Текст книги "Орден последней надежды. Тетралогия (СИ)"

Автор книги: Андрей Родионов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 75 (всего у книги 84 страниц)

Хрипло взревели рога, и из‑за деревьев на нас обрушился ливень тяжелых стрел. Невидимые лучники били по нам почти в упор, прицельно, на выбор. И не успели мы придти в себя, как из леса на нас с пронзительными воплями хлынули сотни дикарей. Я отбил удар тяжелой дубины, ловким выпадом проткнул противника, пригнулся, пропуская удар топора, и рассек бок еще одному дикарю.

Попытался увернуться от копья, которым с потрясающей быстротой тыкал в меня коротконогий крепыш, но споткнулся об одного из убитых, потеряв равновесие. Сбоку удалили словно тараном, с треском лопнул кожаный ремень, мой шлем словно чайка взвился в воздух, и я проводил его потрясенным взглядом. Перед глазами все завертелось, каменная башня, откуда выбегали все новые и новые враги, угрожающе накренилась, и наступила темнота.

Обитатели Изумрудного острова оказались примерно такими, как я их себе и представлял: рыжеволосые, с лихими разбойничьими лицами, и заросшие бородами аж до самых ушей. Впрочем, хватало среди них и черноволосых, попадались и блондины, и вовсе лысые. Были они настолько здоровенными и широкоплечими, что сразу же становилось ясно: этим у сохи делать нечего. Не усидят они в крестьянском хозяйстве, таких только помани возможностью вволю пограбить – мигом ухватятся.

Пришел я в себя под вечер в каком‑то длинном каменном сарае. Всех пленников, признанных живыми, затащили туда особо не разбирая: просто те оглушены, серьезно ли ранены или же умирают. С нас сняли всю одежду, кинув взамен какое‑то тряпье, годное лишь для прикрытия наготы. Обуви нам тоже не оставили исходя, очевидно, из следующих соображений: коли уж решит новый хозяин, что его раб нуждается в сапогах, то пускай сам его и обувает.

Со всех сторон до меня доносились стоны раненых и умирающих, и я ощущал себя унизительно беспомощным. Чем я мог помочь своим товарищам по недавнему штурму? Да ничем.

– Воды, – прохрипел один из лежащих рядом со мной. – Пить.

Он вновь закашлялся, я с неловкостью отвел в сторону глаза. Обломок толстой стрелы торчал между третьим и четвертым ребром справа, и не было никаких шансов на то, что мне удастся оказать раненому помощь – наконечник явно угодил в легкое.

– Потерпи, – с неловкостью сказал я, – возможно вода будет утром.

Пару раз кто‑то из воинов начинал яростно колотить в тяжелую, надежно запертую дверь, требуя еды и питья, всякий раз ответом было презрительное молчание. Снаружи доносились приглушенные звуки праздника: хрипло ревели рога, гнусавили волынки и громыхали барабаны. Умопомрачительно пахло жареным мясом, я сел, прислонясь спиной к стене сарая и постарался отвлечься.

– Надежда есть, – бубнил кто‑то убеждающе. – Пусть «Лизард» захвачен, зато «Даймонду» удалось уйти, я сам видел. Скоро к нам придет помощь.

– Заткнись ты, – ответили из темноты. – Посчитай сколько времени ему понадобится, чтобы вернуться. Мы давным‑давно будем трудиться на полях в глуби острова, а оттуда не убежишь.

Говорившие заспорили, тихо и ожесточенно, к ним присоединился еще кто‑то, и только через полчаса спор сам собою утих. У лежащего рядом со мной воина начались судороги. Голова его была гладко выбрита, и на темени я без труда обнаружил глубокую рану. Раненый дышал тяжело, сквозь полуоткрытые веки видны были белки закатившихся глаз. Я пощупал пульс, редкий и напряженный, и скривился.

– До рассвета не доживет, – прошептал я, и не ошибся.

За ночь скончалось еще семеро. Впрочем, наших новых хозяев это нисколько не взволновало. Как, похохатывая заявил один из ирландцев, дешевле захватить в плен десятерых, чем возиться с одним раненым. Да и вообще, британской собаке – собачью смерть.

Назавтра скучать нам не пришлось. Всех пленников, кто мог работать, выгнали наружу, чтобы выкопать могилу для пришельцев – одну на всех. Еще надо было сложить костры для павших гэлов, персонально для каждого. И восстановить и укрепить разрушенную стену вокруг крепости, или, как называли ее сами хозяева – Дуна.

Нас покормили, пусть скудно, и дали напиться – вволю. Да и сама возможность выйти на свежий воздух после ночи, проведенной рядом с умирающими, каким мы никак не могли помочь, дорогого стоило. Одно дело терзать себе душу сомнениями и предположениями, другое – физически трудиться. Таскать трупы и копать землю – та еще работенка, но я ощущал себя чуть ли не счастливым.

Клан Макмагонов, владеющий крепостью Дуна, тем временем созывал союзников и готовился к новым боям. Здоровенные волосатые мужчины прибывали в значительном количестве, привлеченные богатствами, что достались Макмагонам на захваченном корабле. Мало того что «Лизард», тут же переименованный в «Ястреба», значительно усилил флот клана, так ведь и трофейные доспехи с оружием можно будет с немалой выгодой перепродать!

Разгоряченные слухами охотники за наживой собирались устроить следующей экспедиции ордена «теплую» встречу, я же ощущал себя страшно одиноким. В одно мгновение из отважного разведчика в стане врага я превратился в военнопленного с самыми неопределенными перспективами.

В случившемся я находил лишь одно светлое пятно: Стефан, с которым я успел сдружиться, не обнаружился ни среди мертвых, ни среди живых. Возможно, надеялся я, ему удалось спастись на «Даймонде». Я пожелал уму удачи и сосредоточился на плане побега.

На третий день прямо с утра был назначен праздник с жареными целиком быками и баранами, обильными возлияниями, бурными плясками вокруг костра и неизменными жертвоприношениями. В подарок богам отобрали всех раненых, кто не мог самостоятельно передвигаться.

Ирландские друиды очень напомнили мне наших, французских. Те же темные просторные одеяния да маски из выделанной кожи, надежно скрывающие лица. Как человек, имеющий представление о методах их работы я упорно смотрел вниз, те же из пленников, кто проявил интерес к деталям, сильно об этом пожалели.

Пылали костры, вздымались каменные серпы и ножи, рекой лилась кровь. Умирающие истошно кричали, моля о скорой смерти. Друиды никуда на торопились… Мои товарищи по несчастью бледнели на глазах, кто‑то подобно мне отводил глаза, кого‑то тошнило. Напуганы были все. Похоже для того нас и пригнали к жертвенным кострам, чтобы поняли: шутки кончились.

По окончании жертвоприношения немедленно начался аукцион. Прибывшие перекупщики потирали руки в предвкушении прибылей, им предстояло перепродать вглубь острова почти сотню молодых здоровых мужчин. Процесс, как я понял, был налажен веками, и с помощью пинков и зуботычин нас быстро построили в длинную шеренгу.

Со времен святого Патрика, десять веков назад проданного здесь в рабство, в Ирландии ровным счетом ничего не изменилось. У пленников не было ни единого шанса вернуться обратно, в нормальную жизнь, всех нас ждала пожизненная неволя.

– Я все равно вырвусь и доберусь до Британии! – стиснув зубы пообещал молодой воин.

– Стоящий рядом с ним только покачал головой. Сплюнув, с горечью сказал:

– Если ты думаешь что наши лорды не торгуют с гэльскими вождями, то сильно ошибаешься. Точно знаю, сюда втихую сплавляют приговоренных к смерти преступников и всяких бродяг. Никто тебе в Англии не обрадуется, к тому же новый владелец сразу после покупки ставит на раба клеймо, чтобы другие ирландцы его не украли. Явись ты в Англию с клеймом, тебя скорее всего вернут обратно.

В середине шеренги кто‑то отчетливо произнес:

– Слышал я, для сбежавших рабов эти дикари признают лишь одно наказание – смерть!

Я молча выругался про себя, недобрым словом помянув смятого Патрика, что так и не сумел принести культуру в местные земли. Не все оказались такими сдержанными, кое‑кто весьма отчетливо сквернословил. Взревели рога, хрипло и угрожающе, и как к нам бросилась целая толпа. Бесцеремонные руки принялись ощупывать мускулы, нас заставляли открывать рот, показывая зубы, кого‑то возмутившегося тут же принялись избивать, повалив на землю.

Большинство пленников стояли угрюмо озираясь, но даже не пытаясь сопротивляться. Когда раненых товарищей на твоих глазах режут на небольшие куски каменными серпами, это вызывает шок. Согласен, все мы были опытными воинами, и каждый не раз убивал, да и мертвых навидались достаточно. Кое‑кто и сам пытал, выбивая из пленников нужные сведения а то и просто золото.

Все дело в том, что друиды нас не пытали. Они воспринимали пленников как жертвенных животных, бессловесных и бесправных, а больше всего в них пугала та деловитость, с какой расчленяли тела. Понаблюдав за любым из друидов несколько минут ты спинным мозгом ощущал, что работают они не с десятой жертвой, и даже не с сотой… волки, режущие отару овец. Ничего удивительного, что дух наш был полностью сломлен.

Наступила тишина, я поднял глаза и замер. Гэлы расступались, пряча глаза. Страха они не испытывали, но определенная робость в движениях ощущалась. Прямо ко мне, откуда‑то я знал это наверняка, шел, заметно подволакивая левую ногу, один из друидов.

Из‑ под кожаной маски выбивались седые пряди, но молодые глаза пылали ненавистью. Подойдя вплотную он всмотрелся пристальней, а затем, выкинув вперед посох, оглушительно что‑то взревел. Меня немедленно повалили на землю, десятки рук вцепились так крепко, что не смог бы вырваться и медведь. Друид удовлетворенно кивнул, так могла бы кивнуть белая акула, поспев к крушению "Титаника".

Воздев посох к небу, он вновь визгливо выкрикнул некую фразу, в этот раз я отчетливо разобрал слово «тышыг». Держащие меня люди отчетливо вздрогнули, но рук не разжали. Повторялась давняя история с французскими друидами, и я тоскливо поежился, припомнив костер, сверкающие инструменты и горящие ненавистью глаза.

Да никакой я не тышыг, и уж тем более не лоа! Именно так в средние века в Европе называют людей, чье тело захватили таинственные колдуны, крадущие души с помощью странных то ли каменных, то ли металлических зеркал.

Меня оттащили в сторону, накрепко привязав к жертвенному столбу. Сразу трое друидов с плечами молотобойцев и кулаками размером с мою голову принялись бдительно окуривать меня вонючими травами и заунывно распевать тоскливые напевы. Прерванный было аукцион продолжился с прежним пылом, и не прошло и пары часов, как всех распродали. Про меня словно забыли, впрочем, я уже принадлежал жрецам.

Со своими сторожами я и не пытался общаться. Дождавшись нового появления седовласого, громко крикнул:

– Тонаму!

Тот возмущенно подскочил, в ответ разразившись целой тирадой. На Изумрудном острове проживает несчитанное количество племен, в ходу здесь добрая сотня никому неизвестных языков и наречий. Так что я даже и не пытался понять, что он там бормочет, а с упорством человека, которому нечего терять, раз за разом повторял «тонаму», пока старик концом посоха не заехал мне под ребро, заставив замолчать. Какое‑то время мы буравили друг друга глазами, наконец он нехотя проскрипел нечто неразборчивое. Тут же один из здоровяков исчез, появился он лишь под вечер. С ним прибыла еще одна группа друидов, празднично позвякивая навешанными на них амулетами, оберегами, ожерельями и кулонами.

Вокруг меня немедленно развернулся митинг со спорами, пристальным меня изучением, тыканьем в меня посохами, жезлами и черепами странных животных. Вновь звенели и пели на разные голоса амулеты, тлели связки неведомых трав, и я судорожно кашлял, едва не задохнувшись в вонючем дыму. Уже под утро во мне все‑таки признали тонаму, то есть не злокозненного вора тел и зловещего повелителя душ, а всего лишь несчастную жертву жизненных обстоятельств, пришельца из иного времени.

Меня развязали, накормили и вывели на берег, махнув в сторону далекой отсюда Англии. Мне даже предоставили транспортное средство – утлую с виду, плетеную из ивняка и крытую кожами лодку – коракл. С некоторым изумлением я обнаружил в лодке незнакомого мне человека. Был он высоким, худым, и до крайности истощенным.

Некогда широкие плечи ныне сгорбились, а костлявые кулаки и поныне впечатляли своими размерами. Одним взглядом я охватил все: и покрывающие его тело ритуальные шрамы, и цветные татуировки, и красноватый оттенок кожи.

У лежащего в суденышке было умное, тонкое лицо с орлиным носом, и длинные, растянутые мочки ушей, где некогда висели тяжелые серьги. Рот мой невольно приоткрылся. Умом‑то я понимал, что розенкрейцеры плавают через Атлантику, но обнаружить живое тому свидетельство я никак не ожидал. Что он тут делает, откуда взялся? Взгляд мой упал на грубую маску из железа, лежащую рядом с мужчиной, и я хлопнул себя по лбу, сообразив наконец, кто же тот таинственный узник, которого мы искали.

Сидящий в лодке зашелся в мучительном приступе кашля, из‑под прижатой к губам ладони потекла тонкая струйка крови. Я перевел взгляд на провожающих. Один из друидов холодно заявил на чистейшем английском:

– Всю ночь мы вопрошали Высших, что делать с двумя чужаками, в одно и то же время оказавшимися в одном месте. Дураку ясно, все произошло не просто так, а по умыслу богов, но вот к добру или ко злу вы явились на нашу землю?

Друид ожег меня взглядом, и я поежился.

– Мы получили ясные, недвусмысленные ответы, – продолжил он, и голос его стал ледяным. – Вы оба помечены, и не можете упокоиться здесь, наши боги никогда не примут души чужаков. Мидер и Дагда, Морригал и Огме, словом, все дети племени богини Данан отвергли вас. Они наложили на вас гейс, табу. Никто не посмеет пролить вашу кровь!

– Но, – начал я, и друид властно махнул жезлом, как бы затыкая мне рот.

– Если вы умрете на земле моих предков, ваши души, неприкаянные, превратятся в злых духов, что будут прокрадываться ночами в наши жилища и пить кровь младенцев, а потому – плывите! Мы освобождаем вас, идите и не причиняйте вреда сынам Изумрудного острова!

– А не могли бы вы выделить судно попрочнее, – высказал я мысль, давно вертевшуюся на кончике языка. – Боюсь, дальше лиги мы не отплывем.

– Это уже проблема богов моря! – отрезал друид. – Главное отплыви подальше, твой спутник умирает, и осталось ему совсем немного.

Он рявкнул что‑то неразборчивое, от группы сопровождения, столпившейся ярдах в десяти от нас тут же отделился здоровенный детина весь обтянутый в кожу словно заправский рокер. Поигрывая увесистой дубиной мужчина медленным шагом направился к нам. Ну что ж, лучше самому сесть в лодку, чем очнуться в ней невесть где, решил я, а потому, не говоря худого слова, оттолкнул ее от берега и кое‑как забрался внутрь.

Там обнаружилось весло, и я начал медленно грести. Краснокожий молчал, взгляд его был устремлен куда‑то вдаль. Поразмыслив, я решил пока его не трогать. По всему выходило, что если лодка не затонет сразу у нас еще будет уйма времени для общения. Если же коракл даст течь… Я оглянулся, комиссия по проводам никуда не делась, терпеливо рассевшись на берегу. Обратно на Изумрудный остров нас точно не пустят, друид дал мне это понять со всей определенностью.

В полумиле от берега лодку подхватило течение, и я убрал весло, полностью положившись на волю волн. Оставалось только надеяться, что в конце концов нас подберет какое‑либо судно. С мыслью о том я и заснул, и снилась мне Жанна.

День шел за днем, а в моей жизни ничего не менялось. В коракле обнаружился небольшой бочонок пресной воды и немного еды. Первые пару дней вдали маячило какое‑то судно, потом оно исчезло. Похоже, ирландцы хотели увериться, что две никому не нужные души не вернутся тайком обратно. Мой спутник по‑прежнему молчал, как воды в рот набрал, и как ни пытался я его разговорить ничего не вышло.

Время от времени краснокожий разражался очередным приступом кашля. Поначалу я поеживался, как и любой, находящийся рядом с туберкулезным больным, но затем как‑то привык. Философски рассуждая, всякий раз когда встречаются отдаленные культуры, помимо ценностей материальных и духовных они, хочешь не хочешь, обмениваются и болезнями. Европа одарила Америку туберкулезом, но и с запада нам презентовали сифилис, унесший ничуть не меньше жизней.

На седьмой день пути вода кончилась, солнце же как назло палило все сильнее. На небе не было ни тучки, и мы съежились на дне коракла, пытаясь укрыться от палящих лучей под выданными нам лохмотьями. Я смачивал кусок ткани морской водой и клал на голову, пытаясь ее охладить. Так зной переносился намного легче, но как же мучительно было осознавать, что под рукой находится целое море воды, вот только она непригодна для питья! На девятый день пути я понял, что скоро умру.

– Проклятые жрецы рассчитали все точно, – с хриплым смешком поведал я небу, морю и лодке, ведь больше мне и поговорить было не с кем. – Таки уморили нас с этим туземцем. Причем, что характерно, не на своей земле, и не пролив и капли крови. Чертовы лицемеры, гореть им в аду!

И замер, рядом со мной кто‑то тихонько смеялся. Я поднял глаза и оторопел, на суровом неподвижном лице индейца, который до того ничем не выдавал, понимает ли вообще, что происходит, ныне красовалась усмешка. Невеселая, но все же, все же! И пока я оторопело взирал на это чудо, мой спутник заговорил. Акцент у него был странный, но я вполне различал каждое сказанное им слово.

– Жрецы везде одинаковы, – заметил он убежденно. – Что у нас, в Священном городе, что у вас, в земле англов, что на этом забытом богами островке. Манипулируют и интригуют, так было и так будет, и ничего тут не изменишь. Мир стоит на крови, так что удивляться нечему!

– Ты говоришь по‑английски! – обличающе произнес я и осекся, так глупо это прозвучало.

– Смешно, – сказал индеец и зашелся в приступе кашля, в несчетный уже раз. – Ко мне был приставлен человек, какой должен был меня убить, прежде чем я попаду в посторонние руки. А эти дикари убили его раньше, чем он сумел перерезать мне горло.

– Повезло тебе, – отозвался я.

Говорить было трудно, высохший язык царапал рот словно напильник, но лучше уж так, чем молча ожидать смерти.

– А эти люди даже не спросили меня ни о чем, представляешь? – краснокожий хихикнул, затем глубоко, всей грудью вздохнул. – Тот человек так и не узнал, что его смерть была напрасной!

– Расскажи о себе, – помолчав, предложил я. – Поведай, кто ты такой и чем так важен. Может быть ты принц неведомой страны, где тебя ожидает престол?

– Я жил далеко отсюда, – отрешенно сказал индеец. – Я воин, и за проявленную доблесть мне прямо на поле битвы пожаловали дворянство. Я убивал врагов императора, из каждого набега я приводил сотни пленных. Жрецы и Владыка были мной довольны. Шло время, и я стал водить в бой армии, склоняя к покорности наших соседей. А затем меня захватили в плен.

В его голосе прорезались нотки возмущения:

– Меня пригласили на переговоры. Мне дали честное слово!

– Это они умеют, – бросил я невесело.

– Меня возили в Лондон, ваш маленький король смотрел на меня, как на какую‑то диковину, а его дядей интересовало, могущественен ли мой повелитель.

Краснокожий вскинул голову, с волчьей ухмылкой заявил:

– Что ж, я не скрыл от них ничего. У нас – сильная армия, мы умеем и любим воевать. Приходите, если хотите, сказал я и засмеялся им в лицо.

Он зашелся в очередном приступе кашля, выворачивающего и болезненного, судя по исказившемуся лицу.

– Воевать, – эхом отозвался я. – Повезло вам, братцы, что ордену не до Америки. Вот когда разберутся с Францией и примутся за вас всерьез, то, как ни хорохорьтесь, вам не устоять.

Индеец вытер кровь с подбородка и замолчал, уже окончательно. Как не пытался я его разговорить, он снова замкнулся в себе. Ночь и следующее утро прошли для меня как в тумане. Когда я в очередной раз пришел в себя, мой спутник умирал, тело его содрогалась в агонии, изо рта рвались бессвязные выкрики. Когда он наконец затих, я протянул руку, чтобы опустить покойнику веки.

Неуловимо быстрым движением краснокожий ухватил меня за запястье. Невольно я вскрикнул от боли, хватка у него была поистине железная. Индеец что‑то прошептал, еле слышно, и я наклонил ухо к залитому алой кровью лицу.

– Передай Первому оратору, воин – выдохнул он, – что Текумсе исполнил приказ.

Уж не знаю, за кого индеец принимал меня в предсмертном бреду, но не ответить умирающему я не мог.

– Какой приказ? – растерянно переспросил я.

– Разгромить бледнолицых и их союзников, – горячечно прошептал тот. – Мы взяли на копье их города, сожгли посевы. Не воровать им больше душу нашей земли! Всех бледнолицых мы отправили на вершины священных пирамид, ныне вся земля вплоть до самого океана принадлежит ацтекам! Передай, что я… – Текумсе замолчал на полуслове.

Подождав немного, я опустил ему веки. Мой спутник умер, и я остался один. Я снова бредил, мне представлялось что краснокожий не мертв, а только притворяется, и всякий раз, когда я закрываю глаза, он пристально на меня глядит. Мерещилась какая‑то чушь о вампирах, в бреду я вспомнил о том воздействии, каким якобы обладает холодное железо на всякую нечисть, и «понял», для чего на индейца одевали личину.

Собравшись с силами я закрыл его лицо железной маской, с трудом защелкнув застежки на затылке покойника. Прошла ночь, и наступило утро, а у меня даже не было сил избавиться от его тела. Да и смысл? Я знал, что и сам скоро умру, оставалось уже недолго. Ближе к полудню у меня начались галлюцинация. Вдали будто бы возникло несколько кораблей. Грохнула пушка, и чайка, что вот уже пару часов сидела на носу лодки, пристально изучая меня черными бусинками глаз, нехотя подпрыгнула в воздух.

Хлопали во воде весла, и люди в шлюпке переговаривались возбужденно, а я даже не мог пошевелиться. Затем кто‑то приподнял мою голову, и в рот потекла вода – теплая, затхлая, но божественно вкусная. Я закашлялся, в глазах прояснилось, и только тут я осознал, что меня все‑таки нашли. Я сощурился, где‑то высоко маячило страшно знакомое лицо, улыбаясь в сто зубов.

– Чертов Стефан, – прошептал я. – Ты все‑таки меня нашел.

И после этого позволил себе потерять сознание.

Глава 2 октябрь 1432 года, Англия: брат‑розенкрейцер

Звонко запели трубы, лязгнули клинки, покидая ножны, и флаги празднично плясали на ветру. Я опустился на одно колено, склонив голову, и неприятно холодные пальцы одели на меня цепочку с медальоном. Плац замер, тысячи глаз ловили каждое движение. Глядели с завистью, искали беглеца сотни воинов, а повезло мне одному.

– Встаньте, брат, – приказал отец Абеляр, и я повиновался.

Повернувшись к строю, глава контрразведки ордена сухо заметил:

– Повышение ждет каждого, кто честно выполняет свой долг, помните об этом.

Я незаметно покосился свою на грудь, где гордо блестел новенький, сияющий медальон с двумя камнями. Церемония продолжалась, звучали торжественные речи, ревели трубы, пели горны и грохотали барабаны. Закончилось все только через час, обратно в портовые казармы я уже не вернулся. Перешел на службу в замок Барнстапл, получив высокое звание сержанта дворцовой стражи. Жалованье мое сразу увеличилось в три раза, и перспективы были ошеломительны.

Карьера стремительно шла в гору. Начальство мне благоволило, а после того как сэр Арно де Степлдон при случайной встрече в замковом коридоре остановился и на равных беседовал со мной пару минут, начало поглядывать на новоявленного сержанта с некоторой опаской. Я хоть и стоял по стойке «вольно», но ничего такого себе не позволял: обращался к вельможе вежливо, и вовсю чтил субординацию. Под конец давешний задохлик, спасенный из лап людоедов, милостиво похлопал меня по плечу и пообещал следить за моей дальнейшей судьбой.

Нашу встречу видели многие. Кое‑кто из новых сослуживцев досадливо скривился, те же что попроще бросились меня поздравлять. А крепыш Николь де Контело потребовал немедленно отправиться в таверну "Лед и пламень", где, как и подобает дворянам, было просто необходимо отметить такую встречу. Остальные, азартно блестя глазами. с восторгом его поддержали.

– Да погодите, – бормотал я этим нахлебникам. – Объясните сначала, с чего вы так возбудились?

– Ты разве не знаешь, что сэра Степлдона вот‑вот назначат главным казначеем ордена? – недоуменно спросил кто‑то в воцарившейся тишине.

Я ухмыльнулся:

– Откуда мне знать новости? Меня же только перевели, а в казармах все разговоры про баб. Но зато я знаю капитана своей роты, ведь это он выдает мне жалованье!

Я подкинул кошель в воздух, зазвенели монеты, и мои новые товарищи с готовностью заржали.

– Господа, – возгласил я, – Сегодня вечером я жду вас всех в таверне "Лед и пламень"!

Словом, все у меня складывалось нормально. Все, кроме одного: день шел за днем, а я ни на йоту не приблизился к своей цели. Время от времени в коридорах замка я сталкивался с Жаком Кером. Всякий раз при нашей встрече присутствовали посторонние, так что я лишь приветствовал его как старшего по званию, тот же сухо кивал мне через раз. Одна за другой уходили недели, и постепенно я стал замечать некую странность в происходящем.

В Барнстапл продолжали прибывать рудознатцы. Их размещали в предместье, в спешно возведенных домах, но к делу пока не привлекали, продолжая исправно платить им деньги. Подготовка к вторжению шла полным ходом, флот спешно доводился до ума, но где, спрошу я вас, табуны лошадей? А ведь современная армия требует их в огромном количестве! Где опытные конюхи, что будут их объезжать? Почему не закупают волов, которые должны будут тянуть тяжеленные осадные орудия?

Странности множились одна за другой. Я разглядывал необъятные склады всякого барахла в порту и задумчиво чесал затылок, безуспешно пытаясь разобраться в происходящем. Кузницы работали круглыми сутками, выдавая на‑гора наконечники стрел и копий, лезвия мечей и боевых топоров, части доспехов, из которых десятки оружейников тут же собирали готовый продукт. Было ясно, что орден, что орден всерьез готовится к войне.

Но отчего ни одна из многочисленных оружейных мастерских не отливала осадных орудий? В подготовленных к отправке арсеналах не было ни одной пушки, пригодной для осады крепостей. А ведь где бы мы не собрались воевать, там повсюду воздвигнуты замки. Вместе с тем в непредусмотрительности организаторов готовящейся войны упрекнуть было трудно. На западе Барнстапла была воздвигнута целая ткацкая фабрика, что день за днем штамповала плащи с восьмиконечными крестами. Для обычных воинов их делали из простого полотна. Вытканные же из тонкой шерсти предназначались для командиров, и даже кресты на них были вытканы золотом.

Я напросился полюбоваться разборной крепостью, какую возводил мастер Гельмут Вайс, и вернулся впечатленный. По пути назад я то и дело поддерживал нижнюю челюсть, чтобы не слишком цепляла землю, но меньше вопросов у меня не стало. Куда бы не отправлялась армия, собираемая орденом Розы и креста, в святую ли землю, во Францию, да хоть и в Иберию, там всюду найдутся надежные крепости, свои или союзников, где, в случае необходимости, можно будет отсидеться. Зачем розенкрейцерам нужна разборная крепость, что это за странный крестовый поход?

Во время ежевечерних пирушек в городе я пробовал незаметно разговорить собеседников, увы, все что узнал – темные слухи о готовящемся в Британии военном перевороте. Где, якобы, орден наконец открыто себя проявит, сместив династию Ланкастеров. Слухи абсолютно вздорные и явно распространяемые для прикрытия основной цели. Но куда, черт побери, все же отплывет флот?

Изредка я встречал в городе Стефана, какой продолжал нести службу в портовых казармах. Ничего нового он рассказать не мог, но сходился со мной во мнении, что цель будущего крестового похода вовсе не Лондон. Быть может, это Венеция? В орденских кругах к ней относились весьма прохладно, в глаза называя торговую республику если и не прямым врагом, то уж никак не союзником.

Отношения ордена и республики были весьма запутаны. Венецианские галеры плавали по всему обитаемому миру, и венецианских купцов во всяком порту от холодных земель викингов и до самого Китая было не протолкнуться. Английским купцам это страшно не нравилось, жадные британцы выдирали себе бороды, подсчитывая упущенную из‑за венецианцев прибыль. Глухо поговаривали, что далеко не всегда в исчезновении британских кораблей следует винить шторма и пиратов, вот только за руку венецианцев никак не удавалось схватить. Но опять же, объявлять им крестовый поход?

И все же… громадный флот, просто непредставимые запасы оружия и продовольствия, постоянные тренировки лучников и практически ежедневные проповеди о кровожадных врагах человечества. Орден напряженно готовился к войне, а я все никак не мог понять, против кого он собирается воевать. Вскоре нам объявили, что еще до нового года флот выйдет в море. И чем дольше ломал я голову над загадками этого похода, тем сильнее во мне крепло ощущение, будто я упускаю нечто очевидное и лежащее на поверхности.

Помог, как всегда, случай. Как обычно я сидел в таверне "Лед и пламень", внимательно прислушиваясь к свежим сплетням и новостям. С недавних пор ее владелец намалевал на вывеске лук‑порей, и по Барнстаплу тут же поползли глухие слухи. Передавали, будто бы сам чертов Тюдор инкогнито наведывается в город лишь для того, чтобы пропустить кружку‑другую эля в лучшей местной таверне.

Клиентура "Льда и Пламени" тут же удвоилась, в ответ владелец некоего дома утешений для одиноких мужских сердец украсил фасад заведения изображением все того же овоща. Как бы намекнул на то, что всенародный любимец не чурается ни одной из житейских радостей. К чести обитателей Барнстапла должен заметить, что мужская половина города без труда разгадала намек, значительно увеличив доходность заведения.

Когда мы выпили в очередной раз, речь вновь зашла о человеке в железной маске, благо после моего триумфального возвращения интерес к загадочному пленнику еще не остыл.

В который уже раз я заверил присутствующих, что тот как был в маске, так в ней и оставался, вдобавок упорно молчал до самой своей смерти. Во время моего спасения лежавший в коракле труп никому толком не удалось разглядеть. Капитан тотчас же приказал унести тело в свою каюту, и больше его уже никто не видел, а потому каких только баек о краснокожем не сочиняли!

На все лады обсуждалась первая неудачная экспедиция, та, что попала в засаду. И вторая, после которой замок Дуна был таки взят на копье и разрушен, а дикари‑ирландцы поголовно уничтожены. Никого из пленников спасти так и не удалось, и вглубь острова сунуться не решились. Ограничились уничтожением всех пиратских судов, какие встретили у Изумрудного острова. «Лизард» у гэлов удалось отбить, и ныне он вновь в строю.

Отчего‑ то я вспомнил мужественное и суровое лицо индейца. Текумсе знал, что умирает, но до последнего момента не дрогнул, не сломался. Как там он говорил: "я смеялся в лицо дядям вашего короля, потому что у нас тысячи отважных воинов", что‑то вроде того… А я еще, помнится подумал, что не стоит ему хорохориться. Вот разгромят Францию, а там и до них руки дойдут… Потом и до них руки дойдут… как только розенкрейцеры разделаются с Францией…