Текст книги "Орден последней надежды. Тетралогия (СИ)"

Автор книги: Андрей Родионов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 84 страниц)

А вот что: быстро навести порядок и откланяться. То, что я раскопал, является убедительным доказательством только для меня самого. И потом, куда кюре девает детей после похищения? Да, я уже понял, что он дьяволопоклонник, но все же? Куда‑то в Проклятые холмы – это не ответ. Что ж, понаблюдаем издалека за нашим «оборотнем в сутане».

Я от души благодарю гостеприимного хозяина, прощаюсь с ним чуть ли не со слезами на глазах. Тяжелый тюк с сушеными травами на спине мула подтверждает, что время потрачено не зря. Напоследок получаю пастырское благословение, кюре даже выходит на улицу следом за мной. Лицо держит профессионально благостным, но уголки рта так и ползут вверх, в глазах плещет ликование.

– Ишь обрадовался, упырь, – тихонько бормочу я себе под нос. – Посмотрим, кто будет смеяться последним!

Мул размеренно переступает крепкими сухими ногами, я плавно покачиваюсь в седле, вежливо раскланиваясь со всеми встречными и поперечными, те приветливо машут руками. А как же иначе, ведь я навсегда прощаюсь с деревней. Хорошее место… будет, когда я тут все расчищу. Следующую неделю я обитаю на заросшем колючим кустарником склоне одного из холмов, в заранее приготовленном убежище. Костер не развожу, а потому приходится обходиться без горячего, но я неприхотлив.

Как бы удивились прежние знакомые, увидь они меня сейчас! Но, увы, в этой жизни нам не повидаться. Зато здесь во Франции я встречу много новых лиц, познакомлюсь с ними и некоторых даже смогу убить. Шутка, конечно, и не самая удачная. Это у меня от нервов, что‑то ожидание затягивается. Говорят, маньяки в чем‑то сродни хищникам‑людоедам, так же могут почуять затаившегося охотника и перебраться на другое место. На исходе восьмого дня я понимаю, что ожидание наконец закончилось. Гневно сузив глаза, я наблюдаю суету, воцарившуюся в деревне. В наступающих сумерках цепочка людей с факелами выходит на чьи‑то поиски.

– Опять, – сжимаю я с силой кулаки, – ну, попадись мне только! Я ж из тебя всю кровь по капле выцежу!

Всю ночь крестьяне, громко перекликаясь, бродят по округе группами и по одному, проверяя каждую кроличью нору. На рассвете поиски продолжаются с собаками, но результата по‑прежнему нет. Медленно тянется еще один день. Проклятая пустошь никому не интересна, дважды мимо подножия холма проходят поисковые группы, но искусство маскировки я постиг на «отлично», а молотый перец с пахучими травами вперемешку прекрасно прячет мой запах от собак. Кстати, я еще не рассказывал, как меня учили драться с боевыми псами? Надо будет поделиться, как выдастся свободная минута, весьма и весьма поучительный опыт.

Единственное, что меня беспокоит, – угадал ли я с местом? Что, если детей убивают не здесь, вдруг похищенный ребенок уже мертв, а я опоздал? Нет, не может быть, трупы обязательно должны топить в трясине. Я внимательно обследовал местное кладбище, если бы трупы закапывали в старые могилы, обязательно обнаружил бы следы.

«А если нет? – любопытствует внутренний голос. – Подумай как следует, вдруг ты что‑то упускаешь?»

Через пару дней поиски окончательно стихают. А следующей ночью в пустынных до той поры холмах становится неожиданно людно. Небо затянуто густыми тучами, холодный влажный ветер продувает плотную ткань куртки насквозь, предвещая близкое ненастье. Я ежусь, но пост не покидаю. Семеро всадников с надвинутыми на глаза шляпами проезжают мимо меня плотной группой, поминутно озираясь. У каждого в руке пылает факел, на лицах – темные маски. Тоже мне, гости карнавала.

Проходит час, и чья это двуколка мирно поскрипывает, заглушая цикад? Не наш ли священник везет какой‑то мешок? Я с облегчением выдыхаю, прямо гора с плеч! Завидев отца Жильбера, я ощущаю самую настоящую эйфорию. Хочется то ли спеть, то ли станцевать румбу. Самое трудное для меня – это ждать. Когда догоняешь, то хоть как‑то действуешь, лично для меня искусство ожидания пока что тайна за семью печатями.

Бесшумной тенью я следую по пятам за повозкой. Отсидка в монастырской темнице имела еще одну цель; каждый божий день я принимал там гадостного вкуса микстуру. Зато и результат налицо: с тех пор даже в полной темноте я вижу вполне прилично. Священник останавливает мула возле двух плечистых оруженосцев, которые остались сторожить стреноженных лошадей.

Падре перекидывается с ними парой слов, властно тычет в сторону двуколки. Один из воинов с легкостью подхватывает мешок на плечо и, бросив оставшемуся при конях две‑три фразы, немедленно исчезает между холмами. Священник идет следом, внимательно глядя под ноги, в поднятой руке пылает факел. Второй оруженосец все еще провожает их взглядом, когда острый как бритва кинжал перехватывает ему горло.

С тихим булькающим всхлипом воин пытается вывернуться из моих рук, тут же силы оставляют его. Я осторожно, чтобы не брякнуть железом, опускаю обмякшее тело на землю. Прости, дружище, но ты лишний на этом празднике жизни. Вас и так осталось семеро, а я – один. Как уследить за таким количеством плохишей? Ответ очевиден: оставить одного, допросить хорошенько, а концы – в воду. Третьим орденом францисканцев я уполномочен провести следствие, вынести приговор и на месте привести его в исполнение.

В каждом из нас кроется хищник, в любом, в кого ни ткни пальцем, исключений нет. На зверя наброшена крепкая сеть из воспитания, законов, убеждений, религии наконец. Но человеческую натуру не исправишь, а потому зверь в человеке всегда будет требовать войн, дуэлей, в крайнем случае охоты, лишь бы хоть иногда утолить бушующую жажду крови. Бывает, что зверь окончательно срывается с цепи, тогда человек видит в окружающих не равных себе, а лишь объект охоты, законную добычу. Таких хищников необходимо изолировать от общества.

«А лучше, – добавляю я от себя, – убить».

Но это будет не убийство человека, а убийство оборотня, зверя под маской, врага под «прикрытием». Я прекрасно понимаю, отчего послали именно меня. Обучение близится к концу, отцу Бартимеусу необходимо определиться, закалил ли он достойный инструмент, или же вышел брак. Охранять особ королевской крови – большая честь, огромная ответственность. Если я не справлюсь с простейшим расследованием, как разберусь в хитросплетении интриг, которые всегда окружают лиц подобного уровня? Смогу ли вовремя определить, кого необходимо поддержать, а кого убить немедленно, предотвратив, добавлю, беды, во сто крат горшие!

Пусть твердят недалекие материалисты, что роль отдельного человека в обществе незначительна и любого можно вознести хоть на самую вершину. Подобной глупостью они лишь выдают свои тайные мысли и чаяния. Убить в критический момент одного человека может значить крушение всего государства, не больше и не меньше. Вот почему дофина Карла охраняют как зеницу ока, сейчас именно он – символ Франции, центральный столб, на котором держится сопротивление англичанам. В самой глубине души я надеюсь, что именно его защита станет моей обязанностью, но чтобы мечта сбылась, надо стараться.

Неслышной тенью я скольжу по пятам бредущих через болото. Грязная липкая жижа неохотно расступается, жадно цепляется за сапоги. Запах от растревоженной трясины идет отвратительный, словно от вскрытого скотомогильника. Стиснув зубы, я пригибаюсь пониже, главное, чтобы бредущие метрах в двадцати сатанисты ничего не заподозрили.

По дну непроходимой на первый взгляд трясины проложена узкая гать, начинается она метрах в пяти от берега, а идти приходится по пояс в грязи, осторожно нащупывая дорогу шестом. Так вот в чем секрет бесследных исчезновений! Тайное место, куда доставляют детей, находится в глубине болота. Я невольно ежусь, иду аккуратно, страшась отступиться. Из глубин разворошенного болота пахнет совсем уж мерзко, судорожно хватаю застоявшийся воздух ртом, на глазах выступают слезы.

В голове крутятся всякие ужасы, вроде чудовищной жабы или гигантского черного пса с пылающими глазами, которым тайные друзья животных таскают детей на прокорм. Под конец не на шутку разыгравшееся воображение рисует некоего исполинского ящера, доисторическое чудовище из глубины времен, какому и поклоняются идущие впереди люди. Хорошо хоть ночь выдалась облачной, потому бредущие впереди не смогут меня заметить.

Если в самом начале пути они пару раз обернулись, то теперь основное внимание уделяют тому, чтобы не оступиться. Наконец мы строго поочередно выбираемся на небольшой каменистый островок, шагов ста пятидесяти в диаметре, не больше. Священник с кряхтением перехватывает мешок поудобнее, безмолвно спускается куда‑то вниз, на поверхности остается бдить оруженосец.

Службу он несет весьма своеобразно: окинув окрестности беглым взглядом, укладывается на подстеленный плащ и начинает увлеченно чем‑то булькать. Наивные все‑таки люди эти злодеи, неужели они всерьез рассчитывали целый год водить за нос государство, пусть воюющее и не имеющее настолько развитых спецслужб, как в будущие времена? Правильно говорят, что безнаказанность порождает беззаботность.

Детская забава – подкрасться к ничего не подозревающему человеку. Трясина живет собственной жизнью, превосходно маскируя мои шаги; тоскливо кричит какая‑то птица, негромко ухают лягушки и жабы, постоянно что‑то булькает, распространяя вокруг гадостные запахи. Я быстро оттаскиваю труп к болоту, мигом возвращаюсь обратно. Кто‑то скажет – напрасная жестокость, я возражу – предусмотрительность.

Можно было оглушить часового, связать, а потом представить в суд. Мол, я преступника поймал, а дальше вы сами решайте, что с ним делать. Но вот в чем дело: мне не нужно отчитываться перед начальством за каждого убитого, никакие правозащитные организации не поднимут вой, если я не то что прищемлю, а даже оторву ему пальчик вместе с рукой. Господи, да тут пойманных с поличным грабителей без всяких церемоний мигом развешивают на манер елочных украшений, а богохульников то и дело жгут на кострах.

Вы всерьез требуете, чтобы я зачитывал права каждому участвующему в похищении и убийстве ребенка? Это – типичная клиника, подобных вам в пятнадцатом веке держат на прочной цепи в железных клетках, а дети кидают камни и с хохотом тычут палками сквозь прутья. У судей французского королевства не принято советоваться с продажными психиатрами, вменяем ли был злодей на момент совершения преступления или нет. Поймали на месте преступления – отвечай по всей строгости закона!

И это – справедливо. Ах, эта наша всегдашняя гуманность! Если злодей невменяем, какое такое принудительное лечение без всяких гарантий на успех? Не понимает, что творит, – значит, перед нами опасное животное в обличье человека. Подсказать, что с такими надо делать? Во Франции в подсказке никто не нуждается. Считаете, это жестоко? Выйдите на улицу и оглянитесь повнимательнее. Люди, люди, собственную трусливость каждый готов оправдать всегдашними «а имеем ли право», «а судьи кто» и так далее. Вы как овцы, сами поощряете и порождаете волков.

Внимательно прислушиваюсь: из темного отверстия, уходящего в глубь острова, по‑прежнему не доносится ни звука. Похоже, что о моем присутствии никто и не подозревает. Итак, в живых остается еще шестеро злодеев, считая со священником. Опыт общения с мирными служителями Господа у меня уже имеется, ухо с ними надо держать востро! Посохом и дубинкой орудуют так искусно, как будто родились и выросли не во Франции, а явились прямиком из Шаолиня.

Я аккуратно спускаюсь по стертым каменным ступеням, машинально прикидывая, что же это за место такое. Сколько надо было положить трудов, чтобы проложить в глубь болота гать, а затем создать подобное подземелье! Явно не сами они его построили, скорее случайно наткнулись и приспособили под свои нужды место, существовавшее задолго до того, как вокруг появилось болото. Сквозь грубую каменную кладку стен застывшими каплями сочится ледяная вода. Я крадусь осторожно, не хватало только поскользнуться на поросших белесым мхом ступенях и с грохотом скатиться вниз, прямо под ноги изумленным хозяевам. Вот будет людям радость, вместо одной жертвы – сразу две.

Не уверен, поможет ли признание, что я давно не девственник. В ряде кровавых культов подобная деталь мало кого волнует, главное – в тебе должно плескаться достаточно крови. Снизу все громче доносится гулкий, как бы призрачный голос. Слова искажаются двойным эхом, но общий смысл вполне понятен: начался обряд. Я наконец спускаюсь к началу лестницы, дальше идет какая‑то заброшенная комната, где по углам торчат позеленевшие светильники, а со стен и потолка безрадостно скалят замшелые пасти вырубленные в камне неведомые демоны. Далее следует узкий изогнутый коридор, который выводит в обширное помещение, ярко освещенное налепленными повсюду толстыми черными свечами.

Ого, да у них тут все организовано с размахом, всерьез! Стены затянуты черной тканью с вышитыми красной и золотой нитью символами, а может быть, даже пиктограммами. Со стороны происходящее выглядит достаточно зловеще, как в третьесортном фильме ужасов. Только никакое это не кино! Шестеро мужчин стоят кругом, самый высокий без труда держит обезглавленное детское тело за ножки, стараясь не потерять ни капли крови, стекающей в большую медную чашу.

На длинном каменном столе, где жертвенная чаша со свежей детской кровью является центром всего действа, тут и там нарисованы загадочные для меня знаки и схемы, из черного и белого песка аккуратно выложены несколько кругов. Любопытно, уж не дьявола ли присутствующие решили вызвать? На лицах сатанистов белые с алым полумаски, поблескивающие сквозь прорези глаза с напряжением ловят каждое движение жреца. Тот заканчивает читать заклинание, небрежно отбрасывает трупик в сторону.

– Ну же, – властно бросает он, – не спите, брат Саммаэль!

Один из злодеев вздрагивает, как бы выходя из транса, суетливо кидается в угол. Из лежащего там грязного мешка дрожащими руками вытаскивает еще одного ребенка. Так вот почему последние поиски длились так долго, эти звери похитили сразу двоих детей! Шарахнуть бы по ним крупной дробью, но кто поручится, что выстрел не заденет ребенка; к тому же стены подземелья слишком неустойчивы на вид, не рухнет ли ветхое сооружение прямо мне на голову? Медлить больше нельзя, я с сожалением тяну из‑за спины арбалет.

Да, глупо ввязываться в бой сразу с шестью противниками, кто же спорит. Я и сам прекрасно понимаю, что веду себя как полный идиот. Что мне в том чумазом и сопливом карапузе? Я с ним даже не знаком. Чего ради собираюсь рискнуть собственной жизнью, чтобы спасти чужую? Только вдумайтесь: рискнуть всем без всякой гарантии на успех. На такую неслыханную дурость способны только мы, русские.

И ведь был у меня четкий, прекрасно продуманный план: найти ту пещеру, где происходят злодейства, да и подорвать ее к чертовой матери, не ввязываясь в ближний бой. За последний год кое‑чему я научился, это факт. Но люди, с которыми я собираюсь схватиться, учились убивать с детства. И преуспели, судя по тому, что до сих пор живы. Пока мне здорово везло, я убил двоих, нападая внезапно, из темноты. Но сейчас из‑за чумазого малолетнего серва я собираюсь выйти на свет. Что в таком случае надо сказать? «Да поможет мне Бог!» – вот что.

Выскакивать из темноты с диким ревом – моветон. Любой мало‑мальски опытный человек грустно покачает головой при виде подобного невежества. Только в штатовских фильмах принято в страхе застывать, когда сквозь густые кусты с жутким воплем ломится незваный гость, в реальной жизни все иначе. Для опытного воина подобный крик – сигнал незамедлительно хватать оружие и отбить удар, действие вбито сотнями, тысячами часов тяжелейших тренировок. Безусловный рефлекс, присущий каждому врожденному бойцу, – это защита и немедленная контратака. А те, кто столпился вокруг каменного стола, выглядят… убедительно.

А потому у меня и в мыслях нет предупреждать врага о нападении. Звонко щелкает тетива арбалета, перед лицом «брата Саммаэля», который с суетливой предупредительностью протягивает беспомощную жертву главарю, со скоростью ста пятидесяти метров в секунду вспенивает воздух толстый арбалетный болт. С трех метров короткая металлическая стрела весом в пятьсот грамм с легкостью проламывает скрытую под черным одеянием кольчугу, крушит ребра, насквозь прошивает сердце. Пробив напоследок кольчугу на спине, успокаивается, выставив окровавленное жало.

Главарь – всегда и повсюду самый опасный член любой компании. Если он и не лучший из бойцов, то уж соображает быстрее прочих: никогда не допустит паники, сплотит остальных для отпора. Прощай, жрец. Ты должен быть мне благодарен, ведь умер в бою за своего дорогого покровителя. Не сомневаюсь, тебе уже приготовлена горячая встреча.

Спиной ко мне переминается с ноги на ногу грузный воин, поперек себя шире. На полголовы выше меня, руки бугрятся тугими мышцами, тяжелый меч оттягивает широкий пояс. Такому богатырю впору с медведем бороться, а он подался в дьяволопоклонники, стервец! Тяжелое копье, отобранное у беспечного часового, с силой бьет верзилу в спину, бросая воина на колени. Такой уж наконечник прикрепили к толстому древку, как две капли воды похожий на длинную четырехгранную иглу; специально умные люди придумали, чтобы пробивать двойные кольчуги. Вот он и пробил, как задумано. Воин безуспешно пытается встать на ноги, те бессильно разъезжаются на скользком каменном полу. Громила борется за жизнь, еще не поняв, что он уже труп.

Третий успевает обернуться ко мне с выхваченным мечом, для него приготовлен совершенно особый удар. Увернувшись, неуловимым движением снизу вверх бью его секирой в пах с такой силой, что оружие, неприятно скрежетнув по кольчуге, безвозвратно застревает. Дикий вой смертельно раненного хлещет по ушам, я невольно отшатываюсь.

На этом эффект неожиданности заканчивается. «Брат Саммаэль», выронив на пол ребенка, кидается на меня с занесенным мечом. Второй из оставшихся в живых сатанистов уверенно выхватывает увесистую дубинку. По этому оружию я мигом узнаю священника. Третий пока медлит, внимательно прислушиваясь, не спешит ли кто ко мне на помощь. Даже не знаю, смог бы я продержаться сразу против мечника и священника, не всади я очень удачно первому нож в бедро. Раненый воин с гримасой боли припадает на левую ногу, пытаясь достать меня то рубящими ударами, то прямыми колющими выпадами.

Затягивать бой не в моих интересах, изловчившись, с силой пинаю раненого в голень ребром стопы, тут же бью эфесом меча в висок. Закатив глаза, воин с грохотом рушится на пол, обрывая кусок черной материи со стены. Краем глаза замечаю вырезанные в камне чудовищные фигуры, полустертые беспощадным временем. С хриплым ревом припавший к каменному полу священник бойко взмахивает дубинкой в длинном выпаде. На конце оружия красуется увесистый свинцовый набалдашник, перебить голень или раздробить коленную чашечку для него раз плюнуть. Я пытаюсь отпрыгнуть, но, зацепившись за один из трупов, теряю равновесие. Чертов падре таки достает меня по голени, самым кончиком. От резкой боли я складываюсь пополам, взъерошив волосы над головой, мелькает смазанная полоска стали: очнувшийся от грез третий воин выкинул до сих пор невиданный трюк – метнул меч.

Множество раз я видел, как кидают копье, боевой молот, секиру или нож, но меч – это нечто новое в моей жизни. С громким лязгом клинок отлетает от стены, дребезжа успокаивается на полу, нещадно царапая серые каменные плиты. Не говоря худого слова, воин кидается бежать, бойко цокая каблуками сапог по стертым ступенькам.

– Далеко не убежишь! – обозлясь, кидаю я.

Пару минут мне приходится потратить на кюре: обезумев от страха и ненависти, тот превратился в настоящего берсерка. Я мог бы просто убить «оборотня», если бы не приготовил ему нечто пострашнее. Наконец, загнав отца Жильбера в угол, я оглушаю и обезоруживаю падре. На все мои корректно заданные вопросы тот лишь рычит и злобно ругается.

– Что ж, – согласно киваю я, – собаке – собачья смерть.

Я оставляю связанного священника лежать на полу, быстро проверяю второго воина, тот уже начал шевелиться, оглушенно потряхивая головой. Ребенок жив, но не двигается, похоже, даже не понимает, что происходит вокруг. Чем‑то одурманен, но это не смертельно. Давно замечаю, что дети гораздо крепче, чем прикидываются. Я перекидываю мальчишку через плечо, скачками кидаюсь наверх. У самого выхода я некоторое время внимательно прислушиваюсь, пока явственно не различаю чьи‑то чавкающие шаги.

Вдалеке через болото медленно плывет слабый огонек, последний из сатанистов пытается оторваться от преследования. Так спешил убраться подальше, что даже не сообразил захлопнуть за собой тяжелый люк, завалить сверху камнями. Я аккуратно вытаскиваю из мешка сооруженную мной адскую машину, пороха в ней столько, что можно крепостную башню снести. Спустившись по коридору метра на три, аккуратно устанавливаю на выкрошившуюся от времени ступеньку.

Празднично шипит подожженный фитиль, а я с тяжелым вздохом вступаю в холодную грязную жижу, тут же погружаясь в нее по самый пояс. Времени у меня немного, надо постараться отойти подальше. Через пару минут над болотом разносится громкий взрыв, «дорожка» под ногами ощутимо вздрагивает, чуть не сбросив меня в сторону. В свете яркой вспышки я прекрасно вижу, как островок осыпается внутрь, а над ним плавно смыкается темная жижа трясины. Вуаля!

Где‑то в недрах каменной темницы остались коротать ночь «брат Саммаэль» и кюре Жильбер. Надеюсь, оба с толком используют оставшееся время, успеют раскаяться, покаяться и помолиться. Говорят, что Господь наш иногда проявляет постыдное малодушие, всего после двухсот – трехсот лет исправительно‑показательной варки в кипящей смоле милосердно прощает даже подобных мерзавцев.

Я бреду по булькающему болоту, стараясь не оступиться мимо гати. Упаду в невыносимо смердящую трясину, затянет тут же, помощи ждать не от кого. Благо начинает рассветать, непроглядная мгла отступает. Я уже четко различаю, где тут трепетной ланью промчался беглец, а по следу идти намного легче. Сонный ребенок мирно сопит в левое ухо, весь воротник уже обслюнявил. Я собираюсь оставить мальчика на холме, рядом с пастушьей пещерой, сам же отправлюсь за сатанистом.

Нельзя, чтобы беглец ушел живым. Боюсь, вновь организует черную секту, уже во главе с собой, любимым. Еще решит сдуру, что он Избранный, любимое Дитя Тьмы. Мол, Рогатый явил свою благосклонность, спас и укрыл от обидчика. Вновь начнутся детские жертвоприношения, что недопустимо, это во‑первых. А во‑вторых, не люблю бросать недоделанную работу. С близкого уже берега доносятся громкие ругательства.

Ай‑яй‑яй. Не пристало мужчине так открыто выражать свои чувства, некрасиво. Это в двадцать первом веке прищемленный палец – повод для длинной матерной тирады, но мы же находимся в суровом пятнадцатом, зачем так забываться? Да, коней на месте нет, некий послушник ордена францисканцев предусмотрительно выпустил их на волю. А вы думали, чего я так задержался, по седельным сумкам шарил?

Ну пошарил немного, знал, что хозяевам все равно уже ничего не понадобится. Это ведь француз заявил, что война сама себя должна кормить, а потому не надо делать круглые глаза и возмущаться. И не тычьте мне в нос тем, что он корсиканец, это все равно что Пушкина считать эфиопом, а Ленина – то ли немцем, то ли евреем.

Главное – кем сам человек себя считает и как воспринимают его окружающие. Сказал великий полководец, что грабить не зазорно, значит, так оно и есть. И не мне, практически французу, спорить с самим Бонапартом. Да и по русской линии мои достойные предки никогда не гнушались набрать трофеев. И начался процесс задолго до походов «за зипунами», еще Кир Великий пытался разгромить разбойных скифов. Без всякого успеха, заметим; в той войне смышленые кочевники изрядно обогатились за счет персов. К тому же известно, что золото портит лишь слабых, убогих разумом. Для меня это всего лишь средство быстро передвигаться, покупать нужные сведения, поощрять завербованных мною людей, быть в курсе последних новостей.

Итак, дьяволопоклоннику придется убегать пешком, пылающим факелом освещая дорогу, иначе можно и ногу ненароком сломать. Окружающая местность – нагромождение камней и коряг, толстые корни деревьев выныривают в самых неожиданных местах, будто специально ловят за ногу. С факелом беглец виден издалека, вдобавок сам я в освещении не нуждаюсь, и так все вижу замечательно.

Наконец я добредаю до берега, с облегчением присаживаюсь на широкий плоский валун, до чего приятно чувствовать под ногами твердую почву! Преподаватель биологии, сутулый задохлик холерического темперамента, страсть как любил пичкать нас новомодными доктринами. Дома всякий раз затыкала рот жена, мелкое, но властное создание, а потому Владимир Иванович всласть отрывался на безответных студентах.

Так вот, по одной из современных теорий древние люди жили по пояс в воде на прибрежных отмелях. Дескать, потому они развили прямохождение, лишились шерсти и приобрели вкус к морепродуктам. Мол, японцы до ста лет живут, потому что питаются исконно, рыбой и водорослями. В результате никакого рака и лишнего холестерина у узкоглазых и в помине нет.

Я сорвал недовольно извивающихся жирных пиявок, стряхнул с головы тину, в последний раз оглянулся на примолкшее после взрыва болото. Внимательно прислушался, не заговорят ли в душе древние инстинкты, не позовут ли обратно в глубь трясины? Еще разок припомнил, каково это, шлепать по самый пояс в воде, машинально пожевал и выплюнул невесть как попавшую в рот безвкусную кувшинку, отстраненно подумал: «Это вряд ли. Чепуховая теория, не стоит внимания».

Глава 3

1428 год, город Орлеан: первая кровь.

За ночь тучи разошлись, так и не пролившись обещанным ливнем. Проснувшееся солнце озарило верхушки поросших колючим кустарником холмов, плавно скользнуло по обрывистым склонам, теплый ветер сдул холодный зябкий туман. Радостно щебетали птицы где‑то над головой, а я продолжал гнать последнего оставшегося в живых сатаниста. Тот так бойко перебирал ногами, что я лишь диву давался. Вот бы мне призадуматься, а куда это мы так летим? Но разве есть в нашей суматошной жизни время остановиться, оглянуться повнимательнее, хорошенько поразмыслить? Вечно куда‑то опаздываем, за кем‑то мчимся…

Оставив хнычущего ребенка в безопасном месте, я строго наказал ему ждать, пока совсем не рассветет, а уж потом идти в просыпающуюся вдалеке деревню. Беглеца я настиг уже на рассвете. Лучше бы я его не ловил! Мало того что вконец разболелась левая нога, которую зацепил дубинкой «оборотень в рясе», к тому же я за какое‑то мгновение из охотника превратился в дичь.

Как оказалось, сразу за холмами беглеца поджидал целый отряд конных воинов, а потому вот уже полчаса я бодро бежал по сильно пересеченной местности в обратном направлении. Благо кони могли идти только шагом, осторожно ставя копыта среди нагромождения камней и булыжников, иначе бы мне ни за что не уйти. Двух всадников, не пожалевших лошадиных ног, я достойно встретил метким пистолетным огнем в упор.

К сожалению, перезарядить пистолеты не вышло: во время погони я крайне неудачно упал боком на острый край валуна, вдребезги расколотив деревянную флягу с порохом. С другой стороны, начни я отстреливаться напропалую, загонщики могли бы передумать брать меня живьем. У луков и арбалетов убойная сила ничуть не меньше, зато дальность стрельбы намного лучше.

Сразу за первой линией Проклятых холмов я резко свернул вправо, кинувшись бежать изо всех сил. Я застал загонщиков врасплох: пока они сообразили пустить коней в галоп, я стрелой промчался через открытое место, вновь углубился меж поросших колючим кустарником холмов. Великая вещь – хорошее знание местности. На пути начали попадаться отдельные деревца, сначала по одному, затем группками. Вот они вытянулись и поздоровели, наконец пошел самый настоящий лес.

Через пару часов напряженной игры в кошки‑мышки сквозь сочную листву деревьев блеснула серая лента воды. Под ногами глухо зачавкало, вмиг отпрянувшие деревья сменились хмурыми высоченными камышами. Собрав остаток сил, я кинулся вперед. Мне надо выиграть полминуты, хоть на мгновение пропасть с глаз преследователей.

Что ж, вовремя я успел добраться до загодя присмотренного укрытия. В одном месте мерно плещущая вода изрядно подмыла высокий берег, вырыв незаметную с трех шагов пещеру. Пусть приходится сидеть в воде по самые плечи, в приятной компании пучеглазых рыб, что недоуменно тычут носами в живот и спину, зато никто меня здесь не найдет.

Я просидел около часа, пока растерянно ругающиеся охотники без толку ворошили камыши, все пытались понять: куда я делся прямо из‑под носа? Наконец зычные голоса стихли, только что полный суетящихся людей берег опустел, но я не спешил выбираться из воды. Мудрые люди однажды сказали: поспешишь – на тот свет угодишь, я же никуда не торопился.

Убежище сатанистов разгромлено, ядро секты физически уничтожено. Вряд ли поклонники Рогатого рискнут вновь орудовать на засвеченной территории, побоятся. Кроме того, я считаю, что местный сеньор должен знать имя спасшегося, вряд ли шевалье Анже Визани совсем не в курсе происходящего.

Отец Бартимеус без труда сможет выяснить нужные ему детали, благо инквизицию пока никто не отменял. Вдобавок я видел лицо спасшегося, пусть несколько секунд и издали, но опознать всегда сумею. Так что последнему из дьяволопоклонников не уйти, не скрыться. Достанем везде!

Прошел еще час, все так же мирно чирикали птицы, полыхало в синем небе беззаботное солнце, а насекомые жужжали даже яростнее, чем прежде. Наверное, проснулись и вошли в пик формы. Словом, все при деле, один я изображал ихтиандра. Только я собрался перестать валять дурака и вылезти на берег, как раздался треск кустов и приближающийся топот. Несколько человек в серых с черным камзолах особо не раздумывая попрыгали с берега в воду, явно планируя переплыть реку.

Издали доносятся частые резкие щелчки и сухой шелест стрел, какое‑то мгновенье, и невесть откуда взявшиеся люди замертво рушатся в текущую воду, двоих подбили как уток, на лету. Тут же берег наполняется всадниками на хрипящих конях, гомоном и довольными похвальбами. Прислушавшись, понимаю, что в сети к охотникам попал пробиравшийся неподалеку отряд англичан. Тех, кому чудом удалось вырваться из яростной сечи, выгнали прямо на засевших в засаде арбалетчиков. Теперь даже последнему оруженосцу ясно, откуда растут уши и кто напал на любимого сеньора.

– Проверить и добить! – рявкает сзади повелительный голос.