Текст книги "Орден последней надежды. Тетралогия (СИ)"

Автор книги: Андрей Родионов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 84 страниц)

На помосте в золоченом кресле сидел дофин Карл, слева и справа от него стояли придворные числом не менее двух дюжин, сверху над помостом натянули легкое полотно для защиты от обжигающих лучей солнца. Оно, родимое, явно не с той ноги встало, с раннего утра разогнало все облака, затем стало пыхать чуть ли не живым пламенем, словно огнедышащий дракон. Даже ветер вместо желанной прохлады приносил лишь сухой жар. Одни насекомые были в восторге от установившейся погоды – слепней и мух налетело видимо‑невидимо.

Как только Жанна остановила жеребца у помоста, его королевское величество дофин Франции Карл VII властно вскинул руку, столпившиеся за высоким креслом вельможи тут же замолчали, волшебный перезвон труб мигом стих, будто отрезали, замерли в напряжении воины. В воцарившейся мертвой тишине прозвучал звонкий девичий голос:

– Ваше королевское величество и вы, свободные люди великой Франции! Только что мне было видение. Святая Катерина говорила со мной и указала, где лежит волшебный меч, что поведет нас к победе!

Воины зашушукались, в нетерпении приподнимаясь на цыпочках, вытягивали шеи, стараясь получше разглядеть, что же происходит у королевского помоста. Счастливчики, стоящие в первых рядах, то и дело оглядывались назад, скороговоркой пересказывая товарищам то, что успели расслышать, те тут же передавали новости дальше. Глаза французов разгорались в ожидании чуда. Не обращая внимания на взбудораженных воинов, Жанна продолжала:

– В маленьком городке Фьербуа, лежащем в пяти милях отсюда, есть церковь Святой Екатерины. Там за алтарем, в старом сундуке, что вот уже пять веков не открывали, и сберегла хранительница земли французской чудесный клинок, которому суждено спасти королевство!

Поднявшийся гомон заглушил последние слова, воины подскакивали на месте, подбрасывали шлемы в воздух, оглушительно свистели и кричали. Я кинул быстрый взгляд на Карла, тот, бросив пару слов герцогу Алансонскому, с ласковой улыбкой повернулся к Жанне. Ловко спрыгнув с коня, девушка поднялась на помост. На фоне ее чистой и строгой красоты вельможи, разодетые в бархат и шелка, сразу же потускнели и поблекли. Тем временем с десяток людей герцога сорвались с места, торопясь исполнить приказ. Нещадно нахлестывая лошадей, они мигом растворились в тучах поднятой пыли, словно кусок сахара в кипятке.

В течение следующих двух часов лучшие из воинов на глазах всего войска демонстрировали чудеса обращения с оружием, но напряжение не спадало. Простые ратники и именитые рыцари то и дело оглядывались на дорогу, ведущую в Фьербуа. Не теряя времени даром, я медленно перемещался от отряда к отряду, вслушиваясь в разговоры, запоминая лица и гербы. Лишь сольное выступление Жанны смогло привлечь всеобщее внимание, заставив оторвать нетерпеливые взоры от пустынной пока дороги. На глазах у всего войска Дева выказала редкое умение обращаться с рыцарским копьем, на всем скаку подцепив на острие кольцо, подвешенное на нитке.

– Удивительная вещь, – угрюмо пробормотал кто‑то, стоящий прямо передо мною.

– Что тебе опять не нравится, отец? – агрессивно рявкнул сытый голос.

Я повернулся вполоборота, незаметно изучая собеседников. Мужчина лет пятидесяти с жестким лицом, иссеченным шрамами, пристально вглядывался в Жанну. На нем простой панцирь, начищенный до блеска, на поясе меч в вытертых ножнах. Судя по всему – оруженосец. Давно мог бы стать рыцарем, если бы захотел, да вот беда, быть шевалье обходится достаточно дорого. Потому многие дворяне всеми правдами и неправдами уклоняются от столь высокой чести, предпочитая до старости оставаться оруженосцами. Его сын, молодой мужчина лет двадцати, из оружия имел лишь топор да копье, а из брони – старую, не раз чиненную кольчугу и кожаный шлем. Зато был полон молодого задора, а на отца глядел снисходительно. И то сказать, что взять со старого дурня, который уже заговаривается?

– Она сидит на коне, как настоящий рыцарь, а копьем владеет...

– Опять ты за свое, отец – с досадой перебил молодой воин. – Объявлено же, что Божья избранница за две недели научилась владеть копьем и уверенно держаться в седле, а ты все бубнишь и бубнишь.

– Я тоже об этом слышал, – с достоинством вмешался я, учтиво поклонившись.

Мужчина, ободренный неожиданной поддержкой, незаметно пихнул отца в бок. Старик досадливо стиснул тонкие губы, в выцветших глазах мелькнуло упрямство. Ну не может человек научиться владеть рыцарским копьем за пару недель, да и за год не обучится! Я тяжело вздохнул. Непонятно, почему Жанне разрешили участвовать в показательных выступлениях, ведь и так наша легенда трещит по всем швам. Любому более‑менее опытному воину понятно то, о чем со старческим упрямством назойливо талдычит ветеран.

Остальные рыцари пока молчат, осторожно приглядываются, стараясь угадать, во что на сей раз их пытается втравить корона. Хорошо, если за появлением Жанны д'Арк последуют долгожданные победы, тогда все в один голос закричат, запоют и даже затрубят о чуде, а ну как пойдут поражения? Деве достаточно один раз потерпеть неудачу, чтобы в нее перестали верить. Помогут ли тогда байки о предсказании Мерлина, или же распространителей слухов с презрительным смехом погонят в шею?

Лично я сделаю все, что только возможно, но поражения не допущу. Есть одна идея, как помочь Жанне.

И тут, не удержавшись, я зеваю во весь рот, затем еще и еще раз, с подвыванием. Эх, да когда же наконец в Европе появится кофе? Недовольно скривившись, я отвечаю сам себе: в семнадцатом веке, вот когда. Да и то еще лет двести его будут называть просто и без изысков – «арабское вино». Эх, знали бы европейцы, что теряют, со всех ног кинулись бы завоевывать не Палестину, а родину кофейных деревьев – Эфиопию! Но вот не поверят же, если расскажу, что за чудеса творит отвар из кофейных зерен, а самому за ними сплавать недосуг, на кого же я Жанну брошу?

Если дни я проводил на стрельбище, то ночи – в библиотеке аббатства. Мелькнула одна мыслишка, глупая и даже парадоксальная, я ее поначалу презрительно отмел, а потом подумалось, а вдруг? За две ночи я перерыл пару десятков книг, основательно закопался в летописи и хроники и, кажется, нашел необходимое. Даже холодок по спине идет, неужели я откопал именно то, что требуется? И ведь, самое главное, способ победить лежит на поверхности, все должны его видеть... Но отчего‑то в упор не замечают, что странно.

А суть вот в чем: добрую сотню лет французы упорно прут в лоб на изготовившееся к обороне английское войско. В британской армии служат только профессионалы‑наемники, а потому они четко держат строй и хрен их ухватишь, хоть голыми руками, хоть в латных рукавицах. А французы, у которых так и зудит во всех местах от рыцарской чести, едва завидев врага, считают наипервейшим долгом тут же пришпорить коней и растоптать супостата, благо нападают всегда с изрядным численным перевесом. Галлы всерьез считают, что больше чести и славы достанется тому шевалье, что быстрее всех доскачет до англичан. В кругу таких же безмозглых рубак его начнут уважать еще сильнее, а на пирах будут реветь здравицы в честь героя.

Я специально проверил по летописям и убедился в том, что «вечный мир» 1396 года, когда англичан практически разбили и чуть‑чуть не скинули в море, французы добыли иначе. Треть века назад галлы не ввязывались в сражения с изготовившимся к обороне английским «ежом», а били британцев из засад, по частям, совсем как русские партизаны в 1812 году. Правда, потом победителей осуждали, высмеивали и всячески порицали придворные остолопы и прочие звонкоголосые менестрели, мол, так воевать – это не по‑рыцарски. Ага, значит, по‑рыцарски – это скакать со всей дури на ощетинившееся копьями латное войско, из‑за спин которого тебе в морду бьют бронебойными стрелами. А вот пошевелить мозгами хоть немного – не по‑рыцарски!

Да не надо вообще никуда скакать! Сила английской армии в том, что она идеально приспособлена к обороне. Британцы выучили назубок одно боевое построение, этакий неприступный утес, о который вот уже целое столетие неизменно разбивается волна французской конницы, и довольны. Самое смешное, что этот боевой строй не годится для войны против других стран, он придуман специально под гордых, но недалеких шевалье. И потому не надо нападать самим, пусть англичане первыми идут в атаку. А чтобы их слегка поторопить, хорошо бы обстреливать супостатов из пушек. Вот тогда и посмотрим, сохранят ли они строй, вырвут ли победу.

Все в моих умствованиях хорошо, кроме одного: их невнимательно выслушают, хмуро отмахнутся, а потом ворчливо посоветуют крепче держаться обеими руками за клистирную трубку и не морочить голову занятым людям. А на ухо шепнут: ты телохранитель, потому следи и бди, мыслить будут те, кто познатнее. Даже будь я герцогом, все равно не послушают, упрекнут в отсутствии рыцарской чести, презрительно фыркнут.

Но есть все же один человек, мнение которого внимательно выслушают, а самое главное – учтут. Потому я в который уже раз обдумываю нужные слова, верчу их так и эдак, складывая в короткие убедительные предложения. Жанна, несомненно, выслушает меня, вопрос в том – воспользуется ли советом? Уже сегодня войско выступит к Орлеану, мне надо поговорить с девушкой как можно быстрее.

А потому я не сводил глаз с помоста, где Жанна о чем‑то негромко беседовала в теплой компании со сводным братом Карлом Валуа, герцогом Алансонским и бароном де Рэ, давним моим недругом. Я никак не мог понять, отчего Жиль де Лаваль в последнее время не отходит от девушки. Да, Карл Валуа попросил его охранять Жанну, это так, но очень уж рьяно барон принялся выполнять поручение кузена! Еще перстень этот...

Пусть Жанна ничем не выделяла де Рэ среди десятков прочих аристократов, что ежедневно толпились вокруг, назойливо добиваясь ее внимания, но мне неприятно было видеть барона рядом с девушкой. И дело тут не в личной вражде. Слишком уж он красив и умен, к тому же – человек ее круга. Если кто и может понравиться Жанне, так это именно барон де Рэ.

Когда на дороге из Фьербуа показалось облако пыли, все разговоры разом стихли. В гробовой тишине взмыленные кони тяжело подскакали к королевскому помосту и остановились, тяжело раздувая бока, запыленные рыцари с приглушенными проклятиями вывалились из седел. Волосы под снятыми шлемами у всех оказались одного цвета – серого, да и лица похожие, в грязи и дорожках пота. Конюхи налетели как саранча, мигом расхватали поводья и медленно повели жеребцов в сторону, те с трудом переставляли трясущиеся ноги.

Странное предчувствие встречи с чем‑то прекрасно знакомым посетило меня, когда старший из рыцарей на вытянутых руках нес меч в богатых ножнах к помосту. Вот он подошел к Жанне д'Арк, галантно опустился на одно колено, с благоговением протянул ей клинок. За мгновение до того, как девушка вытащила предсказанный меч и под восхищенный стон присутствующих высоко вскинула над головой, я уже твердо знал, что увижу на сияющем лезвии пять лилий и пять крестов.

– Ну, здравствуй, Пламень! – шепнул я на правах старого знакомца, глядя, как Дева торжествующе завертела клинком, бросая вокруг ослепительные солнечные зайчики. – Вот ты и вернулся к людям, чтобы еще раз спасти Францию от беспощадных врагов.

В груди потеплело, ведь и мне довелось побыть его хранителем, пусть и недолго, всего несколько дней. Это был легендарный меч Карла Мартелла, после смерти героя бесследно сгинувший пять веков назад, символ Европы, спасенной от арабского порабощения! По войску прокатился повторный вздох, люди, понявшие, что именно они сейчас видят, в едином порыве опускались на одно колено и, склонив головы, начинали молиться. Дофин первый подал пример, за ним – столпившиеся на помосте вельможи, далее рыцари и прочие воины, коих тут собралось ровным счетом десять тысяч.

Я же неотрывно глядел на Жанну. С воздетым клинком в правой руке и развевающимся знаменем в левой она казалась живым воплощением Ники, богини победы. И, поверьте, никто в тот момент не замечал ни дофина, ни толпы разнаряженных вельмож. Сердца воинов бились в едином порыве, каждый из них осознал, до глубины души понял, что Бог на нашей стороне и Франции суждено победить. Со слезами восторга смотрели они на Орлеанскую Деву, и каждый готов был умереть по одному ее слову, отдать за нее всю кровь, до последней капли!

Я не склонен к мистике, не верю в волшебство и прочий месмеризм, но голову на отсечение даю, было в Жанне нечто такое, из‑за чего высшие силы обратили на нее внимание! Поверьте человеку, который активно участвовал в обеспечении операции «Пастушка», нельзя все происшедшее вокруг Девы объяснить только нашими усилиями. Ведь и на самом деле были моменты, когда по одному ее слову будто плавилась реальность, как в том случае, когда резко переменился ветер и баржи с продовольствием пошли против течения Луары к пристаням осажденного Орлеана!

А помните, как почти без единого слова протеста навела она железную дисциплину в той собранной с бору по сосенке банде, что лишь по ошибке носила название войска? Не Дева ли приказала отойти в сторону герцогу Алансону, и гордый вельможа, словно находясь в некоем трансе, безропотно повиновался, а через минуту на место, где тот ранее стоял, упало пушечное ядро? А точная дата освобождения Орлеана, предсказанная Жанной ровно за неделю, еще до кровавых штурмов и победоносного взятия фортов Сен‑Лу и Турель?

Нет, прочь мистицизм, прибежище умов темных и недалеких! В том, что я рассказываю, нет ни малейшего преувеличения, ни единого слова неправды. Потому более не буду упоминать непонятные и загадочные случаи, ведь всякий раз, когда те происходили, меня не было поблизости, а я рассказываю лишь о том, чему сам был свидетелем.

Да вы сами разве поверили бы сотне людей, с вытаращенными глазами потрясенно бормочущих одно и то же, несмотря на ехидные вопросы и подначки тех, кого в момент чуда не было рядом? Что касается герцога Алансона, тот и в самом деле резко, в один день, переменился в отношений к Жанне, перейдя от хмурого неприятия к восторженному обожанию. Но откуда нам знать, что было тому истинной причиной? А о случае с ядром мне поведал оруженосец герцога, человек бывалый, недоверчивый и ранее не имевший привычки то и дело креститься.

Тем временем молитва закончилась. Звонко запели трубы, загремели большие войсковые барабаны, четко отбивая такт. Заколыхались на ветру знамена, баннеры и значки на копьях. Рыкнули, срывая луженые глотки, сержанты. Потряхивая пышными гривами, заржали боевые жеребцы. Заревели волы, сдвинув с места тяжелые повозки с осадными орудиями. Войско освобождения выступило в поход.

Впереди, гордо восседая на громадных боевых жеребцах, шагом двинулись знатные рыцари, за каждым из которых следовал личный отряд. За тяжелой конницей назначенные дофином капитаны повели пехоту, тяжелую и легкую, мерно шли арбалетчики и копейщики, позади в обозе пылила артиллерия, коей в нашем войске насчитывалось пятнадцать стволов. Мелькали разные лица – белые, смуглые, кто‑то с бородой, а кто‑то с усами. У некоторых носы вислые, как сливы, у других они с горбинкой, в строю хватало как блондинов, так и брюнетов. А многообразие одежды, вооружения и брони и в полчаса не опишешь, как ни старайся, ведь до того времени, когда воинов начнут одинаково одевать и вооружать, остается еще несколько веков! Но главное, что все это одна нация – французы.

Не так‑то просто для страны, состоящей из полунезависимых владений герцогов, баронов и епископов, которые зачастую смертельно враждуют, осознать себя чем‑то единым, найти нечто общее. Случается, живущие бок о бок народы сводит общая беда, она переплавляет их, давая на выходе нечто абсолютно новое – нацию. На марширующих мимо меня французах так сказалась английская оккупация. Они сплотились, враз став вдесятеро крепче прежнего рыхлого образования. Плесни в расплавленную мягкую медь десятую часть олова и получишь пушечную бронзу, которая, в отличие от составных частей, выдержит дикие нагрузки, но не сдастся, не сломается!

В давние времена самые свободолюбивые и независимые воины уходили из своих племен и селились вдоль рек, занимаясь охотой и рыболовством, а чаще – разбоями. В России и на Украине таких называли казаками, здесь – франками, что значит «свободные». Шло время, и из этого малого поначалу ядра выросла прекрасная страна – Франция. Беда в том, что сами французы вовсе не считали себя одним народом.

Гасконцы недоверчиво косились на бургундцев, те на дух не выносили аквитанцев, а Лангедок, всего век назад дотла выжженный в ходе альбигойских войн, угодливо склонял голову перед северными провинциями. Вот только в покорности той было что‑то от действий опытного боксера, который в любой момент может крепко врезать с левой. А в Бретони даже дворяне между собой общались исключительно на кельтском, не желая марать языка «говором черни», французским. Страшная война сплотила нацию, заставив людей если не забыть, то хотя бы отложить распри и старые обиды.

Я киваю головой в такт этим мыслям, – похоже, увидел то, что хотел. Отныне французы едины, а пройдет еще немного времени, мы и бургундцев в себя вплавим. Топающие мимо воины косятся на меня недоуменно, не понимая, какого черта этот лекарь застыл как вкопанный на обочине. И в самом деле, чего это я? Хватит раздумывать, действовать пора!

Пришпорив коня, я обгоняю пылящую колонну тяжелой пехоты, надо догнать наш отряд. С тех пор как Жан де Ли получил баннер, сразив на турнире в Туре Черного Барона, под его начало стали поступать лучшие из молодых шевалье. Обычный рыцарь, выступая в поход, берет с собой двух оруженосцев, по паре арбалетчиков и копьеносцев, всего – шестерых, этот маленький отряд называется копьем. Баннерный рыцарь имеет право вести за собой целую сотню, но подобной привилегией мало кто пользуется. Очень уж это дорого.

А вот Жан де Ли набрал уже не меньше сорока бойцов, отныне для охраны Жанны баварцы не нуждаются в помощи барона де Рэ. Высокие, налитые силой воины в пластинчатой броне оберегают девушку днем и ночью, их неподвижные лица словно высечены из гранита, глаза холодные и внимательные, а руки они никогда не убирают далеко от копий и мечей. Нанятые воины общаются только между собой, а подчиняются одному лишь среднему «брату». Любопытно, отчего «брат» Жан набирает в личный баннер либо баварцев – ведь у меня неплохая зрительная память, я без труда узнал пару дворян, знакомых еще по Мюнхену, – либо откровенных наемников, что за деньги пойдут за ним в огонь и в воду? Зачем телохранителю Жанны иметь под рукой бронированный кулак в сто воинов? Только ли дело в охране Девы, или за этим стоит нечто иное?

– Ничего, – хмыкаю я, завидев наконец стяг Жанны в самом начале ползущей колонны. – И не такие дела заваливали. Разберемся, распутаем все загадки, ибо нет таких крепостей, которые не разрушили бы большевики!

Как метко заметил кто‑то из участников обороны Севастополя, гладко было на бумаге. Высокие армейские чины, увлеченно малюя на картах красивые стрелки, напрочь забывают про болота, овраги и вражеские оборонительные сооружения, а может, им просто наплевать, ведь генералы никогда не ходят в атаки. Поверьте на слово, за пять тысяч лет, прошедших с тех пор, как появились первые армии, ничего в этом лучшем из миров не изменилось. Как составлялись планы военных действий на глазок, по принципу «авось пронесет», так и составляются.

Я остановил коня у самой кромки воды, тот фыркнул недовольно, с опаской покосился на реку, осторожно попятился назад, словно ожидая нападения стаи оголодавших крокодилов. А может быть, жеребец просто не желал мочить копыта. Луара здесь разлилась на добрые четверть мили, что не помешало англичанам перегородить реку толстенной железной цепью. Интересно, знает ли кто‑нибудь из наших военных гениев, что целый день планировали вчера победоносную военную кампанию, об этом вот незначительном препятствии? И главное, как они планируют его обходить?

Я сплюнул в прохладную серую воду, хмурое небо с явным неодобрением покосилось на дерзкого француза. Итак, послезавтра на рассвете здесь пройдут пять громадных барж с провиантом для защитников Орлеана и прибывающих в город французских войск. Иным путем еду не доставить. С северной стороны город окружен цепью английских фортов, с южной – мост через Луару надежно блокирован. Сама по себе цепь, перегораживающая Луару, не препятствие, но пока армия подползет к форту, который защищает южный конец цепи, пока развернется и начнет атаку... Словом, к тому моменту, как французы опустят цепь, англичане успеют проснуться, пообедать, подтянуть пушки и не спеша расстрелять застывшие посреди реки баржи.

Полтора дня. Я в задумчивости покосился на жеребца, тот горестно вздохнул, нервно переступил копытами. Он явно не любит длительных прогулок, домосед несчастный, понимает, что в лагере его ждут овес и свежая вода, знай себе стой да обсуждай знакомых кобыл с соседями.

– Ладно, – бросил я коню. – Есть тут одна мыслишка, по пути обмозгуем. Обещаю, тебе понравится.

Умный зверь повернул сухую морду, глянул выразительно, мол, мне все по нраву, когда без меня в бой идут. Нас, коней, беречь надо, мы добрые и красивые, на нашем хребте и так вся ваша цивилизация сидит!

Ухмыльнувшись, я бросил:

– Гарантирую, что при штурме того форта ни один жеребец не пострадает, можешь не волноваться.

Солнце садилось, когда я подскакал к французскому походному лагерю, нужная мне палатка отыскалась уже затемно. Несмотря на позднее время, в ней не спали. Двое рыцарей без всякого азарта вяло кидали кости, явно пытаясь убить время. Я незаметно принюхался, – ну, так и есть, дрянь у них вино, гнусная итальянская кислятина. Жан де Новелонпон де Мец и его лучший друг Бертран де Пуланжи – мои старые знакомцы еще со времен Вокулера. Молодые, честные, горячие парни, которые так и рвутся к ратным подвигам. Они сопровождали Жанну д'Арк в ее поездке к дофину в Шинон, да и потом показали себя людьми вполне преданными. В контактах с англичанами и бургундцами не замечены, хотя по моей просьбе за ними наблюдали достаточно внимательно. Вот и настало время им себя показать.

– Чем это вы тут занимаетесь? – любопытствую я.

– Да так, ничем, – вскакивают они на ноги и, оживившись, предлагают: – Выпьешь с нами?

– Выпью, – легко соглашаюсь я, но к кубку едва прикладываюсь губами. – Да, кстати, а что вы делаете завтра?

– Как и все, готовимся к выступлению, – вразнобой отвечают друзья.

– Такие молодые, горячие ребята и весь день потратите на подготовку? – округляю я глаза. – Жаль. Я хотел вам предложить дерзкую и отчаянную вылазку, но раз так...

Изобразив на лице скорбь и недоумение, я поворачиваюсь к выходу и делаю два шага, укоризненно качая головой. На третьем меня цепко хватают сразу за обе руки и так крепко держат, что сразу и не вырвешься. Я медленно поворачиваюсь, лица рыцарей напряжены, в глазах немой вопрос.

– Родина, – веско роняю я, – ждет от нас, ее преданных сыновей, подвига!

Шевалье, напружинив грудь, вытягиваются во весь рост, надо признать немалый. Бертран даже рот приоткрыл, с таким вниманием ловит он каждое слово.

– Мне помнится, – продолжаю я, – что среди ваших земляков больше не осталось английских шпионов?

Покраснев, рыцари мотают головами, мол, не подумайте плохого, все жители Вокулера сплошь патриоты. А то, что сразу пятеро из них оказались подкуплены англичанами, – чистая случайность, благо предателей вовремя изобличили. Как же, прекрасно помню, главного изменника я собственной рукой... Такое не забывается.

– Ладно, кто старое помянет, тот в корне неправ, – хмыкаю я. – Значит, так, выступаем завтра на рассвете. Всем объявите, что уходите в охранение к Луаре, на тот случай, если противник пойдет через брод. Нам понадобится следующее...

Из лагеря мы выползаем на рассвете. Хмурое, словно осеннее, небо сплошь затянуто серыми тучами, на нас без остановки сыплет мелкий дождь. Солнца не видно совсем, воины зябко ежатся, сонно зевают, недовольные кони понуро переставляют ноги. Невелика радость – чавкать копытами по грязи. Часовые с сочувствием косятся на небольшой, латников в тридцать, отряд, что будет сторожить никому не нужный брод. Тот и переправой‑то считается только в самую середину лета, а весной туда сунется разве что самоубийца. Но приказ есть приказ, а армия на то и армия, чтобы его не обсуждать.

К воздвигнутому англичанами форту мы подкрадываемся уже на закате. Высокая каменная башня окружена неправильным квадратом ограды, построенной из неошкуренных бревен, по углам с четырех сторон поставлены деревянные вышки, на которых торчат часовые. Узкие бойницы башни забраны толстыми, чуть не в руку, металлическими прутьями. Судя по всему, незваных гостей здесь не любят, опасаются. Ну и правильно делают, разумеется.

Толстенная железная цепь, что выползает из башни и тянется аж до северного берега Луары, вблизи кажется еще громаднее. Сколько ж британцы вбухали в нее труда? Подумав, я решаю, что нисколько. Небось согнали, всех окрестных кузнецов да заставили работать бесплатно.

Смена часовых на вышках происходит каждые два часа. Как только тяжелая дверь, для прочности обитая железными полосами, с оглушительным лязгом захлопывается за предыдущей сменой, тихо щелкают наши арбалеты. Вновь заступившие часовые, что секунду назад еще ежились от ночного холода, глупо таращили глаза, постепенно привыкая к окружающей темноте, безжизненно сползают вниз. Их место тут же занимают четверо французов. Остальные, легко перемахнув ограду, скапливаются у стены форта.

– Давай, – шепчу я Бертрану.

Кивнув, тот бросает нечто невнятное, и от стены башни тут же отделяется коренастый бородач, в бугрящихся мышцами руках зажат тяжелый осадный арбалет. Со второй попытки крюк цепляется за плоскую крышу, по веревке я проворно карабкаюсь вверх. Тут, как я и думал, и впрямь имеется люк, вот только какая‑то английская сволочь заперла его изнутри. Похоже, план штурма башни придется менять на ходу.

Подумав, я объясняю поднявшемуся за мной Бертрану, что нужно сделать. Понятливо кивнув, тот съезжает вниз, я хмыкаю с одобрением. Собран, подтянут, с подчиненными по‑отечески строг, пользуется у них уважением. Далеко пойдет! Веревку я втягиваю на крышу – нечего ей попусту болтаться, а то по закону подлости заметит какой‑нибудь британец и поднимет тревогу. Время тянется медленно, словно нарочно испытывая наше терпение.

Наконец дверь башни открывается, во двор выходят пятеро англичан, разводящий караула и смена часовых. Их тут же молча поднимают на копья, они и вскрикнуть не успевают. Дверь с силой распахивается, внутрь башни безмолвно втягивается серая многоножка мстителей. Все три этажа форта тут же наполняются предсмертными стонами и криками ярости. Вот кто‑то истошно голосит, призывая сонных соотечественников к оружию. Поздно, дружок, отправляйся‑ка ты в свой английский ад! С грохотом откидывается люк, на крышу молнией выскакивает полуодетый человек с безумными глазами, в левой руке зажат меч, в правой – пылающий факел. Следом пытаются вылезти какие‑то люди, но англичанин с поразительной ловкостью тычет в них клинком, заставив спрятаться. Крутанувшись на месте, он кидается к подвешенной клети, там груда сухих дров, щедро пропитанных маслом. Стоит искре упасть, тут же вспыхнут, как пересушенная береста, запылают ярко, сигналя на двадцать миль кругом: «Враги! Тревога! На помощь!»

Оглушительно грохочет пистолет, пуля отбрасывает британца назад, факел, мерно постукивая, катится к краю крыши, где и застревает, едва не сорвавшись вниз. Я перезаряжаю пистолет, наклоняюсь за факелом, все это время не спуская глаз с противника. Очень уж он быстро двигался, чтобы оставить его без внимания. Может, он только ранен, кто знает, что за трюк еще способен выкинуть этот боец? Нет, англичанин мертв, в груди зияет дыра размером с кулак, оттуда плещет струя крови, постепенно уменьшаясь, пузырится неопрятная губка легких. Это был настоящий воин, даже умирая, он так и не выпустил из рук меч. Тот до крестообразной рукояти залит чужой кровью, ведь у британца, пока он как чертик из коробочки не выскочил на крышу, не было ни царапины. Из приоткрывшегося люка осторожно высовывается голова Жана де Меца, рыцарь обеспокоенно кричит:

– Вы не ранены?

– Даже не поцарапан, – говорю я сущую правду. Выбравшись на крышу, рыцарь тут же подносит факел к лицу убитого, с облегчением вздыхает. В его голосе я без труда различаю неподдельную радость:

– Этот англичанин – настоящий дьявол. Без доспехов, даже без щита, с одним мечом в руке он убил пятерых и ранил Бертрана. Хотели забить его издалека, из арбалетов, но он, сволочь, двигался очень быстро, прыткий, как леопард.

– Тяжело ли ранен Бертран? – волнуюсь я. – Пусть один из солдат принесет мою медицинскую сумку.

– Нет, – беззаботно машет рукой Жан. – Жить будет, хотя пара шрамов наверняка останется. Вот доспех точно придется заменить, британец здорово его порубил.

Я с уважением гляжу на покойного мастера клинка. Увы, время копий и мечей на исходе, как только огнестрельное оружие пойдет в массы, эпохе рыцарей наступит конец. Наклонившись, я поднимаю клинок, британец, даже мертвый, держит его цепко, сразу не отдает.

– Погоди‑ка, – пораженно шепчу я и быстро вытираю лезвие об одежду убитого. – Не может быть!

Разинув рот, сьер де Мец завороженно смотрит на синие искорки, которые бросает лезвие, отражая неверный свет факелов.

– А ну, подставь меч, – требовательно говорю я.

Тот медленно поднимает руку с клинком, я с силой бью. Раздается короткий звон, сьер де Мец неверяще смотрит на обрубок меча, зажатый в руке.

– Пятнадцать ливров, – горько говорит он.

Я внимательно осматриваю трофей, на сияющем лезвии – ни царапины. На сердце странно теплеет, – такие мечи делают лишь в одном месте на земле, в России. Как булатный клинок попал к англичанину – бог весть, зато теперь он займет законное место на поясе у земляка. Я достаю из ножен свой старый клинок, протягиваю Жану де Мецу, тот с благодарностью берет оружие. Горькая обида тут же сменяется слезами благодарности. Правильно говорят, что если сперва лишить человека чего‑нибудь жизненно необходимого, а потом дать это из своих рук, он будет благодарен тебе по гроб жизни.

– Капитан, а как быть с пленными? – интересуется рыцарь.

Я не сразу и понимаю, что капитан – это я. Капитан, хм. А в двадцать первом веке был только сержантом. Расту на глазах, понимаешь.

– Показывай, – коротко командую я. – Посмотрим, что за пленных вы набрали.