Текст книги "Меч и корона"

Автор книги: Анна О’Брайен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 31 страниц)

Он поцеловал мои пальцы.

– Бог да хранит вас в дороге, госпожа.

Что же я разглядела в его глазах? Кажется, какое-то встревожившее меня понимание. Догадки. Подозревал ли он, что у меня роман с его отцом? Не думаю, однако… Я чувствовала, что он оценивает меня, но не была уверена, к каким же выводам он пришел. Губы у него были плотно сжаты, без улыбки, а глаза смотрели на меня спокойно, даже строго. Я догадалась, что он старательно сдерживает какие-то сильные чувства. Но, что бы он там ни думал, от меня он эти чувства таил.

Быть может, он испытывал ко мне неприязнь?

Я слегка пожала плечами. Вряд ли мне стоило над этим задумываться.

– Я желаю тебе всяческого добра, Анри, если дороги наши больше не пересекутся.

– Они непременно пересекутся, госпожа.

– Ты так уверен в этом? Откуда ты можешь это знать?

– Я знаю. Так должно случиться.

Меня поразила прозвучавшая в его словах неколебимая уверенность.

По здравом размышлении я подарил а, Анри одного из своих белых кречетов, раз уж ими он восхищался больше, чем мною. На его серьезном лице сразу же заиграла широкая улыбка, и от восторга он едва нашел слова благодарности. Отчего это я считала его загадочным? Анри был еще совсем мальчишкой, он жил в мире надежд и опасений, которые кружат в юности над нашей головой – как и ушат холодной воды, который прольется, когда мы ожидаем этого меньше всего.

Глава десятая

Меня ожидал дворец Сите – мрачное горбатое чудище, готовое втянуть меня в свою утробу. Погожие деньки остались позади, моросил дождь, царила сырость, и это вполне отвечало моему настроению. В моих покоях все отсырело, стало склизким, словно меня здесь не было давным-давно, а не просто несколько недель. Какие новые подвиги благочестия свершил Людовик в мое отсутствие? Быть может, переехал на жительство в хижину отшельника на берегах Сены? Как мне доложили, король находился в соборе Нотр-Дам. Вернувшись к прежней жизни, я не смогла сдержать дрожь.

День за днем, до бесконечности, в промозглой сырости этого неуклюжего дворца – вот и все, что ждало меня. Холодная сырость пробирала меня до костей, а настроение было хуже, чем когда бы то ни было раньше. Что ж, такова была действительность. Такова была моя жизнь.

Как можно плотнее завернувшись в накидку, я отдала своим дамам распоряжения: все распаковать, вещи разложить на свои места, – а сама тем временем присела на ложе, разглядывая изумруд, уже не впервые с тех пор, как покинула Пуату. Мерцание его зеленых глубин не приносило мне успокоения, да и никогда не принесет.

– Камень не заставит его вернуться к вам, – напрямик, как всегда, заявила Агнесса.

– Верно. Но я и не хочу, чтобы он возвращался.

Я вручила камень Агнессе и велела положить его в мою шкатулку с драгоценностями. Больше я не стану на него смотреть. Надо все мысли обратить на жизнь здесь, в Париже.

Завернувшись в накидку до самого подбородка, я пошла в королевскую детскую – взглянуть на дочь. Она подросла за это время. Здоровое дитя, она цеплялась за тесьму моей накидки, чтобы устоять в своих ясельках. Волосы у нее так и остались светлыми, как у Людовика, без моего рыжевато-золотистого оттенка, и глаза были все такими же ясно-голубыми, унаследованными от отца. Она негромко захныкала, когда я взяла ее на руки. А как же иначе? Меня ведь она почти не знала.

– Кажется, я нашла тебе жениха, Мари, – сообщила я ей.

Она посмотрела на меня так, будто поняла, и слезы высохли у нее на щеках.

– Он тебе понравится. Зовут его Анри, а огня в нем столько, что могут загореться гобелены на стенах. Замужем за Анри ты скучать не станешь. – Малышка сосала мои пальцы, и я, кажется, почувствовала, что у нее прорезается зуб. – Вот подрастешь, тогда и познакомишься с ним. А потом станешь его женой, покинешь свой дом, все, что ты знаешь и любишь, и отправишься жить в Анжу. Такова участь всех женщин. Но я могу, по крайней мере, обещать, что со скуки тебе умирать не придется!

Малышка снова стала капризничать, и я передала ее нянюшкам.

Возвратившись в свои покои, я убедилась, что там все сделано, как надо. И что теперь? Я не стану вздыхать. Не стану печалиться. Нет, нужно отметить свое возвращение. Я резко повернулась, ища глазами дворецкого, чтобы распорядиться насчет пира – с музыкой и песнями. И увидела Людовика, который стоял в дверях; по шее у него струился пот, словно он прибежал сюда в великой спешке.

– Людовик…

Я старалась не сравнивать его с Жоффруа. Но не сравнивать было трудно. Невозможно. Людовик, продолжавший играть монаха, еще сильнее похудел и стал непривлекательным, как никогда раньше. Под глазами залегли темные впадины, на скулах после долгих постов сильно натянулась кожа. Волосы так же острижены, челюсти и скулы резко выдаются, как и сухожилия на шее, сколько ее можно видеть из-под власяницы. Я заставила себя не закрывать глаза, но все же отвела их в сторону. Ему уже немного осталось, чтобы стать таким же высохшим и таким же фанатично набожным, как святой Бернар.

– Элеонора!

Он воскликнул так горячо, что я невольно посмотрела на него, внимательно посмотрела. После Витри Людовик редко оживлялся. Сейчас его побледневшее лицо с заострившимися чертами дышало жизнью. Радостным возбуждением. Привычная пелена самобичевания и глубокого покаяния рассеялась, а глаза сияли от какой-то спрятанной в глубине мысли.

– Людовик, я только что приехала…

– Знаю, – перебил он, бросаясь ко мне. – У меня свежие новости.

На скулах его вспыхнул лихорадочный румянец. Отчего-то кровь его забурлила, он едва сдерживал поток слов. Может, он удостоился личной аудиенции у Бога и всех Его ангелов?

– Надеюсь, новости добрые?

– Самые лучшие.

Он схватил меня за руки, наклонился, поцеловал в обе щеки. Ладони у него были горячие и липкие. Влажные губы обжигали мне кожу, словно муж горел в лихорадке. Я почувствовала, как удары сердца сотрясают все его тело, и мне стало тревожно.

– Людовик… Вы здоровы? – спросила я, кладя руку ему на лоб, потом потянула его, усадила рядом с собой на краешке ложа. – У вас горячка.

Прищурившись, я вгляделась в него еще пристальнее. Даже под одеждой было заметно, как страшно он исхудал.

– Вы ели сегодня?

– Нет. Сегодня у меня постный день. Я соблюдаю пост три раза в неделю.

Пресвятая Дева!

– Но это слишком! Вы же больны…

– Да нет же! Послушайте меня! – И он с такой силой сжал мне руку, что я тихонько вскрикнула от боли. – Палестина!

– А что случилось в Палестине?

Я, разумеется, знала историю. Речь шла о католических королевствах, созданных в Святой Земле после победы наших рыцарей над турками в Первом крестовом походе. С нею тесно переплелась история моей семьи. Дед участвовал в том крестовом походе, и Раймунд отправился туда, чтобы стать князем Антиохийским.

– Она в опасности, Элеонора. В величайшей опасности. – Людовик еще крепче сжал мою руку. – Предводитель турок Зенги [62]62
  Имад-эд-Дин Зенги (1087–1146) – турок-сельджук, эмир Мосула (совр. Сев. Ирак). Вел активную политику отвоевания оккупированных крестоносцами территорий; в 1144 г. захватил графство Эдесса, глубоко вдававшееся в мусульманские земли. После его смерти графство снова отвоевал у христиан – теперь уже навсегда – его сын Нур-эд-Дин.


[Закрыть]объявил войну. До меня дошли вести. – От возбуждения он уже впивался ногтями в мое тело. – Войско турок-сарацин [63]63
  Строго говоря, сарацинами назывались племена бедуинов Сирии и Аравии, отбившие все попытки римлян захватить их земли. Во времена крестовых походов европейцы распространили это наименование на всех мусульман, противостоявших крестоносцам.


[Закрыть]во главе с Зенги захватило город Эдессу. Неужели вы не понимаете? Теперь им открыта дорога на Антиохию [64]64
  С 1137 г. Антиохийское княжество стало вассалом Византии (завоевано императором Иосифом II).


[Закрыть], а потом и на королевство Иерусалимское.

Это не могло не привлечь мое внимание. Раймунд находился в опасности, на него могли напасть в любую минуту.

– Все завоевания Первого крестового похода, все одержанные победы – все пойдет прахом, – продолжал Людовик. – Христианские святыни окажутся во власти турок, и нам запретят их посещать.

– Ну да, понятно. Но как это…

– Мне нужно идти в поход. – Голос Людовика, когда он возвестил об этом, зазвенел, словно колокола, загремел, будто с высоты крепостных стен. – Вы только подумайте, Элеонора! Представьте, что я могу свершить во имя Божие! – Слова так и лились из него. – Я должен собрать сильное войско и спешить на выручку. Я должен спасти христианские государства Палестины от ига нечестивых.

Вторжение на Святую Землю? Новый крестовый поход? Кровь застыла у меня в жилах. На войне Людовика преследуют одни неудачи, в этом уже не приходилось сомневаться. Мне стало жутко при одной мысли о том, что он столкнется с турками.

– Однако же, Людовик, это необходимо обдумать…

Я высвободила руки, обняла его за плечи, чтобы он сосредоточился на мне и рассуждал здраво.

Но убеждать его было бесполезно.

– Я уже все обдумал. Я искуплю этим Витри. Искуплю свои грехи. – Он заговорил тихо, наклонившись близко ко мне, словно поверял свою тайну, а глаза его возбужденно горели. – Я всю жизнь мечтал о том, чтобы пронести орифламму [65]65
  Орифламма – первоначально хоругвь в аббатстве Сен-Дени (с изображением золотых языков пламени на красном фоне); дед Людовика, король Филипп Первый, стал использовать ее как боевое знамя. Поднималась только в самый момент битвы. Служила в этом качестве вплоть до 1415 г.


[Закрыть]Франции, наше священное знамя, до Святой Земли. Мне было десять лет, когда я поклялся почтить этим память несчастного брата Филиппа, который должен был стать королем. Я поклялся взять орифламму с собою в паломничество и возложить ее на алтарь церкви Гроба Господня в Иерусалиме. Вот и настал мой час. Таково веление Господа Бога, и он за это простит мне грехи мои. Я соберу войско.

– Мудро ли это?

– Это путь к спасению моей души.

Как он глубоко верует в это – а надежды на успех, конечно, нет.

– Я не сомневаюсь, что когда-нибудь вы отыщете путь к спасению души, Людовик, – успокоила я его.

Что за дикие у него намерения! Сомневаюсь, что аббат Сюжер одобрит их. Я погладила Людовика по спине, как мать, успокаивающая не в меру разыгравшегося ребенка.

– Я выполню свой обет, Элеонора! – Его руки вдруг обвили меня, он стал целовать меня в губы, дрожа от возбуждения своим решением, повалил меня на ложе. – Я уже предвкушаю сладость победы, – пробормотал он мне в висок. – Какая великая мысль!

– Не надо, Людовик…

Пресвятая Дева! Этого я не хотела.

– Надо! Я возглавлю новый крестовый поход!

Я попыталась было оттолкнуть его и даже, кажется, преуспела в этом, но Людовик вдруг просто сорвал с себя монашеское облачение, не сознавая, как непривлекательно выглядит его плоть после долгого умерщвления. На язвы от власяницы даже смотреть было страшно. Я могла пересчитать все его ребра, четко выделялся каждый позвонок на спине, а кости таза выпирали до неприличия.

– А вы все так же прекрасны, как и в день нашей первой встречи, Элеонора. Я томился без вас. Вы будете вдохновлять меня в Великом Походе.

Не замечая, как напряглось мое тело, Людовик встал на колени подле меня, потом оказался на мне, задирая юбки. Я закусила нижнюю губу и уступила ему просто потому, что таков был мой долг. Его руки были грубыми от нетерпения, однако он ничего не делал для того, чтобы возбудить желание во мне. Быстрое обладание, довольное ворчание, когда он излил в меня свое семя – вот и все, что можно об этом сказать. Я даже не осмеливалась сравнивать это с теми удовольствиями, которые испытала под ласками анжуйца.

Людовик не заметил, что я отвечала ему неохотно. По крайней мере, все быстро закончилось.

Оторвавшись от меня, он снова надел власяницу и рясу, укрыв наконец от моего взора выпирающие кости и усохшую плоть. Улыбнулся мне.

– Я молюсь, чтобы вы понесли новое дитя, Элеонора. На этот раз сына. Если я не вернусь из Святой Земли, если я погибну там, то хорошо бы Франции иметь наследника мужского пола.

– Дай Бог, чтобы я зачала. Постараюсь.

Я поправила юбки, стараясь не касаться рукой липких следов его наслаждений. По правде говоря, я не верила, что из новой затеи, завладевшей воображением Людовика, хоть что-нибудь получится.

Эта мысль родилась в мозгу, воспаленном слишком частыми постами и слишком долгими молитвами. Я не задумывалась об этом, а когда истечения наступили у меня в обычное время, то вообще позабыла о происшедшем. Молитвы Людовика о сыне имели такой же успех, как и его мечты о возвращении Святой Земли – о том, как он поведет войско к сияющим куполам Иерусалима.

Я ошибалась.

– Господа мои!

Людовик откашлялся – отчасти от возбуждения, а в основном из-за того, что страшно нервничал – и поднялся из кресла. Тронный зал в Бурже переливался всеми цветами радуги, гудел множеством голосов – пир подходил к концу. Рождество. Светлый праздник.

– Господа!

Людовик вскинул руку, призывая всех к молчанию. Он был похож на исхудавшую от голода галку, которая втесалась в стаю настороженных ястребов, сияющих красочным оперением. Даже на Рождество он не попытался придать себе королевский вид, явившись на пир в бесцветном темном одеянии с почти не заметными украшениями. Когда все взоры обратились к нему – иные с интересом, иные с насмешкой, а немало и с откровенным презрением, – он объявил им то, что хотел:

– Я должен открыть вам тайну души моей.

На лице его пылал румянец, но не от выпитого вина; глаза перебегали от одного подданного к другому. В этом был весь Людовик, пытавшийся поделиться мечтой о крестовом походе со своими желчными баронами. Из глубин своего камзола он выудил свиток, скрепленный тяжелой печатью. Я попыталась подавить вздох.

– Это послание его святейшества Папы Римского.

Он обвел слушателей взглядом, как бы оценивая их реакцию. Их вовсе не взволновал документ, о чем бы там ни говорилось. Немало баронов с сытой отрыжкой уткнулись носами в свои кубки.

– Его святейшество предлагает мне собрать войско и спасти христианские государства Святой Земли от нечестивых турок. Он зовет меня в крестовый поход.

Гробовая тишина… А чего он ждал? Радостных кликов от такой перспективы?

Людовик продолжал говорить, снова и снова пробегая глазами в поисках поддержки по рядам безразличных лиц.

– Я отправлюсь в крестовый поход, дабы освободить от турок город Эдессу и отстоять Иерусалим. Я желаю, чтобы вы присоединились ко мне, предоставили своих рыцарей, деньги и явились сами. Это будет нашим покаянием. Бог взглянет на нас с милостивой улыбкой и простит нам грехи наши.

Гробовая тишина, нарушаемая только изредка чьим-нибудь покашливанием, шарканьем переминающихся ног да царапаньем собачьих когтей по полу.

Боже правый, Людовик! Да ведь такой призыв не более привлекателен, чем остывшая похлебка. Поставь же перед ними цель, которая воспламенит их сердца!

– Мы отправимся в крестовый поход во славу Господа Бога! – воскликнул Людовик. – Я пообещал Его святейшеству, что Франция возглавит этот поход. Со мною ли вы, господа мои? Вы проторите себе дорогу на небеса, путь к спасению души.

На всех лицах было написано отчуждение – и у вассалов самого Людовика, и у моих сеньоров из Аквитании. Я вглядывалась в них и видела, что они испытывают точно такое же презрение, как и я сама. Покаяние и спасение души – совсем не то, чем можно тронуть их сердце. Людовик в растерянности тяжело опустился на свое место.

– Что же нужно сделать, чтобы убедить их в благости этого Великого Предприятия?

«Хоть немного веры в твою способность вести войско к победе – но это потребует немалого времени, – подумала я. – они не забудут Тулузу и Шампань. Я бы лично не спешила бросаться в Палестину вслед за тобой».

– Эх, вот если бы у меня были способности вашего деда, Герцога Гильома… – бормотал Людовик. – Он умел растрогать людей, и они отдавали делу Господню и свою жизнь, и свой кошелек.

– Герцог Гильом говорил так, что это волновало его слушателей, – ответила я без обиняков. – А вы предложили им блюдо столь же заманчивое, как запеканка из потрохов.

– Это святое дело! Нельзя над ним насмехаться, Элеонора. Такое счастье выпадает раз в жизни!

Раз в жизни.

Ах! У меня мелькнула отличная мысль. Мечта о столь желанном! Неожиданно передо мной открылись безбрежные горизонты. Приключения, в которых таились волшебные возможности…

Противоположность скучной действительности! Сердце у меня екнуло, гулко ударилось о ребра. Еще сама не осознав своего намерения, я уже оказалась на ногах, глядя на всех с королевского возвышения.

– Благородные господа! – Теперь я завладела их вниманием: кто был растерян, кто смотрел с осуждением, но всем было интересно, что дальше. – Его величество говорил вам о важности спасения души. Я же скажу вам совсем о другом.

Я слышала свой голос. Чистый, женственный, манящий. Уж никак не беспомощный. Оглядела зал, притягивая к себе взгляды этих чванливых баронов. Получилось! Их внимание было приковано ко мне. Я воздела руки в искреннем душевном порыве.

– Скажу о земной славе такого предприятия. Всем вам хорошо известно, что герцог Аквитанский Гильом хорошо показал себя в крестовом походе. В сочиненных им песнях говорится о храбрости и беспримерных подвигах рыцарей, посвятивших себя этому богоугодному делу. Неужто вы не помните? Как торжественно шли они по землям Европы, доспехи и оружие золотом горели на солнце, а над головами трепетали на ветру боевые знамена. – Голос мой потеплел, зазвучал более проникновенно, когда я стала рисовать эту картину, желая, чтобы они увидели ее воочию. – Неужели не припоминаете рассказы об их славе и гордости, о небывалых победах? О днях, когда свершались подвиги высокие и благородные? И сегодня еще прославляют люди в песнях тех первых рыцарей креста. А вам разве не хочется того же самого? Не хочется, чтобы жены и дети ваши смотрели на вас как на героев, совершивших великие подвиги?

Лица в зале больше не были отчужденными. Я овладела их сердцами и мыслями.

– Земли Палестины богаче, нежели можно себе вообразить. Подумайте, какие возможности это сулит тем из вас, кто стремится приумножить свои владения и богатства. Мой высокородный дядюшка Раймунд, граф Пуатье, стал там князем Антиохийским. Кто знает, какие земные награды ожидают каждого из вас? Если же вас тревожит цена, какую надо уплатить за поход… – Тут я позволила себе чуть-чуть скривить губы в презрительной усмешке. – Решительно утверждаю, что все расходы возместятся десятикратно. Что же может не понравиться в замысле Его величества нашить знак креста на свои одежды? Разве вы трусы, что станете отсиживаться во Франции, на своих родовых землях, пока в Святую Землю вместо вас отправятся другие? Я зову вас к богатству и подвигам, к вечной славе во имя Господне.

Даже я сама была растрогана этим своим призывом к оружию, но ведь я впитала это с молоком матери и не могла уже сдержаться, хотя и почувствовала, что Людовик посматривает на меня с опаской.

Я глубоко вздохнула, в душе росла уверенность.

Еще и половины не сказала.

– Я и сама отправлюсь в крестовый поход, – объявила я им, – бок о бок с королем, супругом моим. – И вот теперь я перешла на родной langue d’oc, задержав свой взгляд на лицах моих вассалов. – Я поведу свое войско в Святую Землю. Последуете ли вы за мной, мужи аквитанские? Поскачете ли за мною, дабы освободить Палестину от тех варваров, которые желают лишить нас законного права посещать родину Христа?

Мысли переполняли меня. Я видела лишь способ вырваться из парижского заточения, где была цепями прикована к мужу, который и мужем-то не был. Кровь во мне кипела.

Я ждала их ответа.

– Женщине не место среди войска в походе.

Одинокий возглас, я не разобрала, чей именно, но на langue d’oeil северян. Я гордо вскинула голову и возвысила голос, перекрывая гудение баронов, которые спорили, так ли уж я слаба.

– Вы так полагаете? – Я покинула свое место, задела платьем Людовика и вышла на переднюю кромку возвышения, готовая бросить вызов любому мужчине. – Женщине там не место? В дни моего деда к нему в походе присоединилась Ирина, маркграфиня Австрийская, столь же известная своей красотой, коль и железной волей. Она собрала войско в своих владениях и сама встала во главе его. Неужели я, дочь Аквитании, способна на меньшее? – Я улыбнулась, взирая свысока на сидевших в зале своих вассалов. – Я молода и сильна. Маркграфиня Ирина была куда старше, когда подняла свои боевые стяги. – Среди баронов зашелестели смешки. – Господа мои! В седле я способна обскакать любого из присутствующих здесь!

Хор одобрительных возгласов взлетел к потолочным балкам, вбирая силу и звонкость по мере того, как слушателями овладевали мои мысли и задор.

– Так последуете ли вы за мной, примете ли крест? – Теперь прошлась вдоль кромки возвышения, отбрасывая в стороны юбки резкими движениями. – Я буду скакать впереди вас, подобно Пенфесилее [66]66
  Пенфесилея – персонаж греческой мифологии; дочь бога Ареса (Марса) и царицы амазонок Отреры.


[Закрыть], той царице, которая прославилась при осаде Трои, ведя к победам своих сказочных амазонок. Поскачу вперед, как та древняя царица-воительница, и поведу вас к славе. Сил и храбрости у меня не меньше, чем у нее. Так последуете ли вы за мной, мужи аквитанские? Мужи Франции? За золотом, землями и бессмертной славой в песнях трубадуров?

Наступил трепетный миг тишины. Согласятся ли они? Я поняла, что стою, затаив дыхание. Вложат ли они в мои руки орудие, которое позволит мне разбить оковы и вновь обрести свободу?

– Deus vult! Deus vult! [67]67
  «Бог (так) хочет!» (лат.) – по легенде, клич в толпе в ответ на объявление папой Урбаном II Первого крестового похода в 1095 г. К описываемому времени этот возглас стал боевым кличем некоторых военно-монашеских орденов, в т. ч. тамплиеров.


[Закрыть]

«Так хочет Бог». Старинный боевой клич крестоносцев. Он вырывался из сотни мужских глоток и громом отражался от стен зала. А я посмотрела вниз, потом обернулась на Людовика, который все сидел, положив руки на стол. Он заморгал и ответил мне испуганным взглядом. Над этим можно было бы посмеяться, но я даже не улыбнулась, торжествуя победу.

– Ну вот, Людовик. Вашему крестовому походу обеспечена поддержка.

А мне обеспечен побег из моей тюрьмы.

Бедняга Людовик слабо улыбнулся, не зная, к добру мое вмешательство или же нет.

Аббат Сюжер весь дрожал от ярости.

– Вы не посоветовались со мною, государь! – Он едва держался в границах учтивости. – Вы уведете из Франции войско и унесете едва ли не всю казну – ради предприятия, успех которого вовсе не гарантирован?

– Бог, несомненно, сочтет, что это предприятие того стоит.

Людовик упрямо стоял на своем.

– Вы бы гораздо лучше послужили Богу, если бы остались во Франции, государь, правили ею мудро и родили бы наследника, который со временем заступит ваше место. Представляете ли вы себе последствия того, что можете погибнуть в заморских землях? А там ведь встречали свой конец и полководцы более знаменитые, чем вы. Слишком это опасно – отправляться на дело, финал которого невозможно предсказать.

Он резко обернулся ко мне:

– И вы, Ваше величество. Как вы могли поступить столь опрометчиво? Неужели вы оставите свое дитя, которому и двух лет еще нет?

– Вы хотите сказать, что я не мать этому ребенку?

Как приятно было увидеть на лице Сюжера столь сильное смущение!

– Я только утверждаю, что вы не подумали как следует, Ваше величество. Что же касается Ирины Австрийской, вы не сочли нужным напоминать своим вассалам о том, что она погибла весьма страшно, затоптанная толпой во время резни.

Я улыбнулась ядовито, уверенная в прочности своих позиций.

– Да, не сочла. Я – сюзерен. Кто, как не я, должен собирать войско в моих владениях? Кто поведет их в поход, как не герцогиня Аквитанская? Что вы скажете на это, Людовик? Поскачу ли я бок о бок с вами?

– Это может оказаться опасным, Элеонора…

Примерно такого ответа я от него и ожидала.

– Что ж, вот и хорошо. – Я пожала плечами, будто мне было все равно. – Тогда я останусь в Париже и буду править страной в ваше отсутствие.

– Ах…

У Людовика нервно дернулся кадык.

– Нет! – вспыхнул аббат Сюжер.

Я едва могла сдержать смех. Понимала, что победа осталась за мной. Видела страх, ясно написанный на их лицах. Кто знает, до чего я могла бы дойти, если оставить меня во Франции со всей властью, принадлежащей короне? Видеть их мысли было неприятно, но это давало мне в руки оружие, которым я сумею воспользоваться.

– Не сомневаюсь, что вы можете вполне положиться на меня – я буду мудро употреблять власть от вашего имени.

Я погладила руку Людовика.

– В конце концов, если вы последуете за мной, из этого могут проистечь свои выгоды… Несомненно, это крепче привяжет аквитанцев к моему войску…

Людовик искоса взглянул на Сюжера.

– Я нужна вам, Людовик, – проговорила я, сжимая его запястье. – Будет гораздо лучше, если я отправлюсь с вами.

Аббат оказался между Сциллой и Харибдой, однако твердо стоял на своем.

– Вам нельзя покидать Францию вдвоем, не обеспечив страну наследником мужского пола.

– Можно, – улыбнулась я. – Не исключено, что Господь Бог благословит нас еще одним ребенком, когда мы побываем в Иерусалиме. Сыном, который станет властелином Франции.

Так у Людовика не осталось выбора. Дело было решено, а к доводам Сюжера он остался глух.

Я же видела только одно: могу теперь расправить крылья и лететь. Мне удалось разрушить стены дворца Сите. Удалось вырваться из окружавшей меня скуки. Можно сомневаться в полководческом таланте Людовика, но рядом будут хорошие военачальники, и он сумеет выстоять у стен Иерусалима.

Даже не верилось в такую удачу. От радостного волнения у меня перехватывало дыхание, а кровь горячо бурлила в жилах. Я отправляюсь в Святую Землю!

– Ваше величество!

У дверей моей светлицы стоял, согнувшись в поклоне, дворецкий. Он изо всех сил старался погасить любопытство, засветившееся у него в глазах при виде сложенных стопами платьев, юбок, накидок я готовилась к приключению, которое все еще зависело от воли высших сил. Людовик колебался, аббат Сюжер никак не мог решить, надо ли мне выступать в поход вместе с войском, зато я вполне решила. Я отправляюсь в заморские земли. Вот потому-то я и стояла на коленях посреди разложенных повсюду вещей, только что открыв одну из шкатулок, хранивших мои драгоценности. Надо было сделать выбор, иногда столь важный, что я не могла доверить его своим дамам.

– Ваше величество, прибыли гости. Я привел их к вам, ибо Его величество занят, он в соборе Нотр-Дам.

Я резко поднялась на ноги, не сразу сообразив, как это подействует на моих дам: они пищали, словно птички в клетке, когда над головами их парит ястреб. А повернувшись, поняла, что гость у меня не из тех, кем можно пренебрегать. Обоими этими гостями, как я понимаю, пренебрегать было нельзя.

– Граф Анжуйский, Ваше величество. И благородный господин Анри Плантагенет.

Я за лихорадочными сборами в крестовый поход позабыла, что об этом визите у нас была договоренность – вот анжуйцы. И явились ко двору в поисках невесты. По какой-то непостижимой причине у меня возникло чувство, словно холодная рука охватывает мое горло.

– Приветствую вас, господин мой граф. – Я изобразила учтивую улыбку, приняв решение: мои приветствия должны литься прохладно, словно талая вода по льду. – Добро пожаловать, мы вам рады.

Красивый как всегда, Жоффруа Анжуйский переступил порог моей светлицы; сдержанный, вполне владеющий собой, прикрывающий безукоризненными манерами свою резкую властность – в точности такой, каким я его помнила. Но было в нем и что-то еще… Внутри у меня все сжалось от неясного предчувствия. Открытое лицо графа дышало искренностью, но, кажется, он избегал встречаться со мной глазами. А потом вдруг посмотрел прямо на меня и улыбнулся, но и этим не рассеял у меня ощущения, что здесь что-то не так. Я вспомнила, что он великий мастер притворяться.

Конечно, мы по-прежнему притягивали друг друга. В глазах анжуйца светилось восхищение. У меня же, несмотря на все тревоги, щеки пылали огнем. Моя страсть к нему ничуть не угасла. Как смогу я вынести то, что он будет жить в одном дворце со мной, но останется таким недосягаемым? Я ведь была не вольной пташкой в своем Пуату, я была в Париже. Одно дело – забавляться в постели в Пуату, и совсем другое – повторять это здесь, под носом у Людовика и аббата Сюжера. Здесь невозможны тайные встречи, любовный шепот, нежные ласки.

Да я, наверное, и не хотела такой близости между нами здесь. Что было в Пуату – то прошло. Впредь подобной неосторожности я не допущу.

Жоффруа взял мою руку, поднес к губам с церемонным поклоном, слегка коснулся ими пальцев – все как положено, с точно выверенной степенью почтительности. Ах, как он был умен – превосходный актер; со стороны можно было подумать, что в прежнее время мы занимались только делами, вели степенные беседы, какие лишь и могут быть между сенешалем и его сюзереном.

– Ваше величество, простите, что вторгся к вам вот так.

Говорил он совершенно непринужденно. Однако и я ему в этом не уступлю. Слова привета звучали учтиво, но совершенно официально.

– Вы мне не помешали ни в малейшей степени. – Я сделала знак дворецкому подать вина, а сама повернулась к младшему Плантагенету: – Анри, ты вырос с тех пор, как я видела тебя в Пуатье. Сколько же времени прошло? Кажется, месяцев шесть.

– Приветствую вас, Ваше величество.

Его поклон не уступал в куртуазности поклону отца. Да, он и вправду вырос. Не только стал выше, не только шире в плечах, но за эти несколько месяцев и все движения его стали плавными, а в манерах появилась спокойная уверенность. Губы не улыбались, однако в глазах вспыхивали озорные искорки, и это настораживало меня не меньше, чем напускная безмятежность графа.

– Я же говорил, что мы еще встретимся, госпожа.

– Говорил. Вот мы и встретились. Полагаю, твой кречет в добром здравии?

– Да, Ваше величество. – Улыбка прорвалась сквозь всю его важность. – Он охотится лучше, чем отцовский орел.

Я засмеялась. Он оставался еще совсем мальчишкой, помешанным на охоте. Я отпустила своих дам, жестом пригласила гостей садиться и села сама, красиво уложив юбки. Но внутренне была предельно собрана, постоянно настороже.

– Мы собираемся отправиться в Святую Землю, – объяснила я, обводя рукой комнату, в которой царил беспорядок. Сама же тем временем напряженно думала. – Мы с Людовиком принесли обет крестоносцев.

– Так мне и говорили, Ваше величество. – Жоффруа поднес к губам кубок и взглянул на меня. – Вы заслуживаете всяческих похвал. Это дело высокое и благородное. А уж для вас сопровождать супруга в столь опасном предприятии… Поистине это выше всяких похвал.

– Это справедливо.

Мне показалось, что он посмеивается надо мной, и я, пресекая подобную дерзость, выбрала цель для своей стрелы. Никому не позволено смеяться над герцогиней Аквитанской.

– А вы не испытываете желания присоединиться к нам, господин мой граф? Во искупление своих грехов?

– Богом клянусь, нет! Если меня не будет в моих владениях больше недели, непременно появится какой-нибудь отчаянный головорез и попытается захватить там власть. У меня нет ни малейшего желания вернуться из похода и обнаружить, что я стал нищим без клочка земли.

– А я внимательно слежу за тем, что происходит в Англии, госпожа, – сказал Анри, подавшись вперед; глаза его горели азартом. – Те, кто поддерживает госпожу мою матушку, ведут войну со Стефаном. Я же намерен возглавить их и добиться английской короны для себя…

Тут граф поднял руку, приказывая сыну замолчать.

– Я приехал сюда, чтобы обсудить то намерение, о котором сообщал вам в Пуату, госпожа, – перешел он к делу без дальнейших околичностей. – Надеюсь, вы окажете мне поддержку и поможете убедить Его величество, когда я изложу это дело ему?

Да разве я уже не пообещала ему такой поддержки? Что-то он затевает. Меня снова кольнуло нехорошее предчувствие, и потому я удержалась от заверений, которых жаждал анжуец.