Текст книги "Орден последней надежды. Тетралогия (СИ)"

Автор книги: Андрей Родионов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 84 страниц)

Я тупо таращу глаза, пытаясь собраться с мыслями, и никак не пойму, то ли я в страшном сне, то ли пора начинать пробиваться к выходу. Тем временем меня цепко ухватывают железные руки и в полминуты освобождают от меча, многочисленных кинжалов и даже от удавки, так надежно спрятанной в гульфике. Не постеснялись же проверить в таком интимном месте, бесстыдники, куда только катится мир! Тем временем Жанна кидает добытое мной письмо герцогу Алансону, тот мигом разворачивает свиток, внимательно читает его, то и дело возвращаясь назад. Закончив, передает письмо барону де Рэ, Жиль пробегает послание взглядом, на лице возникает довольная ухмылка.

– Письмо адресовано вам, сестра, – заявляет герцог Алансон, вновь завладев свитком. – И содержит весьма ободряющие новости. Насколько я понимаю, послание доставил вот этот ваш якобы лекарь? Наслышан о нем, как же! Весьма проворный тип, известный плут и мошенник.

– Вдобавок убийца! – с наслаждением вставляет барон де Рэ.

Кивком поблагодарив собрата по заговору, герцог продолжает:

– Бедный дурачок Орлеанский Бастард даже назначил за голову сьера Армуаза какие‑то дикие, совершенно нереальные деньги. Глупец так ненавидит англичан, что в каждом готов разглядеть их пособника, стоит на это лишь чуть‑чуть намекнуть.

– Этого не может быть, – произношу я растерянно. – Я сплю.

– Прошу вас, графиня, разрешите мне забрать этого соню! – хищно скалится барон де Рэ. – Я слегка задолжал ему. Отдайте лекаря мне, и, клянусь всеми святыми, он не доставит вам больше никаких неприятностей!

Жанна слегка морщится, ровным голосом заявляет:

– Если я решу наказать своего человека за излишнее рвение по службе, то сделаю это сама.

Она подходит совсем близко, так, что ее дыхание почти касается моего лица. Боже мой, как же она прекрасна! По небрежному кивку Девы цепные псы герцога Алансона тут же отступают назад, разжав стальные капканы рук.

– Теперь ты узнал правду, Робер! – говорит она просто. – Да, через пару дней я возьму Париж, а затем стану королевой. Первой королевой в истории Франции. Ты против?

– У нас есть законный государь Карл, – сузив глаза, заявляю я, – которому мы оба присягали!

– И которого убьют английские агенты, – сухо замечает Жанна. – Что же касается законности его прав на престол, об этом можешь поинтересоваться у моей матушки. Изабелла вполне уверена в том, что моим отцом является герцог Орлеанский, особа королевской крови, но она до сих пор толком не знает, кто отец моего милого братца Карла. То ли это один из бесчисленных оруженосцев, менестрелей и шевалье, побывавших в ее постели, то ли маркиз де Ламбур, впоследствии казненный как фальшивомонетчик!

– У тебя ничего не выйдет! – цежу я сквозь зубы.

– Еще как выйдет! – усмехается Жанна. – Собственно, потому я и предлагаю тебе присоединиться ко мне. Какая тебе разница, кому из нас служить, в конце концов, мы оба Валуа! Ты надежный и весьма способный шевалье, для начала я пожалую тебе графское достоинство и пару замков. Заметь, я не дарю своим друзьям захваченных англичанами феодов на манер моего братца‑скупердяя. Ну что?

– Я никогда не нарушу присяги! – Голос мой неприятен и сух.

Жанна отшатывается, похоже, она ожидала иного ответа. Глаза ее желтеют, рот сжимается в тонкую нитку.

– Сьер Луи де Конт! – зовет она, и голос девушки звенит от еле сдерживаемой ярости.

Секретарь Девы словно выпрыгивает откуда‑то из стены. Он так сер и незаметен, словно произошел не от обезьяны, а от хамелеона.

– Да, госпожа, – почтительно кланяется де Конт, в вытаращенных глазах его светится неподдельное усердие.

– Отведите сьера Армуаза в темницу, – ровно говорит Дева. – Пусть посидит там и как следует подумает. Все равно ему надо где‑то отдохнуть с дороги.

– Кормить? – уточняет секретарь Жанны.

– И кормить и поить! – бросает Дева из‑за плеча, уже повернувшись ко мне спиной. – Мы же не пытать его собираемся.

Подталкивая в спину, меня выводят из кабинета герцога Алансона, а я до последней секунды выворачиваю голову, стараясь разглядеть Жанну. В этот момент я как никогда ненавижу ее. Да, ненавижу, но все равно люблю! Я жажду убить ее, но готов защищать хоть от всего света! Я желаю сломать ей шею голыми руками, в то же время вся моя кровь до последней капли принадлежит ей! Фрейд прав, любовь – серьезное психическое заболевание, нечто вроде шизофрении. Сейчас я даже рад, что какое‑то время не увижу Жанну, мне надо как следует разобраться в своих чувствах. Стража у дверей провожает нас внимательными взглядами, в глазах воинов нет ни капли сочувствия. Держу пари, все они тут куплены на корню. На секунду задумавшись, я немедленно поправляюсь: не просто куплены, они обожают Жанну! Года не прошло, как появилась Дева, а половина Франции уже освобождена. Англичане наголову разгромлены, законный государь коронован в Реймсе.

Воины порвут глотку любому, кто скажет хоть слово против Девы. И все же Жанна д'Арк не может в открытую выступить против короля Франции, армия не поддержит ее. А вот если Карла убьют, тогда другое дело, заговор увенчается успехом. Но как же я ошибся в Орлеанском Бастарде, ведь это с моей подачи лишили власти верного королю полководца! Из‑за меня во главе освободительной армии ныне стоит заговорщик! Черт, куда ни кинь, всюду клин. Сегодня ночь с третьего на четвертое сентября, завтра войско двинется к Парижу. Я очень сомневаюсь в том, что город продержится долго, а потому у меня осталось максимум двое суток на то, чтобы предупредить короля!

Мы проходим коридор третьего этажа, спускаемся по винтовой лестнице, громко стуча сапогами по каменным ступеням. Впереди, с факелом в руке идет сьер Луи де Конт. Уж этот‑то выродок наверняка ни секунды не колебался, мигом перешел на сторону заговорщиков. За секретарем Жанны топает верзила в одежде цветов герцога Алансона, следом бреду я, замыкают процессию двое воинов. Руки у меня крепко связаны за спиной, но для успешного побега это не препятствие, а скорее даже наоборот, усыпляет бдительность.

Когда мы проходим площадку второго этажа, я начинаю готовиться к рывку. Спина сгорблена, голова опущена, я еле плетусь, шаркая ногами по полу. Вот и дождался, сзади следует сильный тычок.

– Не спи на ходу! – грубым голосом ревет идущий за мной воин.

С испуганным криком я падаю вниз, на спину идущего впереди громилы. Тот пытается удержаться на ногах, но я наваливаюсь всем весом, ловко спутывая ему ноги. Вниз по лестнице, отчаянно сквернословя, катится клубок из переплетенных между собой тел секретаря Жанны и воина, шедшего вслед за ним. Отчаянными прыжками я устремляюсь следом, верзилы, идущие позади, на какие‑то секунды замешкались, теперь им меня не догнать.

Я с силой отталкиваюсь от четвертой ступеньки и всем весом обрушиваюсь на оглушенного верзилу, который тупо ворочается на каменных плитах первого этажа. Под ударом обеих ног его грудная клетка жалобно хрустит, изо рта фонтаном хлещет кровь, глаза мгновенно стекленеют. Первый готов. Какое‑то мгновение я ищу взглядом иуду‑секретаря, мечтая носком сапога попробовать на прочность его височную кость, но Луи, проявив чудеса ловкости и расторопности, одним прыжком укрывается в нише за каменной статуей. Забился так, что оттуда его и ломом не выковырнешь. Сзади горной лавиной грохочут по ступеням опомнившиеся воины, а потому я, плюнув пока на Луи де Конта, в прыжке ловко продеваю ноги меж спутанных запястий, и связанные руки оказываются передо мной.

В душе я громко смеюсь над неумехами, не знающими азбучных истин. Руки за спиной надо связывать в локтях, все прочее – жалкий паллиатив. Разбежавшись, я головой вперед прыгаю в окно, с праздничным звоном лопается стекло, рассыпаясь градом острых осколков. Да плевать мне на порезы, главное – целы глаза. Я приземляюсь на выставленные руки и, ловко перекатившись, вскакиваю на ноги. Пулей лечу к ближайшей лестнице, что ведет на крепостную стену, окружающую замок, сзади что‑то вопят отставшие конвоиры. По каменным ступеням я взлетаю на самый верх, навстречу, широко расставив руки, кидается какой‑то воин, на лице – усердие и тупая решимость остановить беглеца. Что ж ты, боец, бросил вверенное тебе оружие? Тебе зачем копье в руки дали, тупица? Для того и приделали двухметровое древко к поблескивающему тяжелому наконечнику, чтобы ты врага мог на расстоянии поражать, в полной для себя безопасности. А ты решил сократить дистанцию, справиться со мной голыми руками, рукопашник хренов... Что ж, я не против.

Пинком в грудь я отбрасываю воина назад, с истошным криком тот валится со стены наружу, в город. Вот потому мирные граждане и недолюбливают армию, что вечно у военных творится не пойми что. То на танке поедут за пивом, то атомную бомбу потеряют, то рухнет с неба какой‑нибудь подарочек. Приземляется неудачник с таким чавкающим звуком, что я сразу догадываюсь: не учили его правильно прыгать с высоты и, похоже, уже не научат. Наука эта немудреная, но требует определенной сноровки. Не медля ни секунды, я прыгаю на дергающееся в конвульсиях тело. Хоть стена и не высока, всего‑то метра четыре, приземляться лучше на мягкое, а не на булыжную мостовую.

Я бегу по городской улице что есть сил. Видок у меня еще тот! Волосы всклокочены, глаза горят, одежда порвана, руки связаны перед собой, вдобавок измазан кровью с головы до ног. Благо сейчас ночь и улицы пусты, а то мог бы сделать заикой ребенка или нервную барышню. На небольшом отдалении тяжело бухают сапогами воины герцога Алансонского. Хорошо бегут, темп держат. Упорные они ребята, хвалю. Вот только истошно кричат, сбивая дыхание, эдак их надолго не хватит, запыхаются. Да и ненужное мне внимание привлекают громкими воплями.

Из переулка навстречу важно выезжает какой‑то всадник. Завидев меня, с готовностью пускает лошадь наперерез, в его руке покачивается длинное копье. В последний момент я уворачиваюсь от удара и, ухватив коня под уздцы, громко ору ему в самое ухо. С истошным ржанием жеребец встает на дыбы, а всадник, не удержавшись, вылетает из седла. С приземлением, разиня!

Я вскакиваю в седло, разворачиваю упрямящегося жеребца, тот с места пускается в галоп. Сзади раздаются громкие крики, ржание лошадей, топот копыт. Оглянувшись, я понимаю, что мне «повезло» наскочить не на одинокого полуночника, а на конный патруль. Теперь по спящим улицам ночного Суассона следом за мной несется целая кавалькада. Впереди скачут трое всадников, плетьми и шпорами подбадривая коней, следом за ними хромает бывший владелец моего жеребца, последними бегут громилы герцога Алансона.

Добытый мной жеребец явно лучше, чем кони несущихся по пятам преследователей, оторваться от погони – дело нескольких минут. Я растворюсь среди извилистых улочек, бесследно исчезну в сонной тиши переулков, затаюсь до утра, пока не откроют городские ворота. В общей суматохе, которая поднимется при выводе войск, я без труда смогу выбраться из Суассона и к обеду уже доберусь до Компьена, где доложу обо всем графу Танги Дюшателю. Начальник королевской охраны как‑нибудь да управится с заговорщиками!

Что‑то с силой бьет меня в спину, вышибая из легких весь воздух, боль такая, что я не могу вдохнуть. Я падаю на шею коня, пытаясь удержаться в седле, враз ослабевшие руки отказываются повиноваться. Почуяв неладное, жеребец выворачивает голову, пытаясь оглянуться, и замедляет бег, к немалому восторгу преследователей. Собрав все силы, я вцепляюсь зубами в конскую шею, яростно вою, подобно волку. Я уже не человек, а конский убийца, древний враг из ночной степи. Всхрапнув в ужасе, конь мчит вперед, не разбирая дороги.

– Слабак! – хриплю я, откашливаясь кровью. – С такого расстояния я убил бы тебя с закрытыми глазами. Ты мог попасть мне в голову или шею, перебить позвоночник или пронзить сердце. А ты просто подстрелил меня в спину, мазила!

Небо надо мной расцветает десятками извилистых молний. Раздается оглушительный гром, словно сотни пушек бьют дружными залпами, и я чуть не слетаю с коня. Потоки ледяной воды обрушиваются на город, гроза, что собиралась с самого вечера, наконец‑то началась. Погоня давно отстала, я – единственный живой человек на пустых улицах города. Конь переходит с галопа на рысь, мерно шлепает по глубоким лужам. Голова моя кружится все сильнее, в ушах странный звон. Поначалу медленно, затем все быстрее я начинаю сползать со спины жеребца, долго куда‑то лечу, но падаю так мягко, словно приземляюсь на пуховую перину.

Когда я открываю глаза, то вижу, что лежу на боку прямо посереди улицы. Гроза прошла, в просветы туч выглядывает луна, освещая город призрачным светом. Я оглядываюсь. Кругом скособоченные лачуги, в темных провалах окон ни огонька, ни движения. Даже собаки не лают, тишина такая, словно я попал на погост.

Я приглядываюсь повнимательнее и замечаю, что и впрямь нахожусь на кладбище, и не лачуги вокруг, а склепы. Шатаясь, я встаю и иду вперед. Мне надо где‑то укрыться, ведь меня обязательно будут искать, а для начала следует освободить руки. Без сил падаю рядом с чьим‑то расколотым памятником. Из‑за кровопотери сильно кружится голова, сухой язык распух и едва помещается во рту, а за стакан воды я готов отдать все сокровища мира. Наплевав на правила личной и общественной гигиены, я припадаю лицом к какой‑то луже и долго пью, чувствуя, как возвращаются силы.

Затем я долго тру веревку, стянувшую запястья, об острый край камня, наконец она сдается. Заведя руку за спину, я нащупываю там короткий прут без оперения, арбалетный болт. Вот она, насмешка судьбы. Уйму нехороших людей я отправил в ад с помощью арбалета, а теперь и сам могу присоединиться к ним тем же способом. Держу пари, мое появление вызовет у чертей дружный хохот и целое море шуток.

Я осторожно дергаю болт и от нахлынувшей боли на минуту теряю сознание, потом очнувшись, приказываю себе встать. Нельзя, чтобы болт оставался внутри, это верная смерть. Но я уже не боюсь умереть, не боюсь ничего. Я – расходный материал политиков, как тысячи людей до меня и сотни тысяч после. Я не властен над собственной жизнью, но вправе выбрать способ умереть. В душе медленно разгорается пламя, оно заглушает боль от раны. Я рычу, ощутив, как тупое безразличие сменяется жаждой боя. Сейчас я, не раздумывая, готов бросить вызов целой армии. Я могу убивать с утра до вечера и с вечера до утра! Я волк, а не человек, я бросаю вызов смерти! С последним выкриком я рву из спины арбалетный болт и какое‑то мгновение гляжу на окровавленное лезвие, в ярости оскалив зубы. Да, французы – это вам не британцы, наконечники к стрелам у нас ладят прочно...

В себя я прихожу уже под утро. Восток только‑только начинает светлеть, вокруг утренний туман и та особая тишина, что бывает лишь в местах, где нет ни одного человека. Я слабо откашливаюсь. Не надо подносить пальцы ко рту, чтобы понять, что там кровь. Умереть на кладбище – это даже элегантно, стильно, свежо. Но перед смертью я должен сделать кое‑что еще. Не верьте, что на небесах смеются над теми, кто не видел моря, это наглая ложь. Но вот тому, кто сдался, не выполнив долга, руки точно не подадут. На стене ближайшего склепа я пишу собственной кровью одно слово: «заговор», рядом рисую багряную восьмиконечную звезду. Тяжело дыша, я ложусь на бок и, прищурившись, оцениваю свое послание живым. Да, кратко, не спорю, зато емко и глубоко. Удачная краска мне попалась, как раз под цвет, к тому же ее в избытке, странно даже, что я до сих пор жив.

Меня рано или поздно найдут, пойдут толки о странной надписи и знаке, сделанных кровью. Я же молюсь о том, чтобы нашли пораньше. Люди знающие смогут связать мою смерть с некими обстоятельствами, распутают весь клубок... Вот только хватит ли у них для этого времени? Не уверен. Итак, я сделал все, что мог, а теперь будь, что будет. Последнее, что я вижу, – восьмиугольная звезда, вычерченная кровью. Это светлый знак. То ли сдвоенный крест, то ли символ солнца и семи главных планет, каждый толкует по‑разному. Что ж, есть хоть какое‑то утешение в том, что я бился на правой стороне. В глазах темнеет. Скривившись от боли, я шепчу себе под нос:

– Упал солдат, не справился с атакой.

Пересохшие губы еле шевелятся, в груди разрастается могильный холод. Багряная звезда начинает вращаться, сначала медленно, потом все быстрее, пока передо мной не образуется сплошной круг. Он пышет жаром так, что я корчусь от боли, вот‑вот вспыхну, рассыплюсь пеплом по ветру. Я пытаюсь отползти подальше, но меня неумолимо засасывает внутрь.

Над головой переговариваются о чем‑то гулкие голоса, слов не разобрать. Вряд ли это пение ангелов, скорее перекличка чертей. Я чувствую сильнейшую досаду, сулили ведь длинную трубу, по которой я должен стремительно лететь, веселый и свободный, и чтобы впереди обязательно был виден свет. Тогда почему я до сих пор чувствую боль, терзающую спину, и где же, наконец, эта чертова обещанная труба?

Когда я открываю глаза, то долго гляжу в низкий дощатый потолок, затем поворачиваю голову, осматриваюсь. Я нахожусь в небольшой комнате, на табурете рядом с кроватью стоит кувшин с водой, грудь моя перетянута повязкой. Я встаю, пошатываясь, и долго пью, запрокинув кувшин. Как ни удивительно, жажда остается. Плюнув на все странности, я выхожу из комнаты и, проскочив длинный коридор, оказываюсь прямо на улице. Город вокруг пуст, словно вымер. Это потому, понимаю я, что все ушли воевать Париж, столицу, вероломно продавшуюся англичанам. Жанна д'Арк, Дева Орлеана, поставила перед собой четыре задачи, две из которых выполнила. Жемчужина‑на‑Луаре свободна, Карл Валуа коронован в Реймсе. После того как Жанна возьмет Париж, ей останется лишь освободить отца из английского плена. Оглянувшись на цокот копыт, я вижу выходящего из‑за угла дома жеребца. В седле кто‑то страшно мне знакомый. Завидев меня, всадник сползает с коня, и я еле успеваю его подхватить. Лицо всадника бледно, синие губы шепчут:

– Предупреди короля, что ему грозит гибель!

И тут я вспоминаю все. Жанна – глава заговора, который должен лишить ее брата Карла жизни, а саму девушку привести на трон Франции.

– Что с тобой? – спрашиваю я.

– Пустяки, – сипит всадник, и я понимаю, что жизнь стремительно покидает его. – Арбалетная стрела в спину. Я справлюсь. – Собрав последние силы, он властно кричит: – Поспеши же!

Повинуясь, я вскакиваю в седло, всадник немедленно рассыпается в пыль, поднявшийся ветер разносит ее по улице. Пригнувшись к шее жеребца, я понукаю его, он несется все быстрее, грохот копыт по пустынным улицам сливается в барабанную дробь. Я поворачиваю то вправо, то влево, безуспешно пытаясь отыскать городские ворота, и тут наконец понимаю, что умерший всадник – это я сам.

От неожиданности я вздрагиваю и просыпаюсь, на этот раз окончательно. Несколько секунд я еще отчетливо помню недавний сон, который снится мне раз за разом, затем картины бешеной скачки отступают, тускнеют. Я обеспокоенно верчу головой, гадая, где нахожусь. Сидящий у изголовья человек шевелится, и я узнаю отца Бартимеуса.

– Здравствуй, Робер, – говорит наставник.

Я вскакиваю на ноги, несмотря на протестующий жест священника, и тут же, охнув от боли, сажусь на ложе.

– У меня срочное сообщение! Жизнь короля в опасности! – глотаю я слова, стремясь доложить как можно быстрее. – Заговор...

– Нет никакого заговора! – прерывает меня отец Бартимеус. – Нет и никогда не было, понял?

– Нет, – отзываюсь я.

Мысли в голове спутались в сплошной клубок, и я никак не ухвачу нужную, чтобы задать верный вопрос. Да!

– Какое сегодня число?

– Четырнадцатое сентября, – информирует меня наставник.

– Король... Что с ним?

– Карл Седьмой жив и здоров.

– А Париж? Армии удалось взять столицу?

Помедлив, отец Бартимеус начинает рассказывать:

– Шестого сентября Дева Жанна привела армию в предместье Сен‑Дени, что лежит в одном лье от Парижа. Седьмого туда прибыл король.

Я ловлю ледяной взгляд наставника и невольно ежусь, мне хочется спрятать глаза, но не могу, так будет еще постыднее. Из‑за меня король беззаботно прибыл в самое логово заговорщиков, я обязан был предупредить его о готовящемся убийстве!

– Восьмого сентября Жанна начала штурмовать ворота Сент‑Оноре. Поначалу все складывалось весьма удачно, но потом оказалось, что ее завлекли в ловушку. Англичане сосредоточили на том участке главные силы. К сожалению, Деве не удалось получить подмоги, потому атака сорвалась. Жанну ранили в ногу арбалетной стрелой, и до самого вечера ее никак не удавалось вытащить с поля боя. К тому же всем было не до Девы – в самый разгар сражения к Сен‑Дени подошел граф Жан Дюнуа, Орлеанский Бастард, с тремя тысячами тяжелой конницы. Король отстранил герцога Алансонского от командования армией, и тот немедленно выехал в Лимож для поправки подорванного на войне здоровья. – Отец Бартимеус встает и начинает расхаживать туда‑сюда по комнате, заложив руки за спину, голос его по‑прежнему сух: – Заключено негласное соглашение с герцогом Бургундским, кузеном его величества Карла Седьмого. Войска Филиппа Доброго заняли Париж, вытеснив оттуда англичан, а мы отвели армию к востоку. Сейчас все находятся в ожидании, куда же пойдут германцы – на запад, к нам, или все же на восток. Если на запад, то мы выступим против них совместно с бургундцами, и англичане воздержатся от удара в спину, не в их это интересах.

Я медленно киваю. Если на грызущихся собак кинется волк, то они мигом забудут про свои свары.

– Дева более не нужна, она отправлена в Орлеан для прохождения курса лечения. Что с ней делать дальше, решит король. – С минуту отец Бартимеус сверлит меня безжалостным взглядом, потом нехотя роняет: – Что же касается послушника Робера, то пока неясно, что с ним делать дальше. Ты изрядно разочаровал нас. Подумай об этом.

Наставник уходит, не оглядываясь. За время разговора он ни разу так и не повысил голоса, а это плохой признак. Отец Бартимеус крайне мной недоволен. Его ученик не выполнил прямой приказ и тем самым поставил целую династию на грань уничтожения. Я – бракованный материал, это понятно. Больше мне никогда не будут доверять полностью. Если до сих пор и возятся, выхаживая, то лишь потому, что слишком много усилий и денег вложили в подготовку. Что со мной будет теперь? Да какая разница! С тем я и засыпаю.

Выздоравливал я долго, словно в организме, до того почти железном, что‑то дало сбой. Да и медицина местная весьма убога, тутошние коновалы не то что больного, любого здорового могут в гроб загнать! Окончательно я пришел в себя лишь к концу октября. Все это время я находился рядом с королем, в Жиене. Меня не привлекали к службе, наверное, никак не могли решить, как можно использовать агента, потерявшего доверие. А первого ноября я встретил старого знакомца, некоего Гектора де Савеза. Лис прибыл ко двору короля Франции в составе бургундской делегации, которая заявилась для подписания тайного договора. Согласно ему, Франция отказалась от всех прав на герцогство Бургундское, признав его независимым государством, взамен Бургундия обязалась прекратить войну с французским королевством, предоставив англичанам сражаться с французами один на один. Кстати о германцах. Те правильно все поняли и, потоптавшись на месте, двинулись на восток, к чехам. Что ж, туда им и дорога. Я уверен в том, что не справятся они с «сиротками», кишка тонка.

Мы сидим в моей комнате вот уже два часа, медленно тянем вино, вспоминаем старые добрые времена. Мы не враги, пусть и находимся по разные стороны баррикад. Единственная причина для вражды между нами больше не существует. Жанну полностью отстранили от ведения боевых действий, ни англичанам, ни бургундцам она больше не интересна.

– Кстати, – добавляю я небрежно. – Спасибо за то, что не убил тогда, в палатке.

– Когда, на турнире или в лагере в Блуа? – Глаза Гектора смеются, хотя сам он серьезен.

– Черт! – выдыхаю я пораженно. – Так это ты был тогда, в лагере? Но как тебе удалось уйти, мы все обложили?

– Фамильный секрет Савезов! – Лис, не скрываясь, широко ухмыляется. – Хотя символом Фландрии является гордый лев, при нужде мы умеем хитрить. Торжественно обещаю, если вернешься ко мне на службу, научу всему, что сам знаю. Ну как, по рукам?

Я молчу. Так и не дождавшись ответа, Лис пожи: мает плечами и предлагает:

– Давай выпьем за будущую встречу.

– Почему бы и нет, – отзываюсь я ему в тон.

Вопрос о том, что вряд ли мы еще когда‑нибудь увидимся, оба деликатно обходим. Я и сам не знаю, что мне предстоит, а Гектор – один из лучших людей Филиппа Доброго, вряд ли для Лиса найдется дело в той грязной дыре, куда меня вскоре загонят. Мы обмениваемся последними слухами, дружно ругаем баварцев за алчность и коварство, затем Гектор принимается рассказывать о Бургундии. Оба мы люди осведомленные, а потому прекрасно знаем, что герцогство Бургундское на глазах превращается в одно из самых богатых и могущественных государств Европы. Уже сейчас Бургундия стала законодателем мод на континенте, при дворе Филиппа Доброго собрались лучшие поэты и философы Европы, и даже к женщинам в Бургундии относятся иначе, чем везде, куда мягче и человечнее.

Во Франции с женщинами принято вести себя далеко не лучшим образом, и если в ближайшем будущем нравы и смягчатся, то совсем незначительно. Помните, как благороднейший из графьев де Ля Фер, он же Атос, увидев на плече обожаемой жены выжженную лилию, знак преступницы, даже не полюбопытствовал толком, что это за тату. Он просто повесил любимую на ближайшем крепком суку, – хорошо еще, что та, настоящая француженка, как‑то сумела вывернуться. Честь его, видите ли, задели... мушкетер недоделанный!

Словом, слухи о рыцарском отношении к дамам во Франции несколько преувеличены. Два века назад на южной окраине страны, прозывавшейся Окситанией, что включает в себя Перигор и Овернь, Лимузин и Лангедок, Прованс и многие другие провинции, расцвела пышная культура трубадуров. В чудесных песнях воспевали они земную женщину, а вовсе не образ Девы Марии. Граф Гильем Аквитанский был богаче французского короля и намного его могущественней. Люди захотели жить весело и хорошо, отмели власть церкви и короля... Эти еретики были названы катарами.

Четыре крестовых похода совершили рыцари из северной части Франции против богатой Окситании, пока юг страны окончательно не обезлюдел. Сотни замков взяли на копье, десятки тысяч людей погибли на кострах и виселицах, пока оставшиеся в страхе не смирились. Ни один из внешних врагов никогда не поступал с французами хуже, чем с ними поступили соплеменники. Потомки назвали те крестовые походы Альбигойскими войнами. И никогда бы северянам не победить богатый юг, если бы не помощь из Рима.

С тех пор культ рыцарского отношения к даме как‑то притих, увял на корню. Сегодня герцогство Бургундское является единственным местом в Европе, где культ поклонения прекрасной даме возведен в абсолют. Недаром и немцы и англичане, не говоря уже про захолустных итальянцев, жадно копируют моды самого блестящего в Европе двора. И все это благодаря нынешнему герцогу Филиппу Доброму.

Время идет, а мы все говорим о винах, до хрипоты спорим, какие женщины красивее – француженки, фламандки или блондинки. Мы обсуждаем стати лошадей и достоинства мечей, при этом бесследно сгинувший булатный клинок приобретает в моих нетрезвых воспоминаниях все черты меча‑кладенца. Пропавшая же «Беатрис», оказывается, могла насквозь пробивать городские ворота и проламывать крепостные стены, словно осадное орудие. С минуту Гектор завистливо цокает языком и тут же принимается взахлеб рассказывать об ограблении каравана с золотом. Главную роль там сыграл некий нереально скорострельный арбалет. С трех раз угадайте, кто из него палил? Послушать Лиса, так пулемет «Максим» просто отдыхает, нервно курит в сторонке! Но сама история хороша, а потому я выслушиваю ее внимательно. Мы говорим о многом, единственная тема, которой стараемся не касаться, – политика. Ибо мы профессионалы, вдоволь насмотревшиеся на изнанку жизни.

Политика – дело грязное. Ради блага государства иной раз пойдешь на такое, от чего у обычного человека волосы встанут дыбом на всю оставшуюся жизнь. Что такое любой убийца по сравнению с рядовым политиком? Ну, упокоит маньяк десяток‑другой мирных граждан, пусть даже и сотню. Политики на такую мелочь не размениваются, у них счет идет минимум на тысячи. Зато это уважаемая и прекрасно оплачиваемая работа, престижная и почетная. Вот если бы политики сами пачкали руки, ан нет! Для грязных дел они создают десятки спецслужб. И вот уже тысячи лучших из лучших, самых умные и преданные, по их указаниям бредут в крови по колено, затем по пояс, дальше – попросту плывут. Что ж удивительного, если стиль общения с врагами, затем с предателями, потом с несознательными гражданами собственной страны спецслужбы рано или поздно переносят на всех прочих? Вот так любой политик поражает все и вся вокруг себя, словно мерзкая раковая клетка. Любое государство похоже на рыбу, гниющую с головы, и уж если в нем отсутствует контроль за деятельностью спецслужб, то они готовы на любые зверства ради общего блага. Но об этом мы предпочитаем не говорить.

В замке идет пир, Карл VII чествует посольство кузена. Через распахнутое окно до нас доносятся звуки бравурной музыки, изрядно приглушенные расстоянием. Трещат дрова в камине, мы давно перебрались в глубокие кресла, в руках нянчим кубки с вином. Что будет завтра, мы не знаем, а потому стремимся насладиться каждым мгновением хрупкого мира. Только тогда научишься ценить каждую минуту жизни, когда поймешь, что в любой момент можешь умереть. Обычным людям нас не понять: мы не обременены семьями, не мучимся заботой о завтрашнем дне, куске хлеба и крыше над головой. Взамен от нас требуют лишь отдать жизнь по первому приказу. Что ж, мы готовы, для блага Родины, в любом уголке Европы, Азии и Африки. Вы только прикажите.

Глава 4

Ноябрь 1429 года, Орлеан.

Неназначенные встречи

И мне приказали, определились наконец, что делать с ненадежным телохранителем. Убрали с глаз долой, вновь поручили охранять надежду Франции от гипотетических врагов, которые якобы могут ей угрожать. Дураку ясно, что Жанна в Орлеане находится на положении пленницы, ей даже отлучаться из города можно лишь с разрешения дяди, графа Дюнуа, мне же отведена незавидная роль надсмотрщика. Сочли, наверное, что если я не поддался на уговоры Девы в прошлый раз, то и сейчас не подведу. А так как от заговорщиков я схлопотал в спину арбалетный болт, от чего чуть было не умер, то и приглядывать за подопечной теперь буду с особенным пристрастием, ни на секунду не выпуская ее из виду.