Текст книги "Орден последней надежды. Тетралогия (СИ)"
Автор книги: Андрей Родионов
Жанры:
Боевая фантастика
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 63 (всего у книги 84 страниц)
– Простите, ваше величество, – почтительно наклоняю я голову. – Я вовсе не хотел вам мешать.
Изабелла Баварская раздраженно машет рукой, мол, все потом. Я на цыпочках подхожу к соседнему окну, тяжелый занавес медленно сдвигается, и мне сразу же становится понятно, отчего у королевы‑матери не нашлось для старого знакомца и минуты. По улице мимо дворца торжественным шагом движется праздничная процессия. Впереди выступают флагоносцы, ветер полощет тяжелые знамена с гербами английских и французских провинций, крупнейших городов и самых известных дворянских родов.
Следом маршируют барабанщики, за ними ступают горнисты, бросая по сторонам зайчики от начищенных до блеска труб. Вот следует мэр Парижа с представителями богатейшего купечества, затем улицу заполняют стройные ряды королевской гвардии. Англичане маршируют, не глядя по сторонам. Их лица надменны, подбородки задраны вверх, на губах – презрительные ухмылки. Еще бы, ведь сегодня на трон Франции коронуется Генрих VI, сын покойного Генриха Завоевателя, а потому Британской империи – быть!
А вот и будущий король, маленький еще пацан с бледным худым лицом и настороженными глазами. Рядом с ним в открытой карете, обильно украшенной золотом, восседает Екатерина, его мать, родная дочь Изабеллы Баварской. Оба разряжены как куклы, от блеска драгоценных камней, нашитых на одежду, глаза тут же начинают слезиться, и я невольно щурюсь. Белоснежные жеребцы, запряженные в карету, идут шагом, гордо потряхивая роскошными гривами, куда вплетены разноцветные ленточки и бубенцы. Спины укрыты попонами, расшитыми гербами Ланкастеров. Напротив распахнутого окна карета останавливается, родственники с минуту глядят друг на друга, затем, повинуясь неслышному отсюда сигналу, кони вновь начинают движение.
Как только хвост процессии скрывается из вида, женщина медленно подходит к изящному столику, и я с поклоном пододвигаю ей стул с высокой резной спинкой. На глазах у королевы слезы, а потому я деликатно отворачиваюсь. Изабелла Баварская заметно похудела и постарела, былое пламя глаз обратилось в едва заметное горение, некогда упругие щеки запали, левая рука заметно дрожит. Что ж, я и сам не молодею, последние два года добавили мне морщин.
Проходит несколько минут, и королева‑мать успокаивается. Да, не каждый день в жизни женщины случаются подобные волнительные моменты, чтобы и сын, и внук одновременно стали королями Франции! Я невольно ухмыляюсь, в любом случае, кто бы ни победил, семья внакладе не останется.
– Зачем ты явился, Робер? – отстраненно спрашивает Изабелла Баварская.
– Времени у меня мало, – отвечаю я. – А потому буду краток. Где ваша дочь, госпожа?
– Только что проехала мимо тебя в карете, рядом с моим внуком, – отвечает она.
– Я спрашиваю о Клод, или об Орлеанской Деве, если вам будет угодно, – говорю я. – Итак?..
Зрачки королевы‑матери изумленно расширяются, она бледнеет и вздрагивает, но сразу же берет себя в руки.
Голос бывшей подопечной тверд, и я отчетливо различаю в нем издевку.
– Думаю, в настоящее время моя покойная дочь пребывает на небесах.
– А вот я считаю, что она до сих пор жива и англичане где‑то ее прячут, – заявляю я. – Ответьте же, подскажите, где мне ее искать. Вы же мать, неужели вам безразлична судьба дочери?
Изабелла Баварская с минуту молчит, а когда встает, скрестив руки на высохшей груди, я понимаю, что ответа мне не дождаться.
– В первую очередь я королева, – говорит Изабелла надменно. – Вот тебе окончательный ответ. Пастушка, которую смерды прозвали Дочерью Орлеана, мертва. А ты, шевалье де Армуаз, знай свое место! Никогда, слышишь, никогда Клод не стала бы твоей! – Жутко ухмыльнувшись, Изабелла Баварская добавляет: – А ты, если хочешь, ищи иголку в стоге сена! Только, когда найдешь, не станет ли поздно? все‑таки в Клод течет моя кровь, думаю, она давно уже утешилась со своими тюремщиками!
Стиснув зубы, я молча смотрю ей в глаза. Отчего‑то королева‑мать отшатывается, закрыв лицо ладонью.
– Знай свое место, старуха! – с презрением заявляю я. – Подыхаешь сама, так не тяни за собой в могилу дочь! Совсем скоро ты предстанешь пред Господом, что ты Ему скажешь? И перестань прятать лицо, я не бью женщин!
Я поворачиваюсь и быстрым шагом иду к двери. Очнувшийся телохранитель очумело мотает головой, пытаясь встать с колен. Машинально отметив, что камзол дорогого бархата изрядно испачкался, пока его владелец валялся на полу, я сшибаю верзилу наземь сильным ударом колена. Закашлявшись кровью, он выплевывает мне под ноги несколько зубов, но вместо того чтобы угомониться, выхватывает из ножен длинный кинжал. Оскалившись, я метко и сильно бью каблуком, кости предплечья омерзительно хрустят, верзила пронзительно воет, выпустив из руки клинок.
В отместку он пытается меня пнуть, таким уж, видно, родился на свет, что не сдается нигде и никогда. Неудачный он выбрал день для демонстрации характера, сегодня я не в духе. Холодно поблескивающий меч сам прыгает мне в руку, надоело бедолаге висеть на стене без дела в унылой компании боевых топоров и шипастых булав. Щедро плещет кровь, Изабелла вскрикивает, глядя, как ее телохранитель бьется в предсмертной агонии, лицо королевы дрожит, на глазах выступают слезы ярости.
Лязгает засов, и уже напоследок, стоя на пороге распахнутой двери, я ледяным тоном бросаю:
– И пусть здесь уберут и проветрят, а то воняет, как в склепе!
Накинув на голову капюшон рясы и мелко семеня, как и положено мирному служителю церкви, я иду по дворцовому коридору, пока не упираюсь в маленькую дверцу в самом его конце. Искусно задрапированная под цвет стены, она пропускает меня на грязную лестницу, по скользким, сто лет немытым ступеням я спускаюсь вниз, на первый этаж. В любом замке и дворце есть помещения, где никогда не бывают гости, а сам хозяин если и заглядывает туда, то лишь глубокой ночью, чтобы провести часок с особо смазливой девчонкой из прислуги. Тут расположены комнатки для слуг, кухня и многочисленные подсобные помещения. Здесь живет обслуживающий персонал, все эти лакеи, конюхи, служанки и повара.
Вежливо кивая в ответ на поклоны слуг, я наконец попадаю на задний двор, прохожу мимо конюшни и свинарника. Стражник, стоящий у маленькой калитки, при виде меня берет «на караул», а получив благословение, довольно ухмыляется. Не успеваю я смешаться с толпой, как раздается отдаленный пушечный залп, за ним еще и еще. Разом начинают звонить все колокола многочисленных парижских храмов и церквей.
– Ура! – вопят парижане, заполнившие улицу. – Коронация состоялась!
– Пойдемте, святой отец, – пихает меня кто‑то в плечо.
Я медленно поворачиваюсь, на меня с веселой ухмылкой глядит здоровенный бородатый мужчина на голову выше и раза в полтора тяжелее. В руке, больше похожей на медвежью лапу, верзила крепко сжимает глиняный кувшин.
– Куда, сын мой? – мирно спрашиваю я.
– На площадь, пить вино и есть мясо. Сегодня за все платит город!
– Идем, – соглашаюсь я.
В толпе я сразу же теряю его, но сожалеть не о чем, вокруг полным‑полно потенциальных собутыльников, только свистни. До самого вечера я брожу по улицам Парижа, переполненным веселящимся народом, спешить мне некуда, да и не к кому. Я широко улыбаюсь, чувствуя себя окончательно и бесповоротно счастливым. Пусть Изабелла Баварская отказалась сообщить мне, где держат ее дочь, зато она подтвердила, что Жанна жива. Жива, черт побери! Выходит, старинные предания не лгали, Жанна д'Арк осталась жить, и ее не сожгли на костре. А это значит, что я обязательно спасу любимую, чего бы мне это ни стоило!
Наутро, когда колокол Нотр‑Дама отбивает девятый удар, я вижу в бурлящей толпе знакомую фигуру. Сегодня Жак Кёр вырядился законником, на нем черный костюм из дешевой ткани, унылая шляпа с узкой тульей, белый кружевной воротник не первой свежести. На поясе господина Кёра покачивается большая медная чернильница, давным‑давно позеленевший металл, из которого она сделана, нуждается в хорошей чистке. Сам я одет небогатым дворянином, края шляпы слегка обвисли, перо требует замены, одежда – чистки и штопки, а сапоги – замены стоптанных каблуков.
И не надо ухмыляться, не так‑то просто выглядеть так, чтобы любой и каждый издали опознал в тебе того персонажа, в которого ты желаешь перевоплотиться. Здесь важна любая мелочь: походка, манера улыбаться, хмуриться, акцент и даже прононс.
Мы долго петляем по узким улочкам, наконец я пристраиваюсь рядом с Жаком в самом углу какой‑то дешевой забегаловки. Пока он зычно ревет, подзывая трактирного слугу, я сбрасываю на пол груду обглоданных костей, но чище столешница не становится. Вся в чем‑то липком и сальном, она уже стала местом зарождения новой жизни, и я отчетливо различаю по меньшей мере три разновидности в проклюнувшейся здесь плесени. Поначалу я хочу смахнуть ее к чертовой матери, но рука сама замирает на полпути. А вдруг одна из колоний – это пенициллиновый грибок, первый друг человека в окружающем нас мире бактерий?
Мы дружно чокаемся, я морщусь, едва сделав глоток. Черт его знает, откуда владельцы дешевых кабаков берут такую кислятину, ведь вся Франция – сплошные виноградники! Любой крестьянин, в кого ни ткни, давит виноград и делает вино, так где же трактирщики находят эту гадость?
– Что дальше? – деловито спрашиваю я.
– А дальше мы наведаемся в змеиное гнездо и все разузнаем на месте, – спокойно заявляет Жак Кёр. – Иного не дано.
Я выплескиваю недопитое вино на пол, Жак встает следом за мной.
– Тогда в путь?
– В путь, – легко соглашаюсь я.
Ждешь ли ты меня, Англия? Первый раунд остался за тобой, враг мой, посмотрим, чем обернется вторая наша встреча. На сей раз я приду подготовленным, зная, чего от тебя ожидать. И вот тогда мы посмотрим, кто кого!
Веришь ли ты в меня, Жанна, любовь моя? Я все равно приду, какие бы преграды ни воздвигла между нами судьба. Я приду за тобой, мое сердце, и брошу к твоим ногам голову британского дракона, как обещал когда‑то.
Вы слышите мои шаги? Я иду!
Эпилог25 декабря 1415 года, восточное побережье Мексиканского залива: путевка в жизнь
В тот самый день, когда англичане с французами сошлись насмерть в битве при Азенкуре, на другом конце света перестал существовать маленький городок, жители которого называли его попросту Новым градом.
Краснокожие ворвались в Новгород на рассвете, в тот смутный час, когда головы часовых словно набиты мокрой шерстью, а глаза слипаются сами по себе. Как только сияющий диск луны укрылся за облаками, с южной окраины донесся пронзительный рев. В ответ заверещали, засвистели и завыли сотни грубых мужских голосов, а в городе воцарился сущий ад. Очнувшиеся ото сна жители в первые минуты никак не могли понять, что же произошло, ну а когда разобрались, было уже поздно что‑либо предпринимать. Отчаянно кричали женщины и дети, лаяли собаки, со всех сторон доносились стоны раненых и просьбы о помощи.
Напрасно молили о пощаде странные беловолосые женщины и мужчины, их враги, высокие, до зубов вооруженные воины, не обращали внимания на слезы побежденных. Действуя с удивительной сноровкой, захватчики связывали пленников между собой, длинные вереницы будущих рабов покорно тянулись из пылающего города на запад, в место, где незваные гости устроили походный лагерь. Суровы боги, опекающие народ мексика, а потому всем захваченным пленникам предстояло пойти на жертвенные алтари и в пищу.
Очаги сопротивления, вспыхивающие тут и там, жестоко подавлялись, а единственным местом, где краснокожим дали достойный отпор, оказался главный храм Одина, бога войны. В высоком каменном здании собрались около сотни лучших воинов, личная гвардия конунга. Ощетинившись тяжелыми копьями, укрывшись за длинными щитами, светловолосые бородачи раз за разом отражали натиск бешено завывающих воинов в белых стеганых доспехах. И лишь когда на вершины дальних холмов пали первые лучи солнца, предводитель нападавших туземцев отозвал простых солдат, а против защитников храма встали элитные бойцы, воины‑ягуары.
У них холодные словно лед глаза, которые видели столько людских смертей, что и не вспомнить, не перечесть. Свирепые лица, мускулистые тела, сплошь покрытые шрамами, доспехи в виде шкуры леопарда, прочные шлемы, которые не всякий топор возьмет. Чтобы стать воином‑ягуаром, мало быть искусным бойцом, в битве ты должен пленить не меньше четырех вражеских солдат, идущих на тебя с оружием в руках, а это ох как непросто! А еще воины‑ягуары не умеют отступать, да и не могут, если уж начистоту. За отход назад без команды старшего предусмотрено всего одно наказание – смерть.
Тендиле, воин‑орел, громко хлопнул в ладоши, и сигнальщик, стоящий рядом с вождем, вскинул к губам тяжелую морскую раковину. Площадь, усеянную мертвыми телами, затопил пронзительный рев. Не медля ни секунды, воины‑ягуары ринулись на приступ прямо по телам, наваленным перед храмом, на бегу расплескивая лужи крови. Защитники, белоголовые великаны, с яростными криками высыпали навстречу.
Битва продолжалась еще около часа, пока всем не стало ясно, что воины, обороняющие храм, обречены. Хрипло взревела морская раковина, и краснокожие откатились назад. Из рядов защитников медленно вышел высокий рыжебородый воин, заметно припадая на правую ногу, кое‑как перетянутую окровавленными тряпками.
– Поединок! – взревели оставшиеся в живых беловолосые воины, изо всех сил лупя обухами боевых топоров в деревянные щиты. – Даешь единоборство вождей!
Воины‑ягуары почтительно расступились. Тендиле, воин‑орел, вскинул к небу копье с обсидиановым наконечником, призывая милость бога богов Уицилопочтли. Он был потомственным воином в пятом поколении и первым из семьи достиг статуса аристократа.
Вожди сошлись молча, и сразу же лица беловолосых потемнели. Их ярл был значительно старше, измотан ночной битвой и серьезно ранен, к тому же воин‑орел заметно превосходил его в воинском мастерстве.
Когда Тендиле пронзил сердце рыжебородого великана, остальные беловолосые, угрюмо переглядываясь, побросали оружие наземь. Их сразу же начали связывать между собой и выводить из захваченного города. Десяток пленных отвели в сторону, где деловито прирезали, прямо на площади развели костры и принялись жарить человеческое мясо.
Тендиле взвесил в руке оружие павшего ярла и уважительно покачал головой. Железный меч – огромная драгоценность, величайшая редкость. А потому захваченное в бою оружие будет прекрасным подарком для Уицилуитла, Первого Оратора Теночтитлана.
Воин‑орел задумчиво посмотрел на восток. По упорным слухам, именно оттуда некогда приплыли предки этих странных светловолосых людей. Разведчики доносили, что на побережье до сих пор появляются огромные деревянные лодки, которые привозят невиданные товары. «Не пора ли, – подумал Тендиле, – захватить одну такую лодку, пусть ремесленники изучат, как она устроена. А там, глядишь, и у самого любимого богами народа появится возможность путешествовать через соленую воду».
Давным‑давно, двести лет назад, когда мексика были слабым и гонимым народом, самый первый из Первых Ораторов привел остатки племени в спасительную долину, а уже перед смертью завещал, что именно им суждено спасти мир. С тех пор мексика сменили богов и стали зваться ацтеками. Огнем и мечом раздвигали они пределы государства, возводили все новые и новые ступенчатые пирамиды и ежегодно приносили в жертву суровым богам десятки тысяч военнопленных. А иначе нельзя, лишь обильно напоенная кровью земля способна выдержать тяжесть топчущих ее людей.
Когда перед Тендиле проводили вереницу светловолосых женщин, захваченных в храме, он, качнув веером орлиных перьев на шлеме, властным жестом остановил своих людей. Истошно закричала юная девушка, вытаращила круглые от ужаса глаза, уставившись на изувеченную ладонь, заголосили остальные пленницы, заливаясь слезами. Воин‑орел равнодушно отвернулся, а палец, отрезанный у светловолосой, бережно прицепил к поясу как талисман на счастье и против болезни‑лихоманки.
Уже к полудню разоренный Новгород остался далеко позади. Ацтеки гнали беловолосых быстрым шагом, не стесняясь отвешивать им звонкие оплеухи либо покалывать обсидиановыми ножами. Позади колонны шли выпускники школ, восемнадцатилетние юнцы, во весь голос распевая воинственные песни и пританцовывая на ходу.
Как гласит незыблемый закон, каждая шестерка юнцов должна захватить в бою одного воина с оружием в руках, лишь тогда молодые люди могут считаться настоящими мужчинами. Что ж, в этом году школьный выпуск удался на славу, ни одной семье не придется краснеть за сыновей. Империя постоянно расширяется, ей требуется как можно больше искусных воинов, чтобы покорять окрестные племена и народы. Рано или поздно все обитатели мира падут перед величием Теночтитлана, и в этом нет никаких сомнений.
На обеденном привале Тендиле долго смотрел в сторону океана, сосредоточенно что‑то прикидывая. Пусть не в этом году, пусть даже не в следующем, но рано или поздно он покорит для Империи все земли на востоке, вплоть до побережья. Ну а потом наступит время и для народов, живущих на противоположном берегу океана. Ацтеки снесут их нечестивые храмы, а на центральных площадях захваченных городов воздвигнут гигантские ступенчатые пирамиды. Непрерывным потоком хлынет с их вершин человеческая кровь, допьяна поя иссушенную землю, и будет это действо длиться до самого конца света!
Диверсант
Аннотация:
Четвертая (и последняя) книга о приключениях нашего современника Роберта Смирнова в 15 веке.
Моей Надежде
Пролог 16 июля 1453 года, окрестности городка Кастийон: последняя битва великой войны
Со спора о Наварре началось Столетняя война, битвой за нее же и закончилась. Добрых триста лет английские короли владели изрядным куском французской земли, и все то время бравые гасконцы искренне полагали себя подданными британской короны. И когда победоносная армия Орлеанского Бастарда освободила их наконец от «английского ига», обитатели спорной провинции не на шутку призадумались.
Казалось бы, не один ли им черт, кто там из Валуа восседает на троне, Карл VII, или его племянник Генрих? Ан нет, не один! Англичане, стараясь удержать в подчинении спорную провинцию, ни про какие денежные поборы и не заикались. Наоборот, это британцы то и дело осыпали гасконскую знать золотом. Французы же, установив законную власть, первым делом вспомнили о налогах.
Приунывшие было гасконцы быстро смекнули, что надо делать, и к государю Британии отправилась представительная делегация. Генрих VI благосклонно выслушал нижайшую просьбу незамедлительно вернуть Наварру под свою пресветлую руку, и вот так в 1453 году в Бордо, столице Гаскони высадился шеститысячный английский десант. Всяк знает, едва представится возможность прихватить кусок чужой земли – британцев не надо долго звать.
Завидев на горизонте английские вымпела французы тут же разбежались. Перепуганные галлы отступали так споро, что в спешке побросали пушки и обозы. Не удивительно, ведь армией вторжения командовал лучший британский полководец сэр Джон Толбот, граф Шрусбери.
На галлов прославленный воин наводил панический ужас, и француженки пугали им детей: "Не будешь слушаться, злой Толбот заберет тебя, зажарит на вертеле и съест"! Ежились галлы не зря, во всей французской армии не было ни одного полководца, какой мог хотя бы сравниться с "английским Ахиллом".
Французский король кинул в Гасконь все, что смог наскрести – десять тысяч воинов. Настоящих бойцов среди них была дай бог четверть, остальные – безусые юнцы и поседевшие ветераны. Зато командование сюзерен поручил своему любимцу – некоему Жану Бюро, простолюдину. Что ж, в выборе государь не ошибся.
Жан Бюро не верил в доблесть рыцарской конницы, да с бору по сосенке собранной пехоты, а потому сделал ставку на артиллерию. Двести пятьдесят орудий везло с собой войско! И были то не замшелые памятники старины, к коим зажженный фитиль поднести боязно, а новехонькие орудия, все до единого отлитые братьями Бюро! Немыслимое количество, просто невероятное для далекого пятнадцатого века, когда самые крупные города имели два‑три, много – четыре десятка пушек.
Не дожидаясь, пока осмелевшие французы подступят к Бордо, неукротимый лорд Толбот напал на них первым. Глухой безлунной ночью "английский Ахилл" сумел провести войско через дотоле непроходимый лес, и ранним утром объявился у городка Кастийон, именно там, где накануне встали лагерем галлы.
Сходу британцы разогнали часть французов, мирно дрыхнувших в монастыре Сен‑Лоран. Ну а затем, не обращая внимания ни на частокол, ни на глубокий ров, атаковали основные силы. И пусть их было вдвое меньше, натиск англичан едва не увенчался успехом. Казалось, что еще немного, и галлов сметут, как гнилую солому, и лягушатники побегут, дружно сверкая пятками.
Британцы были сильны… но и противником их командовал не какой‑нибудь герцог или граф с родословной, что тянется от самого Карла Великого. Галлов вел в бой главный орудийный мастер Франции, и потому в самый напряженный момент в дело вступила "царица полей", артиллерия! Мигом поднялся страшный грохот, поле битвы заволокло клубами пыли и пороховым дымом.
За десятки миль от места сражения крестьяне недоуменно всматривались в ясное небо, ища черные, подернутые сполохами молний тучи, и дивясь необычайной силы грому.
Пушек у французов было так много, что в последней битве Столетней войны они стояли буквально колесо к колесу. И ни один выстрел не пропал даром, ведь били они прямой наводкой, в упор. Орудия палили непрерывно, оглохшие пушкари объяснялись жестами, и каждое выпущенное ими ядро попадало в атакующих британцев, оставляя за собой изломанные, разорванные на куски тела.
Англичане наступали плотным фронтом, и отдельным пушкарям удавалось одним выстрелом снести до десятка британцев! Прошло совсем немного времени, и атакующие дрогнули.
Еще не поздно было отвести войско назад, дождаться подхода подкреплений, и повторить бой в иных, более выгодных условиях, но увы… Для принятия решения "английскому Ахиллу" не хватило каких‑то минут. В самый напряженный момент битвы, когда все повисло на волоске, во фланг атакующим ударил французский резерв – отборная тысяча тяжелых латников!
Британцев охватила паника, и они бросились наутек. Галлы (редчайший случай!) в тот раз совсем не брали пленных, предпочитая безжалостно истреблять бегущих, к полудню поле боя было сплошь усеяно телами англичан.
Британцы полегли все до единого, погиб и сэр Джон Толбот, главнокомандующий. Устрашенные небывалой жестокостью, с какой был уничтожен английский десант, гасконцы наконец‑то покорились власти французского короля, оставив помыслы об измене. И вот это был настоящий конец! Все, что осталось в загребущих руках островитян – это город‑порт Кале, да и тот впоследствии перешел под власть французской короны. На долгие шестьдесят лет между двумя странами установился долгожданный мир.
Наступала новая, небывалая жизнь. Окончание войны означало конец повсеместно бесчинствующим бандам мародеров, прекращение бесконечных поборов и сокращение налогов, развитие торговли и ремесел.
Праздник в городах и деревнях не стихал месяцами, королевский же двор отмечал победу целый год. Балы, карнавалы, охоты и торжественные приемы следовали один за другим, без малейшей передышки. Не отставали и вояки. Знатные рыцари и простые латники, лучники и артиллеристы, моряки и арбалетчики отмечали победу со свойственным всем военным размахом.
Но был кое‑кто еще. Те, кто несмотря на внешнюю неприметность своих усилий сделали для победы никак не менее всех прочих. В летописях не встретишь их имен, ведь современники презирали и стыдились разведчиков, насмешливо именуя тех "рыцарями плаща и кинжала".
Вызывала негодование подлая шпионская привычка бить в спину, не обставляя вызов на бой пронзительными звуками сверкающих горнов. А еще те без зазрения совести пользовались ядами и стилетами, подкупали чиновников и соблазняли фавориток. Им не подавали руки, и в приличном обществе их как бы не замечали.
Часто опасный труд разведчиков пропадал втуне, но иногда, совсем редко, им все же улыбалась фортуна. И вот тогда в осажденных крепостях взрывались "от случайной искры" пороховые погреба. Необъяснимым образом тонули новехонькие, с иголочки, военные корабли, а накрепко запертые ворота вражьих городов приглашающе распахивались как бы сами по себе, от ветра.
То были люди, вершившие историю. Да‑да, именно они, а вовсе не напыщенные фигуры в коронах и горностаевых мантиях. И, да: они любили золото и женщин, но нам ли, развалясь на мягком диване, тыкать в героев грязным пальцем? Превыше мирских благ они любили Родину, и потому заслуживают доброй памяти. Об одном из них наша книга.
Часть 1. Иду на Вы
Глава 1 июль 1432 года, Париж‑Кале: я сам – судья
Ветер еще с ночи унес в предместья миазмы большого города, и сейчас теплый воздух напоен ароматами окрестных лесов и полей. Солнце палит как в тропиках, на лазурном небе ни облачка. Откуда‑то справа доносится хриплый рев труб, ему вторят восторженные крики, и я невольно оглядываюсь. Париж ликует. Будущая столица объединенного франко‑британского королевства утопает во флагах и цветах. С раннего утра оглушительно трезвонят все колокола, ведь впереди целая неделя торжеств.
Город трещит по швам, к ста тысячам парижан прибавилось столько же съехавшихся гостей. Те из них, кому вчера не хватило мест в тавернах и постоялых дворах, устроились на короткий отдых прямо у стен домов, и ни у одного из хозяев не поднялась рука выплеснуть на незваных гостей помои или вызвать стражу. Уж больно серьезен повод для празднования, чтобы оставалось место для мелкого брюзжания. Сегодня вам не Пасха или Рождество, что случаются всякий год, а нечто совершенно особенное – коронация!
Обеденный зал трактира "Ворон и ласточка" пуст. По случаю небывалой жары окна распахнуты настежь, позволяя беспрепятственно любоваться происходящим на улице. Вот я и любуюсь во все глаза, настороженно выглядывая Жака Кера. Пора бы ему объявиться.
За соседний стол плюхается здоровенный, поперек себя шире дворянин в черном камзоле. Меч на его поясе, отсюда вижу, недурной ковки. Пальцы в перстнях, на шее – золотая цепь с самоцветными камнями. Лицо грубое, тяжелая челюсть упрямо выставлена вперед. Рядом мягко присаживается сгорбленный, худой как щепка мужчина с быстрыми глазами. Весьма подвижный, одного взгляда на его длинные беспокойные пальцы мне хватает чтобы озаботиться вопросом, на месте ли кошель с деньгами.
Оказывается, еще на поясе, и потому я меняю позу так, чтобы проворный даже теоретически не мог его умыкнуть. Ни к чему подвергать соблазну доброго христианина, а тот, отсюда вижу, ох и добрый!
– Ближе садись, Мэлоун, – рокочет здоровяк, – да говори потише.
– Не беспокойтесь, сэр Латрикс, тут место чистое, и всяк занят своим делом.
Оба дружно косятся на меня, но я как сидел, уставив нос в медный кубок с вином, так и сижу. Оно мне надо, чужие заботы? Тут от собственных проблем голова пухнет.
Худой прокашливается, звучно сплюнув, по полу шаркает подошва.
– Спрашивайте, ваша милость, – говорит он.
– Что слышно о Тюдоре?
Мэлоун, еще раз откашлявшись, с убитым видом признается:
– Мы так и не смогли его найти. Ушел, как угорь из рук. Вы же знаете этого дьявола!
Здоровяк раздраженно дергается, табурет под ним предупреждающе скрипит.
– Где вы видели его в последний раз? – рыкает сэр Латрикс.
– В толпе у городской ратуши. Малютка Робин стоял за Тюдором практически вплотную. Ждал, пока начнется торжественный салют, чтобы прирезать его в суматохе. Когда пушки грохнули, люди начали кричать и обниматься, толпа смешалась…
– Что замолчал? – бурчит обладатель баса.
– А что тут скажешь? Малютку Робина мы нашли только через час. Чертов Тюдор запихал его в пустую бочку из‑под пороха, а в боку у трупа торчал его же собственный стилет!
Из‑ за соседнего стола доносится звучное ругательство.
– Ладно, это все лирика, а мне нужен результат, – басит сэр Латрикс. – Продолжайте искать, за валлийца неплохо заплатили, а дадут еще больше.
Бурлящая на площади толпа на мгновение замирает, и тут же приветственные крики резко усиливаются. Кинув в ту сторону быстрый взгляд я понимаю, что ничего серьезного не произошло: выкатили очередную бочку вина.
Мэлоун переводит взгляд на хозяина, помедлив, задумчиво говорит:
– Я бы пока не особенно спешил с поисками. Думаю вскоре цена за голову сэра Тюдора взлетит до небес.
– Поясни, – хмурится дворянин.
– Вы что же, еще не слышали про случай на мосту? – вскидывает брови Мэлоун.
– Нет.
Мост… в том, как неизвестный мне проходимец выделяет это слово, слышится нечто знакомое. Ну конечно! Единственный в Лондоне каменный мост, предмет неизбывной гордости обитателей британской столицы!
– Так вот, – начинает Мэлоун. – Где‑то с неделю назад его светлость Хамфри, герцог Глочестер, прибыл на празднование очередной победы над лягушатниками. В городской ратуше Лондона устроили пышный прием, ну и герцог разоделся щеголь щеголем, вы же его знаете. А на голову водрузил шляпу с перьями райской птицы. Поговаривают, обошлась та шляпа его светлости в весьма круглую сумму.
– И что? – бурчит здоровяк.
– Погодите, – ухмыляется Мэлоун, – сейчас поймете, что к чему.
Помолчав, продолжает:
– Так вот, когда Екатерина Валуа, королева‑мать, вышла с сыном, все присутствующие дворяне обнажили головы. По этикету так положено, – пускается было в объяснения шустрый, но сэр Латрикс делает нетерпеливый жест, и тот, прервав объяснение, послушно продолжает.
– И только герцог Глочестер остался в шляпе. Вы же знаете, ходят упорные слухи, что якобы он настойчиво добивался благосклонности Екатерины, а та дала ему от ворот поворот. Хотя, как поговаривают, к зову плоти красотка весьма неравнодушна.
– Так, – заинтересованно басит дворянин. – Уже интересно.
– Ее королевское величество отпустила язвительное замечание. В ответ его светлость громко заявил, что никакая в мире сила не заставит его обнажить голову перед какой‑то там женщиной, пусть она трижды мать его царственного племянника.
– И что дальше?
– А после приема поехали все кататься на его королевского высочества галере по Темзе. И в тот момент, когда проплывали под мостом, какой‑то загадочный наглец с черной бархатной маской на лице, прямо при всех придворных дамах явил на свет божий свое естество. Весьма немалых, как позже указали все свидетели, размеров. И не просто так извлек, чтобы в воздухе поболтать, а дерзко и метко покусился на роскошную шляпу его светлости. Герцог Хамфри в растерянности сдернул промокший головной убор, а неизвестный, свесясь через перила, громко прокричал:
