Текст книги "Орден последней надежды. Тетралогия (СИ)"

Автор книги: Андрей Родионов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 84 страниц)

– Скажи, Робер, – как бы невзначай интересуется аббат. – А почему ты обратился с этим вопросом ко мне, а не к графу Танги Дюшателю, начальнику личной охраны дофина?

К этому вопросу я готов, а потому отвечаю немедля:

– Не вижу ничего странного в том, что обратился к тем людям, которые меня знают и которым я полностью доверяю. Это во‑первых. А во‑вторых, Орлеанская Дева здесь ни при чем, в заговоре она не участвует, но доказать это графу Дюшателю я пока не могу. Обратись я за помощью к графу, жизнь Жанны д'Арк подвергнется опасности, а этого допускать нельзя. Уж слишком важна она для Франции! – Поймав тяжелый взгляд аббата, я поспешно добавляю: – В Сен‑Венсане, господин де Ортон, меня не учили жертвовать общим благом!

Аббат скептически поджимает толстые губы, в уголках его глаз собираются морщинки, в голосе проступает неуместное сейчас веселье:

– Общее благо, говоришь? Ну‑ну. Помнится, в юности, будучи еще безусым оруженосцем, я вместе с тремя друзьями, отъявленными головорезами, навестил королевство Арагон. Двести лье за две недели, бешеная скачка, загнанные насмерть кони, звон мечей, свист стрел, и все ради блага Франции! Мы даже ели и спали в седле. – Голос аббата становится мечтательным. – А ездили мы за ножным браслетом красотки Изабо Баварской, по просьбе одной из ее фрейлин. Чудесная была девица! На диво смазливая и... – Перехватив мой изумленный взгляд, господин де Ортон быстро добавляет: – Весьма набожная, да. Хм! А дело было так: король Арагона, Хуан...

– Робер составил план действий, – деликатно вмешивается отец Бартимеус. – Как вы помните, его учили не только собирать и анализировать информацию, но также и принимать решения.

Аббат нехотя кивает. Я вижу, что его так и распирает от желания поделиться подробностями той пикантной истории, но не понимаю, к чему он вспомнил тот давний случай. В чем разглядел аналогию с днем сегодняшним?

– Мой план таков, – ровно говорю я, а внутри все звенит, как напряженная тетива. – Не увязать в разбирательствах, не предъявлять обвинений, не поднимать скандала. Не привлекая к делу королевский двор, собственными силами нанести заговорщикам неожиданный удар. Изъять у барона де Рэ деньги, приготовленные для подкупа войск, и от имени ордена передать их для нужд государства. Это первое. Второе, не менее важное, состоит в том, чтобы выяснить, каким образом заговорщики планируют убить дофина во время коронации. Эта задача для вас, тут я бессилен. Если разрешите, я готов возглавить операцию по изъятию денег. Замок Шинтосе расположен на берегу Луары, в отдалении от городов и крупных деревень. В гарнизоне замка около трехсот человек, из них двести воинов. Единственное прилегающее селение – деревня Олунгонь, оттуда люди барона доставляют в замок продовольствие. Штурмовать замок нецелесообразно, да и зачем он нам, потому предлагаю скрытое проникновение под видом торговцев. Акция по изъятию денег должна будет занять не более трех часов. Вот список того, что мне понадобится, а это приблизительная схема окрестностей. Здесь – двор замка и прилегающие к донжону строения, а тут самое интересное!

Я делаю паузу, в течение которой наставник и господин аббат увлеченно шуршат разложенными на столе бумагами, а потом торжественно объявляю:

– Это – поэтажная схема донжона, составленная со слов пленника. Деньги находятся в хранилище, расположенном на третьем этаже. Теперь о времени. Предлагаю выступить немедленно, ведь через неделю армия двинется к Реймсу. Задержавшись, мы можем опоздать.

Господин Гаспар де Ортон поднимает голову и, встретив взгляд секретаря, интересуется:

– А заговорщики не всполошатся?

Отец Бартимеус пожимает плечами, в голосе звучит уверенность:

– С чего бы? Несколько дней они будут очень осторожны, а затем успокоятся. Да, Робер пропал бесследно, но ведь шума‑то никакого нет. Следовательно, с ним что‑то случилось либо решил спрятаться, забиться в какую‑нибудь нору и там тихо переждать грядущие катаклизмы. К тому же им теперь отступать некуда, заговор в самом разгаре.

– Тогда решено, – твердо заявляет аббат. – Сьер Робер де Армуаз возглавит нападение на замок Шинтосе, а мы займемся прочими вопросами. Иди и помни, мой мальчик, что один из атрибутов нашего небесного покровителя, святого Франциска Ассизского, – это волк. Ты ведь знаком с легендой?

Я киваю с легким недоумением. Кто же не слышал о чудовищном волке, который несколько лет терроризировал город Губбио, пока святой Франциск не смирил зверя добродетельной беседой! Так и заявил в свирепо оскаленную морду: чего, мол, ты творишь, брат волк? Мягче надо с людьми обходиться, тогда и они к тебе потянутся. Озадаченный волк прислушался к ласковым словам и с тех пор повсюду сопровождал святого, выполняя все его приказы... Каждый послушник первым делом наизусть заучивает эту историю.

– То, что сейчас услышишь, не должно покинуть твоих уст, – важно заявляет аббат. – Посвященные знают, что в Губбио произошло нечто иное, чего обычные люди знать не должны. Они еще не готовы к шокирующей правде!

Я настораживаю уши. Чем дольше занимаешься любым делом, тем больше тайн узнаешь, это закон жизни. Господин Гаспар де Ортон размеренно продолжает:

– На самом же деле, завидев чудовище‑людоеда, святой Франциск взмолился к Господу о помощи, а тот, не медля ни секунды, превратил его в гигантского волка, вожака всех монстров. Увидев свершившееся чудо, злобная тварь мигом поджала хвост, жалобно заскулила, припала на брюхо и подставила горло в знак покорности. Волк‑людоед признал в святом Франциске Ассизском истинного повелителя, а потому решительно отринул дьявола и обратился к Богу! – Аббат с полминуты сверлит меня тяжелым взглядом из‑под насупленных бровей, а потом спрашивает: – Как ты считаешь, к чему я поведал тебе это предание?

Как следует подумав, я отвечаю:

– Чтобы я еще раз понял, что хоть мы и мирный Орден и в основном сражаемся с дьяволом молитвами и добрым словом, но при встрече с его земными подручными нам не возбраняется оскалить клыки и безжалостно впиться им в горло. Особенно если нет свидетелей. Я прав?

Аббат молча опускает тяжелые веки, на лице наставника появляется легкая улыбка. Поклонившись, я выхожу.

Эх, что за прекрасное время! Пусть в городах Франции пока что нет канализации и центрального водопровода, отчего на их улицах порой стоит сильное амбре, зато как вольно дышится энергичному человеку! Нет нужды составлять десятки планов на каждый чих, бегать утверждать их у руководства, а затем еще и выслушивать идиотские замечания от вышестоящих проверяющих с лицами горьких пьяниц. Если потерплю неудачу, наставник не будет верещать, требуя предъявить план операции, не станет кричать с нешуточным облегчением:

– А я тут ни при чем! Где здесь моя подпись? Не я утверждал этот идиотский план, я вообще о нем ничего не знал!

Время, когда на самый верх попадет всякое трусливое вороватое быдло, еще, слава богу, не наступило. К тому же дворянин обладает властью уже по праву рождения, поэтому ему не надо трястись перед любым начальником или проверяющим, который мог бы лишить его кормушки. Вдобавок ни сам король, ни любой из вельмож никогда не свалят вину на стрелочников, не будут бухтеть уныло про благо государства, а рявкнут открыто:

– Такова моя королевская воля!

Что ж, это честно. Не знаю, как вам, а мне здесь нравится больше, чем в России двадцать первого века. Засим прощаюсь, пошел собираться.

День сегодня выдался жарким, солнце так и палит. На лазурном небе ни облачка, воздух накатывает обжигающими волнами, словно мы находимся в Сахаре. Раздеться бы до пояса, но спутники мои этого не поймут, будут хмурить брови, недовольно хмыкать. Пока что в Европе люди стесняются оголенного тела, косятся пугливо на церковь. Та бдит, опасаясь возвращения к языческой вольнице с ее простотой и незатейливостью отношений между полами. Я кидаю взгляд влево, там ярдах в пятидесяти несет свои воды Луара, упорно плещет в стену замка, вырастающую прямо из воды, безуспешно пытается подмыть ее. Не выйдет, не для того французы крепости возводят, чтобы их смывало. Кстати сказать, их и штурмом взять нелегко. Четыре тысячи замков построено во Франции, а штурмом англичане взяли, дай бог, пять десятков. Остальные или сами распахнули ворота, или сдались из‑за недостатка продовольствия. Солнце печет так, что о грустном не думается, я с вожделением кошусь на прохладную воду. Окунуться бы, понырять, смыть пот и пыль, но ведь некогда. Сначала дело.

Мой пегий мерин встает в пяти шагах от раскрытых ворот, сзади тут же рявкает густой бас, требуя от «этих бестолочей, что воображают себя скакунами», немедленно остановиться. Кони, они как люди, каждый со своим характером, потому требуют особого подхода. Возница, соскочивший с телеги, грозит кулаком громадному битюгу. Тот глядит недоуменно, даже кротко, но лягаться любит – мама не горюй, потому брат Реми держится осторожно, бдительности не теряет. Следом за ним останавливают телеги остальные возницы. Я привел к замку Шинтосе целый обоз, сейчас оглядываю его обеспокоенно. Нет, никто не отстал, все на месте.

Справа от замка Шинтосе раскинулась дубовая роща, которыми так славятся берега Луары. Пусть на два полета стрелы вокруг замка вырублены все деревья и кусты, но и того, что осталось, вполне достаточно для прогулок и охоты. Я с тоской гляжу на широкие кроны, плавно шевелящие зелеными листьями. В жаркий день нет ничего лучше, как лежать в тенечке и посасывать холодное пиво. Кто там сказал «вино со льдом»? Молодец, хвалю, явно не дурак повеселиться, таких в Древнем Риме называли сибаритами. Но работа, как я уже сказал, не ждет.

И вот так год за годом. Отовсюду манят соблазны, а я должен делать свое дело. Лежать на боку, предаваясь соблазнам, это как‑то не по‑мужски. Уж лучше так, стиснув зубы, выдвинув челюсть и задрав подбородок. Тогда есть недурной шанс, что какой‑нибудь недоумок со всей дури шарахнет по нему кулаком. На свою беду...

Замок величественен. У него высокие неприступные стены, поверх которых прорезаны узкие бойницы для лучников и арбалетчиков, гордый донжон с баннером владельца. Вокруг замка Шинтосе вырыт глубокий ров, края скользкие, обрывистые, зато вода в нем чистая. Покосившись, я замечаю там в глубине колья, вбитые в дно. По спине ползет предательский холодок, стоит лишь представить, как с истошным криком валишься со стены и прямо в ров, на склизкие острия, рыбок кормить.

По случаю дневного времени мост опущен. Я машинально отмечаю, что пятеро стражников у ворот ничуть не похожи на увальней. Это битые жизнью мужчины, их лица в шрамах, взгляды внимательные. Сто лет войны кого хочешь приучат ожидать подвоха даже от безобидных торговцев, у которых из оружия имеются лишь дрянные копья, топоры да дешевые арбалеты, а всю защиту составляют куртки из бычьей кожи с нашитыми железными пластинами. Завидев нас, один из часовых хрипло кричит что‑то в распахнутые ворота, и через минуту к стражникам неторопливо присоединяется десяток арбалетчиков.

– Это замок Шинтосе, господин сержант? – спрашиваю я почтительно, возможно, чуть переигрывая. Но, в конце‑то концов, я вам не какой‑нибудь там почтенный купец, достойный представитель третьего сословия, надежной опоры его королевского величества. Я – типичный приказчик, молодой, шустрый, не без способностей. Со временем, если удастся выгодно жениться, смогу и сам выбиться в купцы, а пока что, увы, всего лишь юноша на побегушках.

– Да. – Старший из стражников внимательно следит за мной, на его лице нет ни малейшего желания пропустить обоз в ворота. Остальные воины в беседу не лезут, рук от копий и топоров не убирают. Похоже, караульная служба тут поставлена хорошо.

На моем лице появляется широкая улыбка, я с облегчением выдыхаю, машу возчикам, мол, распрягайте, хлопцы, коней, добрались наконец. «Хлопцы» оживленно гомонят, жеребцы, что с натугой перли тяжелые телеги четыре часа без остановки, мигом улавливают всеобщее оживление. Они нетерпеливо переступают широкими, чуть ли не с суповую тарелку, копытами, оставляющими за собой вмятины даже на самой утоптанной дороге, ржут довольно. Битюги эти крупнее рыцарских коней, хотя такое трудно даже представить, но намного медлительнее и флегматичнее. Сама по себе лошадь – мирное и доброе животное. Людям удалось вывести боевых коней, которые смело скачут в бой, не пугаясь блеска стали, яростных криков и запаха крови. Но такие скакуны страшно редки, а потому каждый из них стоит раз в десять дороже подобного добродушного увальня.

– Мой господин приказал доставить сюда эти бочки с вином, – обрадованно заявляю я. – Ну и беспокоились мы, пока к вам ехали. Не дай бог напороться на проклятых англичан, те все отнимут, вместе с лошадьми и телегами!

– Какое еще вино? – Стянув тяжелый металлический шлем, стражник озадаченно чешет лохматый затылок, словно решил переловить всех насекомых, там обитающих. Затем, обернувшись назад, кричит кому‑то невидимому: – Шарль, а ну поди позови лейтенанта. Думать – это ведь по его части. Мне за это не платят.

Да уж, с такой пропитой рожей в мыслители ему путь заказан.

Проходит десять минут бездумного ожидания, за это время я обхожу телеги, проверяя, все ли в порядке. Наконец появляется офицер, по виду выходец из небогатых дворян, маленький, чернявый, с вызывающей козлиной бородкой. Лицо худое, вид надменный, раз глянув, сразу понимаешь, что круче него лишь вареные яйца. За спиной лейтенанта маячат трое воинов, на меня они смотрят безразлично, с ленцой, на офицера – с плохо скрываемым отвращением.

– Кто вас прислал? – важно спрашивает лейтенант, внимательно оглядывая весь обоз.

Перед ним четыре телеги, битком забитые бочками, угрюмые нечесаные возницы и я, искательно улыбающийся, чуть ли не виляющий хвостом.

– Сьер де Мюрраж закупил это замечательное вино по приказу своего сеньора, господин офицер! – скороговоркой поясняю я, не забывая заискивающе улыбаться. – Вот и письмо от него. В первый раз к вам еду, насилу сыскал, уж боялся, что придется нам возвращаться несолоно хлебавши. А как можно, ведь достойный шевалье де Мюрраж немалые деньги заплатил моему хозяину, мэтру Огустасу Генту!

Тут я хмурюсь. Что может быть ужаснее для купца, чем возвращать деньги за уже проданный и отпущенный со склада товар?

Офицер молча разворачивает поданное письмо, несколько минут внимательно его изучает, почему‑то хмыкает, недоверчиво косится на меня, словно пытаясь уличить в каком‑то пошлом подлоге. Вот еще! Скорее всего, лейтенант попросту неграмотен, как и подавляющее большинство мелких дворян. Ну а если обучен чтению, пусть даже знает почерк де Мюрража, то и это не страшно. Ведь письмо написано именно им.

Попробуй у отца Петра что‑то не напиши, если тот попросит по‑хорошему! Все‑таки недаром францисканец три года провел в королевстве Кастилия, в тонкостях успел изучить тамошний опыт борьбы с еретиками и прочими сарацинами. Стоит ему зыркнуть исподлобья, не то что письмецо, целую поэму в прозе накарябаешь лихорадочно, сердясь на плохую заточку гусиного пера, искренне негодуя на нехватку чернил. Добрую, добрую закалку дает испанская инквизиция!

Так что доблестный шевалье де Мюрраж написал письмо сам, без всякого принуждения. Лишь посмотрел в глаза отцу Петру, как тут же попросил перо и бумагу, даже уговаривать не пришлось. Признаюсь честно, лично у меня мурашки по спине бегут, когда я встречаюсь взглядом с нашим дознавателем. Сильный духом человек, крепкий в вере, а руки у него – как у меня бедра. Всяких бунтовщиков и прочих мизераблей отец Петр искренне недолюбливает, считает их настоящими еретиками, отступниками от Божьего дела.

Офицер подходит к первой телеге, стражники по его знаку живо стаскивают дерюгу, укрывающую дубовые бочки от солнца и дождя.

– А ну проверь, что тут еще за вино, – кивает лейтенант одному из стражников.

Тот, плотоядно оскалясь, тянет из ножен кинжал. Чувствую, этот лиходей задумал сверлить дырку, того и гляди сунется не к той бочке! Я начинаю кашлять, по этому сигналу брат Реми незаметно подбивает опору, держащую первую бочку. Та поначалу медленно, а затем все быстрее катится, и уже через несколько секунд с оглушительным грохотом рушится вниз. Бочка из лиможского дуба немедленно трескается, на ноги мне плещет добрым французским вином.

Глаза стражников вылезают из орбит при виде подобной беды, мое отчаяние не передать словами. Заломив руки, я рушусь на колени, горестно завывая. «Верю, – воскликнул бы Станиславский, – вот ему верю!» – и обязательно ткнул бы пальцем, чтобы все остальные наконец поняли, с кого брать пример. Офицер лютым волчьим взглядом награждает растяпу, который поленился как следует закрепить бочку на телеге, и командует воинам, горько кривящимся у ворот:

– Пропустить!

– Господин капитан, – стонущим голосом пришепетываю я, усиленно подмигивая. – А может, бочка разбилась уже в замке, при разгрузке вашими слугами, а? Я бы в долгу не остался, а?

Лейтенант с видом полного превосходства меряет меня презрительным взглядом, кривит тонкие губы:

– Нет, подлая душонка, дворяне не продаются!

Понурив голову, я медленно бреду за последней телегой, на лице написано вселенское отчаяние. Достанется мне от хозяина на орехи! Арбалетчики рассаживаются во дворе под навесом, увитым виноградом, один из них немедленно достает игральные кости. Ну вот, не пришлось брать замковые ворота штурмом, сами внутрь запустили, и обошлось это довольно дешево, всего лишь в одну бочку вина!

А вот теперь начинается самое главное. Подвал, где кастелян замка хранит бочки с вином, расположен в донжоне. На первом этаже над ним находится казарма, этажом выше располагается оружейная, еще выше – сокровищница, над ней – жилые помещения для сеньора, буде соблаговолит пожаловать, пока же там обитает кастелян с семьей, некий господин де Бюлоз. Донжон в замке Шинтосе просто громаден, это сооружение и называется башней только по привычке. Видывал я замки, которые и в дворовые пристройки не годятся здешнему донжону.

В казарму заглядывать не будем, оружейная нам тоже ни к чему, хотя де Мюрраж и рассказывал взахлеб, что за дивные образцы брони и режуще‑колющих предметов хранит там кастелян, а вот в сокровищницу зайти придется. Никак нельзя позволить какому‑то барону совершить государственный переворот. Поглядим, как это у него выйдет без денег! Как доложил нам де Мюрраж, их там добрых сто тысяч экю, в пересчете на чистый вес – около четырех центнеров золота. Неплохая прибавка для королевской казны!

Двое возчиков остаются с телегами и битюгами, еще двое вместе со мной помогают слугам скатывать бочки с телег, а затем закатывают их в подвал. Толстые доски, по которым с телег скатывают бочки, прогибаются под немалым весом. Так и должно быть, ведь внутри – настоящие мужчины, а не какие‑то недокормленные задохлики. Винный погреб я оглядываю с удовольствием, очень уж грамотно тут все продумано, кругом царят тишина, полутьма и прохлада. Судя по всему, подвал строил истинный знаток. Сводчатый потолок возносится над головой на добрых тридцать локтей, помещение огромно, между лежащими на боку громадными бочками можно сутками играть в прятки.

Необходимые мне емкости уже на месте. Двое прибывших со мной «возчиков» так и будут добросовестно таскать бочки с вином, пока я не вернусь из подвала. Воровато оглянувшись, я обегаю бочки, условным стуком давая понять: пора. Верхние крышки со скрипом вылетают, изнутри выпрыгивают воины‑монахи.

Лица у них бледные, кто‑то остервенело плюет в бочку, остальные жадно хватают прохладный воздух широко открытыми ртами. Я оглядываю всех, пересчитывая. Пятеро... Что за черт? Ага – шестеро, последний появляется из темного угла, на ходу затягивая штаны.

В дальнем углу подвала, если сдвинуть внутрь определенный камень, открывается некая дверь. Жаль только, что ведет она не в сокровищницу, а всего лишь на второй этаж. Не настолько глупы были предки хозяина замка, чтобы проложить тайный ход прямо к бережно хранимым денежкам. По узким ступеням, выдолбленным в камне стены, мы шустро взбегаем вверх. У двери, выходящей в коридор второго этажа, я останавливаюсь, с интересом заглядываю в глазок. Отсюда прекрасно видно, как перед массивной дубовой дверью, укрепленной бронзовыми накладками, мерно прохаживается воин. Насколько я понимаю, эта дверь ведет в оружейную комнату. Еще двое воинов сидят в углу на корточках, занимаясь любимым времяпровождением всех стражников – игрой в кости.

Да, вот так пройдет вся жизнь, и вспомнить будет нечего, одни бесконечные запертые двери за твоей спиной да игральные кости, катящиеся по полу. Я осторожно тяну на себя рычаг, врезанный в стену на уровне груди, и дверь бесшумно ползет в сторону. За ней открывается проход в каменную нишу, где на постаменте водружена статуя какого‑то воина в легких доспехах, в руке этот верзила сжимает смешной маленький меч.

Жива во Франции память о римлянах, некогда владевших всей Европой. Да что там галлы, кого из русских ни спроси, любой заявит, что Москва – третий Рим. Не Египет, заметьте, и даже не Греция. Что уж говорить об американцах – янки внаглую назвали своих выборных от штатов сенаторами, а место, где те заседают, – Колизеем. Они всерьез считают себя великим новым Римом, и никак иначе! Глубоко, очень глубоко отложилась в наших душах память о павшей империи. Тоска по минувшим векам славы подсознательно терзает нас. Задай вопрос любому, хочет ли он, чтобы соседи боялись его страны или чтобы ее любили, и что ответит большинство? Раньше‑то соседи опасались Франции, глаз поднять не смели, а теперь вдруг резко полюбили, шляются по королевству целыми отрядами. Да и как не полюбить слабую страну, то один кусочек они от нее отхватят, то другой.

– Ничего, – шепчу я, собираясь для рывка. – Не надо нам вашей любви. Мы сами себя любить будем! Вы, главное, к нам не лезьте, а то по сусалам схлопочете, со всего размаху! – Обернувшись назад, я спрашиваю: – Готовы?

В ответ раздаются тихий скрежет натягиваемой тетивы и легкий шелест меча, покидающего ножны. Сработать надо быстро и тихо, так, чтобы воины, располагающиеся этажом ниже, ничего не заподозрили. Сдвинувшись вбок, дабы не заслонять обзор арбалетчику, я тихонько свищу. Верзила, мерно топающий по каменным плитам пола, вмиг поворачивает голову, в глубоко упрятанных глазах проступает недоумение, которое вот‑вот сменится яростью. Тут же воин вздрагивает всем телом, белые зубы крошатся, тщетно пытаясь перекусить арбалетный болт, который пробил рот, разинутый для крика. Мои товарищи бережно подхватывают тело, не давая ему упасть и грохотом металла оповестить о происшествии.

Я скользящим шагом подбираюсь к винтовой лестнице, ведущей на первый этаж, и внимательно прислушиваюсь. Тем временем монахи быстро утаскивают трупы в тайный ход. Те двое игроков так и не спохватились, пока им не свернули шеи. Я окидываю цепким взглядом место схватки. Все сработано чисто, статуи и гобелены целы, на полу нет ни пятнышка крови. Даже если и забредет кто ненароком, оснований поднимать тревогу нет, тем более что засов на двери оружейной задвинут, замок на нем цел.

Через минуту все мы уже находимся у винтовой лестницы, ведущей на третий этаж, к сокровищнице. Выше расположены только покои владельца замка, туда не пойдем, некогда. Боком, прижимаясь спиной к стылому камню, мы бесшумно взбегаем по ступенькам. Впереди меня несется брат Никола, выскочив на третий этаж, он оказывается прямо перед часовым. Тяжелая булава с мерзким хрустом сплющивает металлический шлем, из‑под забрала плещет алая кровь, и брат Никола грязно, совсем не по‑монашески ругается, глядя на испачканную одежду. Это ничего, пока мы в походе, выражаться можно. Господь простит.

Тихо щелкают арбалеты. Подхватив с пола копье, вывалившееся из рук убитого часового, брат Фернан с удивительной силой мечет его в спину убегающему воину, последнему оставшемуся в живых. Тяжелое копье пробивает несчастного насквозь, тот падает лицом вниз, да так и остается лежать неподвижно в расплывающейся луже крови. Да уж, насвинячили мы изрядно, убили всего‑то пятерых, а крови, а мозгов! Слугам придется изрядно потрудиться, отмывая пол и стены. Я прохожу вперед, с интересом разглядываю вход в деньгохранилище. Дверь в сокровищницу сделана на совесть, целиком из металла, а замок в ней врезной, с секретом.

– Брат Симон, – негромко командую я. – Ваш выход.

Тот бережно кладет арбалет рядом с дверью сокровищницы. И когда только успел взвести тетиву и вложить арбалетный болт? Знаете, как отличить по‑настоящему опытного специалиста от новичка? Салага обязательно забывает вовремя перезарядить арбалет или проверить, легко ли клинок выходит из ножен, а бывалый воин – никогда. Собственно, потому они так и ценятся, что всегда возвращаются живыми, выполнив задание. В тонких пальцах монаха как по волшебству возникает связка отмычек, и я завороженно наблюдаю за работой мастера. Когда‑то Симон учил меня великому искусству проникать в запертые помещения. Именно ему, лучшему из имеющихся специалистов, господин аббат приказал отправиться с нами для выполнения особой миссии.

Медленно текут минуты, наконец что‑то тихо щелкает, брат Симон всем телом наваливается на тяжелую дверь, та, упираясь, неохотно открывается. Глаза монаха светятся от удовольствия, затем в них мелькает что‑то еще. Воспоминанил? Сожаление? Возможно. Спохватившись, он тут же начинает перебирать четки, сухие губы шепчут слова молитвы. Гордое пламя глаз медленно угасает, но не до конца, какие‑то искорки, что погаснут лишь вместе с жизнью, остаются тлеть в самой глубине.

С громким щелчком дверь наконец распахивается, и, почуяв неладное, я падаю навзничь с истошным криком «ложись!». Очень полезный навык, если некогда отпрыгивать в сторону. Этому искусству меня учили пару недель, главное здесь – перебороть естественный страх, как можно плотнее прижать подбородок к груди. И вот, гляди‑ка ты, пригодилось. Я откатываюсь в сторону, пружинисто вскакиваю на ноги. Брат Симон и брат Фернан мертвы, в животе и груди у каждого засели по паре необычно толстых арбалетных болтов.

Брат Никола стоит, пошатываясь, по бледному лицу текут крупные капли пота, неверящий взгляд уставлен на древко толщиной в большой палец руки, что торчит из его правого подреберья. Со всхлипом вздохнув, он грузно рушится на пол, а из спины на локоть выдается арбалетный болт. Лезвие у него толстое и широкое, как у кухонного ножа, в зазубринах застряли волоконца красного мяса. Монахи, оставшиеся в живых, крестятся, в их глазах нет ни капли страха, только решимость выполнить задание или умереть. Но каков негодяй этот барон! Одна ловушка, и пол‑отряда как не бывало.

Я с омерзением разглядываю устройство, установленное напротив входа, что‑то вроде многоствольной пушки, только вместо стволов здесь настороженные арбалеты. Подобную штуковину как французы, так и англичане широко применяют для защиты ворот и проломов в стенах осажденных крепостей. У нас оно называется рибадекин, а германцы подобные хитрые механизмы именуют органами смерти. Даже интересно, как в искусстве отражается характер народа. Галлы в стихах воспевают любовь, испанцы – преданность и честь, немцы – долг и смерть, одни лишь британцы не любят поэзии. Гадкий, приземленный народец, им лишь бы чужое ухватить.

Я машинально отмечаю, что над здешним рибадекином дополнительно поработал какой‑то умник – сместил арбалеты так, что при залпе болты веером перекрывают всю ширину коридора. Благо я успел упасть, а остальных защитили телами убитые. Я с осторожностью захожу в сокровищницу, убеждаюсь в том, что никаких ловушек здесь больше нет. В конце концов, это не лабиринт смерти, а обычный склад, пусть с деньгами. Да и рибадекин должен же как‑то отключаться – скрытым рычагом или чем‑то подобным. Мне до боли жаль погибших, но сейчас неподходящее время для скорби. Есть ли доля моей вины в гибели людей, которыми я командовал? Разумеется, нет, идет война, и всех опасностей не предусмотришь, как ни старайся. Лучше подумать о том, как сохранить остальных. Я бегло оглядываюсь, недоуменно хмыкаю. Как‑то иначе я представлял себе сокровищницу злодея, в исторических фильмах все выглядит гораздо красивее. Где, я вас спрашиваю, горы золота, высотой до пояса россыпи драгоценных камней, оружие, изукрашенное золотом и серебром?

Ах да, колюще‑рубящее оружие принято хранить отдельно, оно находится этажом ниже. «Ну, ничего, – обещаю я себе. – Доберемся и до оружейной». Разумеется, это у меня от здоровой мужской жадности. Когда на поясе висит булатный меч, что еще надо человеку для полного счастья? Внутренний голос услужливо подсказывает: еще один меч, а то и два. Булаву редкой красоты, хорошо бы еще небольшую секиру искусной работы. Есть у меня одна знакомая принцесса, так она буквально обожает эти секиры. Их у нее уже штук пять, и у каждой на лезвии три золотые лилии выгравированы, плюс буква J...

Стоп, начинаем работать! Воспоминания отложим на потом.

Ну и что мы в итоге имеем? Посреди маленькой комнаты стоят шесть дубовых бочонков, обитых железными обручами, в углу примостились два больших сундука. Сбив с одного замок, я откидываю крышку. Внутри находится серебро в слитках, не очень много, на глаз – килограммов сорок‑пятьдесят. Во втором – тоже серебро, только здесь оно заботливо рассовано по холщовым мешкам, в каждом по сотне монет, – итого, тысяч на пятнадцать‑двадцать. Но где же золото? Повинуясь моему жесту, брат Феликс, сноровисто орудуя тонким кинжалом, снимает крышку с одного из бочонков и тут же отшатывается с непонятным всхлипом, лицо его сразу бледнеет.

– Что там? – спрашиваю я и тут же деловито приказываю: – Проверь остальные.

Во всех бочонках обнаруживается одно и то же: новенькие золотые экю, насыпанные до самого верха, битком. Тут не меньше центнера золота в каждом бочонке.

– Сто пятьдесят тысяч золотых экю, – перехваченным голосом сипит брат Феликс.

Руки монаха с силой прижаты к груди, а пальцы с такой скоростью перебирают четки, что те вот‑вот загорятся от трения. Похоже, что еще немного, и его хватит удар. Еще бы, ведь за такие деньги можно купить собственное графство, стать рыцарем и владетельным синьором, основать династию.

– Брат Феликс, – строго говорю я. – Возьмите себя в руки!

С тяжелым всхлипом тот трясет головой, желтое пламя глаз медленно затухает.

– Старые привычки уходят трудно, брат послушник, – с невеселой усмешкой бросает монах, половчей примериваясь к бочонку. – Поверьте моему опыту, нам пора уходить.