Текст книги "Верни нам мертвых (СИ)"

Автор книги: Анна Инская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 26 страниц)

А Рейг выбрал умереть сам. Предпочел смерть бесчестью? Только вид-то у него был совсем не как у идущего на верную гибель. Он все еще с интересом разглядывал мир будущего и подзаряжал от солнца солнечную батарею своего телепортационного устройства. Но внезапно клумба заговорила очередную речь правителя. Рейг быстро дал команду своему комбинезону и исчез. То ли испугался говорящей клумбы, то ли не захотел слушать.

Я думал, что в тот же миг появится его пес. Или сам Рейг, если он все-таки испугался смерти. Но не появилось на пригорке не Рейга, не собаки. А тем временем мой отец мой уже поднимался по склону, по следам Рейга. Уж не знаю, из потайной двери он вылез или телепортировался. Я думал, что он хочет убедиться: Рейг не обманет – уйдет в прошлое как обещал. Но лишь только Рейг исчез, Удар Молнии мелькнул в воздухе, как это обычно бывает при телепортации. Я ожидал, что он-то сейчас вернется. Ведь как долго бы он не пробыл в прошлом и куда бы там не лазил, все равно здесь была его «точка возврата». Но мой отец исчез без следа. Вот это было уже странно. Надо бы слетать в прошлое, узнать, что у них там происходит… а вообще, зачем? Что это изменит?

Озеро, под которым скрывалась резиденция Правителя, было гладкое, как зеркало. Я наклонился над водой, чтобы посмотреть сверху на драгоценные колонны, но крыша подземного бункера оказалась полупрозрачным односторонним зеркалом. Тайны острова были скрыты в зазеркальном мире, и я увидел лишь мое отражение. Мое лицо. Оно обратилось в холодную серебряную маску.

Рассказ Рейга о том, что произошло в океане

От колдунов нет избавления, особенно от полоумных. Даже холм говорил голосом здешнего чародея. Я прикоснулся к изображению рыбы на волшебной одежде: неси меня в прошлое, священный лосось! Исчезли белые цветы под ногами, и огромный волшебный дом в жерле горы-вулкан, и весь странный остров с высокими башнями и избушками на колесах. Я снова был в моей лодке, а вокруг синие волны блестели под солнцем. Мой верный пес сидел, серые уши по ветру. Я встал рядом с ним на колени и хотел рассказать ему об удивительных будущих временах. Но вдруг кто-то напал на меня сзади и ударил ножом. Но не ранил. Рассек мою волшебную одежду!

Я хотел схватить топор со дна лодки, но поздно. На нас собакой упала сеть! Из тонких прозрачных нитей, но прочная. Видно колдовская, простым смертным такую сеть не сплести. Мой пес взъярился, но перегрызть ее не смог. Я попытался выпутаться и запутался еще больше. Какой дурак меня с рыбой перепутал? Обернулся – надо мной стоит Удар Молнии, все проклятья на него! Я пристыдил нечестивца:

– Что ты гоняешься за мной, любовник ведьмин? Твоя Семь-Зверей мне не нужна. А моя Ифри не нужна была тебе, да и нет ее уже на свете. И твоему сыну я ничего плохого не сделал. Тебя что, твой бешеный вождь покусал? Или тебя отец с дедом учтивому поведению не учили? А ну сними с меня сеть, и больше не залезай без спросу в мою лодку.

Но Удар Молнии накрепко привязал концы сети к борту лодки и сказал:

– Ты замыслил зло против нас. Поэтому я здесь. Вот расправлюсь я с тобою за то, что ты хотел сделать. Тогда правитель увидит, что гневаться на меня не за что.

Я понял, что попался, и сказал на сей раз уже смиренно:

– Ничего я не хотел. Что я могу против вас всесильных и непобедимых? Вас много, я один. А волшебную одежду мою ты зря порвал. Ну что я, дикарь лесной, с ней сделать мог? Только обратно к вам вернуться – так я же не сорока, чтоб туда-сюда без толку летать. Собаку мою вам прислал бы – вот и все мои замыслы.

Но Удар-Молнии поднес руку к железному полумесяцу над правым ухом и ответил:

– Ври, да не думай, что я тебе поверю. Это Всеслышащее ухо. Оно все твои мысли читает и мне пересказывает. Охрана в нашем царстве – это мы, ловцы чужих мыслей. Ты помнишь, как ты пришел в Засмертье? Обруч на твоей голове твои воспоминания видел, чтобы найти в городе твоих знакомых. А ты и не подумал тогда, что мы не только воспоминания можем видеть, но чужие замыслы. У тебя на голове обруч – у меня на голове железное ухо. Я подслушал все, что ты затеял против нас. Но не стал я говорить сыну моему, что ты сдуру замыслил, иначе бы он отговорил тебя возвращаться в лодку. А уж тут, в океане, ты в моей власти. Я ведь знаю, почему Змеелов решил прислать тебя к нам в будущее. Я его мыслишки-то подслушал. Вернувшись в прошлое, он увидел, как ты обманул разбойников на постоялом дворе. Да еще подглядел, как ты с моей бывшей женой играл в военные и невоенные игры. Ему понравился ему твой стиль игры… что бы он в этом понимал! Поверил он, что ты и нас обыграешь. Только не знал, что и не такие невежи как ты нас обмануть пытались. Все были уничтожены. У нас глаза грязью не залеплены, мы видим все! Мы бдительны, быстры и безжалостны, и играем людьми, а не белыми и черными камушками. Скоро же будем играть континентами. Вот я послушаю, как ты будешь умолять меня о прощении.

Проклятый живой мертвец! Я попытался добраться до ножа, но не смог. Ведьмин прихвостень уселся в тени паруса и сказал, что будет читать журнал. Я не знаю что такое журнал, поэтому мне не ведомо, врал он или нет. Я ему сказал:

– Не стану я у тебя пощады просить. Зря ты дожидаешься, без толку потеешь. Чего домой-то не летишь? Или хочется тебе любоваться на мои мучения? Ты бы уж лучше сразу убил меня, змея ушастая.

Удар-Молнии объяснил:

– Вот чего не могу того не могу. У нас запрещается оставлять следы своего пребывания в прошлом. Помучить тебя мог бы, но будет смешнее, если тебя убьют твое святое небо и твое святое справедливое солнце. Вот чем кончилась вся твоя вселенская битва. Один ты тут против меня, и помрешь один. Побеждает всегда самый жестокий. Так написано в учебнике истории, который господин хозяин написал. Племя моей женушки знало это, потому и уничтожило твой род. Захотел поиграть с нами? Запомни: в этой игре выиграем мы. А уж по правилам или нет – да плевать нам. И не думай, что ты мне так уж нужен с твоими мучениями. Просто дожидаюсь, пока ты сдохнешь. Если вдруг в будущем кто-то захочет забрать тебя, не дам. Не надейся на новую жизнь. Ты сдохнешь, а я сниму сеть с тебя и твоей собаки – будто ничего здесь не было кроме солнца и жары. Или ты свою гордость немного смиришь, да на коленях попросишь господина И. оживить твоих родных.

Я крикнул ему:

– Лучше им вселиться в могильных червей, чем стать такими как вы!

Он не ответил мне, он будто окаменел, и я был в полной его власти. Даже ветер был горячим. Я молил Справедливое Солнце помочь мне, но оно не слышало меня, оно полыхало в небе так яростно, будто я был не верным сыном, а врагом его.

Но Храбрый Бык учил меня: нельзя впускать в сердце страх, иначе он укоренится там, и не останется в тебе ничего, кроме страха. И еще я думал о словах волшебника, который создал одежду для путешествий во времени. Змеелов рассказывал зверю-жабе, а мне компьютер, добрая душа, перевел. Молодой волшебник сказал, что пора людям добраться до звезд. Вот это то, о чем я всегда мечтал! А ведь на дороге к звездам испытания могут быть тяжелее, чем смерть от жажды, и чудовища страшнее Удара Молнии. Поэтому я решил, что вот хороший случай научиться не терять присутствия духа – потом пригодится! Если конечно меня оживят когда-нибудь…. Удар Молнии спросил:

– Отчего ты о смерти больше не думаешь? Или надеешься, что я тебя пожалею?

Если бы я на его жалость надеялся, я боялся бы. Я в страхе бы думал: пожалеет или не пожалеет? Но я видел, что сострадания в нем нет и не было никогда, и что совсем недолго мне жить осталось. Зачем последний день на страх тратить? Может быть, моя смерть еще из логова не вышла…. Да еще моя собака меня за трусость уважать перестала бы!

Я закрыл глаза, чтобы поберечь их от солнца, и решил вспоминать все хорошее, что со мной было. Много разного… Даже Удар Молнии уронил на мою собаку то, что называл журналом… слушал, вздыхал… В воспоминаниях моих я дошел до того, как я зарабатывал на жизнь стражем в портовом городе. Был один вечер, его не забуду никогда. Я с другими стражами сидел у костра на прибрежном песке. Приближалась священная ночь, когда вся страна – от грозного серого океана до далекого северного янтарного моря – празднует праздник весеннего пробуждения, праздник Земли Рождающей.

Все стражи, не отводя глаз, смотрели в сторону береговых обрывов. Когда заходящее солнце встретилось с океаном, мы услышали пение. А потом на тропе, спускавшейся к берегу, мы увидели девушек в белых плащах, на белых конях. Ловкие и смелые были они, гордость вольного края нашего! В руках они держали копья, увитые вечнозеленым плющом. Ведь в древние времена женщины взяли копья своих возлюбленных, охотников, и провели первые борозды на первом поле.

Девушки приблизились к нашему костру, сошли с коней, сняли с оружия своего зеленые побеги дикого плюща и бросили в огонь. Так будет сожжен лес, пристанище диких зверей, да отступит он перед полями деревенских общин! Потом девушки сбросили белые плащи. Так весной земля освобождается от снега и обнаженная, ждет первого дождя. Девушки встали в двойной ряд, спина к спине, и стали живым образом пшеничного колоса. Они выставили вперед сверкающие копья и запели:

Ощетинился спелый колос

Он подобен ясному солнцу!

Они были разные, белокурые, рыжеволосые и русые, но в свете заката все стали одинаковыми… золотыми…. Стражи города шли вдоль ряда обнаженных девушек, и каждый избирал себе подругу на эту ночь В эту ночь девушки отдаются первому, кто позовет их. Таков закон Матери-Земли, она покоряется своему сыну, пахарю, который хочет оплодотворить ее.

Удар Молнии навострил ухо, видно хотел подслушать, что дальше будет… Но я не выбрал ни одной, чтобы не родила ребенка от меня. Горька участь рода людского, да и свободы я лишаться не хотел. Не хотел связывать себе руки, верил, что со смерть можно победить. В одиночестве сидел я у костра. Говорят, будто в огне можно увидеть умерших родных и друзей, а в шуме волн расслышать их голоса. Ночь пришла, я смотрел в огонь, внимал океану, но не было мне ни видения, ни ответа. А ведь среди тех, кого любил я, мертвых было больше, чем живых.

А потом я услышал… но не ответ мертвых, а разговор на чужом наречии. Обернулся. Двое шли от городской стены. Один из наших земель, борода и длинные светлые волосы блестят под луной. У второго короткие волосы, чернее чем ночное небо, чернее, чем океан. Человек из южных стран. Я крикнул ему: что ты хочешь мне продать?

Тот, кто был с ним, ответил:

– Расскажи ему ваши сказания и ваши обычаи. За этими сокровищами плыл он на корабле в северные земли, только за этим. А я родился в его стране и знаю его язык.

Пришелец сел рядом со мной у огня. Это был истинный сын темной и светоносной звездной ночи. В его облике была орлиная гордость, орлиная легкость. Такова была и Ифри, которую я встретил потом, через три года. Были у них обоих ум без злой хитрости и воля сильная, но не ищущая подчинения себе. Уж верно он был не из свиты Валента Страбуса и не из тех, кто залепляет грязью глаза львов. Южанин с уважением говорил со мной, он понимал меня лучше, чем я сам себя мог понять.

Я поведал ему про обычаи племен из дальних северных земель, откуда я родом. Чем дальше от торговых дорог и Золотого Лезвия Великой равнины, тем люди лучше и достойнее – это всем известно. Я рассказал ему про наши законы, которые святы для всех. Сказал, что поля и лес для охоты у нас принадлежит общине и делятся по справедливости, все важное решается на общем сборище, вожди избираются за доблесть и достоинство, что у нас нерушим обычай гостеприимства, честь и дружба ценятся выше денег, у нас нельзя убивать невиновного, отнимать последнего и отказывать в помощи, и многое другое.

Не стал я говорить многоученому южанину, что у нас часто и по-другому бывает, и даже совсем наоборот… Незачем людям из иных земель это слышать. Пусть знают только то, что к нашей славе. Ведь лучшее вечно, а все иное – скоро исчезнет без следа, как железо ржавое. Вот драконы, например, жили в старину, а теперь их нет, потому что ничего кроме вреда от них не было.

Темноволосый южанин выслушал меня и сказал мне:

– Будущее принадлежит вам, последним сыновьям Золотого Века. Люди с берегов синего моря погибнут в братоубийственных войнах, растерзают друг друга в борьбе за господство, и ничего кроме великолепных развалин не останется от великих южных царств. А ваши потомки со временем превзойдут нас могуществом и мудростью – и тогда да отвратят вас боги от нашего гибельного пути.

Тут Удар Молнии замахал на меня тем, что он называл журнал:

– Овсяная солома у тебя в голове! Будущее принадлежит умеющим выгрызть себе место под солнцем. Те, кто устраивал братоубийственные войны, теперь у нас живут и пенсию получают. Хотя твой южанин не совсем ошибся. Наши северные воины им так вломили, что за одно это в историю вошли. Только к тому времени наши ребята твои священные обычаи давно забыли. Да и потомков твоих среди них не было. Ведомо мне, что стало с твоим потомством, но тебе этого говорить не буду. Я жесток, но мое сердце еще не совсем окаменело. Одно запомни: нас нельзя победить. Нас нельзя перехитрить. Нас нельзя разжалобить. Будущее принадлежит нам.

Потом он достал что-то еще волшебнее, чем журнал, и сказал:

– Это видеокамера, а по-вашему, Всепомнящий Глаз. Сейчас запишу, как ты будешь подыхать. Покажу сыну, чтобы в другой раз не мечтал убежать с такими, как ты.

Я молчал, я думал про его сына. Он и мне сыном был, ведь я назвал моей женой его приемную мать. Я вспоминал Волчонка. Не на волка он был похож, а на немую рыбу, которая плавники к туловищу прижала и не только говорить, но и дышать боится. Не послушала меня Ифри, не увела его в вольные леса. И о многом другом я думал тоже, всякое думал о Волчонке-Смерть-Врагам… Вдруг Удар Молнии закричал, в гневе и отчаянии:

– Проклятый бродяга! Что ты там еще придумать посмел? Что мой сын мертв?! Зачем, зачем подумал ты такое? Зачем ты вспомнил сказание про карликов из Каменной Трясины, которые крадут у людей жизнь? Из зависти ты думаешь про это проклятое сказание, потому что мой сын живет в счастье и почете, а твой род пресекся!

Рассказ Удара Молнии о том же событии

Неправда, я не орал. Я просто вежливо спросил. Рейг прошептал… такое шептал он, что лучше бы мне слушать шипение змеи:

– Моя дочь спит и проснется в лучшем мире, когда земля освободится от вас, как от снега. А твой сын? Мертв. И пусть ты хозяин жизни, но не в твоей власти его оживить. Злой карлик для твоего сына – это ты, Удар Молнии. Чтобы об этом догадаться, не надо мне было ни языка ваших разговоров понимать, ни мыслей ваших подслушивать.

Лучше бы проклятый Рейг молчал. Тогда я уже и правда крикнул на него:

– Ах вот значит я карлик? Тогда ты – две карлы с половиною! Сейчас ты у меня еще позавидуешь участи мертвецов из сказания.

Рейг засмеялся:

– Карлик и есть. Что ты мне сделать-то можешь? Ты ж не должен оставлять следов твоего присутствия в прошлом.

А я много мог сделать…. Мог рассказать ему, что стало с его дочерью, чтобы знал, что страшной тропой шла она к вечному сну… Он ведь был осужден на смерть, уже никогда не встретился бы с моим Волчонком. Так что нам с сыночком было бояться нечего. Слетал я в прошлое, поглядел я на участь этой Рейин. О ее облике я узнал, когда подслушал воспоминания моего сына. Крепкая, широкоплечая, волосы светлые, как у отца, но с медным отливом, глаза карие, как у матери. Я знал даже, как она одета. В синий плащ со священными изображениями медведицы и медвежат.

Я рассказал Рейгу… я все рассказал, что видел. Рейин стояла среди других детей на рынке невольников, и солнце было таким же жарким, как то, которое сегодня убьет Рейга. Торговец велел девчонке делать вид, что она весела и полна сил, чтобы ее купили. Она удивилась и напомнила: она сюда не на продажу пришла. Здесь живут люди ее рода, она шла сюда, чтобы их разыскать!

Рейин достала из дорожной сумки кусок бересты и нож. Выцарапала на бересте:

Я ВНУЧКА МУДРОГО ИСМОНА

И так стоит, овца доверчивая, с этой берестой в руках.

Да только это была не страна Исмона, и не знали там не письменности Исмоновой, ни языка народа нашего. Мимо шел местный, с тремя детьми. Дети спрашивают отца, что нацарапала на белой коре девочка-рабыня-на– продажу и что за рисунок у нее на спине плаща. Он им объясняет, с прибавлением нравоучения:

– Это она увидела, как люди пишут. Подражает им, а письменности не знает. Вот дети мои, зрелище весьма плачевное и поучительное для юношества. Если вы не будете учиться грамоте, то люди станут смеяться над вами, как ныне они смеются над этой дочерью варвара. А на плаще у нее что? Медведи с человеческими лицами. Это вам тоже в поучение: вот как смешны те невежи, кто изображает животных, вовсе не умея этого. Но не только умению писать, но и смирению сию варварскую девочку тоже не научили. Стоит так, будто ее сюда в гости пригласили. Посему никакой почтенный человек ее не приобретет.

Работорговец это перевел для Рейин. Небось, взъярило его, что глупая девчонка хранит достоинство свободнорожденной, и ее никто не хочет купить. Подошел другой прохожий, но захотел приобрести не рабыню, а ее одеяние с медведями. Наверное, чтобы потом рассказывать, будто путешествовал в далекие северные земли. Продавец вытолкал Рейин из плаща. Лишенная волшебной защиты, она стояла, никому не нужная, и молила небо наказать предателя, Волчонка, сына Семи Зверей.

Хватит? Нет! После того, что меня обозвали меня карликом! Я продолжал рассказывать, я поведал Рейгу, что случилось потом, я все рассказал. А потому что не надо сердить господина Удара Молнии! Вот что его дочурка шептала перед смертью:

«Новый хозяин надел на меня железный ошейник, на котором было что-то написано. Я думала, что это мудрое изречение или пожелание счастья. Когда я изучила наречие жителей той страны, я узнала, что в этой стране неизвестна великая богиня Ифри, Dea Africa. Поняв, что мои родные живут не здесь, я хотела идти искать страну Ливию. Но мне объяснили, что надпись на ошейнике – это имя моего хозяина и название города, где он живет. Если я убегу, меня найдут, вернут ему, и он будет бить меня так, что я этого не забуду до конца дней моих».

«Мой дед Исмон говорил, что в южные страны мудрость привела счастье для людей. Мудрости здесь много, но лишь у тех, кто может спрятаться от солнца. А над полями, где работают невольники, свет Повелителя Неба убивает или сводит с ума. Здесь снег никогда не покрывает землю, не дает рабам зимнего покоя. Неведомые в северных землях страшные болезни приходят из-за моря. Люди здесь не едят мяса лесных животных, пища их отвратительна и не насыщает»

«Мне сказали, что я умру в неволе. В здешних краях умерших не хоронят в земле, а сжигают. Мертвое тело станет дымом, и умерший поселится на небе, в стране облаков. Там лучше, чем в земле: там светло и летают птицы»

«Только умерших рабов не сжигают. Говорят, что дорого обливать их трупы маслом, чтобы горели. Нас бросают в ров. Так кончается навсегда наша жизнь. Раб и после смерти не оживет».

Вот так-то. Больше Рейг не вспоминал ни о звездах, ни о празднике весны. Казнь наконец покатилась по спокойной накатанной дорожке. Как всегда бывает. Слышишь, что кричит тебе Всеслышащее ухо, и рад, и шепчешь: «Спасибо тебе, матушка-судьба, что я не на его месте…». Пес Хоарденн завыл долгим воем, небось почуял, о чем думает хозяин его. Рейг в отчаянии смотрел в небо, но видно не знал, о чем его молить. А потом смирился и сказал, уронив голову на грудь:

– И к лучшему, что ты поведал мне правду, Удар Молнии. До рассказа твоего я не понимал, отчего судьба дала тебе имя Небесного Меча. Но теперь вижу, что ты и правда бьешь без промаха. Но это счастье для меня. Раньше мне до полоумия хотелось остаться среди живых. Я даже наверное бы, измучившись, стал бы тебя, змею, умолять меня помиловать. А теперь мне уже и умирать не жалко. Раз я погубил мою дочь, то я такой же, как ты. А таким как ты жить незачем.

Я возмутился:

– Ты хуже меня. Ты погубил свою дочь, а мой сын жив. И не в каком он не смертном сне. Со зла врешь ты все, завидуешь, потому что твоя-то дочь сгнила во рву. Вот и вся твоя жизнь: с разбойниками дружил, могилы грабил, с бывшей рабыней спутался. А потом бросил ее и уплыл в страну, которой нет.

– Я не знал…. – сказал Рейг.

Он говорил не со мной, а с небом.

Рассказ Удара Молнии об участи Всеслышащего стража

Рейг больше не отвечал мне. Всеслышащее Ухо шептало мне то, что он думает обо мне: презрение, презрение, презрение…. Парус забился на мачте, обнадежил меня обещанием бури и скорой смерти Рейга. Только порыв ветра оказался недолгим, обманным. А я не был колдуном, насылать ураганы не умел.

Чтобы отомстить, я рассказал то, чего и не говорила Рейин: будто перед смертью она горько проклинала покинувшего ее отца. В ответ – презрение, презрение, презрение…

Я решил сорвать с его головы обруч, сканирующий мысли. Все равно ничего придумать против меня он уже ничего не мог. Но Рейг был догадлив. Он прижался затылком ко дну своей лодки и сказал: «Слушай уж до конца, любовник ведьмин».

Он смотрел на меня до обиды жестко, невыносимо насмешливо. Мое Всеслышащее Ухо шептало мне то же, что и его пересохшие на солнце губы: презрение, презрение, презрение…

Лучше бы придумали устройство, чтобы не подслушивать мысли, а передавать свои. Тогда не только вся власть над миром принадлежала бы нам, но еще бы я внушил Рейгу, чтобы он уважительно думал обо мне.

Наплевать бы мне на него да зарубить его же топором. Не такое большое изменение в прошлом, небось проблем не возникнет. Но Рейг хитрый. Он знал, что когда на тебя так смотрят, быстро убить будет оскорбительно для твоего самолюбия. Тогда уже гордость велит мучить! Пока не взмолится о пощаде. Чтобы не видеть его взгляда, я прикрыл ему глаза поясом моей бывшей женушки.

Теперь в его мыслях я увидел самого себя, так как меня видел Рейг, через перекрестья нитей. Будто я выступаю по телевизору из тюрьмы! И почему-то Рейг думает про меня: «Вот бедняга!»

Я спросил его как он смеет меня, бессмертного, жалеть. Он подумал:

Я правителю вашему хотел рассказать, да у него ума нет понять. Мои предки, оружейники, хотели, чтобы скованное ими оружие не рубило без разбору. Чтобы научить его этому, стать хорошими отцами железу, они сами стремились к справедливости суждения. Но чтобы судить чьи-то деяния, надо понимать, что у него на сердце. Для этого надо стараться увидеть себя на месте другого. Этому они учились, чтобы передать это умение скованным ими боевым топорам и мечам. Храбрый Бык часто напоминал мне об этом, он говорил мне: «Трудно видеть себя на месте врага. Но только так мы сможем создать мудрое оружие и победить». Но Храбрый Бык и сам жалеть не умел, он отомстить хотел. Я тоже хотел научиться сострадать таким, как ты – но ненавидел яростнее, чем Исмон ненавидел тех, кто залепляет львам глаза грязью. Но видно пояс Ифри и правда волшебный. Глядя сквозь него, я вспоминаю, что сказала мне Ифри на лесной просеке. Полюбив меня, она простила и пожалела тебя. И я жалею, и я прощаю тебя, Удар Молнии.

Я посмеялся над ним:

– Не из чего тебе здесь ковать справедливое оружие. Так что зря ты меня прощаешь. Скажи мне лучше: с какой дури ты, умирающий, смеешь жалеть меня, бессмертного? Ты даже мысли мои читать не можешь.

Он хрипло прошептал:

– У меня тоже есть кое-что для чтения чужих мыслей. И именуется это кое-что «собака». Они все про людей чуют. Вижу я, что даже моему полудохлому псу ты жалок, Удар Молнии… А почему несчастен ты, я догадался, вспомнив мое прошлое. Ведь и я когда шел той дорогой, по которой идешь ты. Никогда не забуду этого….

Я решил, что попал на вышестатусного агента, что меня просто проверяют! Я слегка испугался, а Рейг уже не думал о смерти. В его воспоминаниях я увидел великана со здоровенным молотом в огромной руке. Такого небывалого роста, что перед глазами не лицо, а могучая нога в сапоге и широкое колено! Усы и борода где-то в вышине. Я еще больше испугался. Потом услышал глупый ребяческий голос: «А отчего меня зовут Рейг?», и великан ответил: «Это имя самой яркой звезды, сынок». Я сообразил: это отец Рейга, из его детских воспоминаний. Экий я нервный стал. Ну отец. А при чем тут я?

Но вот что думал Рейг:

Что такое Всеслышащее Ухо, мне неведомо. Но каково тебе живется – знаю. Ведь когда я маленький был, у меня был сильный отец, и все уважали его. Куда бы я ни пошел, все ласково со мной говорили, улыбались, когда я в гости напрашивался, и меня зайчонком звали.

Я решил, что он жары с ума сходит. Какое это имеет отношение ко мне как его, барана, звали?

Теперь он видел уже несметное множество великанов, и выглядывали они из его воспоминаний так же презрительно, как Рейг смотрел на меня, когда я заговорил о Рейин. А Рейг продолжал свой рассказ:

А потом всех людей моего рода убили, а я пошел побираться и приюта просить. И тогда уже никто не делал вид, что рад меня видеть. Я по их глазам догадывался, что я для них просто грязный сопливый мальчишка-попрошайка. Они думали, что я долго не проживу и взрослый с ними не встречусь. А сильных отца с дедом у меня больше не было. Вот они и не скрывали, что обо мне думают. Так что я был перед ними как ты с твоим Всеслышащим Ухом. Угадывал их мысли обо мне, а деться мне от них было некуда. Поэтому могу понять каково тебе. Даже догадываюсь, что и жалость моя тебе обидна, и что ты мне еще какую-нибудь кару придумаешь со зла. Но мне тебя почтительно бояться никак не получается. Жаль мне тебя, и удивляюсь я, что ты не снимаешь свое ухо, когда со своим сыном разговариваешь.

С моим сыном, с моим Волчонком…. А этого бродягу в детстве звали зайчонком… Понял он многое…. да будет он проклят!… или благословен? Я крикнул ему:

– А вот я тебе и остальное расскажу! Ты ведь все равно помрешь, никому не перескажешь. У тебя секрет всего один, ваше дурацкое волшебное оружие. А у меня вся моя жизнь тайна. Никто не узнает. А ты знай! Я не могу снять Всеслышащее Ухо! Не могу. Понял?

Нет, он не понял, он же мыслей читать не умел. Он спросил уважительно:

– Как так не можешь снять? Оно заколдованное?

Нету никакого волшебства на свете, дурак. Но это Всеслышащее ухо у меня в кость в виске вделано. Навечно. Не вырвать.

Эта новая модель называется «Клещ». Говорят, первые стражи не выдерживали слушать то, что думают о них. Сколько им не платили, как не почетно было звание стража, а все равно они рано или поздно сдирали эти уши и топтали их. Теперь вот транслятор мыслей вживлен в кость… уж вовек не снимешь, не избавишься, не бросишь в океан, не заставишь замолчать…

Я все слышу, что другие думают. А каково мне приходится, я никому рассказать не могу. Тайна это наша. Одному Рейгу я мог это все выкричать, потому что ему жить недолго осталось, и его уж точно никто оживлять не стал бы! Ифри рассказывала мне про своего хозяина, Быструю-Птицу. Она сказала мне: Удар-Молнии, если ты вознесешься выше, чем Быстрая Птица, ты будешь еще несчастнее его.

Видно не зря женщин прорицательницами почитают. Не ошиблась Ифри. Быстрая Птица горько плакал перед смертью – а я плачу перед жизнью… Все, что эти нелюди думают про меня – я слышу, слышу, слышу… Все, что мой сын думает обо мне – я слышу, слышу, слышу! Я во сне, и то слышу. Если бы и можно было оторвать этот ужас от себя… или исчезнуть как если бы и не рождался… но у нас омолаживают людей. А отказаться от новой жизни по своей воле – страшно…. Рейг помрет, а мне и умереть не дадут. Хоть бы ненадолго забыться….

Все это я Рейгу кричал, ему одному. Ведь ему недолго жить осталось, никому не расскажет.

Рейг долго молчал, потом дружески предложил:

– А вот что ты сделай, Удар Молнии. Ты же мне там, в будущем, вина подарил, когда ваш правитель со своими прислужниками пьянствовал. Ты вино себе забирай, вот тебе и веселее будет. Палач всегда пьет, когда казнит. Я вино взял с собой, чтобы моя встреча со смертью была веселее и для меня и для нее. Но ты мне, небось, теперь ни воды, ни вина не дашь. Так что пей и развеселись наконец. А то сидишь тут и плачешь, будто без тебя в океане соленой воды мало. И мне помирать еще тоскливее.

Рейг добрая душа, хоть и психопат. Я нашел вино, выпил пол-бутылки, прислонился к мачте. Потом выпил все до дна. Но веселье не шло ко мне.

Эту боль и вином-то не зальешь…. Хоть бы Рейг скорее помер, душа его лисья… мало того, что я его мысли слышал, а думал он обо мне всякое… ну, это-то мне привычно…. но я ведь удержаться не мог, чтоб ему мои мысли не рассказывать….. Раньше мне казалось: горше всего, когда тебя не жалеют. А оказалось – когда жалеют, то еще хуже. Тогда уже нет сил с каменной мордой гордо стоять… тогда пожалевшему тебя всю свою жизнь поведать хочется. Я у мачты стоял, так вспомнил…. У нас в племени, если кого невзлюбят, так привязывали кожаным ремнем к позорному пню. Вставали вокруг и говорили все, что про него думали. И не уйдешь, и уши не закроешь. Терзали его, пока он не начинал с привязи рваться, так что из-под ремня кровь проступала. Так и я…. И Всеслышащее ухо не снимешь, и себя не обманешь. Семь Зверей меня терпела только потому, что я страж – почетно ей было, да и выгода. А теперь и вовсе бросила, и я в ее мыслях вижу, как она теперь смеется надо мной, над тем как я хожу за ней. Я злился раньше, что лицо у нее ведьмино, каменное, и глаза пустые – много не разглядишь. А теперь и рад бы не знать что у нее на уме. А мой сын про меня думает, что я дрянь и обезьяна… Ты, Рейг, не знаешь что это за зверь хвостатый. А я знаю – лучше бы не узнал! Мой сын подобрал меня во рву, куда умирающих рабов выбрасывали. Попросил оживить отца – не от любви, от одной жалости и обязанности. А теперь он и сам не рад, что подобрал. Я ему страх и позор. А я кручусь вокруг него, будто пес приблудный, потому что он один хоть немного меня жалеет. Я бы новую жену нашел, другого сына завел… малыш отца всякого любит, ему любой отец будет лучше всех людей на свете – какой ты не будь, а малыш тобою горд как петух….

Но ни одна женщина от меня детей иметь не хочет. Все они боятся Семи-Зверей. Она ведь всем рассказала, что она некогда сделала с Ифри в наказание за то, что та со мной в постель легла… после таких угроз все меня обходят стороной… вот так… мне одна радость, когда мне кто сдуру-то позавидует или побоится. Для того я и лез к тебе, Рейг, чтобы твоим страхом потешиться…. а ты вот хитрый… напоил меня…. еще глоточек древнего вина на дне остался…. А я вот оживлю тех двоих детей… детей, которых Ифри должна была родить от меня. Оживлю над очагом закопченного, оживлю в пруду вымороженного – будут они мне сын и дочка…. А океан синий… манит меня пьяного…. Но я в тебе, океан, топиться не стану – я песни петь буду….