Текст книги "Норби (СИ)"

Автор книги: Андрей Валентинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 34 страниц)

9

Антон Земоловский закричал – и проснулся. В короткий неуловимый миг между сном и явью он еще помнил то, что окружало его в нестойком мире гипносферы. Помнил – и понимал, насколько все в этот день сложилось неправильно, даже нелепо. Но и это не было самым страшным. Лица! Те, кого он знал, любил, помнил – живые, улыбающиеся, серьезные, гневные. И мертвые, в крови и прахе. Все, кого он забыл, кто был стерт с зеркала Памяти. Он попытался ухватить уходящие в клубящуюся тьму образы, оставить при себе хоть что-то, хоть самую малость, хоть имя с фамилией.

– Совсем плохо, парень? Может, воды?

Холодный пот на лбу, боль в прокушенной губе – и привычная уже пустота. Мертвое безмолвное зеркало, и он, доброволец Антон Земоловский.

Ночь, темнота, легкое покачивание, перестук копыт. Он лежит на чем-то мягком, кажется, на свернутой попоне.

– Н-ничего, – ответил он темноте. – А воды. Воды можно.

В губы ткнулась кружка. Бывший гимназист отхлебнул глоток, затем другой.

– Спасибо большое! А где я? В смысле, мы?

– Совсем ничего не помнишь? Да-а, досталось тебе парень. Ничего, пан фельдшер сказал, что выкарабкаешься, завтра бегать будешь. Он, правда, духом изрядно весел, чуешь, как спиртом пахнет? Но дело свое знает. А мы с тобой в лазарете, только он, лазарет, на колесах. Неужто все забыл?

Сон отпустил, и сразу же стало легче. Он, доброволец Антон Земоловский, жив, может думать, двигаться и отвечать за себя. Это главное.

– Почему забыл? Помню.

После разговора с бравым майором и недоверчивым паном подпоручником, появился пышноусый фельдшер. Дохнул спиртовым духом, усадил на траву и занялся повязкой. Пришлось изрядно потерпеть, наградой за что стал все тот же спирт в маленькой мензурке. Было велено дыхание затаить, выпить одним глотком – и резко выдохнуть. С тем лечение и завершилось, боль почти исчезла, зато начали заплетаться ноги. До крытой брезентом повозки он дошел сам, а вот дальше – провал.

– Сейчас ночь? – зачем-то спросил он, но тут же сообразил, что ошибся. Тьма сгинула, сменившись нестойким сумраком. Бывший гимназист даже сумел различить силуэт собеседника, тот был справа. Слева – тоже кто-то, кажется, шинелью укрыт.

– Это как считать, – рассудил говорливый сосед. – Солнце уже село, потому и с места тронулись. Нам за ночь надо железку перейти и снова в лес нырнуть. А возле железки русские «панцеры», нарвемся, плохо будет. Одна надежда, что ночью паны москали будут дрыхнуть. Мы теперь вроде как партизаны, днем спим, воюем ночью. Интересно даже. Жаль, встану нескоро, обе ноги продырявлены.

Судя по голосу, сосед лишь ненамного его старше. Ранен – и серьезно, но кураж не утратил. Улан!

– Антон Земоловский, доброволец.

– Капрал Станислав Пачка. Пулеметчик, второй номер.

* * *

Он ждал выстрелов, взрывов, гула танковых моторов, но вокруг было тихо, лишь негромко постанывал тот, кто лежал слева. Повозку трясло, обиженно ржали кони. Дорога им выпала – от ухаба к ухабу.

– Майор наш боевой, – негромко рассказывал пулеметчик Пачка. – Герой! Еще в ту войну воевал, ушел добровольцем в легионеры. Потом Львов от москалей защищал, в офицеры вышел. А еще спортсмен, в Олимпийских играх участвовал. А вот по службе затирали, двенадцать лет в майорах ходит.

Доброволец, вспомнив густой коньячный аромат, рассудил, что майора затирали, вероятно, не без причины.

– Под Гродно без него мы бы все пропали. Как начали москали из гаубиц гвоздить, ясно стало – хана. Нашу артиллерию сразу разнесло, половину офицеров перебило, хорошо хоть лошадей укрыть успели. За развалины зацепились, я, понятно, при пулемете, после атаки пальцы от железа еле оторвал. Прилипли!

– Пешими воевали? – удивился он. – Вы же уланы!

Капрал негромко рассмеялся.

– Уланы пешими и воюют. XX век, парень! «Панцеры», пулеметы, авиация, газы… По уставу верхом мы только к месту боя движемся, а там лошадей коноводам отдаем. Но если к горлу подступит, тогда, да, за сабли – и в атаку, как при Яне Собесском. Марш-марш! Знаешь, как настоящий конный бой называется? Шок! Вот мы под Гродно шок москалям и устроили. Ребят, правда, много легло, но все-таки прорвались. А что было делать? Не в плен же сдаваться! Майор перед боем нам так и сказал: жизнь проходит, а честь остается навечно. Праправнуки вспоминать будут!

Доброволец Земоловский не спорил. Капрал, горячий парень, в чем-то прав. Только «шок», им помянутый, может помочь лишь раз-другой. В третий нарвешься на «панцеры», а там и авиация подоспеет. Не зря они от солнца прячутся, ночи ждут, тут майор верно рассудил.

– А какой у тебя пулемет, капрал? «Тридцатка»?

– Разбираешься! – явно удивился тот. – Да, Ckm wz.30 он же Браунинг M1917. Прошлого года выпуска, модернизированный, улучшенный затвор, новый спусковой механизм. А тачанка наша – образца 1936 года. Про Махно слыхал? Так наши тачанки получше будут.

Про Нестора Махно бывший гимназист помнил – как и про пулемет-«тридцатку». Кажется, он даже его разбирал.

– Тачанке экипаж из трех человек положен, пулеметчики – и ездовой. Ездового нашего убило, меня ранило, так что дядька Юзеф один остался. Ездового-то найдут, а с пулеметчиками плохо, почти все в Гродно полегли. Слушай, Земоловский, а может ты в пулеметчики пойдешь?

* * *

Где-то через час случился привал. Всезнающий капрал рассудил: шли размашистой рысью, значит, коней притомили. А ехать-то еще всю ночь!

Доброволец Земоловский, убедившись, что ноги держат и руки не дрожат, вызвался сходить в разведку. Пробрался к краю повозки, свесился вниз, спрыгнул на мягкую пыльную землю.

Ночь. Не видно ни зги, только конский дух, только негромкие голоса. И тяжелая черная тень у повозки – прямо перед ним.

– Не спится, доброволец? А я вот решил к раненым заглянуть. Новых, хвала Деве Ченстоховской, нет, без боя прошли.

Пахнуло коньяком. Впрочем, командира легко было узнать и по голосу. Шептал он тоже басом.

– Так точно, пан майор, выспался. И. И я здоров, могу воевать.

Тень надвинулась, обретая форму. Майор был в плаще и каске.

– Воевать? В строю? Ну, рассуди, парень, куда я тебя, гимназиста, дену? В первом же бою убьют. Вот силенок наберешься, станешь за лошадями присматривать. И ничего в этом постыдного нет, сам так начинал, мне тогда только семнадцать исполнилось. Боев на твой век еще хватит, война не завтра кончится.

За лошадями? Он был не прочь, тоже дело, и нужное. Ничего плохого в том нет, командир прав. Но…

– Пан майор! А вам пулеметчик нужен?

10

Вход в универмаг сверкал неоном, изнутри, из-за огромных стекол, лился мягкий желтый свет, фонари же у тротуара горели белым огнем. Солнце зашло уже час назад, но магазин работал, да и прохожих хватало. По улице тек поток автомобилей, небо же казалось не черным, не серым даже, а каким-то белесым.

Я прошелся мимо витрин и оценил место встречи. Случайный взгляд не зацепит, вечерняя жизнь в самом разгаре. Другое плохо. Хлопок выстрела могут просто не заметить, особенно если не поскупиться на глушитель. Годится даже старый от папаши Хайрема Максима. Впрочем, у русских и «лайми» есть кое-что поновее. Не слишком надежное, но чтобы пальнуть с трех шагов вполне хватит. «Хлоп!» – и удивленные прохожие склоняются над беднягой, упавшим на истоптанный асфальт.

Казалось бы, кому нужен модно одетый канадец в берете цвета шоколада? Я попытался составить список, но быстро бросил это занятие. Запас оптимизма и так на исходе.

Хотелось посмотреть на часы, но я сдержался, предпочтя вновь пройтись мимо горящих всеми огнями витрин. Смешно, но на карте Парижа, оставшейся в служебном сейфе, это место именуется «Водокачка». Именно у водокачки мне назначил встречу тот, с кем я говорил по телефону-автомату. Надо очень хорошо знать город, чтобы сходу догадаться. Сто лет назад на этом месте и вправду была водокачка, украшенная рельефом «Иисус и самаритянка». Парижане прозвали водокачку «Самаритэн», а когда по мановению барона Османа на этом месте вырос десятиэтажный универмаг, название перешло к нему. У нынешнего хозяина замечательная фамилия – Коньяк. Николя Легран был, кажется, с ним знаком.

Я думал о всяких пустяках, считал авто, проносящиеся по шумной Рю-де-ля-Моннэ, и успокаивал себя тем, что убивать меня именно сейчас никто не станет. Я единственный человек в Европе, знающий Консула в лицо, но незаменимых не бывает, есть еще не замененные. На смену мне приедет еще кто-то, как приехал я, ступая по следам Леграна. Крючок же, на котором висит Консул, надежный, надежней не бывает.

– Извините, мсье!

Не толкнули, но все-таки извинились. Человек в светлом летнем пальто и кепке, надетой чуть набекрень, с небольшим портфелем в руке прошел мимо и неторопливо зашагал дальше вдоль витрины. Пальцы на миг заледенели, но я сдержался, а затем облегченно вздохнул. «Хлоп» если и будет, то в следующий раз. Консул играл по правилам.

Дойдя до угла, он свернул на небольшую улочку, где фонари стояли куда реже. Краски смыло, и ночь вступила в свои права. Я шел за светлым пальто, стараясь не терять его из виду. Карту помнил, чуть дальше будет небольшой сквер. Днем старики-рантье сражаются там в шахматы, вечером – гнездятся влюбленные парочки. Лямур, бонжур, тужур.

Он ждал меня возле крайней скамейки, глядя куда-то в сторону. Фонарь горел неподалеку, и я заметил на его руках перчатки. Вновь стало не по себе. Консул – профессионал, ничего зря не делает, перчатки – неспроста.

Он щелкнул зажигалкой, когда я был уже в нескольких шагах. Сделал несколько затяжек и только потом обернулся.

– Приветствую, босс!

На этот раз по-английски с заметным нью-йоркским акцентом.

– Добрый вечер, Консул! – я заставил себя улыбнуться. – Как ты тут? Не сильно скучаешь?

Он поставил портфель на лавку, дернул плечами.

– Я знал, на что соглашаюсь, босс. Лучше жрать здешние каштаны, чем кукурузную баланду в отеле с решетками на окнах. Все в портфеле, босс. «Руби», девять патронов, пристрелял лично. Ствол чистый, купил у одного хрыча-ветерана, с войны хранил и смазывать не забывал. Еще принадлежности, патроны, плечевая кобура. Под ваше пальто – в самый раз. Отпечатки всюду вытер, но портфель лучше выбросить сразу.

Потому и перчатки на руках. Профессионал!

– Что еще, босс?

С ответом я не спешил. Консул – мой последний патрон, который положено беречь и никому не показывать. Легран о нем даже не подозревал, мы общались короткими телеграммами. Кстати, паспорт у Консула – канадский. Правда, за уроженца Квебека не сойдет, его французский куда хуже моего.

– Будь на связи, можешь понадобиться. Переводы приходят вовремя?

На лицо я старался не смотреть, хотя ничего зловещего в его облике не было. Мужчина за тридцать, морщины на лбу, чуть оттопыренные уши, небольшой шрам на подборке. Скользнешь глазом – и дальше пойдешь.

В «Синг-Синге», где я его нашел, Консул смотрелся куда как импозантнее. Полосатая тюремная роба, номер на груди, стрижка под машинку. Взгляд – обжечься можно.

– Вовремя, – он глубоко затянулся и точным движением отправил сигарету в урну. – Неделю назад бандероль с фотографиями получил, спасибо. Его. Джонни точно в приют не заберут?

На этот раз улыбку я сдержал. Крючку, на котором весит Консул, пятнадцать лет. Славный паренек, такого в приют отправлять жалко. Оттуда прямая дорога в отель с решетками на окнах.

– Не заберут, хотя местные власти очень хотели. Пришлось найти твою бывшую жену, понадобилось ее согласие на оформление опеки.

– Надеюсь, вы ее пристрелили, босс?

Консул, кажется, не шутил.

– Нельзя, – не без сожаления констатировал я. – Тогда Джонни станет сиротой, а это совсем другая статья. Но может тебя порадует, что она сейчас ест кукурузную баланду – и будет ее хлебать еще три года, если срок не добавят.

Где именно, из осторожности говорить не стал. Нью-Гемпшир, знаменитая женская тюрьма, именуемая в просторечии «Старой вдовой». С Консула станется нанести туда визит.

Пора было прощаться, но Консул вел себя странно. Достал новую сигарету, не закурил – сломал, скомкал.

– Босс! Я человек темный, колледжей не кончал, но то, что скоро война, понимаю. Вы же меня сюда не просто так прислали, значит, придется поработать всерьез. А здешние правильно говорят: на войне, как на войне.

Повернулся, шагнул ближе.

– Хочу отдать долги. Салли, женушка дорогая. Пусть живет, ладно, между нами крови нет. А то, что меня сдала, в «Синг-Синг» определила. Бог простит!

Сжал пальцы в кулак, взглянул в глаза.

– Отдайте мне тех, кто убил брата, босс! Умоюсь их кровью – и умирать будет веселее. Иначе. Что скажу младшему, когда там встретимся?

Взгляд я выдержал, отвечать же вновь не торопился. Консул, сам того не желая, вешал жирного червя на еще один крючок. Два крючка надежнее, чем один.

– Сам справишься?

Он еле заметно поморщился.

– Не обижайте, босс. Меня Лаки Лучано стороной обходил.

Я, наконец, кивнул.

– Ладно. Узнаю – и сообщу. Когда именно, сказать еще не могу, так что ты, Консул, пока не умирай.

На его улыбку смотреть было страшно.

– Я-то не умру!..

Глава 2
«Одинокая Звезда»

Тачанка. – Замечательные люди. – Проверка. – Мисс Фогель. – Первый бой. – Война уже идет, мистер Корд! – Танки! – Агентура. – «Он был террорист и подпольщик». – Люсин.

1

Щедро умащенный пахучим машинным маслом палец взлетел вверх, прямо к синему безоблачному небу.

– Цыть, лягуха зеленая! Цыть – и меня слухай! Ухами. Это тебе, хлопец, не латынь в твоей гимназии зубрить и не девиц куплиментами одаривать. Это пу-ле-мет, и не простой, а станковый. А ну-ка повтори, зелень!

Доброволец Антон Земоловский вытянул руки по швам, каблуками пристукнул.

– Так точно! Пу-ле-мет, пан вахмистр. Станковый!

Пристукивать было чем – сапоги добровольцу выдали, причем точно по размеру, однако без шпор. Все прочее, к его некоторому огорчению, тоже оказалось не в комплекте. Мундир пусть и чистый, но старый и в заплатах, бриджи на два размера больше, ремень без пряжки, вместо фуражки – выстиранная добела пилотка. И ни петлиц, ни серебряного орла. Выданное было велено подогнать по размеру и носить аккуратно. Оценить итог доброволец не смог ввиду отсутствия зеркала, но представил и оценил на «удовлетворительно». Не чучело огородное, однако, никак не улан. А кто? Как и сказано: лягуха зеленая.

– А пулемет, лягуха, он есть сложное техническое устройство, не всем доступное. Я уже двоих лесом гулять отправил. Пулемет, зелень необстрелянная, не только знать, чувствовать следует. Душой, значит, прикипеть. И не как к мамзели гулящей, а как к женке верной. Ну, про женку тебе, зелень, думать пока рано, а потому – получи и прочитай. От корки, значит, до другой корки.

Грозный вахмистр Высоцкий, он же дядька Юзеф, неспешно вытер руки тряпицей и достал из полевой сумки изрядно затрепанную брошюру.

– Держи!

«Наставление по стрелковому делу» – буквы большие. «Станковый пулемет Ckm wz.30» – буквы поменьше. Справа вверху чернилами – «Экземпляр № 3». Обложку явно отрывали, а потом подклеили обратно. Закладки. Масляные пятна.

– Читай, зелень. Вот прямо тут садись – и читай. Чего непонятно будет – спрашивай, для того тебе и язык подвесили.

Тачанка образца 1936 года, по-военному WZ. 36, издали напоминала поезд о двух вагончиках. Первый – пассажирский, на два места, второй же боевой, с пулеметом, глядящим назад. Вместо паровоза – тройка гнедых, машинистом же был пожилой усатый вахмистр. Усы, как уже успел узнать бывший гимназист, уланам были предписаны, однако не всем, а лишь старослужащим. Капрал Станислав Пачка, второй номер, до усов еще не дослужился.

А вот пан майор Добжаньский усы игнорировал. Потому, вероятно, выше майора и не вырос.

Доброволец Земоловский приказ выполнил точно. Присел на траву возле первого «вагона», положил книжку на колени. Он-то думал вначале осмотреть сам пулемет, память проверить, а потом и попытаться разобрать. Сначала отделить пулемет от станка – отвинтить гайку соединительного болта, вращая ее вправо, вынуть соединительный болт, затем – засов. Однако последовало грозное «Цыть!».

Лягуха зеленая перевернула первую страницу. Итак. Ckm wz.30 – станковый пулемет, представляющий собой модификацию пулемета Браунинг M1917.

* * *

Полк двигался всю ночь, время от времени делая короткие привалы. Доброволец Земоловский вначале честно пытался не спать, прислушиваясь к тому, что творится за брезентовым тентом повозки. Однако ничего не менялось. Топот копыт, негромкое ржание, иногда – приглушенные людские голоса. На некоторое время тряска стихла, и он понял, что вышли на дорогу, может даже на шоссе. Ненадолго – после очередного привала вновь пошли ухабы. В конце концов он задремал, а потом и заснул, на этот раз крепко, без всяких снов.

Когда же проснулся, вокруг был ясный день. Полк, как и в прошлый раз, расположился посреди леса на большой поляне. Бодрствовали лишь часовые и коноводы, все прочие спали вповалку.

Бывший гимназист попытался вспомнить карту, прикинув, с какой скоростью они двигались, но затем махнул рукой. Живы – хорошо, куда-то пришли – еще лучше. А что и как, пану майору виднее. Доброволец честно дождался пробуждения личного состава – и отправился с рапортом по начальству. Попал не к майору, а к его заместителю, немолодому пышноусому ротмистру. Тот, даже не дослушав, отфутболил его прямиком к дядьке Юзефу. Кажется, пулеметчики тут действительно требовались.

Радиостанции в полку не было – потеряли в Гродно. Об этом ему поведал пулеметчик-капрал еще ночью. Впрочем, по его мнению, новости сейчас такие, что лучше их и не знать – деморализуют личный состав. Впрочем, как успел заметить доброволец, уланы держались бодро, даже шутили и смеялись. Свою войну они еще не проиграли. Он же, эвакуированный гимназист, кажется, нашел себе дело. Выучить наставление наизусть? Отчего бы и нет, это, к счастью, не помянутая вахмистром латынь с Катилинами и Цицеронами. «Принцип действия пулемета основан на использовании энергии отдачи, он имеет воздушное охлаждение, короткий ход ствола и жесткое сцепление затвора со стволом. Боеприпасы подаются из ленты и выстреливаются очередями». Все ясно и понятно.

Доброволец перелистнул очередную страницу.

– Ах, вот вы где, Земоловский!

Вставать не хотелось, рапортовать тем более. Пан подпоручник, невыспавшийся и злой. И, кажется, еще небритый.

* * *

– Внедрились, молодой человек? Приступили к вербовке личного состава?

Отвечать он не стал, зато отозвался дядька Юзеф, перетиравший в этот момент какие-то железки.

– Пусть попробует только, зелень. Враз по шее огребет!

Пан подпоручник поморщился, дернул рукой.

– Отставить! Земоловский, идите со мной!

Отошли недалеко, к ближайшим деревьям. Офицер, все так же морщась, внимательно его оглядел, задумался.

– Вас уже переодели? Ладно, найдем что-нибудь. Земоловский, вы, в самом деле, решили воевать?

И как на такое ответить?

– Решил, пан подпоручник!

– Пулеметом займетесь позже, есть дело. Рискнуть не желаете? По – настоящему?

В ответ бывший гимназист лишь пожал плечами. Рискнуть? Почему бы и нет?

– Тогда слушайте. Мы в окружении, связи нет, а русские о нас уже узнали. Дозор столкнулся с их разведгруппой, вперед идти нельзя. Есть еще один путь – по просеке мимо лесничества. Ждать до темноты невозможно, поэтому разведку проведем сейчас. Вид у вас штатский, прическа соответствует, есть документы. Не передумали? Может быть очень опасно.

Доброволец Земоловский ответил твердо:

– Никак нет!

– Задача такая: дойти до лесничества и узнать, нет ли там русских. Если нет, поговорите с лесником, уточните обстановку. Если же есть, предъявите документы и по возможности заведите разговор. По-польски, демонстрировать знание языка нельзя. Ваша легенда простая, вы эвакуировались, эшелон разбомбили, вас легко ранили. Встретили русских, они вас и перевязали. Потом вас подвез какой-то крестьянин на телеге и указал дорогу. По нашим сведениям, русские гражданских обычно не задерживают, отпускают. Заодно послушаете, о чем они между собой беседы ведут. Пока все ясно?

Он представил, как все может случиться. Почему бы и нет, эвакуированных сейчас много. Возле железки его в плен не взяли, может, отпустят и здесь. Он пройдет дальше по просеке, свернет в лес.

– Если задержат, действуйте по обстановке. Еще раз предупреждаю: возможен и самый скверный вариант.

Доброволец улыбнулся.

– На войне как на войне!

2

Я с немалым сомнением посмотрел на барельеф, что красовался над воротами. Женщины в каких-то простынях, а то и вовсе полуголые и только один мужчина сурового вида, но тоже в простыне. Все это вместе должно по замыслу создателя олицетворять медицину, но больше походило на банный день в турецком гареме. Зато улица именовалась подходяще – л'Эколь-де-Медсин, Медицинская школа. Теперь следовало нырнуть в ворота и с независимым видом (берет сдвинут на ухо) прошагать через двор к главному входу. Пустят или нет? Вид у меня совершенно не студенческий.

Пустили! И я глубоко вдохнул дистиллированный воздух Науки. Парижский университет, факультет медицины. До конца очередной лекции – пятнадцать минут, как раз успею подняться на третий этаж и найти нужную дверь.

Свои отчеты Николя Легран отправлял обычной почтой, но на два частных адреса, в том числе той самой машинистки, которая перепечатывала Конспект. В мирное время, когда нет военной цензуры, такой способ самый безопасный. На всякий крайний случай следует избегать «опасных» слов – агент, вербовка, резидент. Достаточно начать письмо с фразы «О, Париж поистине прекрасен!», потом сообщить, что в прекрасном городе полно прекрасных – и очень интересных! – людей, с которыми приятно завести знакомство.

Список этих знакомств я составлял лично, сводя в таблицу. В некоторых случаях контрагенты Леграна «зависали», поскольку человек не оправдывал ожиданий. Зато записи рядом с иными фамилиями росли и множились. В некоторых случаях конверт не справлялся, и Николя отправлял бандероль – тоже на адрес машинистки.

Перерыв еще не начался, коридор был пуст, но возле нужной мне двери скучала остроносая девушка в строгом платье и с зонтиком. Я, словно индеец сиу, попытался подкрасться ближе, но девушка успела обернуться.

– Профессор Вернье здесь читает? – поинтересовался я вместо «бонжур».

В ответ остроносая уныло кивнула. Не иначе, опоздала на лекцию.

Я постарался как можно искреннее удивиться.

– А куда делся профессор Бенар?

На этот раз студентка дернула плечами. Я решил, что наш разговор так и будет вестись языком пантомимы, но остроносой наверняка было скучно, и меня все же удостоили ответом.

* * *

Наиболее перспективные контакты Легран в письмах именовал «замечательными людьми». Менее интересные были просто «хорошими», а вот сомнительные, с двойным дном, «обаятельными». Мой друг редко ошибался, и о «замечательных людях» информировал регулярно. Но в двух случаях соответствующая колонка в таблице осталась пустой. Почему? Знакомство не продолжилось? Или Легран не все решался доверить бумаге?

Первый такой случай – профессор Жак Бенар, преподаватель медицинского факультета. Геронтолог, возраст около сорока, холост, научные работы представляют большой интерес. И, если об этом написал Легран, интерес не только узкоспециальный. С Бенара я и решил начать, позвонил в ректорат – и узнал, что профессор в университете больше не служит. Более подробным ответом удостоен не был, поэтому и приехал сюда, на улицу Медицинской Школы. В деканат решил пока не заходить, студенты не в пример разговорчивее. В этой аудитории знакомый Леграна читал курс биологии. Теперь не читает. Почему?

Прозвенел звонок, и я отошел подальше, чтобы присмотреться к хорошим и замечательным людям.

* * *

Утром у стойки портье двое горластых соотечественников при чемоданах во весь голос требовали указать место, где записывают в Легион Свободы. Я стоял рядом, чтобы отдать ключ, и смотрел на Одинокую звезду Техаса. Как выяснилось, запись идет на третьем этаже. Номер комнаты я запомнил, отдал ключ и попросил вызвать такси.

Легионом мой друг специально не занимался, хватало прочих дел. Когда все начиналось, я не отнесся к затее всерьез. Как выяснилось, зря.

Все началось в марте, на следующий день после того, как большевики перешли польскую границу. В нескольких парижских газетах появилось многословное и громогласное воззвание с призывом помочь Польше. Подписей хватало, причем все имена были достаточно известны. Однако по примеру Испании я знал, чем кончаются такие призывы. Три месяца будут собирать средства – и в лучшем случае купят подержанный санитарный автобус.[11]11
  Реальный факт.


[Закрыть] Однако через два дня те же газеты сообщили о создании Комитета помощи Польше – и Легиона Свободы, куда призывали записываться всех неравнодушных. Призыв был составлен хитро: упоминались испанские события, причем так, что примером стали и Легион Кондор, и антифашистские интербригады. Намек ясен, перед лицом красной угрозы должны объединиться и правые, и левые. Тут уж пришлось крепко задуматься. Создавать армию с нуля – не шутка. Интербригады формировал Коминтерн, руку приложил сам Сталин, но от призыва до первых боев прошло два месяца.

Легион Свободы получил боевое крещение уже в конце марта.

В газетах хватало фотографий, регулярно печатались репортажи, но меня не оставляла мысль, что все это – большая, хорошо продуманная мистификация. Добровольцев даже к концу марта съехалось не так и много, однако Легион не только проводил парады и устроил марш по варшавским улицам, но и сражался. Откуда-то появилась авиация, причем машины были получше, чем в польских ВВС. А еще – противотанковая артиллерия, причем не батарея или дивизион, а куда больше. Воевали же легионеры, если журналистам верить, не где-то конкретно, а вдоль всей линии фронта, но прежде всего там, где русские пытались прорваться.

Знак Легиона – голова зубра на бело-красном фоне – не сходил с газетных и журнальных страниц. Советская пресса молчала, лишь однажды разразившись статьей о «троцкистско-фашистском интернационале», цели которого омерзительны, а методы – преступны. Легион Свободы был поименован «пресловутым» и «так называемым».

Все это можно понимать, как угодно, но факт есть факт – русские не только не взяли Варшаву, но и не вышли на дальние подступы. Кажется, за зеленым карточным столом старушки-Европы обозначился новый игрок.

* * *

Я махнул на прощание бородатому субъекту в простыне, поправил берет и повел плечами, проверяя, как сидит кобура. Под пальто пистолет, как и обещал Консул, заметить мог только очень опытный глаз.

Дома я бы ни за что не выбрал «Руби». Под испанским именем прячется старый знакомый – Browning M1906 со всеми его недостатками. Убойное действие слабовато, а предохранитель норовит сойти с места от любого толчка. Но для провинции – вполне.

Пистолет стал одной из причин того, что я так и не зашел в деканат – там наверняка пришлось бы снимать пальто. Однако имелось и нечто посерьезнее. Сгинувший неведомо куда профессор Бенар оказался иностранцем, хотя и с французским (вроде бы) паспортом. Но – акцент, причем непонятно какой, непривычные научные термины, которые приходилось то и дело переводить. А еще после лекции его часто ожидали некие дамы, в летах и обязательно под вуалью, причем почти все время – разные. Геронтолог! В общем, очень и очень странный профессор. Появился из ниоткуда, исчез в никуда.

Один говорливый студент поведал о том, что Бенар не разделял столь ныне популярные идеи Дарвина. На лекциях отмалчивался, но в частных беседах высказывался очень резко.

И это было всё.

Портье мирно дремал, и мне пришлось тряхнуть его за плечо. На этом я счел дневную программу исчерпанной, однако ошибся. Номер обыскали. Очень аккуратно, бережно, но со всем тщанием.

Вечер обещал быть томным.