Текст книги "Орден последней надежды. Тетралогия (СИ)"

Автор книги: Андрей Родионов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 84 страниц)

Но я не сдаюсь.

– А еще говорят, будто трактирщики недоеденные котлеты перемалывают и на другой день вновь продают всяким бедолагам, как свежие, – ябедничаю я.

– Да какие к черту котлеты? – непонимающе качает головой рыжеволосый.

– Ну, там, по‑киевски или биточки по‑селянски, – доходчиво поясняю я.

– Да нет. Тебе‑то они зачем? Ты что, беззубая старуха или больной, какой требует особого питания? Мужчины едят только мясо. Много мяса! И запивают добрым французским вином, а не каким‑то подозрительным пивом, от которого лишь брюхо надувается, а голова окончательно тупеет.

Рыцарь торжествующе смотрит на меня. У него вид человека, наконец‑то нашедшего совершенно убойный аргумент. Полностью насладившись чувством превосходства, Гектор заявляет:

– Вот ответь мне как на духу, когда тебя сильнее тянет к женщинам: после пива или после вина?

Не раздумывая, отвечаю:

– А меня всегда тянет, ни пиво, ни вино не помогает, сколько ни пью. Даже наоборот, усиливают тягу.

– Это по молодости, – машет рукой Гектор. – Вот повзрослеешь, поймешь, что главное в жизни мужчины – это спокойствие, а женщины лишь вносят недоразумения и хаос в наше существование. И вообще, как говорят в Бретони, если женщина молчит хотя бы десять минут, она или спит, или умерла.

На стол бухают тяжелое блюдо с зажаренным гусем, что по размеру больше походит на крупного индюка. Как по волшебству, появляются миски с холодной отварной говядиной, тонко нарезанными ломтями окорока, сыром трех сортов, кусками пшеничного хлеба. С удивлением чувствую, как только что проглоченный поросенок незаметно растворяется в недрах организма, а желудок вновь пуст. Это что, здесь воздух такой целебный, что сколько ни съешь, все мало? Рот наполняется слюной, одной рукой цепко хватаю увесистую гусиную ножку (а это точно не индюк?), другой тянусь к стоящему в центре стола здоровенному кувшину с молодым вином. Что огорчает, из острого на столе присутствует лишь молотый хрен.

Ну конечно, французы и не знают, что такое хренодер, то бишь перемолотый хрен с помидорами, приправами и изрядно посоленный. Да и самих томатов в глаза не видели, лет через триста «чертовы яблоки» начнут выращивать в горшочках на подоконниках, чисто для красоты. А есть начнут еще позже, бедняги.

Еще в конце восемнадцатого века Джорджа Вашингтона на полном серьезе пытались отравить спелыми красными помидорами. Как ни странно прозвучало для заговорщиков, будущий гарант конституции выжил. Вдобавок, явно насмехаясь над поваром‑отравителем, надежда американской демократии настойчиво требовала добавки. Недаром глухо поговаривали, что он состоит в масонских рядах: тем ведомы секреты всех ядов и тайные противоядия, а может быть, просто сказалась врожденная устойчивость к томатам. Я с трудом сглатываю, так захотелось тяжелого сочного томата. Дело в том, что с раннего детства я проникся страстью к этому овощу. Помню, даже маму называл своей любимой помидоркой.

– Приступим, помолясь, – плотоядно облизывается Гектор.

Я согласно киваю, в руках у нас хищно поблескивают ножи, глаза горят, слюни – как у сенбернара, то есть стекают на грудь. Мгновенье – и мы кидаемся в атаку. Когда через каких‑то полчаса мы бессильно отваливаемся на спинки стульев, сомнений не остается: победа за нами. Стол выглядит сиротливо, пустая посуда, жалкая горка костей да пара крошек – вот все, что осталось. Два кувшина из‑под вина лежат на боку, но пьяным я себя не ощущаю. Вино довольно слабое, это вам не медицинский спирт. К тому же, если хорошенько подумать, а что еще здесь пить взрослому мужчине?

Кофе нет, чай не распространен, сидром, что ли, запивать? Надоело, он сладкий, и вообще. Вот кваску бы я хлебнул от души, но боюсь, что пенный напиток здесь появится лет через четыреста, вместе с казаками.

На четвертом месяце пути, когда появились первые признаки приближающейся зимы, мы подъезжаем к замку Ла‑Котонель. Возведенный на верхушке холма, замок выглядит… грозно. Вид его словно говорит: тут не пройдешь. Пока я восхищенно мерю взглядом высоченные стены и гордо возносящиеся башни, Гектор рассеянно замечает:

– Остался от тамплиеров. Сто лет назад воины Филиппа Красивого ухитрились взять храмовников так неожиданно, что из трех тысяч замков по всей Франции только два‑три успели захлопнуть ворота перед королевскими войсками.

– Что‑то слышал, – признаюсь я, – вроде бы тамплиеры готовили государственный переворот, целовали в грязный зад самого дьявола, а еще у них была чертова куча денег.

– Вот‑вот, – назидательно кивает Гектор, – именно, что была! Все золото и серебро храмовники ухитрились вывезти за день до начала арестов. Даже под жестокими пытками гроссмейстер ордена Яков Молэ, а с ним и прочие тамплиеры не открыли тайну пропавших сокровищ. Учись, как надо себя вести настоящему рыцарю!

Я послушно киваю: время от времени Гектор пытается привить мне ценности, принятые в рыцарском мире. Увы, век рыцарства на исходе. Бурное развитие городов и огнестрельное оружие в ближайшие пятьдесят – семьдесят лет уничтожат бронированных конных воинов как класс. Они останутся жить только в книгах и красивых легендах. Вот интересно, хоть в чем‑то люди здесь более простодушны, чем мы, или же рыцарь попросту лукавит? Бросаю быстрый взгляд на суровое, словно высеченное из камня лицо. Твердые губы крепко сжаты, глаза сощурены, непривычно хмурый лоб собрался в такие складки, что утюгом не разгладишь. Похоже, Гектора что‑то беспокоит.

А вот на мой взгляд, все в той давней истории кристально ясно. И в двадцать первом веке, да и в четырнадцатом, когда приключилась та история с тамплиерами, всем управляют люди, заведующие деньгами. В умных толстых книжках, написанных скучно и обстоятельно, указывается: именно тамплиеры придумали банки и векселя, ввели понятие «личный счет клиента», «опутали сетью денежно‑товарных отношений» всю Европу.

Или же все гораздо проще, и это банкиры придумали тамплиеров? Для защиты и в качестве вызывающе яркого фасада, как этакого своеобразного вице‑председателя Фукса? История, конечно, давняя, теперь концов не найдешь. Архивы наверняка подчищены, да и попробуй попросись в те хранилища. Только заикнись, тут же полоснут бритвой по горлу, и ага: пишите письма, шлите телеграммы! Но для начала, конечно, попытают, не без того: признавайся, гад, от кого узнал, что есть такие архивы, а в них документы грудами. Кто послал тебя?

А ведь есть, не может не быть таких архивов, где хранится подлинная история мира. Вот только не попасть, даже одним глазком не заглянуть; многие пытались, да только где они сейчас? То‑то и оно, что нигде, сгинули, исчезли, растворились безвозвратно. В одной России за год сто тысяч человек бесследно пропадает, по всему миру счет на миллионы идет. Кто будет искать скромных тружеников науки среди той толпы, кому это надо?

Пожалуй, только спецагенты Малдер да Скалли смогли бы разобраться, других кандидатов не вижу. Думаю, история с тамплиерами выглядела примерно так: банкиры, истинные владыки ордена, загодя были предупреждены. Наверняка кто‑то из приближенных французского короля Филиппа Красивого состоял у них на жалованье. Да и сам Папа Римский Клемент V, давший разрешение на разгром храмовников, постоянно имел острую нужду в деньгах. Тайну, за какую гору золота не пожалеют, долго не сохранишь, как ни старайся. А какого размера вознаграждение можно было отхватить! Да тут не только детям, внукам‑правнукам не потратить!

Нет, зачем же так грубо, никто и не подумал сунуть доносчику кошельки с золотом или бриллианты россыпью. Так поступает лишь тот, кто в грош не ставит верных агентов. Можно и нужно иначе: выгодная женитьба, внезапно умрет богатый родственник, или во время обыска в захваченном замке совершенно случайно благородный рыцарь найдет скрытый тайник. А есть и иные варианты, гораздо красивее…

Если бы истинный глава ордена узнал о грозящем нападении, беспокоился бы он о вывозе сокровищ? Подумаем немного и ответим: «Да, сразу же после того, как сбежал бы сам. А скорее всего, представляя характер рыцаря, гроссмейстер напал бы первым, и неизвестно еще, кто победил бы в той схватке. Эх, господин Молэ, тебя же попросту подставили, а ты умер на костре, так и не поняв смысла происшедшего!»

Настоящие хозяева ордена тихо пропали со сцены истории, разумно рассудив, что в качестве тамплиеров они слишком на виду. Незаметнее надо быть: говорить тихо, ступать мягко, пристально в глаза не смотреть. Или все еще проще? Не банкиры ли устранили руками Филиппа всю эту мишуру – крикливых гордых рыцарей, какие только и умеют бесконечно требовать денег на крестовые походы, кровопролитные войны, роскошные балы и пышные многодневные охоты с тысячами загонщиков. А вместо того надо трудиться, торговать, преумножать, а не тратить бездумно!

Я спохватываюсь, за последние полдня Гектор едва пару слов бросил, с каждым мигом он, такое впечатление, хмурится все сильнее. Наконец, в сотый раз поймав недоуменный взгляд, рыцарь признается:

– Что‑то сердце ноет, предвещает беду, Робер. Очень не хочется мне заезжать в замок Ла‑Котонель, но хозяин, барон Ле Берг, специально прислал гонца, настаивал на приезде. Вроде как тут вся округа – борцы за светлое будущее французского королевства, пламенные патриоты и противники англичан.

Гектор встряхивает головой, налетевший ветер лохматит рыжие волосы, что у благородных здесь поэтично называют золотистыми. Синие глаза задорно блестят.

– Эх, где наша не пропадала! Береги спину, по замку без меня не броди, даже если дюжина красоток сразу будет призывно закатывать глазки и заманчиво улыбаться. Вина не пей и гляди в оба!

– Ну да, – в тон отзываюсь я, – бог не выдаст, свинья не съест!

Переглянувшись, мы пускаем коней в галоп к древнему замку, те ревниво косят друг на друга, далеко вперед выбрасывают сухие ноги, стремясь обойти и обогнать. Враз усилившийся ветер безжалостно лупит в лицо, подо мной огромный сильный зверь, перед глазами – бескрайнее небо, где вскачь несутся кучерявые облака. Но мы летим над землей быстрее небесных странников, мы молоды и сильны. Я радостно смеюсь, и Гектор хохочет в ответ, а жизнь так прекрасна!

Лицо Гектора и поныне стоит у меня перед глазами. Рыцаря больше нет в живых, а я снова странствую один. Горечь от утраты друга, чувство ненависти и вины переплелись в один сложный клубок, что не выразить никакими словами. Расскажу по порядку.

Глава 4

5 декабря 1426 года, северная Франция, замок Ла‑Котонель: русские своих не бросают.

Праздничный ужин удался на славу. Длинные дубовые столы, протянувшиеся через весь центральный зал, ломятся от еды и выпивки. В промежутках между столами пляшут танцоры, выдувают длинные языки огня фокусники, ловко перекидываются разноцветными шарами жонглеры. На возвышении у дальней стены, сразу под огромным баронским гербом, настолько искусно выкованным, что многие поначалу отказываются поверить собственным глазам, установлен громадный стол красного дерева.

За ним восседают сам господин барон с юной супругой, благородной госпожой де Ле Берг, и их ближайшие соседи, граф де Тюваль и барон де Шарден. По левую руку от хозяина расположился почетный гость, ради которого собственно затеян праздник, – рыцарь Гектор де Савез. Весь зал с завистью поглядывает на главный стол, ведь там – спецобслуживание. Это значит, что постелена белоснежная скатерть без малейшего пятнышка, да вдобавок еще и выглажена.

Тарелки вытерты чистым подолом, а не вылизаны собаками. Посуда золотая, а не оловянная, а дивной работы кубки усыпаны драгоценными камнями. За плечом у каждого из пирующих юный паж, что предугадывает все желания едока, то и дело подливает в кубок дорогое восточное вино из пузатых глиняных кувшинов либо подкладывает на тарелку самые аппетитные куски.

Ну, про всяких целиком запеченных лебедей, фаршированных мелкими птичками, и прочую экзотику я умалчиваю, а если и кидаю частые взгляды на тот стол, так это не потому, что у молодой баронессы ослепительно сверкает белоснежная грудь в смелом декольте, я просто беспокоюсь о Гекторе. Чем‑то не нравится мне наш сегодняшний хозяин, вроде и весел, и радушен, но в самой глубине темных, как непроглядная ночь, глаз затаилось некое коварство. Да и чересчур много вооруженных воинов во дворе: то ли господин барон готовится кого воевать, то ли сам ждет внезапного нападения. Я пригубливаю вино из большого медного кубка, вновь незаметно скашиваю глаза влево, на главный стол.

Если здесь, за общим столом, мы бок о бок сидим на жестких лавках без спинок, то там – на отдельных резных стульях, на сиденьях у каждого – красиво вышитые подушечки. Там порхают невиданные птицы, распускаются дивные цветы, скачут олени – золотые рога. Богатым дамам, кроме посещения церкви да хлопот по хозяйству, пристойно вышивать, слушать чтение романов да петь под лютню. Но ведь и женщины тоже люди, им хочется большего. Душа рвется в чудесные края, о которых говорится в книгах да в сладкозвучных песнях трубадуров… только кто ж их туда пустит? Остается лишь грезить по недостижимому да вышивать чудесные острова, драконов и прочих единорогов. Да и мужчин здесь жизнь особенно не балует. Охоты, ведение хозяйства да изрядно поднадоевшее право первой ночи – вот и все их развлечения, а потому, прослышав, что где‑то праздник, и ближние, и дальние соседи являются по‑простому, без приглашения.

Вот и сейчас герольд в дверях неслышно за общим гулом объявляет о прибытии очередного гостя. Разряженный в красное с зеленым и желтым, так, что со стороны смотрится как светофор на коротких ножках, волосатый толстяк с баронским перстнем важно усаживается на резной стул. За плечом тут же появляется паж, спешно наполняет объемистый кубок. Замолчавший на минуту менестрель в пышных одеждах, разряженный как попугай, вновь заводит что‑то отсюда неслышное. Вообще, все присутствующие дворяне разодеты в пух и прах, одежда ярких цветов, с многочисленными вставками.

Что характерно, белый цвет в одежде здесь не употребляют совсем, считая цветом смерти, зато черный – признак натур хоть и меланхоличных, зато здравомыслящих и весьма серьезных. Немаловажная деталь мужского костюма – изрядный гульфик, куда многие напихивают ткани от души, так что заячьи лапки певцов двадцатого века на этом фоне просто детская забава. Понятно, что задача гульфика не столько подчеркнуть достоинства владельца, сколько послужить надежной защитой для самого главного, что только есть у мужчины – возможности писать стоя.

Декольте у женщин довольно глубокие, а сами дамы достаточно привлекательны, но на них я почти не смотрю, сегодня я на секретной службе его королевского высочества дофина Франции. Вообще‑то, если честно исполнять свой долг, так можно и косоглазие заработать. Как назло, несколько весьма привлекательных женщин сидят направо, в то время как главный стол – налево от меня. Какое‑то время я пытаюсь глядеть в обе стороны, затем сдаюсь. Я тихонько вздыхаю: судя по бурным взрывам хохота, менестрель вещает нечто очень забавное. Я не отказался бы послушать, но – увы. Там место для рыцарей.

Франция – мир строгих сословных правил, здесь не дают рыцарство за кривлянье на сцене, как в наше время. Признаться, есть в этом определенная привлекательность. Ты подвиг соверши, вот и получишь золотые шпоры. А петь хорошо поставленным голосом, чтобы заслужить столь высокое звание, как‑то маловато, как ни крути. Здесь до такого пока не скатились, скоморох это скоморох, а шевалье есть шевалье.

Даже воюющая с французами Англия заразилась идеями рыцарства. Все тамошние герцоги, графы, бароны и виконты срочно утвердили в Королевской коллегии герольдов собственные дворянские гербы. Составленные, добавлю, в строгом соответствии с утвержденными правилами, в чем раньше не видели никакой для себя необходимости, изощряясь в придумывании гербов несообразных и попросту смехотворных!

И, неслыханное дело, в Англии вновь начали устраивать рыцарские турниры, строго‑настрого запрещенные лет сто назад. Да что там говорить, даже обряд посвящения в рыцари передрали у нас один в один. Поистине, Франция – страна высокой культуры, что одним фактом существования несет свет цивилизации в варварские земли! Даже если нам суждено рухнуть, а англичанам победить, мы напоследок успеем научить их женщин пользоваться духами, а мужчин пить красное вино под дичь, а белое – под рыбу. И никакого пива за обедом!

Памятуя наказ Гектора, я ем умеренно и совсем не пью. Так, осушил пару‑тройку кубков, для русского человека это почти что ничего. Я с тяжелым вздохом по одному отрываю глаза, что так и липнут к молоденькой девице с деланно невинным личиком и пышными формами Памелы Андерсон, вновь кошусь на Гектора.

Медленно течет время, сквозь узкие окна в торце зала, забранные дорогими цветными витражами, я замечаю, что снаружи воцарилась ночь. Там свежий ветер и безграничный простор, томно перемигиваются далекие огоньки, вплавленные в черное небо; даже не догадываются, манящие, что зовем их звездами. Лениво оплывают толстые восковые свечи, сотнями огоньков прилепившиеся к люстрам и канделябрам, ровно гудит пламя в гигантских каминах. Дамы давно нас оставили, как то и положено порядочным женщинам. Удалились в спальни, желанные, деланно прикрывая маленькими ладошками сочные рты, но веселье только набирает силу.

Нынешние люди намного крепче потомков, мои современники давно бы запивали фестал минеральной водой, эти же, как заведенные, поглощают жареное, печеное и вареное мясо, птицу и рыбу, запивая фонтанами вина. Сидящий за спиной громадный пес неизвестной породы требовательно тычется носом в поясницу, я охотно сую ему добрый кусок мяса размером с пару кулаков. Да и что мне в той породе? Еще и у собак будем допытываться, арийцы они или, допустим, киммерийцы.

С такими крокодильими зубами, медвежьими лапами, мрачно горящими прожекторами глаз и мощным костяком зверь будет смотреться истинным мужчиной в любом собачьем обществе. Именно так произошли рыцари, выдвинувшись из самых смелых и крепких воинов, а уж потом, построив замки и разбогатев, набрались хороших манер. Правда, не все их соблюдают, но это уже вопрос воспитания.

Владетели обширных богатых земель и родословных, которые тянутся от римских цезарей, все эти герцоги, графы и бароны затевают пышные пиры и рыцарские турниры не только для того, чтоб похвалиться мощью и богатством, не только! Бедные рыцари и дворяне, неделями пирующие за столом вельможи, невольно набираются хороших манер. Часами слушают песни менестрелей, где восхваляются рыцарские честь и достоинство, верность данному слову и куртуазное отношение к дамам. Вдобавок с семи лет принято отдавать сыновей в услужение к сеньорам: повертевшись десяток лет в качестве пажа, а затем оруженосца, благородный юноша прекрасно усваивает суть и дух рыцарства. Вы же не думали, что рыцари появились сами по себе? Отнюдь, это вопрос многовековой селекции, которая последовательно и успешно проводилась самыми мудрыми и просвещенными из владык.

Одним глотком облагодетельствованный пес уминает предложенное угощение, благодарно облизывает руку чуть ли не до локтя. По залу спокойно бродит целая стая подобных зверюг, голов двадцать, но никто и не думает их прогонять. Хороший пес здесь ценится выше лошади, а потому пирующие воины то и дело кидают псам отборные куски. Те, приглушенно рыча друг на друга, мигом расхватывают мясо и вновь начинают бесконечное кружение. Если подумать, мужчина и сам в чем‑то подобный зверь, потому мы и любим собак. Как говорится, рыбак рыбака узнает наверняка.

Гектор встает из‑за стола вслед за нашим гостеприимным хозяином, оба рыцаря, громко смеясь и хлопая друг друга по плечу, идут к выходу из зала. Немедленно настораживаюсь, но те ведут себя естественно, без малейшей напряженности. Я провожаю рыцаря задумчивым взглядом, пытаясь понять, надо следовать за ним или нет. В конце концов, может, они в туалет собрались, или надо обсудить нечто важное. Все же мы здесь по делу, восстание готовим.

Атмосфера в центральном зале замка изрядно потеплела, сломленные количеством поглощенного вина гости то и дело обнимаются, клянутся в вечной дружбе и обещают чуть ли не завтра переженить детей. Дюжина дворян потрезвее давно сгрудилась вокруг одного из столов, тут же небрежно смахнули всю посуду на пол, оставив только кувшины и кубки. Судя по характерному звуку перекатывающихся костей и азартным возгласам, они там не на руках борются, а заняты серьезным, увлекательным делом.

Говорят, что есть на свете такая штука – интуиция. Ею женщины привычно пользуются вместо разума, который стараются беречь для каких‑то грядущих грандиозных размышлений. Потому‑то именно мужчин называют «безрассудными»: мы им безжалостно пользуемся, не бережем. По обыкновению, стараемся включать мозг на все сто, форсируя кофе и разгоняя сигаретами, а чего его жалеть, жизнь‑то одна!

Интуиция же в принципе дает всего три варианта ответа: нравится, не нравится и что‑то здесь не так. Ха, а вот в мое время некоторые умники самонадеянно утверждают, будто в принципе невозможны только две вещи: биологический компьютер и троичная логика! Просто у тех зануд все свободное время уходит на чтение толстых газет и умных книг, а еще они посещают консерваторию. Ежу понятно, что при таком плотном графике на дам некогда отвлечься. Те из нас, кто знает женщин не понаслышке, лишь ухмыляются, слыша подобную белиберду.

К слову сказать, чаще всего в изящную женскую головку приходит третий вариант: что‑то здесь не так. Именно потому дамы патологически любопытны и способны трещать между собой часами, дотошно выясняя: что же именно здесь не так? Мгновения интуиции случаются и с мужчинами, но гораздо, гораздо реже. Правда, от этого они лишь становятся сильнее.

Вот и сейчас нехорошее предчувствие колет меня, как большим шилом в самый низ спины. Краем глаза я замечаю несколько откровенно неприязненных взглядов, брошенных с разных точек зала в спину рыжеволосому рыцарю. Вполне трезвых взглядов, добавлю, и это после пяти часов пира! Общества трезвости здесь не существует ни в каком виде, виноградную лозу уважают даже монахи самых строгих орденов. Весьма любопытно: а по какой такой причине люди, явно далекие от благочестия, воздерживаются от вина?

Лишь из чувства долга, причем у меня исключительно гадкое ощущение, что это их чувство долга вот‑вот велит воткнуть пару острых кинжалов в спину некоему рыцарю и его полулекарю‑полуоруженосцу. Я громко хохочу в ответ на идиотские шутки соседа справа, заботливо подливаю красного, как кровь, вина из пузатого кувшина соседу слева, тот лишь успевает подставлять кубок, а сам лихорадочно думаю, как поступить.

Выбрав подходящий момент, пошатываясь, встаю из‑за стола и прямо посереди зала пристраиваюсь пописать, грубо расталкивая локтями жонглеров и прочих шутов. Видя явную неадекватность, меня вежливо подхватывают под локоток и выводят из зала, я же упираюсь и громко требую предоставить ночной горшок, да побольше. Наконец меня с усилием выпихивают за резные двери, тут же с грохотом захлопывают прямо за спиной, чуть камзол не прищемили. Наверное, боятся, что я вломлюсь обратно. Стоящие у дверей стражники с широкими ухмылками объясняют в деталях, где находятся столь необходимые мне удобства. Невнимательно выслушав, я тупо икаю и по стеночке ухожу. Замечу: подобное поведение здесь не редкость, туда‑сюда то и дело шляются вдрызг пьяные гости.

Я пошатываясь бреду по пустому коридору, освещенному мигающим пламенем факелов, пока не замечаю, что моя скромная персона не интересует решительно никого, кроме двух‑трех пауков. Хищники внимательно наблюдают за мной с выгнутого потолка, пытаясь понять, не являюсь ли я засланным слугой с веником, что лишит их детушек родного дома. Не обращая внимания на враз напрягшихся пауков, я кидаюсь вправо, затем влево по коридору, пытаясь найти Гектора. Подумываю уже взять одного из слуг в плен и в темпе допросить, как от одной из комнат слева по коридору доносится оборвавшийся вскрик, затем оттуда слышится подозрительная возня. Быстро оглядываюсь, не идет ли кто, прижимаюсь глазом к замочной скважине. Вот те раз! И никакие это не любовные игры.

Уже знакомый усач, тот, что встретил нас на воротах, с непроницаемым лицом деловито душит Гектора удавкой, вполне удачно устроившись у рыцаря за спиной. Рискну предположить, что он обдуманно занял выгодную позицию: похоже, не в первый раз занимается грязными делами, гаденыш. Еще один воин, поджарый, как степной волк, помогает усачу, за руки удерживая взбрыкивающего рыцаря. Я зажимаю в каждой руке по кинжалу из рукавов, плечом осторожно толкаю дверь, та мягко распахивается. Слуги здесь хороши, вовремя смазывают петли, оттого дверь совсем не скрипит, не привлекает ненужного внимания.

За пыхтением и топтанием окружающие совершенно не замечают, что нас в комнате уже пятеро. Первый, кого я вижу, – наш гостеприимный хозяин. Господин барон небрежно прислонился к недурной работы гобелену, в деталях изображающему все перипетии давней охоты. Я так понимаю, что охотились на кабана, хотя вытканный зверь по размерам более смахивает на крупного слона, метров так четырех в холке. Очевидно, по милой привычке преувеличивать размер пойманного зверя, счастливый охотник слегка приврал.

Левую руку барон изящно возложил на эфес кинжала, правой выбивает по резным деревянным панелям бравурный марш. Взгляд благостен, лицо честное, открытое. Чувствуется в нем полная гармония с окружающим миром, эдакая умиротворенность. С такими лицами у нас в России ходят госчиновники среднего звена, все как один люди с незапятнанной репутацией, которые ни за что на свете не опустятся до мелкого воровства. Просто чтобы руку не испортить.

– Ты смотри, скотина, не придуши его до смерти, – заботливо дает барон ценное указание. – Лис нужен мне живым!

– Живым и получите, мой господин, – бодро рапортует усатый. – Мне не впервой, вы ж знаете. Я ж никогда вас не подводил, у меня случайных мертвяков не бывает!

– Ну‑ну, – с иронией комментирует барон, – так держать. Главное – не перехвали себя.

Гектор явно слабеет: рыцарь падает на колени, руки тщетно пытаются зацепить тонкую удавку, которая глубоко врезалась в шею, глаза страшно выкачены, изо рта – пена. Все присутствующие с явным интересом смотрят на Гектора, на дверь – ноль внимания. С другой стороны, то, что они даже не сочли нужным закрыться, подсказывает: помощи здесь ждать не от кого. Нам поможет лишь дерзкое, но продуманное нападение.

Как известно, у нападающего имеются все преимущества: он выбирает и время атаки, и очередность целей. Разумно решив, что из всех присутствующих самым опасным является барон, я одним из кинжалов пришпиливаю барабанящую руку к панелям орехового дерева. Рана займет его на полминуты, не меньше. Я мог бы попытаться пырнуть хозяина замка в бок, но люди с настолько открытыми лицами обычно никому и ничему не верят, такие даже в спальню поддевают кольчугу под ночнушку.

Второй кинжал я всаживаю в шею пыхтящему от напряжения усачу. Не нравится мне его лицо, такое впечатление, что мы уже где‑то встречались и он сотворил мне изрядную гадость. Или то был кто‑то очень на него похожий? В любом случае вызвавший стойкое чувство антипатии усач, коротко хрюкнув, выпускает из рук удавку и начинает заваливаться на бок. Не успеваю я развернуться, как третий, выхватив короткий меч, не раздумывая, прыгает на меня. А неплохо бы иногда подумать. Я ловко уворачиваюсь от удара, хватаю его за руку с мечом, другой рукой изо всех сил сжимаю твердое жилистое горло. Уж лучше бы я ударил его ногой в пах!

Ведь противник, нехороший человек, не раздумывая долго, хватает меня за горло в ответ. Руки у него сильные, мы кружим по комнате, срывая гобелены со стен, сшибаем стулья и драгоценные вазы на пол, оба уже хрипим от натуги, но ни один не желает сдаваться. Кончается наш «вальс» тем, что пришедший в себя Гектор оглушает моего супротивника ударом чудом уцелевшей вазы. На затылке пострадавшего мигом вскакивает здоровенная шишка, закатив глаза, злодей рушится на пол. Вазе хоть бы хны: судя по тому, с каким уверенным стуком она падает на пол, ею можно и быка оглушить. Пару мгновений мы с Гектором глупо таращимся друг на друга, оба взъерошенные и с красными лицами, будто только из бани, осторожно трем пострадавшие в схватке горла.

– А где барон? – сипло любопытствую я наконец.

Тут же понимаю, куда делся этот недоброжелательный человек. Из коридора доносится зычный вопль:

– К оружию! К оружию!

Мы пулей вылетаем из комнаты, столкнувшись плечами в дверях. Со всех сторон к нам бегут вооруженные мечами и копьями люди. Я еще успеваю метнуть один из ножей в спину бегом удаляющемуся барону… Ну, так и есть! Под роскошный, красный с лазоревым камзол поддета кольчуга, а может быть, панцирь, отчего нож с бессильным звоном отскакивает в сторону.

Дело усугубляется тем, что, прибыв в гости, у рыцарей принято снимать доспехи и сдавать меч на хранение: появиться в броне на пиру – значит нанести смертельное оскорбление владельцу замка. Хорошо еще, что не отменен почтенный обычай украшать стены любовно подобранными коллекциями мечей и топоров, копий и булав, а потому мы не совсем безоружны. Жаль только, что конюшня далековато, все‑таки рыцарь без коня, что песня без баяна.

– К окну! – командует Гектор, лихорадочно оглядываясь. – Дальше выпрыгивай в ров, а уж там, как повезет!

Мы сметаем выскакивающих отовсюду стражников и вооруженную чем попало челядь, но их так много, что постепенно мы вязнем, продвигаясь вперед все медленнее и медленнее. Меня разлучают с Гектором, я оказываюсь один в переполненном людьми коридоре. Затем оттесняют в какую‑то комнату, где я безуспешно пытаюсь пробиться к окну. Я дерусь как лев, но один из нападающих ухитряется алебардой зацепить меня за ногу и повалить на пол, к бурной радости всех присутствующих. Здоровенный воин с физиономией головореза заносит надо мной тяжелый топор.

«Будто мясник на рынке разделывает порося, – мелькает в голове паническая мысль. – Боже, как непривлекательно и даже мерзко смотрится снизу занесший оружие человек… Чего стоят вот эти горящие плошки глаз и хищно оскаленные зубы… Какими же монстрами должны мы казаться нашим домашним питомцам!»

– Этого кончай, он нам не нужен, – азартно командует кто‑то сбоку.

– А как мишень для лучников? – протяжно тянет чей‑то гнусавый голос.

– Будешь много говорить, сдерем с тебя шкуру и набьем соломой, – парирует азартный.

Могли бы и моим мнением поинтересоваться, если уж на то пошло. Я уже открываю рот для язвительного комментария, как сзади кто‑то любопытствует: