Текст книги "Меч и корона"
Автор книги: Анна О’Брайен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 31 страниц)
– Да. Я вам сообщу. А сейчас сообщу вам вот что… – Побледнев, с плотно сжатыми губами, он резко обернулся и наконец обратил свой взор на меня. – Я считаю вашу близость со своим дядюшкой неподобающей.
– Близость? Мы с ним охотимся, завтракаем, обедаем…
– Вы говорите с ним. Вы постоянно с ним беседуете. О чем это вы беседуете?
– Обо всем том, о чем вы со мною не говорите! О политике. Об угрозе турецкого вторжения. О том, как обеспечить безопасность Антиохии и Иерусалима. Вы не желаете об этом говорить со мной, а Раймунд желает. Вам не в чем винить меня, Людовик.
– Я этого не одобряю. Я запрещаю вам обсуждать с ним политику Франции.
– Запрещаете? По какому же праву вы мне запрещаете?
– По праву супруга.
– Если бы вы вели себя как супруг, я, возможно, и прислушалась бы к вам. Но, поскольку вы поступаете иначе, я буду проводить время так, как сама нахожу нужным. И коль я желаю обсуждать вопросы военные и политические с князем, моим кровным родичем, то это я и буду делать!
Я думала, что тем все и закончится. Нет. Людовик сделал глубокий вдох и швырнул мне в лицо новое обвинение:
– Мне не нравятся те слухи, что доходят до моих ушей, Элеонора.
Я насторожилась. Все мои чувства обострились. Но внешне я осталась холодной, как стакан шербета, глядя мужу глаза в глаза.
– Что за слухи?
– Вы слишком много времени проводите вместе с князем Раймундом. – Наконец-то он смутился и отвел глаза в сторону. – Вы слишком близки с ним.
Это была полная бессмыслица.
– Людовик, вы просто глупец! – заявила я ему.
Людовик недовольно поджал губы и прошел мимо меня. Я отбросила его нелепые обвинения. Мне надо было подумать о вещах более важных.
«Как ты живешь с таким человеком? Проведешь ли ты всю оставшуюся жизнь с мужчиной, которого даже не уважаешь?»
Вопросы Раймунда, хоть я на них и ответила, не переставали вертеться у меня в голове. Они засели там и продолжали язвить, словно шипы, попавшие под седло. Тревожили меня по ночам, преследовали наяву. Они не давали мне покоя.
Так ли уж тревожили? Разве не проблескивала в них крошечная искорка надежды? И разве в часы досуга под жарким солнцем Антиохии не раздувала я эту искорку, пока она не разгорелась, пока мысль, родившаяся из нее, не восстала, подобно фениксу, гордо расправляющему свои крылья в отблесках пламени? Иной раз эта мысль казалась мне неосуществимой. А в иные минуты я думала: а что, почему бы и нет? Она была вполне осуществима, если я постараюсь претворить ее в жизнь.
«Многое может изменить тот факт, что ты Элеонора, женщина незаурядной силы духа».
И я все время трудилась над этой мыслью, словно над ниточками, обвисшими на манжетах поношенного платья. Надо было обдумать все и хорошенько рассчитать.
– Госпожа… Вам следует знать об этом… Среди придворных ходят сплетни… – проговорила, запинаясь, Агнесса.
– О чем же?
У меня не было времени слушать пустые басни и всякое вранье.
– Говорят, что вы с князем…
– Придворным Раймунда нечем заняться, вот они и выдумывают всякие глупости. Ложь и выдумки – это плод или расстроенного воображения Людовика, или же ядовитого языка Галерана. Я пропущу это мимо ушей.
– Как пожелаете, госпожа моя…
Некогда я сама ее спрашивала: «Что говорят обо мне при дворе?» Некогда я прислушивалась к ее мудрым советам, но сейчас разум был слишком поглощен моим Великим Замыслом. Так что я размышляла и обдумывала, пока каждый довод не стал ясным и четким, словно отражение в зеркале венецианского стекла, которое предоставил в мое распоряжение Раймунд.
На некоторое время мне пришлось отвлечься: Раймунд созвал свой военный совет. Меня не пригласили: в вопросах управления государством Раймунд был неуступчив, как всякий мужчина, – а потому мне пришлось устанавливать истину по крупицам, по бурным последствиям совета. Это было нетрудно: дворец гудел от догадок и слухов, тем более что на совете Раймунд и Людовик почти сразу же схватились.
Мне было хорошо известно, что замысел кампании – как ее видел Раймунд – состоял в том, чтобы доказать Людовику необходимость повернуть войско крестоносцев и вместо Иерусалима обрушиться на турецкие крепости Алеппо и Цезарея. Это отвлечет и ослабит турок, и тогда несложно будет сделать следующий шаг: вернуть Эдессу и тем самым обезопасить Антиохию от угрозы турецкого нашествия. А главным доводом Раймунда, призванным побороть основное возможное возражение Людовика, служило то, что отражение турок от Антиохии в конечном итоге укрепит положение Иерусалима.
Людовик уперся как осел. Его цель – Иерусалим, туда он и направится. Мои вассалы были на стороне Раймунда, но их мнение Людовик жестко отмел. Ослепленный своими убеждениями, король с пафосом объявил: он не станет по своей воле проливать кровь врагов, пока не завершит паломничество в Иерусалим, дабы возложить на алтарь боевое знамя и тем очиститься от грехов. После этого он готов поразмыслить о защите Антиохии, но никак не раньше.
Раймунд, пораженный до глубины души, ответил ему с необычной горячностью, не выбирая выражений:
– Черт вас побери! Если вы не готовы протянуть руку помощи своему ближнему, то можете уходить отсюда хоть завтра. Что толку вам здесь сидеть, коль вы закрываете глаза на мое бедственное положение? И на бедствия всех мужчин и женщин, населяющих этот город!
– Я отдаю себе отчет в вашем бедственном положении, но не считаю его требующим незамедлительного вмешательства.
– Ну, да поможет вам Бог, если придется вам стать свидетелем того, как этот город будет опустошен турками.
Совет закончился, все были возбуждены и крайне недовольны. Прискорбно сознаваться, но я в этом увидела возможность достичь того, к чему стремилось мое сердце. Скоро я сама стану хозяйкой своей судьбы.
Раймунд после совета весь кипел от гнева. Понятия не имею, чем занимался Людовик – я сразу пошла к Раймунду.
– Понадобится не меньше, чем Божье чудо, чтобы твой чертов муженек смог увидеть хоть что-нибудь, кроме своей бессмертной души!
Гнев Раймунда уже немного поостыл, но еще далеко не затих.
– Не чудо нужно, – послала я ему кроткую улыбку. – Нужен ультиматум. Я хочу, чтобы вы снова созвали военный совет. И на этот раз там буду я.
Нетерпеливо взмахнула рукой, призывая его к молчанию, потому что видела: с его губ уже готовы сорваться обычные возражения мужчины, который убежден, что женщине подобает находиться лишь в кухне, в светлице либо в спальне.
– Вам следовало пригласить меня с самого начала. Я вообще должна там присутствовать без особого приглашения.
– Это против обычаев.
– Да неужели? Ну, я буду присутствовать. – Я положила руку на его локоть и придала своему голосу властность: – Созовите совет, Раймуцд.
Он всмотрелся в мое лицо (неужели откажет?) и коротко кивнул, а в глазах блеснул хитрый огонек. Конечно, он согласился. Разве не был Раймунд настоящим воином, умелым тактиком, способным воспользоваться любой открывшейся возможностью?
– Уж не знаю, что ты там задумала, но ты умная женщина, – заметил он со скупой улыбкой, живо напомнившей мне о том давнем юноше. – И красивая. Я сделаю так, раз ты об этом просишь. Посмотрим, удастся ли заставить Людовика склониться под ветром.
Да уж, посмотрите. Я стала ждать с величайшим нетерпением.
На военный совет я умышленно явилась с некоторым опозданием, чтобы насладиться эффектом: как я вошла, как Раймунд встал и провел меня к креслу, приготовленному по правую руку от него. Сидевшие за столом стали оживленно перешептываться. Людовик застыл, вцепившись пальцами в висевший на груди крест – вероятно, искал у Бога сил вынести мое присутствие. На постном лице Галерана было ясно написано суровое осуждение. Одо де Дейль выглядел задумчивым, должно быть, решал: занести в анналы похода мое нежеланное присутствие на совете или же лучше обойти таковую несуразицу. Рыцари Людовика тоже проявляли беспокойство. Только мои вассалы выразили некоторую радость при моем появлении.
– Я позволил своей племяннице присутствовать здесь, ибо она сама о том просила, – с загадочным видом объявил Раймунд.
Я улыбнулась ему, другим участникам совета, любезно всем кивнула и села в кресло.
– Итак? – Людовик старался не обращать на меня внимания, но, взглянув сперва на Галерана, обратился прямо к Раймунду: – Нет нужды проводить этот совет. Я уже дал свой ответ, а затем отдал распоряжения, чтобы мы немедленно отправлялись в Иерусалим. Я совершенно ясно изложил свою точку зрения… Я не стала тратить попусту ни времени, ни лишних слов.
– Вы отказали им в помощи, так?
Как я и предполагала, губы Людовика сжались в тонкую полоску.
– Это здесь уже звучало. Что за нужда повторять одно и то же? Я даже не могу понять, зачем вы здесь, Элеонора.
– Послушайте меня, Людовик, – взмахнула я рукой. – Я отвергаю ваше решение!
– С какой стати? Я сейчас же отправляюсь в Иерусалим.
– А я не согласна.
Я смотрела на Людовика, на его нездоровую, землистого цвета кожу, натянувшуюся на скулах, на беспокойно бегающие и глаза. И разглядела, как слегка дернулось веко. «Он страшится меня», – подумалось мне. Страшится того, что я скажу, что могу сделать. И Галерану было явно не по себе, он крепко сжимал зубы. Все треволнения и тяжкие думы минувших недель ушли. В моей крови забурлила скрытая там сила.
Я улыбнулась Людовику, словно собиралась успокоить его тревоги. Людовик вздохнул и заговорил уже мягче:
– Что вам здесь надобно, Элеонора? Что можете вы добавить такого, что не было бы уже произнесено здесь? Я сделаю то, что необходимо для нас обоих. – Он потянулся через стол и коснулся моей руки; я ощутила, как в комнате разряжается атмосфера. Несомненно, этим жестом великодушия он рассчитывал заставить меня умолкнуть. – Вам не подобает выступать в собрании и…
Я посмотрела на его руку: Людовик положил ее на стол ладонью вверх, ожидая, что я, как подобает женщине, вложу в нее свою. Так я и сделала. Людовик, затаивший дыхание, выдохнул с огромным облегчением. А потом, когда он ободряюще взглянул на меня, я перешла в наступление:
– Присутствую я здесь по праву, Людовик, и я приняла свое решение. Выслушайте его и обдумайте. Я говорю: оставшиеся у нас войска мы употребим в помощь окруженной врагами Антиохии. Князь попросил нас о помощи, и, клянусь Богом, мы не вправе отказать ему. Если вы упорно желаете отвернуться от него – что я почитаю позорнейшим проявлением себялюбия, – я вам ничем помешать не могу. Но вот что я могу сделать… – Я минуту помолчала, нагнетая напряжение и наслаждаясь неловким положением Людовика. – Своей властью я отдам все мои войска из Аквитании и Пуату в помощь Раймунду.
– Что? – Людовик отдернул свою руку с таким проворством, будто ее вдруг до крови оцарапала только что мурлыкавшая кошечка. – Что вы сказали?
– Если вы пойдете в Иерусалим, меня с вами не будет. Я останусь здесь и отдам свои войска под командование князя Раймунда.
– Вы этого не сделаете.
– И чем же вы мне помешаете?
Голос Людовика упал до сиплого шепота, хорошо слышного в тишине зала:
– Вы же лишите меня последней надежды достичь Иерусалима. Вы же знаете, что, забрав своих воинов, лишите меня почти всего, что осталось от моего войска.
– Да, это я знаю.
– И вы ослушаетесь меня!
– Не обязательно. Я думаю, вам следует заново рассмотреть положение Антиохии. Когда она будет в безопасности, вы вольны двигаться дальше, на Иерусалим.
Быстрым взглядом я окинула обращенные ко мне лица присутствующих. Некоторые были ошеломлены. Иные заинтригованы: чем закончится это столкновение характеров и воли? Мои аквитанцы кивали в знак согласия. Верх одержала я, и всем это было понятно. Людовику предстояло с этим смириться, другого пути у него нет. Он уступит, и Антиохия будет спасена. Я ощутила, как Раймунд скользнул по мне взглядом, увидела одобрение в его легкой улыбке.
– Черт вас побери! – Людовик вскочил на ноги, перегнулся через стол в мою сторону. – Вы не сделаете этого, Элеонора. Вы не посмеете мне перечить.
Я тоже поднялась, встал и Раймунд. В тот же миг оказались на ногах и капитаны моих аквитанских войск. Атмосфера в зале неуловимо переменилась.
– Это все его влияние, так ведь? – Людовик злобно посмотрел на Раймунда. – Это все себялюбие человека, который подчинил вас своей власти – честными средствами или грязными!
– Грязными средствами?.. Не будьте глупцом, Людовик!
Я чувствовала, что Раймунд воспринял сказанное как вызов, рука его сама собой метнулась к висевшему на поясе кинжалу, и я остановила его. Недооценила я Людовика, полагая, что он смирится с неизбежностью. Видела, как в нем закипает злость, как им овладевает неистовство, при котором он выходил из себя – когда-то это испытал на себе несчастный де Лезе. Но и я не пойду на попятную.
– Ведь ясно, что всякий военачальник, умеющий предвидеть события, поймет, насколько разумен замысел кампании, предложенный князем Раймундом – напасть на турок в их твердынях, истощить их силы. Но если вы предпочитаете не видеть этого…
Мои слова прозвучали как пощечина Людовику. Он обогнул стол, спотыкаясь от спешки, и остановился так близко, что наступил на расшитый подол моего платья.
– Ко всем чертям предвидение! Вы здесь не останетесь! Я уйду, и вы уйдете со мною, пусть мне даже придется тащить вас силой!
Его рука, как свистнувший хлыст, обвилась вокруг моей, словно он хотел вытащить меня из комнаты, но Раймунд оказался проворнее: он перехватил руку Людовика за запястье, сжал так, что даже пальцы побелели, и Людовик отпустил меня, поморщившись и вскрикнув от боли.
– Утащить её отсюда силой, дружище? – прорычал Раймунд. – Да вы с ума спятили?
Я перевела дух, до глубины души пораженная этой вспышкой необузданной ярости, но мне хватило присутствия духа, чтобы встать между Людовиком и Раймундом.
– Господа мои…
– Руки прочь от меня, – потребовал Людовик.
– Вы не станете принуждать ее, пусть сама решает, – бросил ему в ответ Раймунд. – Она вам не кухонная девка, которой можно помыкать.
– Она моя жена и должна повиноваться мне.
– Я не уеду из Антиохии, – подлила я масла в огонь.
Так мы и стояли, образуя треугольник ярой враждебности, вопреки всему окружавшему нас изысканному великолепию, а все прочие смотрели разинув рты.
– Мы так и будем спорить на людях? – набросился на меня Людовик, неподобающе багровый от злости. – Я вправе требовать, чтобы вы находились при мне. Я не потерплю вашего отказа, Элеонора. И вы не будете диктовать мне свои условия. Вы моя жена, ваш долг – повиноваться мне.
Что сегодня задень – одни заявления нелепее других! Долгую минуту я вглядывалась в супруга. Губы яростно дергаются, глаза вылезли из орбит, кулаки сжаты, и при всем том на нем монашеское одеяние. Вот мужчина, к которому я прикована! Бог свидетель, это ужасало меня, но я по-прежнему полностью владела собой.
– Ваша жена? Да, правда. Я считаю, что в этом мое несчастье.
Не наступил ли подходящий момент? Надо ли мне это сделать, надо ли поддаться побуждению, которое росло и крепло во мне? Мысли мои унеслись в тот далекий день, когда я посетила епископа Леонского. Даже показалось, что я стою не здесь, в жаркой и засушливой Святой Земле, а снова в его комнате, из окон которой видна зелень по берегам реки. Какие силы понадобятся, чтобы освободиться от этого человека, требующего от меня повиновения? От человека, который без остатка разрушил и привязанность, и уважение, и долг верности, на которых держится брак. Я знала, что нужно предпринять, да только решусь ли?
Все смотрели лишь на меня. Я что, так долго стояла и молчала, мысленно прислушиваясь к словам епископа Леонского, следя за его пальцем, скользящим по лежащей перед ним рукописи? К королю тихо приблизился Галеран, положил руку ему на плечо и зашептал на ухо, но я различила слова:
«…Жена… надо ее ублажить… потом мы сможем устранить…» – и тогда я окончательно решилась.
Ублажить меня – а он это сможет? Я отлично помнила содержание документа, который составил умница епископ Леонский. Я возвысила голос, чтобы все в зале меня слышали, чтобы ни у кого не возникло сомнений в моих намерениях.
– Да, я ваша жена и в этом качестве подлежу вашей власти, сударь мой. Но дни этой власти сочтены.
– О чем вы? – Людовик был озадачен и переводил хмурый взгляд с меня на Галерана, как будто тамплиер был способен прочитать мои мысли. – Я вас не понимаю.
Почувствовала, как сердце громко забилось о ребра в предвкушении того, что должно последовать. Осмелюсь ли я? Да, осмелилась!
– Вы все прекрасно поняли, Людовик. Вы меня слышали. Здесь, перед лицом всего совета, я объявляю свое решение. Я желаю, чтобы брак наш был расторгнут. Я требую признания его недействительным.
Глава четырнадцатая
– Что? – Людовик подскочил, как кошка.
Нас окружила тишина, будто после громового раската бури. Эту тишину можно было осязать кожей, ее металлический привкус ощущался на губах. Я снова оценила настроение людей, сидевших вокруг стола или же стоявших рядом со мной. Раймунд был ошеломлен не меньше остальных, но в коротком кивке его головы я уловила нечто похожее на восхищение. Галеран отнюдь не восхищался – его лицо окаменело от ненависти. Граф де Морьен никак не мог прийти в себя от изумления. Одо де Дейль вдруг разволновался, у него судорожно дернулся кадык. Только мои вассалы оживились, заинтересованно следя за непредвиденным развитием событий. А Людовик… Бедняга Людовик! Бог свидетель, я молилась о том, чтобы мне не пришлось это повторять. Что ж, Людовик был ошеломлен и растерян, а бледные глаза его все гуще окутывала пелена страха.
– Недействительным? – прокаркал он. – Но вы же не можете…
– Еще как могу!
– Элеонора.
Людовик изо всех сил старался вернуть себе царственное величие, словно вдруг облачился в бархат и горностаевую мантию. Он весьма картинно распрямился, развернул плечи – только вот беда, выглядело это без нужды преувеличенным, да и поздно было уже, слишком поздно.
– Вы моя жена и королева Франции. На каком же основании вы сможете требовать признания брака недействительным?
– На вполне законном.
– Законном?
Людовик, испытывая почти физическое раздражение от этого спора на людях, попытался взять меня под руку и увести подальше, чтобы присутствовавшие на совете нас не слышали.
– У нас ведь общая дочь, – прошептал он. – Кто же признает брак недействительным?
Слушать подобное я не желала.
– Тем не менее наш брак противозаконен, Людовик.
На лице короля была написана крайняя растерянность. Ой ли? Ему ведь прекрасно было известно, что юридически наш брак недействителен. Потом я увидела в его глазах крошечную искорку страха и поспешила воспользоваться своим преимуществом.
– Нас вообще не должны были венчать. Только не делайте вид, будто вам это неизвестно! Аббат Бернар предупреждал вас об этом. Это было при мне, и я слышала, что он говорил. Мы состоим в родстве четвертой степени, а дозволение Святого престола на брак дано не было.
С исхудавшим и побелевшим, как у покойника, лицом Людовик переводил взгляд с меня на Раймунда и обратно.
– Это он насоветовал? – требовательно спросил супруг.
– Нет. Я в советчиках не нуждаюсь. Есть факты. По закону, который запрещает кровосмешение, наше родство не позволяет нам быть мужем и женой. Разве не так?
Не в силах быстро отыскать возражения, Людовик разнервничался, кадыку него заходил. Я перешла к изложению доказательств. Подготовилась я на совесть. Пробил мой час, и я должна использовать его в полной мере.
– Такова правда. И она известна нам обоим. Вы мне доводитесь братом в четвертом колене. А о том, что такое кровосмесительство, вы уже знаете. Ведь на этом основании вы и оказали поддержку Вермандуа и моей сестре. По той же причине отвергли Анри Анжуйского в качестве возможного супруга для Марии, так что здесь и спорить не о чем. Если вы предпочли столько лет делать вид, что ничего этого не замечаете, ни о чем не ведаете… Что ж, это никак не меняет того факта, что наш союз противозаконен.
Слова слетали с губ быстро, весомо, и было видно, как Людовик даже попятился под напором моих доводов.
– Вы знаете, что он противоречит закону, и мы уже пострадали за грех, совершенный вашим отцом, который от жадности не стал просить дозволения у папы. Я совершенно уверена: моя неспособность зачать сына проистекает из того, что Бог гневается на нас. Приходится предположить, что от вас я никогда не смогу родить дитя мужского пола. А вам необходим сын для того, чтобы обеспечить будущее Франции, Людовик. Если наш брак будет признан недействительным, вы сможете жениться снова и родить наследника [79]79
Людовик VII имел двух дочерей от брака с Элеонорой, еще двух – от брака с Констанцией Кастильской, и лишь в третьем браке, с Аделью Шампанской (дочерью графа Теобальда), родились сын – будущий король Филипп II Август – и еще одна дочь. Был у Людовика и сын-бастард, рожденный от наложницы.
[Закрыть].
Наши слушатели сгорали от любопытства: на их глазах стирали целые горы грязного королевского белья. Почти все беспрестанно откашливались.
– Самое главное… – выпустила я наиболее острую свою стрелу, – если вы и далее будете принуждать меня к этому греховному сожительству, то поставите под угрозу спасение моей бессмертной души. А заодно и своей собственной!
У Людовика стал конвульсивно сжиматься и разжиматься кулак. Веки затрепетали, выдавая нерешительность.
– Нет. На это я не пойду.
Я пропустила его слова мимо ушей, продолжая излагать свои соображения самым примирительным тоном. Разве я не могла себе этого позволить?
– Я, разумеется, откажусь от всех прав королевы Франции. А до тех пор, пока мы не решим это дело с Его святейшеством в Риме, я останусь здесь, в Антиохии, под защитой моего дяди.
– Вам нельзя соглашаться на это, государь! – Одо де Дейль с трудом обрел дар речи, а голос его едва не срывался на визг.
– Это невозможно, – зловеще произнес Галеран.
– Ну почему же? – Раймунд давно уже устроился в кресле, наблюдая за сценой, но теперь решил вмешаться; голос слегка подрагивал от волнения. – Мне представляется, что ваша неподражаемая супруга, Людовик, хорошо все обдумала и высказала. Если речь идет о нарушении закона, можете ли вы с нею спорить? Или страшитесь потерять ее владения? Согласен, Аквитания и Пуату – болезненная для Франции потеря, но если на другой чаше весов лежит бессмертие вашей души…
Я искоса взглянула на Раймунда, улыбнулась ему, но тут же отвернулась и пошла к дверям. Мне больше нечего было сказать, верно? Все дело я изложила превосходно.
– Я не соглашусь на это, – заявил мне вдогонку Людовик слабым голосом с плаксивыми нотками.
– Не думаю, господин мой, что вам есть из чего выбирать, – бросила я ему через плечо.
Вышла из зала, а Людовик остался стоять недвижимо, подобно одной из величественных пальм Антиохии; губы его были так сжаты, что почти и не разглядеть.
– Элеонора! Подождите!
Он, конечно же, догнал меня, когда я шла по открытой лоджии, залитой солнцем. Я не замедлила шага. Если ему так хочется продолжать препираться со мной, пусть подстраивается. Я больше не стану соизмерять свою походку с его шагами.
– Элеонора… – Он уже поравнялся со мной, потом, когда я не остановилась, забежал вперед. – Мне все это обидно. Я люблю вас. Как же мне согласиться на то, о чем вы просите?
Я увидела, как на глаза его набегают слезы, и отвела взгляд. Пусть он достанется Галерану и де Дейлю, я буду только рада. А я от него освобожусь.
– Я всегда вас любил.
– Любили?
Вот теперь я остановилась, губы искривились. Внутри у меня все похолодело от его слез. И этот слабый, глупый человек воображал, что может стать мне таким мужем, какого я действительно желала! Слишком много лет жизни я отдала ему, но теперь все! Схватив Людовика обеими руками за рясу, я встряхнула его, чтобы привести в разум.
– Может быть, вы меня и любите, если любовь состоит в сентиментальной чувствительности, которая побуждает вас заваливать меня подарками. Я понимаю любовь по-иному. Что это за любовь, если вы можете жить больше года, не испытывая ни малейшего желания даже прикоснуться ко мне? Я была рождена не для того, чтобы прожить всю жизнь целомудренной девственницей. Я молода, в крови моей бурлит жизнь. Я хочу, чтобы мужские руки пробуждали во мне страсть, чтобы сам мужчина возбуждался, желая меня. А не хочу я мимолетной возни, от которой плоть моя ничуть не загорается, словно ничего и не было. – Ужас от подобной откровенности исказил изможденное лицо Людовика, но я не собиралась умолкать: – Я не чувствую физического влечения к вам, Людовик. А после того, как вы со мною обошлись, у меня не осталось к вам иных чувств, кроме отвращения. Так жить я не желаю. Надо положить этому конец. – Я обошла его и быстрыми шагами двинулась дальше. – Что бы вы ни сказали, моего решения это не изменит, а потому и пробовать не стоит. А если вы поразмыслите здраво над моими доводами, то увидите, сколько пользы проистечет из всего этого и для вас.
– Но признание брака недействительным? – забормотал мне вслед Людовик. Увы, он так и не понял. Как я могла подумать, будто он что-нибудь уразумеет? – Как это недостойно, чтобы короля Франции ставили в такое положение. Это унизительно…
Я круто обернулась к нему.
– И это все, о чем вы способны думать? О своем унижении? Мое положение ничем не лучше.
– Я знаю, но…
– Нет, не знаете! Ничего вы не знаете! Нам нет необходимости объявлять всему свету, что вы не спите со мною, Людовик. Вот что было бы по-настоящему унизительно! – Во мне разгорался гнев, придавая силы моему намерению. – Нам нет нужды во всеуслышание говорить о своих разногласиях, на потеху трактирам и борделям, где всласть посплетничают и посмеются. Ведь дело-то легче легкого – просто юридическая проблема близкого родства. И не больше. Но и не меньше. Брак можно расторгнуть тихо, спокойно, опираясь исключительно на закон, и тем сохранить лицо – нам обоим.
– Элеонора, а нельзя ли нам…
– Нельзя! Ни в коем случае. Вам необходим наследник мужского пола, а я в сложившихся обстоятельствах вряд ли смогу родить вам такового. Я желаю вырваться на волю из той темницы, в которую вы заключили меня своими поступками.
Я, можно сказать, видела, как у него под черепом ворочаются мысли. Но, направляясь в свои покои, понимала, что он не отстанет от меня: будет уговаривать, льстить, делать что угодно, лишь бы я перестала заявлять на весь свет о своих требованиях.
– Полагаю, что над этим следует поразмыслить.
Как я и думала!
– Славно! Поразмыслите, Людовик, только не слишком долго.
– Мне, разумеется, потребуется согласие моих советников и баронов.
Каким он умеет быть скользким!
– А для чего вам спрашивать у них позволения? Вы разве не король? – У самых дверей своих покоев я обернулась и посмотрела на Людовика. – Разве вы не властны самостоятельно решать вопросы своей личной жизни? Вы же не отвечаете за свои поступки ни перед кем.
– Да, властью я располагаю. Но мне надо будет спросить совета у аббата Сюжера.
– Поступайте, как сочтете нужным, но брак наш окончен. И если вы не согласитесь прийти на помощь Раймунду, я отзову свои войска из-под вашего командования и стану действовать самостоятельно. Вам решать, Людовик.
Я отворила дверь.
– Элеонора…
– Что еще?
Возбуждение быстро спадало, я начинала ощущать удивительную усталость.
– Почему вы решились на это теперь, Элеонора? Когда прошло уже столько лет?
И правда, почему? Посмотрела на Людовика Капетинга, моего супруга, короля Франции. Четкого ответа на его вопрос у меня не было. А потом разглядела стоявшего передо мной человека, который придерживал меня за рукав и говорил с мольбой в голосе. Разглядела покрытые коркой пыли ноги в кожаных сандалиях. Грубую рясу с тяжелым крестом, который при ходьбе гулко хлопал по тощей груди. Покатые плечи и коротко остриженные волосы, донельзя изможденное многолетними постами и воздержанием лицо с залегшими под глазами глубокими тенями, напоминающими цветом густое красное вино. Кожа побледнела, как воск, словно под ней текла ледяная вода, а не кровь – как вообще может мужчина оставаться столь бесцветным после многих месяцев, проведенных в крестовом походе? Эти руки, которые все время сжимаются…
И я поняла, что ответить.
– Почему я настаиваю на расторжении брака, Людовик? Да потому, что не могу больше жить с вами ни единого дня.
Вошла в свои комнаты и затворила дверь у него перед носом, будто тем самым закрывала и наш брачный союз. Чувствовала, как в моих жилах пульсирует ощущение победы. Я сделала что хотела! Во всеуслышание объявила свои требования. Теперь нужно идти этим путем и добиться освобождения. О, в пылу ликования я уже торжествовала победу. Прекрасно видела, какие препятствия встанут передо мной. Людовик станет драться изо всех сил. Но и я стану убеждать, спорить, бороться. Сделаю все, что только потребуется, лишь бы разорвать ненавистные узы.
Людовик так и не смог оставить меня в покое. Была ли я во дворце, в саду, отдыхала ли в своих комнатах, даже в поле, где я спускала на дичь леопарда – всюду он тащился за мной по пятам. Снова и снова я слышала, как приближается шлепанье его дырявых сандалий. Он преследовал меня, тихий и ласковый, как летний дождь, а за ним всегда следовал тенью Галеран.
– Не говорите ничего, – остановила я его в очередной раз, когда он и начать не успел. – Не надо говорить, что со временем я вас пойму.
Это невозможно. Несносно. Он весь провонял Галераном. Я будто слышала беспардонные советы тамплиера: «Ступайте уговорите ее. Она всего лишь женщина. Поднесите ей в подарок восточные драгоценности, этим вы ее покорите». Я повернулась спиной к Людовику, который поставил передо мной шкатулку с безвкусными самоцветами.
– Я уже все поняла и так, Людовик. Мне не нужны ни подарки, ни уговоры. Вам бы лучше задуматься над тем, как помочь Раймунду спасти Антиохию. А если вы думаете, что я откажусь от расторжения нашего брака благодаря такому неуместному подарку, то вы заблуждаетесь.
– Его величеству не терпится продолжить свой путь в Иерусалим.
Галеран поклонился в неуклюжей попытке изобразить почтение.
– Его величество волен сделать именно это, если только совесть его совладает с грузом, ибо он предает князя Антиохийского.
– Никакого расторжения брака не будет, – простонал Людовик. – Вы меня слышите?
– Думаю, вас слышат в самом Иерусалиме.
Внезапно он раскричался, слова его гулким эхом отдавались от украшенных многочисленными арками стен парадного двора, залитого щедрым солнцем. Он потерял власть над собою.
– Как вы смеете выставлять меня на посмешище перед всем светом? А что до помощи вашему драгоценному князю… Он вызывает у меня отвращение. Как он живет! Какую мерзость создал здесь! Зачем мне рисковать собою и своими войсками ради него? Я ничем ему не обязан. Все, что я здесь вижу, – это безнравственный двор, донельзя распущенный и снискавший себе дурную славу. Они терпят даже такое распутство, как браки с сарацинами и переход в их веру. Послушайте, вот даже сейчас… – Он ткнул пальцем за окно, туда, откуда послышался призыв к молитве. – Он прельстился Востоком, стал настоящим попугаем в этих своих шелковых туфлях и просторных нарядах, подходящих скорее для сераля. Нет, я не стану помогать ему. И вы со своими войсками не станете. Я вам это запрещаю!
