Текст книги "Несчастливое имя. Фёдор Алексеевич"

Автор книги: Андрей Гришин-Алмазов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 36 страниц)

– «Бысть старый муж, вельми стар, и сваталси ко младой красной девице. Брадою сед, а телом млад, костью храбр, плотью встанлив, умом свершён. И рече старый муж ко девице: «Пойде за мене, девица: носити теби у мени есть што, слуг и рабынь много и коней и одеяний и украшений драгоценных много, ести теби у мени в чёма ходити, нити, и ясти, и веселитися». И рече девица ко старому тому мужу: «О безумный и несмысленый старый старик, матёрый материк. Коли мене, прекрасну девицу, поймёшь за себе, храбрость твоентоя укротитси, и образ твой померкнет, и седины твои пожелтеють, тело твоё почернеет, и кости твои иссохнут, и уды твои ослабеют, и плоть твоя обленится, и не угоден будеши младости моей и всему мому животу не утеха будеши. Ум твой от теби отыдет, и учнёшь ходити, ак и лихая изжившаяся свинья, на добро и на любовь не помыслишь, и уды твоентые ослабеют, и плотскому мому естеству не утеха будеши; тогды азм я, девица, от распаления впаду в преступление со младым отроком, с молодцем хорошим, а не с тобою, старым мужем, ни на што не дюжим».

Царь влетел в девичью так неожиданно, что все замерли, а у Софьи от страха перехватило дыхание. Выхватив у дочери книгу, он откинул её к стене:

   – Мерзавка, аки ты смела читати сие? Я не буду дожидаться твово взросления, сошлю в монастырь. А вы, сестрицы благоверные, сидите и слушаете кромолу блудливую из уст отроческих, не стыдно ли вам?

Наталья бросилась на колени перед мужем:

   – Нельзя теби, государь, теперича гневатси на дитё неразумное.

   – Пошто? – вопросил Алексей Михайлович, пыша гневом.

   – Я во себе ношу чадо твоё, а то он вырастет и тоже гневатси будет.

И гнев царский разу спал, что куда делось. Лицо царя прямо засветилось всё, да и в самой Наталье проснулась неожиданная радость. Она осознала, у неё будет ребёнок, её собственный сын, перевела взгляд на сестёр царя и оторопела: ни искорки радости, даже понимания – глухая стена. Неожиданно к Наталье пришла злоба.

   – Ну ладноти, вражда таки вражда, – прошептала она, сжав зубы.

Алексей Михайлович, не обращая внимания на сестёр и дочерей, увёл жену в опочивальню. Первой заговорила царевна Татьяна Михайловна:

   – Како бесстыдство, никакой скромности, достойной православной царицы святой Руси. Ни женского стыда, ничаго. Во ней царское чадо во чреве, а она средь бела дня пошла блудом заниматься.

Если бы царевну Татьяну сейчас увидел Андрей Алмазов, не в жизнь бы не поверил, что это она пыталась соблазнить его в Хотьковском монастыре. Царевна Марфинька попыталась защитить отца:

   – Кой же энто блуд, коли с венчанным мужем-то любовь.

Но на неё все зашикали:

   – Яка любовь, пошла за отца ради царского величия, выскочка смоленская.

И Марфинька забилась в угол. Маленькая Софья вновь выскочила вперёд:

   – Надо позвати дядю, Ивана Михайловича с роднёй, поговорити.

Этот разговор назревал давно, и царевна Евдокия по научению сестры Софьи пригласила материнскую родню.

Милославские – выходцы из Литвы. В 1390 году в свите невесты великого князя Василия Первого, Софьи Витовтовны, прибыл дальний родственник Вячеслав Сигизмундович, внук коего – Терентий – принял фамилию Милославский. Но как у всех литовских князей, владевших уделами в Белой и Малой Руси, древность их рода исчислялась с 1248 года, захвата Литвой полоцких земель. Больших высот Милославские не достигали, а уж боярами стали, только когда Борис Иванович Морозов избрал царю Алексею в невесты дочь князя Ильи Даниловича Милославского Марию. С тех пор Милославские начали занимать высшие посты в государстве.

В семидесятые годы главой рода был боярин князь Иван Михайлович Милославский. Он был главой трёх приказов, ближним и думным боярином. Такое влияние при дворе имели пять-шесть бояр, не больше. Также немалое влияние имели Симбирский воевода боярин князь Иван Богданович Милославский и думный окольничий князь Дмитрий Милославский. Ради этого разговора двое последних втайне от царя приехали в Москву из своих воеводств.

В девичью Милославские вошли гурьбой, Иван Михайлович и Иван Богданович сели, остальные остались стоять.

   – Наше влияние при дворе теряетси, – начал Иван Михайлович. – Да и вам при царице-мачехе несладко.

   – Ой, што верно, то верно, – подхватила царевна Евдокия. – Нарышкины по дворцу шастают аки у себе дома. А Наташкин отец Кирилл Полуэктович так табак на глазах у всех пьёт, аки иноземец окоянный, а брат ейный Ванька, не думая о царской чести, по кабакам шляетси. А наш братец аки околдованный, усё просьбы Наташкины исполняет.

Иван Богданович поднялся и прошёл по светилице, мягко ступая зелёными сафьяновыми сапогами:

   – Надоти, штобы царь в Наташке разуверилси. Надоти очернить её перед царём. Перестанет ей верить и слушати её не будет.

Царевна Татьяна Михайловна подошла к Милославским:

   – Весть нанесло ветром, што молодой Стародубцев, не може отвести очей от молодой царицы. Вота и распустить слух, што он к ней по ночам похаживает.

Клубок Милославских зажужжал, словно осиный рой. Предложение понравилось почти всем, и с одобрения царевен на том и порешили.

Белоозеро – самый древний город Великороссии. Ко времени царя Алексея Михайловича ему было уже девять веков. Ещё не было ни Новгорода, ни Смоленска, а этот город стоял. Во времена татарских набегов великие князья московские отправляли сюда свои семьи и казну. Именно здесь в черте города и возник Кирилло-Белозерский монастырь. В монастыре сохранялись частицы древнерусской литературы. Монахи переписывали всё, что попадало в их руки: старые летописи, жития святых, слова и повести и даже древние былины. Куда потом пропали эти богатства, осталось неизвестно.

Город славился не только хранилищем древнерусской литературы, но и тюрьмой. С двенадцатого века, со времён Даниила Заточника, сюда ссылали знатных заключённых. Именно здесь Михаил Романов, находясь в ссылке во времена Годунова, застудил ноги, болезнь которых передавалась в роду Романовых вплоть до Елизаветы Петровны.

На хозяйственном дворе монастыря Андрей Алмазов вместе с послушником Никифором рубил дрова, самозабвенно, до боли в мышцах. Несмотря на порывистый ветер, рубаха давно намокла от пота. Ломота в здоровом теле доставляла радость, и Андрей не останавливаясь рубил полено за поленом. Послушник Никифор зачарованно смотрел на его работу.

   – Говорят ты из стольной пожаловал?

   – Ну.

   – А пошто?

   – Не ведаю, для чё живу.

   – Жена, дети ести?

   – И жена, и дети, и достаток.

   – Суетные вы в миру.

Послушник внимательно осмотрел потемневшую от времени брусчатую стену хозяйственного двора и огромную поленницу дров, уложенную вдоль неё, а затем, подобрав полы рясы, уселся на один из кряжистых пней, валявшихся здесь же.

   – Я ведь ранее старой веры держался, обоим старцам Потёмкиным служил, крестился только двуперстно.

   – И што же потом?

   – Попал на Валаам, повстречал старца отца Дорофея, и он помог мне обрести духовный мир, достичь его.

   – Як энто достичь мира духовного?

   – Нужно угомонитися, – ответил Никифор улыбаясь.

   – Што значит угомонитися? – переспросил Андрей.

   – А вота што. Когда я был послушником на Валааме, старец мой Дорофей, которому я прислуживал, речёт мне раз: «Никифор, трудненько теби будет угомонитися, больно у тебе нрав весёлый и подвижный. А не угомонишьси, не достигнешь чистой молитвы, ни к чему будет теби монашество». Вота я и вопросил его, аки ты теперича мене: «Што значит угомонитися?» Старец мене и ответствует: «Энто весьма просто. Ныне вона лето, а ты, поди, ждёшь осени, когда работы на полях будет меньше?» – «Верно, отче...» – «Ну, а осень придёт, будешь ждати зимы, первопутка, Святок, а они придут, будешь ждать весны, а там Пасху – светлого Христова Воскресения?» – «Правда, отче». – «Вот ты сейчас послушник, а, поди, жаждешь того времени, когды будешь рясофором?» – «Да, батюшка». – «Ну, а тама, поди, и мантии будешь ждати, а тама и иеромонашества. Вот энто и значит, што ты не угомонилси. Когды тебе будет всё едино, весна али осень, лето али зима, Святки али Пасха, послушник ты али схимик, а будешь ты жити сегодняшним днём, ибо «довлеет дневи злоба его», не будешь помышляти и ждати, а всецело предашь себе воли Божией, вот ты и угомоиишьси». И понял я, если будешь принимати волю Божию благодушно и с любовью, а свово чудачества не ждати, вот ты и угомонишься. Штобы делать добро и не ждати за энто ни благодарности, ни вознаграждения. Только тебе ещё далеко энто, Андрей Ерофеич, ты ещё «свово ещешь, и монастырю тебе не спасти, не вразумити.

Как поражённый громом, Андрей выронил топор, присел на поленницу. Что он здесь ищет, и сам не знал, но понял одно: кто-то ищет Бога, а кто-то – жизни.

Навет о Стародубцеве и Наталье быстро распространился по Кремлю и докатился до царя. Алексей не поверил в него, ибо почти всё свободное время проводил с Натальей. Кроме того, было двое стряпчих, незаметно приглядывавших за царицей. И надо было уж очень извернуться, чтобы вырваться из-под их контроля. Однако слух расстроил Алексея. У него вновь разболелись ноги, он захандрил и расхворался.

Около постели больного вдруг появился новый человек, немало пугавший всех семейных царя своею замкнутой серьёзностью, мрачным видом, а главное – своим чёрным облачением. Он появлялся в царских покоях всегда внезапно, и царевич Фёдор знал, что его приводят к больному украдкой, через потайные двери, подземными переходами. Иначе было невозможно, ибо этим мрачным человеком был иезуит, отец Кунцевич, ярый проповедник католичества, и в Москве поднялась бы гиль[118]118
  Гиль – смута.


[Закрыть], если бы узнали, что православного царя пользует «крыжак-проповедник». Кунцевич попал к больному царю через придворного пиита, наставника наследника престола монаха Симеона Полоцкого. Тот наговорил про него много всего хорошего. Выходило так, что отец Кунцевич хоть покойника оживить бы смог, такой-де он мудрый лекарь. И царь пожелал увидеть его.

Когда царевич Фёдор впервые увидел этого лекаря, он не на шутку испугался, так его поразила мрачность этого человека. Кунцевич в первый раз осматривал царя в присутствии наследника престола, тут же был и Артамон Матвеев, единственный, на чью скромность в этом случае можно было положиться. К тому же он первым принимал лекарства, прежде чем их давали царю. Поэтому Матвеев внимательно следил за новым врачом, хотя тот произвёл на него хорошее впечатление, доброжелательство поляки до некоторой степени будило в Артамоне Сергеевиче подозрительность. Что бы там ни было, но царю стало легче. Именно в это время и вернулся из Белоозера Андрей Алмазов, которого Матвеев и приставил присмотреть за поляком.

Андрей в сбитых лаптях крутился возле лачуги иезуита, и вот на третьи сутки под самый вечер, когда начинало смеркаться, он увидел длинную фигуру, рыскающую невдалеке. Андрей направился к стрельцам, стоявшим за углом соседнего дома, но подозрительный человек неожиданно бросился в толпу, Андрей – за ним. Понявшие, в чём дело, стрельцы кинулись за ними вдогонку, но быстро остались где-то позади.

Андрей повернул за угол церкви Покрова и остановился как вкопанный: тот, за кем он бежал, исчез, словно испарился.

Не понимая, в чём дело, он подошёл к дверям церкви и увидел, что замок сорван. Он медленно вошёл внутрь, никого не было видно. Андрей осмотрел притвор и придел, слазил на колокольню, но так никого и не нашёл. Он продолжал бессмысленно кружиться под сводами, потерянно вслушиваясь в шарканье своих шагов. Хотя понял, что пора уходить, и не потому, что в любую минуту сюда могли явиться хозяева – этого он не опасался, – боялся признаться Матвееву, что упустил человека, приходившего к иезуиту. Ещё раз Андрей рассеяно огляделся. У недавно выбеленной, но уже отсыревшей южной стены лежал смятый, небрежно отброшенный половик, ничего особенного в нём вроде бы не было. Андрей подошёл поближе, нагнулся: обычный матерчатый половик, когда-то разноцветный, а теперь грязный, обнаживший на деревянном полу слой просеявшегося песка. На деревянном полу...

Ему вдруг показалось, что он догадался, в чём дело, и, боясь поверить себе, Андрей откинул половик в сторону и понял, что не ошибся. Под ним неплотно пригнанные доски образовывали щель. Дощатый пол с самого начала должен был его насторожить, а теперь же, когда догадка переросла в уверенность, он заметался по алтарю, пытаясь найти что-нибудь, чем можно эти доски поддеть.

Четырёхвершковый гвоздь, ржавая, искорёженная подачка провидения, – это было как раз то, что надо. Орудуя им, Андрей подцепил сдвинувшуюся доску, потянул наверх. Внезапно вместе с ней поднялись ещё три, и из открывшегося люка в лицо ударило сыростью и темнотой. Перед ним был подземный ход, о котором никто не догадывался.

Скорей всего, он был вырыт недавно. Но размышлять об этом не было времени. Прикинув расстояние до угадывающегося в темноте дна, Андрей сел на край и, задержав дыхание, спрыгнул вниз. Несколько мгновений он стоял, пока отходили отбитые пятки и глаза привыкали к темноте, а потом пошёл, низко пригибаясь, чтобы не задеть за свод, прикидывая, в какую же кузню на берегу Москвы-реки этот ход выведет.

Он не чувствовал потока встречного воздуха, но его могло и не быть, если ход на другом конце также закрывался крышкой. Что же он скажет, когда вылезет? Ведь наверное, у пользующихся этим ходом есть какое-то заветное слово, а он его не знает.

Далеко идти не пришлось. Аршинов[119]119
  Аршин – 71,12 см.


[Закрыть] через двадцать изумлённый Андрей понял, что ход упирается в тупик. Такого он не ожидал. После всего произошедшего это казалось ужасно несправедливым. Ответ ушёл из его рук. Машинально Андрей сделал ещё несколько шагов, глядя в душную темноту, и замер: впереди ход, судя по всему, раздваивался, чтобы подняться наверх и уйти в сторону, произошёл обвал, и ход, вырытый как нора, без перекрытий и креплений, обвалился, похоронив кого-то, кто теперь пытался из последних сил выбраться из-под толщи земли.

Опустившись на корточки, Андрей протянул руки и разбросал землю с шевелящегося кома, откуда показалась голова.

   – Цо? – услышал он задыхающийся голос и польскую речь. – Кто ест ту?

   – То я, – сказал Андрей, чувствуя обморочную слабость во всём теле и всё же стараясь подражать польскому выговору. – Естем ту, – повторил он и сел на землю.

Приваленный застонал.

   – Не буйщем, – заговорил Андрей, овладев собой. – Я друг. – И, опомнившись до конца, добавил: – Цо щем стато? Як пан ма на шая?

   – Бендже слеплено... – пробормотал бедняга, помедлив. – Напевно рано...

Наверно, он уже бредил, потом и вовсе замолчал, а в наступившей тишине Андрей услышал его свистящее дыхание. Он умирал. Человек лежал на спине, и лоб его, покрытый испариной, показался Андрею ледяным.

   – Эй! – позвал Андрей и похлопал умирающего по щеке.

   – Пан! – вдруг отчётливо и громко сказал тот. – Пшекаж гетману Собеской[120]120
  Собеский Ян (1629-1696) – с 1674 г. король Речи Посполитой Ян III.


[Закрыть], же ротмистр Ярембски заостал верны пшешендзе...

   – Собескому? – ошеломлённо переспросил Андрей. – Кому? Гетману Собескому?

Но человек был уже мёртв. Андрей поспешил выбраться из подземелья.

В этот же вечер были схвачены священник и дьякон церкви Покрова, и Андрей сам провёл с ними в пытошной всю ночь. Однако утруждать себя пытками не пришлось. С утра, ни свет ни заря, он явился в дом Матвеева.

Артамон Сергеевич вышел в домашней одежде, сладко потягиваясь и зевая.

   – Ну што, проведал про нашего пана Кунцевича?

Андрей мотнул головой:

   – Посланный он гетманом Собеским, но не с умыслом протеву государя, а наоборот. Хоненко с Собеским боятси готовящихся к войне турок. Собеский понимает, што Польше одной протеву турок не потянути. И с того у них большой расчёт на святую Русь. Прознав про болезню государя нашего, Собеский и послал лекаря-попа Кунцевича по нас, хоша свой государь вельми нездоров. И подлечить, и, дай Бог, што проведати. Собеский интересы Польши выше здоровья ихнего государя ставить. Ротмистр Ярембский меж ими посыльным был, до вчерашнего вечера, пока его случаем во подземном ходе не присыпало.

Матвеев с любопытством посмотрел на Андрея.

   – А на Москве Ярембский обретался у священника церкви Покрова, што в слободе перекрёстов. У священника того дед из Польши выехал, хоша и православный, а душой с ляхами.

Матвеев на мгновение задумался:

   – Значит, главы польского сейма тожа уверены, што султан турский приведёт свои орды в Подолье. Всё то сильно плохо. – Матвеев присел на стул с гнутыми ножками. – Не ведаю, што к лучшему, а што к худшему.

Андрей тоже пододвинул к себе немецкое изделие, но, покосившись на тонкие ножки, садиться не стал.

   – В последний раз ты мене пенял, што у тех волостях, где Стенька гулял, сильно правёж противу усех помыслов Божьих, вот и поедишь туды думным подьячим, с царевай грамотой, сам во всём и разберёшься.

   – А што, Артамон Матвеев, думать мене Милославским спужать, и поеду со словом царя, и грызца буду.

Матвеев отвернулся от Андрея, но увидел в зеркале отражение его возбуждённого лица.

   – Ну и нагрызай себе неприятности сам, без мене. – Затем, поколебавшись, добавил: – Мужик присухи твоентовой хамовнической, упившись, возвращался до дому, чуть не попал под карету боярыни Волынской, коя ведома за царёв пошив и рукоделья, и когда та стала пенять ему непотребный вид, заявил ей, што усё ейные мастера в подмётки не годятся евойной жене. Холопы боярские, обозляси, немного помяли-поучили ево, да пересторалися. Ночью он возьми да помри. А боярыня Волынская, и впрямь раздобыв и посмотрев на работу твоей присухи, признала, што мастерица отменная, взяла в голову удумати закрепу на ту жёнку себе в крепостные холопки.

Неожиданно для Матвеева Андрей упал перед ним на колени и взмолился:

   – Артамон Сергеевич, укажи боярину Василию Семёновичу Волынскому, штобы угомонил свою жёнку, тебе он послушает. А коли я вмешаюси, таки он из родовой спесивости в противовес содеет. Век тебе послушником буду, коли убережёшь Алёну от холопства.

   – Ты энто брось, встань с колен.

Андрей поднялся.

   – Я таки и думал, што ты ту бабу из башки не выкинул, – продолжал Матвеев. – Волынскому я укажу, но штобы ты сяводни с Москвы съехал и возля ея дома штобы тебе не зрили. Царскую грамоту тебе Сивой принесёт. Ступай.

Невыспавшийся и уставший Андрей вышел из палат Матвеева понурый, с опущенной головой.

«Што содеять, што удумать», – крутилось в его голове. Но что сделать, он не знал и сам.

Всё утро царевич Фёдор, не занятый учением и борясь со скукой, бродил по теремам, побывал в челядне, где девки, сидя у станков, ткали с однообразным щелканием, нажимая на подножки и подбивая очередной ряд и перекидывая челноки вправо-влево, сопровождая работу негромким пением. Фёдор походил между станов, посмотрел на натянутые полотна, выслушал умильные бабьи похвалы своему лику, вдруг замер. Незнакомая ему молодица ткала покрывало с незатейливым изображением. Маленький, пушистый жёлтый цыплёнок мечется по лужайке в ужасе, а огромный коршун кружится над ним. Края покрывала украшали старовладимирские узоры, кои ткались ещё в домонгольской Руси. Нужно было быть знакомым с рисунками в древних летописях, чтобы сплести столь сложные переплетения. Невероятно, чтобы эта миловидная молодица была знакома со столь редкими и малодоступными книгами.

   – Я ранее тебе тута не видел, – обратился царевич к молодице.

   – А я здеся лишь второй день, государь-царевич. По повелению стольника Артамона Сергеевича Матвеева взята в царёвы швеи, – с поясным поклоном отвечала та.

   – А откель ты знаешь столь сложно переплетённый рисунок?

   – Сей узор мене показал стрелецкий сотник Андрей Алмазов.

   – Как-звать тебе?

   – Алёною, государь-царевич.

   – А хотелось бы тебе, Алёна, ещё краше содеять?

   – Кто-ж того не желает.

Фёдор поманил молодицу за собой, и Алёна пошла, не противясь царской воле. Опираясь на посох, он вёл Алёну по палатам, в которые её бы никогда не впустили, и показывал резьбу по камню, по кости, по дереву. У той от невиданной красоты разбегались глаза и перехватывало дыхание. Он повёл её в палаты, где работали золотых дел мастера, и Алёна впервые так близко увидела расписанные золотом оплечья, испещрённые мелкой чеканкой широкие браслеты и ожерелья с крупными драгоценными камнями. Фёдор с важностью, отвлекаясь от скуки, поведал Алёне, какой драгоценный камень отчего уберегает.

Царевич повёл швею в помещение, где расшивали жемчугом покровы и парадные одеяния, от сафьяновых сапог до царских барм, затем в своих покоях показал недавно подаренный купцами гобелен, на котором был изображён голландский «князь Вилим».

Алёне при виде гобелена её собственная работа показалась столь невзрачной, что она покраснела от стыда, а царевич лишь сказал:

   – До дивного чудно, а нам такие содеять нельзя, противу всех канонов православия.

Фёдор сам отвёл Алёну обратно, часто стуча посохом, а следом по Кремлю неслась весть, что с царевичем творится чудное, на простолюдинку обратил внимание, водил её полдня по расписным палатам и поведал ей такое, что той и знать не положено. Будь царевич Фёдор лет на пять, шесть постарше, Алёну бы оплели такими сплетнями, из которых бы ей до конца своих дней не выпутаться.

Русь, сколь ты велика! Когда Андрей уезжал из Москвы, там уже лили промозглые осенние дожди. Слякоть и грязь. А тут, недалеко от Астрахани, тепло, даже ночью можно спать на палубе баржи.

Все знали, что разинские есаулы ещё держали Астрахань в своей власти, но падения города под натиском войск воеводы боярина князя Ивана Богдановича Милославского ждали со дня на день.

Андрей накинул кафтан на плечи. В голове проносились воспоминания о первой поездке сюда. Сивой спал невдалеке, даже негромко похрапывал. Андрей всё глядел и глядел вдаль.

Город и воинский стан показались одновременно. Больше всего поразил Андрея обугленный остов корабля «Орёл». «Медведь» и «Царёва» сгорели почти полностью и затонули, но «Орёл» лишь обгорел. Впоследствии его отволокут в одну из проток, где он прогниёт ещё добрых полвека.

Баржу подтягивали к берегу на канатах, причал был под обстрелом разинцев. На берег вышел сам воевода в окружении полковников. Андрей с важным видом царского посланника спустился по сходням и с церемониальным поклоном передал грамоту за тремя восковыми печатями князю Милославскому.

Иван Богданович для видимости прослушал писца, который зачитал царскую грамоту, затем взял её в кулак и, не обращая внимания на Андрея, ушёл обратно в шатёр.

Алмазов огляделся вокруг и уже хотел идти договариваться с казаками о шалаше для постоя, когда увидел Никиту Скрипицина. На этот раз он был в форме стрелецкого полуполковника. Обнявшись и расцеловавшись, они оба направились в небольшой шатёр Никиты.

   – А я ведь мыслил, што тебе Стенька запытал, зрил, как тебе казаки волокли по берегу, – заторопил Скрипицин. – Я как увил, што пушки не палят, так и убег аж до Синбирска.

   – Помнишь, со мною был Савелий Сивой, он и сейчас здеся на барже, он стража прибил, сбил мене с цепей, и мы тож убегли.

Они вошли в шатёр, старый и даже немного рваный.

   – Ну так чё здеся деятся? – спросил Андрей, любуясь на кафтан собеседника. – Я глижу, ты уж полуполковник.

   – А карманы-то пусты, акромя полуполковничьего кафтана и нет ничаго. Всё моё добро здеся, в Астрахани, осталось, и, видать, разинцы усё уворовали. Вернись под Казань, и тулупчика не найдетси на плечи накинуть. Я когды бежал отседова и в Синбирск прибыл, поведал обо всём Милославскому, тот так обрадовалси, што первый о том донесёт царю, даже вот пожаловал мене кафтан полуполковника. Энто я его тогда и уговорил выступить навстречу Разину. В нем тогда ещё спесь боярская играла, баил, мужиков враз разобьём. А во битве себе не стрельцы с воеводою, а солдаты показали, коими во основном немчины и шкодцы командовали, а от наших-то проку мало было. Ляпунов вообще напился, орал, што в своих стрелять не будет. Зато посля битвы грабили стан Разина более всего наши. Я хотел стрельцов устыдить, так они мене энтот шатёр притащили, штобы заткнулси. Так гурьбой и катимся, кое-как до Астрахани докатилиси, а взяти не могем. Когды Разин Астрахань брал, стрельцы астраханские на евонную сторону переметнулись, а астраханские стрельцы по жёнам своим родня стрельцам синбирским и казанским, не хотят они со своими ратитси. Милославский обратилси к грузинскому князю Казбулату Чавчавадзе, тот хотя и православный, а привёл с собой горцев, в основном магометян окаянных. Они его Казбулат-мурзою меж собою кличут. Со дня на день собираются город штурмовать. Што будет, не ведаю.

   – Ладноть, – тихо молвил Андрей, – мы с Сивым у тебе поживём пока. Мы при деньгах, и тебе не так голодно с нами будеть.

   – Да хоть навсегда селитесь.

Андрей вышел из шатра, решив немного пройтись по стану. Он шёл от костра к костру, и никто не обращал на него внимания: шляйся кто хочешь. Полки стояли раздельно. Стрельцы, готовящие баранину в котлах, думали о чём угодно, но только не о воинской службе. Бердыши и пищали, собранные в козлы, находились вдали от шатров и шалашей. Если бы сидящие в Астрахани разинцы надумали нанести неожиданный удар, всё воинство Милославского разбежалось бы. Однако на этот раз противники не были способны на что-нибудь деятельное. Андрей уже обирался развернуться и пойти за Сивым, когда увидел расположившиеся на краю стана два солдатских полка, набранные из простых крепостных мужиков. Здесь порядку было больше, а мушкеты, пищали и фузеи стояли скрещёнными рядом с шалашами. Не успел Андрей близко подойти к кострам, как его окликнул караульный и заставил ждать офицера. Каково же было удивление Андрея, когда он увидел барона де Рона.

«Прямо-таки день встреч», – пронеслось в голове, и он радостно шагнул ему навстречу. Но обниматься с де Роном не стал, в нём появилась некая важность, но в то же время проглядывалось что-то требовательно-тревожное и порой усталое.

«Любять иноземцы важничати на Руси», – вновь пронеслось в мозгу.

   – Штой-то с тобой деитси, де Рон, не тебе нема лица.

   – Менья оженили в Самаре, – нехотя ответил тот.

   – Как?

   – Напоился с одним помещиком в эго домэ, а при нём оказалась его сестра вдова. Утрома проснулся, лежу с нэю. Вся дворня фломилась с топорами и филами. Пришлося жэниться.

   – Можа, к лучшему?

   – Понэмаэшь, слишком быстро у нэё жифот полез. Когда-то мой младший брат докозаль, што я нэ сын мофо отца. Я боюсь, што когда-нибудь кто-то выскажет, што я не отэц мофо сына. – Де Рон печально тряхнул головойОни шли по стану, направляясь к высокому шатру.

   – Чей энто? – спросил Андрей, чтобы сменить тему разговора.

   – Там польковник Томас Кэр.

Полковник Кэр, которому было под семьдесят, чувствовал себя бодро и не собирался бросать службу. Как все шотландцы на русской службе, он был неприхотлив, вынослив, и если его друг и соотечественник полковник Гордон спорил, старался что-то доказать, то Кэр больше молчал, но делал по-своему.

Андрей вошёл в шатёр и встретился с взглядом серых пристальных глаз.

   – Этьо тот стрелецкий сотник, с которым я бежал тосюдова полтора года назад. Помнити, я фам расказывал. – Де Рон обратился к полковнику.

Кэр молча указал на два складных стула. Андрей сел напротив полковника.

   – Что ж на этот раз привело вас к Астрахани?

   – Я послан царём смотрети, штобы усё, што десь деится, было по закону царёву и соборному уложению.

   – Вот почему ты в дьячем кафтане. – Кэр задумался. – У меня всё готово к штурму. Если на стрельцов нельзя положиться, то с горцами князя Казбулата можно попробовать. Но Милославский боится. Я готов атаковать город сегодня ночью, используя оправданием приказ царского посланника. Мне надоело сидеть под стенами.

«А старик боевой», – пронеслось в голове Андрея, вслух же он сказал:

   – А коли не получитси?

   – Значит, обоим сымут головы.

   – Я согласен, но на стены пойду вместя с вами.

   – Ну что же, тогда иди выспись, пойдёшь с ротой де Рона.

Андрей вернулся на берег Волги, забрал Сивого и увёл в шатёр Скрипицина. Выпив немного водки, все улеглись спать.

Де Рон разбудил их далеко за полночь, Скрипицин с удивлением смотрел, как Андрей с Сивым одеваются, заряжают пистолеты.

   – Вы куда энто? – спросил он очумлённо.

   – Надоть.

   – А мене возьмети?

   – Вали.

Так начинался день двадцать пятого ноября 1671 года под Астраханью. Солдаты выстраивались в ряды, держа лестницы над головами. Горцы стояли отдельно, плотной массой. На стенах никакого движения не было заметно. Ров давно ополз и обвалился, являя собой только видимость преграды. Около трёх тысяч солдат и четырёх тысяч горцев, подойдя ближе и приставив лестницы, стали карабкаться на стены. Каково же было их удивление, когда, забравшись наверх, они никого там не обнаружили. Горцы с воем бросились метаться по улицам, но и здесь никого не было. Разинцы сдавали город без боя. И лишь когда солдаты добежали до кремля, с его стен началась частая пальба из пушек. Повскакивавшие в стане стрельцы, увидя городские ворота открытыми и возле них солдат, кинулись в город, своим многолюдием смешав ряды и сорвав штурм Астраханского кремля. Стрельцы разбредались по городу, радостно горлопаня, как будто одержали большую победу. Князь Казбулат выехал навстречу боярину князю Милославскому, как будто это он взял город. Полковник Кэр был не против.

В городе стихийно разгорался праздник, хотя было непонятно, что люди празднуют. Пили горожане, пили стрельцы, пили казаки. Андрей как зачумлённый ходил по улицам, не понимая всего происходящего. Князь Казбулат схватил посланного разницами для переговоров есаула Федьку Шелудяку и напоил его вусмерть. К полудню из кремля побежали его защитники, а к вечеру его ворота оказались открыты. Весь город пьянствовал, не обращая ни на что внимания. Так через полгода после казни Разина окончилось восстание.

Зима навалилась на Москву сильными снегопадами. Огромные сугробы перегораживали улицы. Ночная стража более разгребала снег, чем смотрела за порядком. В Хамовниках деревянные домики утопали в сугробах по самые окна. Снег подчёркивал резные украшения крыш, наличников, ставен. Покатые крыши походили на горные склоны.

Алёна поглядывала в окно, кормила трёхлетнего сынишку кашей. На душе было пусто. Если раньше она видела Андрея хоть издалека – то в карауле возле Кремля, то в его лавке, теперь же он опять пропал из Москвы. Тоска всё сильнее заполняла сердце. Накормив сына, она отнесла уснувшего ребёнка соседке, а сама, надев подаренный Андреем заячий тулупчик и шапку, пошла в Китай-город «ко посольской избе».