Текст книги "Меч и корона"
Автор книги: Анна О’Брайен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 31 страниц)
Происходившее после вокруг меня отодвинулось куда-то далеко. Я больше не обращала внимания ни на что. Вопрос о кровосмесительстве повис передо мной в воздухе, как столбик высвеченных солнечным лучом пылинок, мне же предстояло уловить его и разгадать значение. То было откровение, которым я не могла пренебречь. А раз уж я узнала, кто располагает нужными сведениями и способен мне помочь…
Людовик отверг прозвучавшее обвинение, но я готова была биться об заклад, что аббат Бернар сказал чистую правду.
– Ваше величество… – Епископ Леонский [42]42
Леон – город в Аквитании (ныне маленький городок в департаменте Ланды, недалеко от берега Бискайского залива).
[Закрыть]не без труда поднялся из кресла и согнул свое грузное тело в поясном поклоне.
Мне было слышно, как он тяжело дышит – в равной мере и от физических усилий, и от охватившего его беспокойства.
– Ваше величество…
Он не мог придумать, что сказать еще, да и откуда ему? Я не предупреждала о своем приезде. Думаю, и выражение лица у меня вовсе не было благодушным после долгого путешествия в глубь Аквитании по жаре, я лишь могла надеяться, что не уеду отсюда несолоно хлебавши.
– Приветствую вас, господин мой епископ, – с этими словами я переступила порог его покоя.
Епископ жил умеючи, с удобством; я восхитилась наполненной светом комнатой, стены которой были увешаны гобеленами, столы завалены книгами, а в каждом кресле лежали подушки, располагая гостя посидеть подольше и получить как можно больше удовольствий. Если б это зависело от меня, я бы снова поселилась в Аквитании. Только бы снова стать самой себе хозяйкой… Взглядом пригвоздила епископа к месту.
– Я хотела бы, чтобы вы познакомили меня с плодами своих недавних исследований.
Его круглое лицо вспыхнуло румянцем, упрятанные между толстыми щеками и лбом глазки, очень похожие на поросячьи, расширились. И без того сжатые губы сжались еще плотнее. Этот человек не вызывал симпатии, однако он был начитанным богословом, да и его сюзереном была в первую очередь я, а не мой супруг – впрочем, не всякий бы в это поверил, видя ясно написанную на его лице крайнюю растерянность.
– Моих исследований, Ваше величество?
Я подошла ближе, вынуждая его поднять взгляд. Росту в нем было чуть больше трех локтей [43]43
Т. е. чуть больше 150 см.
[Закрыть], и мне было приятно, что хоть на пару вершков я над ним возвышалась.
– Очень прошу вас, сударь, не играть со мной в кошки-мышки. Вы знаете, для чего я приехала. Покажите мне.
– Ваше величество… Совершенно правы. – Говоря по справедливости, он и не пытался дальше изображать неведение. – Но я не в силах…
Я позволила себе легкую улыбку, которая тотчас же исчезла, стоило ему чуть-чуть расслабиться.
– Это как же?
– Документ, который вы ищете, – епископ нервно дернул кадыком, – у меня забрали, Ваше величество.
– Кто?
– Его величество король.
Я резко отвернулась к окну, вглядываясь в поросшие лесом холмы на дальнем берегу озера. Стало быть, Людовик уже захватил документ и уничтожил, так выходит? В этом деле он не стал терять времени. Как это на него похоже! Только неужто он думает, будто уничтожить письменное свидетельство – то же самое, что уничтожить сам факт, если этот факт верен? Наивность короля не переставала поражать меня. Я быстро повернула голову и успела перехватить взгляд епископа – настороженный, изучающий. Кажется, в нем светились еще и искорки торжества. Как я и ожидала.
– И вы, – лучезарно улыбнулась я епископу Леонскому, – не догадались сделать копию с результата столь ценных изысканий, прежде чем тот был у вас изъят? Можно ли этому поверить?
Не дожидаясь, пока он ответит, я прошлась по комнате, потрогала мастерски выполненные гобелены, взяла в руки со стола документ, над которым работал епископ перед моим появлением. Пробежала глазами, отложила, взяла в руки следующий. Епископ дернулся, словно ему хотелось дать мне по рукам, и крепко закусил губу.
Не будучи уверена в том, что сумею что-то найти, я возобновила словесный штурм.
– Ну же, господин мой епископ. Мы даром теряем время. Я не уеду отсюда, пока не получу того, за чем приехала.
– Ваше величество! Я не смею.
Ну что ж, он хотя бы сменил свое «не в силах» на «не смею». Я оперлась руками о стол и заговорила тише:
– Покажите. Покажите мне то, что супруг мой король считает столь важным, чтобы уничтожить, а вам запрещает даже обсуждать с его супругой.
Он судорожно раскрыл рот, как карп в рыбном садке. И обмяк, как поросенок под ножом мясника.
– Вы правы, Ваше величество. Но могу ли я просить вас о молчании?
– Вы страшитесь его величества?
– Поистине страшусь!
Я улыбнулась, обнажив зубы. Думаю, меня он все-таки боялся сильнее.
Возвратившись к привычным делам, епископ – гораздо больше книжник, нежели политик – захлопотал, отыскал ключ и открыл громадный сундук. Вытащил оттуда несколько свитков пергамента, бросил их на пол, а с самого дна извлек простой листок, положил на стол передо мной и разгладил рукой. То был клочок пергамента с неровными краями, словно оторванный от большого листа. Копия, сделанная впопыхах – слова и связывающие их линии нацарапаны как попало. В тексте были кляксы, некоторые слова зачеркнуты, но я вполне поверила в подлинность документа. Удобнее устроилась в мягком кресле епископа и поторопила его:
– Покажите же мне, господин мой епископ. В том нет никакой беды. Я просто хочу увидеть своими собственными глазами.
– Слушаюсь, Ваше величество. Полагаю, вы вправе увидеть.
Я отметила, что, готовясь указать нужное место своими короткими толстыми пальцами, епископ заговорил гораздо суше.
– Где же здесь я?
– Вот здесь, Ваше величество. – Мой толкователь полностью увлекся подробностями своего исследования. – А вот Его величество король Людовик. Видите, вас связывает линия супружества. А вот ваша семья: ваш благородный родитель и его отец, предшествовавший ему на троне. – Я следила глазами за линиями, которые набросал епископ. Мой отец Гильом, а чуть выше – знаменитый дедушка Гильом, рыцарь и завоеватель, трубадур и страстный любовник.
Моя собственная память дальше этого не простиралась.
Моему деду предшествовал еще один Гильом, женатый на даме, о которой я никогда не слыхала. На Одеарде.
– Вот эта дама и есть ключ ко всему! – Епископ возбужденно потер руки, будто отыскал в горном ручье слиток чистого золота. – Она и служит связующим звеном, Ваше величество…
Слова замерли на устах, едва он осознал, что только что вручил мне весьма опасные материалы, но затем епископ пожал плечами и погрузился в объяснения:
– Ее отцом был Роберт, герцог Бургундский. Видите? А его старший брат – Генрих Первый [44]44
Генрих I (1008–1060) – король Франции с 1031 г. Приходился прадедом Людовику VII.
[Закрыть], король Франции. Оба они приходились сыновьями Роберту Первому, королю Франции [45]45
Неточность: король Генрих I Французский и его брат герцог Роберт I Бургундский были сыновьями короля Франции и герцога Бургундии Роберта II Благочестивого.
[Закрыть].
– Ах… королю Франции.
Я проследила за параллельными линиями, провела по ним пальцем от давнего короля Роберта через Генриха, а затем Филиппа до Людовика Толстого, потом и до моего супруга.
– Так мы родственники…
Я нахмурилась. Если это свидетельство справедливо, то отмахнуться от него не удастся никому.
– Бесспорно, Ваше величество. В пределах четвертой степени.
– А это запрещено.
– Да, по церковным уложениям. – Епископ яростно закивал. – Согласно законам против кровосмешения такой брак недопустим.
Я уперла локти в стол по обе стороны от документа, переплела пальцы и положила на них подбородок, глубоко задумавшись над тем, что из этого вытекает. Руки у меня подрагивали, во рту пересохло. Имена предков расплывались перед глазами. Последствия были не совсем ясны, но я понимала, что для меня они имеют первостепенную важность. Подняла глаза и увидела, что епископ внимательно наблюдает за мной.
– Но ведь нас обвенчали, так? – спросила я с сомнением. – Обвенчал епископ Бордо в присутствии самого архиепископа Сюжера.
– Верно, так и было. Но от всего этого дело отнюдь не становится законным. Его святейшество ведь не давал специального дозволения.
– А разве аббат Сюжер… разве отец моего мужа ничего об этом не знал?
Я махнула рукой в сторону документа. Епископ вскинул брови:
– Не могу сказать, Ваше величество.
Или «не скажу»? В его глазах мелькнул огонек – он-то знал, в чем тут дело.
– Насколько я припоминаю, Ваше величество… – епископ наклонился ближе ко мне, – бракосочетание свершилось очень быстро. С учетом вашей крайней молодости и беззащитности после смерти отца…
– Ха-ха! Вы хотите сказать, что Толстый Людовик увидел возможность заполучить для сына богатую беззащитную наследницу и ухватился за эту возможность, пока наследницей не завладел кто-нибудь другой, – и при этом пренебрег папским разрешением!
– Правда в том, Ваше величество… по крайней мере, я так полагаю… – глаза епископа заговорщицки блеснули, – что епископа Бордо щедро вознаградили за участие в этом деле. Ему даровали полное освобождение от каких бы то ни было вассальных обязательств и от податей. А эту родословную видели и отец его величества, и аббат Сюжер.
– Стало быть, они знали. Все они знали об этом. – Я задумалась. – И что же мне с этим делать?
Ответа я не ожидала, но у прелата он нашелся:
– Ваш брак вне опасности, если только Его величество не пожелает признать это свидетельство.
– Его величество, может, и не пожелает, зато пожелаю я.
– К чему вы стремитесь, Ваше величество?
– Сама не знаю. – Это была правда. Я еще не привыкла к новости.
– Если позволите дать вам совет, Ваше величество, сперва хорошо обдумайте, как распорядиться полученными сведениями.
– Еще не знаю, как я захочу ими распорядиться. И даже – захочу ли.
Настроение у меня резко переменилось, и мелькнувший внезапно ослепительный луч надежды сменился туманом разочарования.
– Это я оставлю себе.
Епископу я протянула полный золота кошель, за причиненные хлопоты.
На обратном пути в Париж я все никак не могла собраться с мыслями. Документ, находившийся в моем владении, грозил большим пожаром. Ни минуты не сомневалась я в том, что родословная прослежена правильно. А значит, меня сочетали браком вопреки законам церкви и без благословения Божьего. Не по этой ли причине я никак не могу понести? Многие именно так и подумают: Божья кара за неповиновение Его установлениям. Эту мысль я быстро отбросила. Я в нее не верила: неудачи проистекали вовсе не из греховности брака. Как же я могу зачать, если Людовик не желает заронить в меня семя? Те случаи, когда Людовик всходил на мое ложе, обуреваемый плотскими желаниями, я могла перечислить по пальцам. Нет, эти неудачи не имели ни малейшего отношения к тому, что у нас был общий предок.
В моей груди прорастало совсем иное семя, давая живой побег.
Если этот брак есть грех, должен ли он продолжаться?
Вот тебе и путь к свободе… Признание противозаконного брака недействительным.
Расторжение брака. Свобода. Задернув занавеси своих носилок, отгородившись от всего света, я почувствовала, как гулко стучит сердце в груди.
Аэлита своего добилась, отчего же Элеоноре не последовать по ее стопам?
Семечко надежды росло-росло, а потом лопнуло, как мыльный пузырь, ибо надежда была, конечно, несбыточной. Людовик и слышать не пожелает о незаконности брака. Глупо на это даже надеяться. Ведь если только Людовик согласится предоставить мне свободу, ему придется по своей воле расстаться и с Аквитанией. А на это он ни за что не пойдет. Пусть бы и удалось убедить его в том, что я как жена не могу его устроить, но от половины своего королевства Людовик не откажется.
Аббат Сюжер ему никогда этого не позволит.
Приоткрывшаяся было дверца тут же с грохотом захлопнулась.
Документ теперь был запрятан у меня за корсажем, в котором он едва не прожег дыру. Если бы все было не так трагично, я бы, право, расхохоталась. Аэлита и епископ Леонский указали мне средство, как освободиться от Людовика, от Франции, от жизни, которая подшибала мне крылья – но воспользоваться этим средством было не в моей власти. Я отыскала дверь и окошко в своей темнице, да только отворить их мне не дано.
Глава восьмая
Освящали новую церковь в монастыре Сен-Дени, вотчине аббата Сюжера. По такому случаю Аделаида явилась из своей глуши и поневоле оказалась в моем обществе. Мы заняли свои места, приготовившись к торжественной церемонии, и не обманулись в ожиданиях. Несомненно, это сооружение не имело себе равных, хотя на мой вкус выглядело слишком суровым, северным. Вместо более мягкого, округлого стиля привычных мне южных соборов здесь повсюду были остроконечные арки и уносящиеся ввысь своды. Свет лился сквозь просторные окна с витражами и рисовал на полу мозаичные узоры. Аббат Сюжер сам не впадал в грех роскоши, но на этот памятник, долженствующий увековечить его место в Божьем мире, средств не пожалел. Глаз нельзя было оторвать от главного алтаря, на котором возвышался трехсаженный [46]46
Высотой примерно в 6 метров.
[Закрыть]крест, усыпанный алмазами, рубинами и жемчугами. До отказа наполненная всевозможными сокровищами и дарами всех до единого сеньоров Франции, церковь сверкала и сияла, будто дама на празднестве.
Мое внимание привлекло одно из пожертвований, украшавших собою алтарь.
Поначалу я даже не поверила своим глазам. Потом лишилась дара речи. А затем поклялась себе, что, уж конечно, не стану молчать, как только мне представится возможность снова побеседовать с Людовиком.
Людовик, разумеется, возглавлял церковную процессию. Чтобы подчеркнуть факт его возвращения в лоно церкви, ему предоставили почетное право нести на плече серебряную раку, хранившую мощи святого мученика Дени. Раку водрузили на алтарь, где она нашла прибежище среди такого изобилия золота и дорогих самоцветов, какого святой при жизни и вообразить бы себе не смог. Процессия была многолюдной, пению, казалось, не будет конца. Жара и вонь от громадной толпы паломников были нестерпимы: каждую пядь собора заполняли те, кто смог протолкаться внутрь его стен. Я играла свою роль, как приличествует на подобной церемонии: на мне было платье из дамасского шелка, поверх него затканная золотом парчовая мантия, а голову венчала унизанная жемчугом диадема. Даже Аделаида привлекала к себе внимание, сияя драгоценными королевскими украшениями (она забрала их с собой в Компьень). Людовик же, напротив… Ему пришлось по необходимости отказаться от нелепой одежды паломника, но все равно он был одет в серо-коричневую хламиду с кожаной сумой на поясе, на ногах – грубые сандалии кающегося грешника, в которых он прибыл сюда накануне, когда мы проделали путь в три лье [47]47
Около 12 км.
[Закрыть]из Парижа. Интересно, он хоть помылся? Грязные ноги, кое-как обрезанные волосы – его вполне можно было принять за простого паломника, одного из сотен и сотен простолюдинов, заполнивших весь собор. Я была просто не в силах смотреть на него.
– Богом клянусь, это не мой сын, – пробормотала Аделаида. При виде Людовика она испытала такое отчаяние, что даже ее нелюбовь ко мне отступила на второй план. – Чтобы изо всех моих шести сыновей именно он оказался тем, кто… Вы слышите, что говорят люди? Это ведь опасно.
Вокруг громко перешептывались, даже не пытаясь скрыть пренебрежения к тому, как держит себя король. Я, по крайней мере, не выражала своего отвращения вслух. Людовик не слышал укоров своих подданных. Ноги его были покрыты коркой грязи, лицо заострилось от долгого поста, зато глаза сияли, когда он опускал на алтарь раку святого Дени, уверенный в том, что Бог его благословляет. Когда он смотрел на меня, глаза у него ни разу так не сияли.
Только единожды померк этот яркий блеск глубокого удовлетворения в его глазах.
Когда Людовик подошел и занял свое место рядом со мной, ему волею обстоятельств пришлось взглянуть в лицо Теобальду Шампанскому. Сияние святости, окружавшее Людовика, вмиг погасло. Лицо превратилось в маску, на которой застыла неумолимая враждебность. Если аббат Сюжер надеялся на то, что два государя помирятся, то радость его была преждевременной. Прощать врагам своим? Глаза Людовика, обращенные на Теобальда, сверкали яростью, граф отвечал ему столь же яростным взглядом. И что должен был заключить из этого Бог Людовика?
Впрочем, у меня были свои претензии к Людовику. Когда он уселся, а голоса певчих устремились ввысь, я наклонилась к мужу, прижав губы к его уху:
– Вы отдали мой подарок!
– Какой подарок?
Он заморгал.
– Тот, который я вам преподнесла по случаю нашей свадьбы. Хрустальную вазу, украшающую главный алтарь в монастыре аббата Сюжера. Ваш дар святому Дени! Или аббату Сюжеру? Впрочем, все равно, кому из них. Вы отдали мой свадебный подарок!
На лице Людовика промелькнула растерянность.
– Я счел такое приношение достойным. Я ведь им очень дорожил.
– Я преподнесла его вам. Я выбрала этот подарок как символ моего… моего уважения и тех надежд, какие я возлагала на наш брак.
– Знаю. А вы не одобряете, что я счел его достаточно ценным, чтобы преподнести… В качестве приношения от нас обоих?
– Я не намеревалась дарить вазу аббату Сюжеру, который меня едва терпит.
– Но она предназначена Богу, а не аббату Сюжеру.
Он укорял меня нежным голосом, осторожно положил свою руку на мою, и от этого мой гнев только усилился.
– Богу нет нужды в новых дарах. Вы только взгляните.
Я указала рукой на сверкающую груду приношений, уже частично скрытую от глаз серыми клубами ладана.
– Это знак моего покаяния, Элеонора.
– Мне думается, – провела я пальцем по грубому холщовому рукаву, – что вы довольно ясно выразили свое раскаяние этим одеянием, уж никак не подобающим королю. Весь минувший час я только и слышала, как вас честят глупцом, дурнем и жалким подобием монарха. Даже не знаю, которое из этих определений задело меня сильнее. Все это постыдно, Людовик. Вы должны были бы показаться своему народу как властелин, а не как нищий, живущий в сточной канаве.
– Бог меня поймет. – Он сложил руки и погрузился в молитву. Это было невыносимо. – Помолитесь со мной, Элеонора, – прошептал он, вдруг схватив меня за руку.
– Я буду молиться о наследнике, Людовик, – сказала я желчно. – Надеюсь, что вы сумеете сделать что-то, а не только обращаться с мольбами к Богу.
Он безмятежно улыбнулся, словно все мысли его были обращены к раке с мощами святого.
– Благодарю вас, Элеонора. Я тоже помолюсь, дабы на нас снизошло благословение Божье.
И что же, пришел он ко мне на ложе, в роскошные покои, которые отвели нам в аббатстве? Да нет! Слишком сильным оказалось искушение отстоять вместе с монахами Сен-Дени всенощную перед сверкающим золотом и самоцветами распятием.
Я проклинала его.
Но вынуждена была признать, что путь, намеченный мною для себя здесь, в аббатстве, был хоть и крайне нежелательным, но единственно возможным в теперешних обстоятельствах.
У меня имелась цель. Двоякая цель пребывания здесь, в Сен-Дени. Я нуждалась в помощи, и приходилось признать, что оказать мне ее может один-единственный человек. Ой, как мне этого не хотелось! Как я отшатывалась от самой мысли, просить его о чем бы то ни было. Склонюсь ли я по собственной воле, подвергая себя его язвительной ненависти?
Пресвятая Дева! У меня все сжималось внутри. И все же я пойду на это. После семи лет бесплодного замужества у меня уже не осталось гордости. Две занозы, которые не давали мне покоя ни днем, ни ночью, сама я вытащить не в силах.
Единственным возможным источником моего избавления, единственным голосом, к которому – помимо гласа Божьего – не исключено, что прислушается Людовик, был голос Бернара Клервоского, самого благочестивого и самого несговорчивого святого на земле. Он почтил аббатство Сен-Дени своим присутствием: великолепие торжества выманило его из мрачной кельи, где он проводил свои дни. Ни на земле, ни на небесах не было человека, способного сравниться с ним авторитетом. Пусть он и клеймил меня как исчадие ада, но больше мне не к кому было обратиться.
Я попросила его принять меня наедине для совета.
На эту встречу я отправилась, как подобает королеве Франции – в парадном платье, с короной, в атласной мантии, подбитой горностаем. Не пожалела усилий, а все свои доводы несколько раз продумала и составила подробный план боевых действий. Я буду льстить ему, изложу свое дело и стану уповать на то, что этот святой не устоит перед грехом гордыни и поможет свершить то, чего бессильны достичь король и королева Франции. Я ступила в маленькую приемную, где святой согласился уделить мне несколько минут своего драгоценного времени, решительно подошла к нему и посмотрела прямо в глаза. В душе моей еще не улеглась буря после трогательной встречи с сестрой.
Аэлита добилась того, к чему стремилось ее сердце, но за это ей пришлось заплатить ужасной ценой.
– Помоги нам, Элеонора, – рыдала она в мои объятиях от горя, как некогда, в первые дни своей любви, рыдала от счастья. – Я обрекла Рауля и наших детей на адские муки. Ты должна мне помочь, Элеонора.
Она подняла на меня полные слез глаза.
Хотя папа Целестин явил свою милость Людовику и снял с него церковное проклятие, Аэлита и граф Вермандуа так и остались отлученными от церкви, а брак их не признавался. Они жили во грехе и во грехе же зачинали детей. Я не могла допустить, чтобы Папа Римский по своему капризу обрек их мучиться в аду.
А поскольку Людовик был слабым человеком, то и действовать приходилось мне. Я должна убедить аббата Бернара употребить свое влияние.
– О чем просите вы, госпожа? – Аббат Бернар выглядел еще более изможденным, чем обычно, не святой, а одна кожа да кости. – О прощении ли за свою долю в ужасах Витри?
Вопрос прозвучал язвительно.
– Нет, господин мой аббат. – Я хотела сохранить почтительный тон. Быть почтительной необходимо! – Я пришла по делу, которое очень близко моей душе.
Я с трудом выдавливала слова.
– Я хочу просить вашей помощи, господин мой аббат. – В его взгляде не было сочувствия. – Великая нужда привела меня.
– И что же, дочь моя?
Голос его ничуть не смягчился.
Я изложила свои доводы относительно Аэлиты и Вермандуа, как можно проще и убедительнее, завершив мольбой, которой он не мог не внять.
– Более всего иного я желаю вернуть сестру мою в лоно церкви. Она горько рыдает о грехах своих и не находит утешения вне таинств церкви. Так осудите ли вы ее и невинных детей ее на вечные муки? – Я перевела дыхание. – Если вы присоедините свой голос к голосу тех, кто молит его святейшество о пересмотре этого дела, господин мой аббат, я уверена, что к вам его святейшество прислушается.
Лицо Бернара покрылось нездоровым румянцем.
– Женщине не подобает рассуждать о подобных вещах.
– Даже женщине, которая печется о спасении души своей сестры?
– Стыдитесь даже поднимать подобные вопросы.
Я ощутила на своих губах горечь поражения, но продолжала вести свое.
– Я готова заключить с вами соглашение, господин мой аббат. – Он смотрел на меня и молчал. Ничего хорошего это не предвещало. – Если вы поговорите о моем деле… о моей сестре… с его святейшеством, то я сделаю все, что в моих силах, дабы убедить Людовика прийти к соглашению с Теобальдом Шампанским и восстановить мир между ними.
Большего я предложить ему не могла.
– С Богом не торгуются, – ответствовал Бернар, нисколько не заинтересовавшись моим предложением. – Я не стану посредничать. Это же по вашему совету поступал ваш муж, когда вторгся в Шампань. То был недобрый, лукавый совет, и все же в вас нет ни покаяния, ни смирения. Это вы повинны в том, что Его величество прогневил Господа Бога… а совет ваш нашептал вам дьявол.
Я покачала головой, борясь с подступившим отчаянием. Он не слушал меня.
– Отчего же сестра моя должна мучиться, если она не совершила ничего противного законам человеческим и Божеским? На ней нет греха.
Аббат едва не плевал в меня словами:
– Вы станете говорить мне о плодах супружеской неверности? Вы желаете получить прощение греха, совершенного Вермандуа и вашей сестрой? – Да, это была катастрофа. – Единственное, что я могу посоветовать вам, сударыня: ступайте домой и перестаньте вмешиваться в государственные дела, которые вас никоим образом не касаются!
Он повернулся ко мне спиной и вышел из комнаты, а я стояла и дрожала от охватившего меня праведного гнева на его неумолимость и мое собственное бессилие.
Я была очень сердита на Бернара, но не меньше и на себя. Мне прежде казалось, что я сумею отстоять права сестры, излагая ему дело спокойно, с судебной точностью. Как же ошибочны были мои расчеты! Всю ночь я обдумывала происшедшее снова и снова.
Утро не принесло мне радости, зато принесло новые планы.
– Ступай к королеве Аделаиде, – велела я Агнессе, – И возьми у нее на время одно из платьев. И вуаль тоже.
Я подробно объяснила, что именно мне нужно.
С поднятыми в изумлении бровями Аделаида собственноручно доставила мне все просимое. Брови взлетели еще выше, когда она увидела, что я это надеваю на себя. Я тем временем попросила о новой встрече с аббатом. Таковой он меня удостоил. Аделаида поджала губы и пожелала мне всяческого добра. Я сухо поблагодарила.
Аббат Бернар ожидал меня в той же самой приемной комнате. Подходя к нему, я заметила, как у него сжались челюсти. Я как бы видела себя его глазами: просительница, кающаяся и самоотреченная.
Бог свидетель, я в тот день обнаружила у себя настоящий талант перевоплощения.
Лицо чисто вымыто, никаких белил и румян, никаких украшений, кроме простенького серебряного креста на груди; вся привычная живость натуры скрыта под суровым черным крепом – вот какой я приблизилась к аббату, даже надела, не хуже любой монашки, ненавистный головной плат и длинную вуаль, скрыв рыжие волосы, которые Бернару казались меткой Сатаны. Простое платье Аделаиды не было ничем украшено – ни вышивки, ни шерстяной каймы по краям, ни намека на меха. Не было на мне ни украшенных мехом туфелек, ни шлейфа к платью, ни длинных рукавов – ничего такого, что могло бы (как я помнила из давней его проповеди) возбудить неудовольствие аббата. Аделаида ростом была на ладонь ниже меня, поэтому мне пришлось надеть нижнее платье и тем закрыть неподобающие для созерцания щиколотки.
Нелегко мне было удержаться от смеха, видя себя в таком чудовищном наряде. Так это через меня дает свои советы дьявол, да? Этакая Ева с яблоком соблазна? Вовсе нет. Сейчас я не уступала благообразностью самой Пресвятой Деве. А еще больше походила на вдову, которую и не различишь на осеннем поле, что кишит грачами.
Даже Аделаида не сдержала улыбки, когда увидела меня в этом.
– Ну, дочь моя…
В сухом и хрипловатом старческом голосе Бернара послышалось некоторое удивление.
Я опустилась на колени. Все швы на корсаже натянулись. Я сделаю так, что аббату Бернару трудненько будет не выслушать меня. Сыграю роль кающейся – против этого даже ему не устоять. А потому я склонила голову и закрыла лицо руками, вспоминая, как давно, в порыве детского упрямства, поклялась никогда не преклонять колена перед этим человеком. Какой глупышкой я тогда была! Нужда доведет и не до таких крайностей.
Последовало недолгое молчание. А затем:
– Да пребудет над тобою благословение Божие, дочь моя.
Надо отдать ему должное, Бернар вел себя в полном соответствии с духом христианского милосердия. Я слышала, как он шаркая подходит ко мне, как прикасается к глухой вуали. Сколь противно мне это было! Но надобно было смирить себя. Я не поднимала головы, глядя на край его одеяния.
– Ночь напролет я молилась, господин мой аббат, и узрела всю пагубность своих заблуждений.
– Такое признание делает тебе честь, дочь моя. Пришла ли ты покаяться в своей вчерашней недостойной выходке?
– Да. Я поступила неподобающе.
– Признаешь ли ты, что своими злонамеренными советами способствовала злодеяниям в Витри?
Не могу! Не могу я такого признать!
– Слова, сказанные мною супругу моему, скорее всего, не отличались мудростью.
На большее меня не хватило. Бернар принял это, не настаивая на своем.
– Просишь ли ты меня о чем-либо?
Я была вынуждена просить его. И даже не об Аэлите, которая вдруг отодвинулась на второй план. Как ни восставало все в душе моей, но я вынуждена была просить его.
Восемь лет брака, и только одно мертворожденное дитя.
Аэлита – и та родила в грехе ребенка графу Вермандуа. Сына.
Не слишком заботил меня Людовик, а еще того меньше Франция. Но вот Аквитания меня заботила. Я обязана дать своим владениям наследника их крови. Ребенок был мне необходим.
Я подняла глаза, посмотрела в лицо аббату и заговорила голосом тихим и слегка охрипшим от подлинного горя:
– Господин мой, я пришла просить у вас помощи. Во всей Франции нет другого человека, к голосу которого прислушивались бы при дворе Его святейшества папы, а то и в самих небесных чертогах. Богом заклинаю, помогите мне, пожалуйста. – По щекам моим заструились слезы, и были они не такими уж притворными. – Мне не к кому больше обратиться.
Слезы полились потоком.
– Дитя мое! Такое проявление чувств вам не приличествует.
– Приличествует. Это дело первостепенной государственной важности.
Голос у меня дрогнул. Я тихонько всхлипнула.
– Жизнь моя пуста и бесплодна. – Я заговорила с глубоким чувством, как отрепетировала накануне, и снова потупила очи. – За восемь лет я понесла всего один раз, и то родила прежде срока. И было это шесть лет назад. А с тех пор ничего – женские истечения у меня происходят регулярно.
Почувствовала, как Бернар непроизвольно отшатнулся при столь откровенном признании, но от своего плана я не отступила.
– Очень прошу вас, молитесь за меня. Единственное, о чем я прошу – это благословение материнства, которое довелось испытать Пресвятой Деве. Вступитесь за меня, господин мой.
На этой просьбе голос мой пресекся. Я отважилась бросить на Бернара быстрый взгляд. Лицо его было напряжено от какого-то глубокого чувства. Возможно, он в итоге откажет мне, не будучи способным судить об отношениях между мужчиной и женщиной, уж тем более – молиться об этом. Я закрыла лицо руками и сумела исторгнуть из себя рыдание. В голосе Бернара послышались нотки испуга.
– Дитя мое! Такое глубокое горе… Я не могу отвергнуть вас. – Говорил он так, будто каждое слово кто-то вырывал из него клещами. – Я помогу вам… но на определенных условиях. Условия всегда необходимы. Вы меня понимаете?
– Понимаю.
– Вы должны пообещать, что будете стремиться к таким делам, какие ведут к миру. Вы не должны вмешиваться в дела управления государством, но направлять Его величество к добрым отношениям с церковью. Если вы на все это согласны, я упрошу милосердного Господа ниспослать вам дитя.
– Я должна еще сказать вам, господин мой… – Я снова всхлипнула и зашептала, подняв глаза на аббата: – Король не желает являться ко мне на ложе. Он не исполняет обязанности своей по отношению к жене. Я покорна его воле… Но он не желает исполнить свой долг. И я не в силах переубедить его.
Лицо Бернара превратилось в застывшую маску, губы сжались в едва заметную ниточку.
– Такое дело вам не должно обсуждать со мной.
– Но как же Господь Бог внемлет моим молитвам, даже и вашим, господин мой, если Людовик не желает исполнять обязанность мужа по отношению к жене?
