ниже меня по рождению. В поисках удовольствий я не опускаюсь до сточных канав. В отличие от вас, господин мой.

Наступила тишина, как перед грозой.

– Как там звали вашу последнюю шлюху? – спросила я шелковым голосом. – Икеннаи? Это что еще за имя – обычной уличной девки, как я понимаю?

Я призадумалась, следует ли говорить остальное, и решила рискнуть:

– Мне говорили, она принесла вам сына.

Анри, хоть и стоял неподвижно, все еще кипел гневом. Он смотрел на меня, словно ядовитейшая из змей. Меня пробрала дрожь.

– У вас слишком острый язычок, сударыня. Берегитесь.

– О, об этом я не забываю, – ответила я, гордо вскинув голову. – Я слежу за своими поступками, господин мой. Я – просто воплощение добродетели. А слава распутницы осталась в далеком прошлом. – Я снова оскалилась в улыбке. – Для чего мне хнычущий певец-любовник, когда у меня есть вы?

– Ну, тут вы хотя бы говорите правду! Для чего он вам? Кажется, пришло время напомнить вам об этом, сударыня моя жена!

Он действительно ревнует! Сердце мое отозвалось так сладостно, как на песни Берната, и я заметила, как у супруга разглаживаются морщины, залегшие вокруг глаз, как спадает покрывавший щеки яркий румянец. Анри был у меня в руках. Ярость его проходила; он хрипло рассмеялся, начиная осознавать, что вокруг нас толпятся любопытствующие бароны вперемешку со слугами и с открытым ртом ловят каждое слово. Меня это не волновало. Пусть слушают своих господ, коль им так угодно.

– А вот и нет! – заявила я.

– Что – нет?

– То, что я сказала – неправда. Вас у меня нет. Чаще всего нет. Почти никогда нет. Что вы можете с этим поделать, Анри?

– Теперь вы здесь, Элеонора. И я вам покажу, что могу с этим поделать.

Моя рискованная затея достигла своей цели. Анри взмахнул рукой. Наверное, я непроизвольно отшатнулась. Его глаза расширились от ужаса, рука бессильно упала.

– Вы подумали, что я вас ударю! Вы так подумали, правда? Да Бог с тобой, женщина!

– А что я должна думать? Настроение у вас самое мрачное.

– Я в жизни еще ни разу не ударил женщину, – проговорил Анри очень тихо. – И не собираюсь нагнать с вас. Мне довелось отправить на тот свет не так уж мало мужчин, но я не стану унижаться до того, чтобы ударить женщину, и уж тем более, Бог мне свидетель, вас!

Лицо его совсем разгладилось, гнев почти угас. Он снова поднял руку, на этот раз медленно, и пальцами погладил мне щеку.

– По своей воле я не причиню вам никакого вреда.

«Зато можешь это сделать нечаянно», – подумала я. Физически – нет, но можно ведь обидеть и невниманием. И все же…

– Да нет, я не думаю, что вы меня ударите, Анри, – согласилась я с его словами. – Но как скоро вы оставите меня одну на этот раз? Через час? Через день? Через месяц? Должна ли я благодарить Бога, если вы проводите в моем обществе неделю с небольшим, а потом вам снова нужно уходить на войну? Это трудно назвать счастливым браком, Анри!

– Черт возьми, Элеонора! Мне нужно воевать, чтобы завершить войну.

– Нужно, я не спорю. А когда вы возвращаетесь после бранных подвигов, то встречаете меня с распростертыми объятиями. Вы говорите мне ласковые слова, признаетесь в любви. Каждое ваше прикосновение так и дышит лаской и страстью.

– Я опустила взгляд на его руки, которые в этот миг нашего словесного поединка сжимали мои запястья, будто железные оковы.

– А вы и вправду хотите услышать от меня ласковые слова?

– Я бы не прочь. Наряду со всем другим.

– С чем другим?

– А вы сами не догадываетесь? Я не видела вас вот уже шестнадцать месяцев. Быть может, вам хочется поцеловать меня ради встречи?

Я чувствовала исходящий от него жар. Кожа его так излучала этот жар, словно в жилах его не кровь текла, а жидкий огонь. Глаза Анри вспыхнули. Я же устремилась в новую атаку:

– Я никогда прежде не бывала в Руане, приехала сюда со всей возможной поспешностью, изнемогаю от усталости и дорожной грязи, а вы только и заняты тем, чтобы неистовствовать из-за Людовика, да Евстахия, да Жоффруа! Хоть бы сказали «Здравствуй, жена». Или «Добро пожаловать в новый дом. Позволь, я позабочусь, чтобы тебе здесь было удобно». Или «Как я скучал по тебе!»

– Элеонора…

Анри нежно провел пальцами по моим губам. Потом наклонился и заменил пальцы губами, подарив мне самый нежный из поцелуев.

– Элеонора, вы способны довести мужчину до потери разума.

– Думается, вы дошли до этого состояния и без моей помощи.

Его руки скользнули мне на плечи. И снова его губы приникли к моим – прохладные, сильные, вселяющие такие радужные надежды.

– Бернат мне совершенно безразличен, – прошептала я, едва разомкнулись наши губы.

Смех Анри, после пронесшейся бури гнева, прозвучал, как трели колокольчика.

– Я знаю.

– Я приехала по вашему приказанию, провела в дороге долгие дни, хотя мне приятнее было бы оставаться в Анже и ждать, пока вы ко мне приедете. А вы только и способны, что бушевать и обвинять. – Я чуть отстранилась и положила руку ему на грудь. – А ведь я привезла вам подарок.

– Подарок…

Во мне забурлил смех, когда я увидела, как в его глазах начинает проблескивать догадка, когда ощутила, как забилось его сердце.

– Вы что же, позабыли, Анри? Я ведь знаю, что до вас доходили вести об этом.

– Ах, Элеонора…

Наконец все прошло, исчезли последние следы недавнего яростного гнева – также стремительно, также внезапно, как этот гнев нахлынул. Казалось, ярость стекла лужей к его ногам, была отброшена прочь, как ненужный плащ в жарко натопленной комнате. Характерным порывистым движением Анри отстранился от меня и опустился на одно колено – торжественно и покорно, словно презираемый им мой трубадур.