Текст книги "Несчастливое имя. Фёдор Алексеевич"

Автор книги: Андрей Гришин-Алмазов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 36 страниц)

Под колокольный звон царь с царевичем и боярами вышел и поднялся на царское место. И почти следом под барабанную дробь стрельцы вывели братьев Разиных. Площадь замерла. Степан шёл впереди, рваная рубаха с открытым воротом немного пузырилась от ветра на животе. Он был спокоен и хотел, чтобы всё это видели. Чего в этом было больше – бравады или гордыни, не сказал бы и он сам. Его взгляд пробежал по лицам бояр и застыл на лике царя. Алексей Михайлович смутился и отвёл глаза. Стенька медленно, но уверенно поднялся на плаху. Фрол, заплетаясь ногами, поднялся за ним.

Молодой, разрумяненный площадный глашатай Языков, поднявшись на Лобное место, развернув свиток, громовым голосом на всю площадь стал зачитывать приговор:

– «Вор, богоотступник и изменник донской казак Стенька Разин! У прошлом годе, забыв ты страх Божай и великого государя, царя и великого князя Алексей Михайловича крестное целование и ево государску милость, ему, великому государю, изменил и, собрався, пошёл с Дону для воровства на Волгу. И на Волге многи пакости починил, и патриарши и монастырские насады, и иных многих торговых людей насады ж и струги на Волге и под Астраханью погромил, людей побил. Ты ж вор и в шахове области многое воровство учинил. А на море шаховых торговых людей побивал, и животы грабил, и городы шаховы поймал и разорил, и со тово у великого государя с шахом ссору учинил многую. А по возрасте твоём, по посылки из Астрахани воеводы боярина князя Ивана Семёновича Прозоровского и воеводы стольника князя Семёна Львова и с нима великого государя ратные люди, кои на взморье вас сошли и обступили и хотели побити. И ты, вор Стенька со товарыщи, узря над собой промысел великого государя ратных людей, прислал ко нему, князь Семёну, двух людей выборных казаков.

И те казаки били челом великому государю от всево твово воинства, штоб великий государь пожаловал, велел те ваши вины простити. А вы за те свои вины ему, великому государю, обещались служити безо всякой измены и меж великим государем и шахом ссоры и заводов воровских никоих нихде не чинити и впредь для воровства на Волгу и на море не ходити. И те казаки на том на всём за всё войско крест целовали. А к великому государю ко Москве прислали о том бить челом великому государю казаков Ларьку и Мишку с товарыщи, знато, обманом. И великий государь вас жаловал, вины ваши отдал. А ты ж, вор Стенька, во том же годе, со товарыщи, забыв страх божий, отступя от святы и апостольски церкви, будучи на Дону, говорил про Спасителя нашего Иисуса Христа всяки хульны слова, жидом его величая и на Дону церквей Божих ставити и никако пения пети не велел, и священников з Дону збил, и велел венчатси около вербы, яки язычники окоянные. Ты ж, вор Стенька, пошёл на Волгу, прийдя под Царицын, говорил цариценским жителям и вместил в умысел им воровску лесть, будто их, царицинских жителей, ратные великого государя люди идут сечь. А те ратные люди посланы были на Царицын им жа на оборону. И царицински жители по твоей прелести своровались и город те сдали. И ты, вор Стенька, воеводу стольника Тимофея Тургенева и царицинских жителев, которы к твоему воровству не пристали, побил и посажал в воду. И далее пошёл к Астрахане. Ты ж, вор, сложась в Астрахани с ворами ж воеводу боярина князя Ивана Семёновича Прозоровского, взяв из соборной церкви, с колокольни бросил. И брата его князя Михаила, и сына, и дьяков, и дворян, и детец боярских, которы к твоему воровству не пристали, и купецких всяких астраханских жителев, и пришлых торговых людей побил, а иных в воду пометал, мучителъски повязав, и животы их пограбил. И, учиня тако кровопролитие, из Астрахани возвертался к Царицину, а с Царицина к Саратову, убив по дороге дворянина Мишку Лыкова с ево людьми, и саратовски жители тебе город сдали по твоей воровской присылки. А как ты, вор, пришёл на Саратов, ты государеву денежну казну и хлеб и золотые, которые были на Саратове, и дворцового промыслу, всё пограбил и воеводу Кузьму Лутохина, и дворян, и детей дворянских побил.

А от Самары ты, вор и богоотступник, со товарищи под Синбирск [115]115
  Синбирск – основан в 1648 г., с 1780 г. – Симбирск.


[Закрыть] пришёл, с государевыми ратными людьми бился и к городу приступил и многий вред причинил. А кромя тех дел, послал в разные города и места свою братью воровскую с воровскими прелестными письмами, и писал во тех воровских письмах, будто сын великого государя нашего благоверный государь наш царевич и великий князь Алексей Алексеевич жив и с тобою идёт».

Царевич Фёдор до боли сжал пальцы. Он видел этого холопа, которого выдавали за его брата. Странно, но тот и впрямь походил на Алексея, хоть известно было, что это не он. Фёдор сильнее упёрся на посох. Глашатай продолжал:

   – «Да ты ж, вор и богоотступник, вмещал всяким людям на прелесть, будто с тобою Никон-монах, и тем прельщал всяких людей. А Никон-монах по указу великого государя по суду святейших вселенских патриарх и всего освещённого престола послан на Белоозеро в Ферапонтов моностырь, и ныне в том месте. А ныне по велению к великому государю, царю и великому князю Алексею Михайловичу службою и радением войска Донского атамана Корнея Яковлева и всеве войска, и сами вы с братом твоим с Фролкой и привезены к великому государю на Москву. И за таки ваши злы и мерзки пред Господом Богом и людьми дела и к великому государю, царю и великому князю Алексею Михайловичу за измену и ко всей Русской земли за разор, по указу великого государя, царя и великого князя, бояри приговорили казнить смертью злою, четвертовав».

Палач взял атамана за руку. Стенька оттолкнул палача, повернулся к храму Василия Блаженного, перекрестился. Потом поклонился на три стороны народу, минуя Кремль с царём, трижды сказал громко как мог:

   – Прости, народ русский, православный.

К нему опять подступили. Стенька хотел лечь сам, но двое подступивших, палач и помощник, почему-то решили, что его надо свалить. Степан, обозлившись, собрав остатки сил, оказал сопротивление, но после вчерашней пытки ослаб. Возня была короткая, торопливая: молча сопели. Его уронили спиной на два бруса так, что один брус оказался под головой, другой под ногами. В тишине тупо, коротко тяпнул топор, отпала правая рука чуть выше локтя. Было видно, как вздулись вены на висках атамана, но он не издал даже малого стона, только удивлённо покосился на отрубленную руку. Палач опять взмахнул топором; смачный, с хрустом удар, стук – отвалилась левая нога по колено. И опять ни стона, ни громкого вопля. Стенька, смертно сцепив зубы, глядел в небо. Он был бледен, на лбу мелкой росою выступил пот. Затем его глаза закрылись, и все решили, что он потерял сознание. Какая-то баба в толпе заголосила. Фрол, стоявший в трёх шагах от брата, шагнул к краю помоста и закричал в сторону царя:

   – Слово и дело! Государево слово и дело!

Вдруг среди окровавленных досок, где лежало неподвижно изуродованное тело Стеньки, раздались вначале гневно:

   – Молчи собака! – Затем жестоко и крепко, как в недавние времена: – Какая ж ты баба! Мы хорошо пожили, теперь можно немножко и пострадати. – И уж под конец тихо, с мольбой, торопливо: – Потерпи, Фролушка, родной, недолго.

Палач в третий раз взмахнул топором, и ретивая, буйная головушка упала на помост. Гулко охнул колокол на Иване Великом. Народ отшатнулся, а палач повернулся к Фролу. Тот вновь повернулся к царю и затравленно заверещал:

   – Государево слово и дело! Слово и дело!

Палач с помощником взяли Фрола за плечи, когда царь махнул рукой, отменяя казнь. На долгих три года была задержана вторая казнь. На плаху взойдёт жалкое подобие человека, замученного пытками, а те три года, что он выгадал, станут для него сплошным адом.

Царевич Фёдор в своей светлице с утра занимался латынью с полковником бароном Брюсом сам, без учителя. С этим шотландцем, более похожим на русского, чем многие русские, было интересней, чем с сестрой Софьей. Он немало знал и, делясь этими знаниями с царевичем, старался быть ненавязчивым. Многого бы он при Алексее Михайловиче не достиг, иностранцам в ту пору больших должностей не давали, и возле царевича Брюс оказался лишь по его воле.

   – Вот вы, иноземцы, умные, а мы так себе. Почему ж мы свово Стеньку показнили, а ваш-то Кромвель[116]116
  Кромвель Оливер (1599-1658) – в двух гражданских войнах одержал победу над английской королевской армией, содействовал казни короля и провозглашению республики. В 1653 г. установил единоличную военную диктатуру.


[Закрыть] своей смертью почил?

   – Все слишком долго ждали старого выведа борьбы с бунтовщиками.

   – Што за вывед такой?

   – Ещё в древности мудрые мужи говорили, что время от времени среди бедноты происходят бунты. И если появляется сильный человек во главе бунта, то бунт как наводнение. Но истинно борящихся с властью мало. Большинство из тех, кто близко стоит к тому, кто возглавляет бунт, начинают обогащаться, постепенно становясь теми, противу кого бунтовали. Своя рубашка ближе к телу. Офицеры Кромвеля награбили земель в Англии, Шотландии, Ирландии, но при Кромвеле законно не могли ими владеть. Король, возвращённый ими к власти, закрепил за ними их приобретения, вернув всё в старое русло.

Царевич Фёдор во все глаза смотрел на Брюса, сказанная мысль была столь проста, и странно, что раньше не приходила в голову.

   – Значит, есля Стенька победил бы, годков через десять всё бы вновь пошло по-старому?

   – Што может изменить человека? Он низок и подл, замечая за другими дела, Богу неугодные, за собою не видит. Вот даже князь Барятинский, коий за победу над Стенькой боярство получил, третьим воеводой при царе стал, всё ж таки половину денег, што на рекрутство солдат выдали, себе присвоил.

Фёдор хотел что-то ещё спросить, но в это время часы на Фроловской башне пробили шесть по полудню. На это время было назначено чествование того самого нового боярина Юрия Никитича Барятинского, стольника Кирилла Полуэктовича Нарышкина, отца новой царицы.

   – Идём, Вилиим, будешь за столом сзади меня стояти. Узришь, как безродные Нарышкины будут сегодня стольниками пожалованы.

Как Фёдор ни старался, но никаких тёплых чувств к новой жене отца, государя, он не испытывал.

Туман сгустился, и улиц, лучами расходившихся во все стороны от Кремля и Китай-города, не было видно. Андрей брёл, не ведая куда, стараясь ни о чём не думать, но острая боль не уходила из души. Неужели это он, менявший девок в заречье дюжинами, не может выкинуть ту, что ужалила змеёй? Он, который гордился тем, что может легко забывать.

Солнце старалось протиснуть свои лучи сквозь туман, из которого редкие прохожие выныривали как привидения.

«Наверное, будет жаркий день, – неизвестно почему пронеслось в голове, и опять перехватило дыхание: из тумана появилась жёнка, и ликом и фигурой напоминающая Алёну. – Скоро мне будет мниться, шо они вси на неё схожи».

Он свернул в переулок и побрёл с улицы на улицу, не выбирая направления. Впереди показался собор архангела Гавриила, церковный староста которого содержал питейный дом, платя пошлину соседнему царёву кабаку. Староста был мужик прижимистый и опившихся обирал безбожно. Он и сейчас стоял возле крыльца, не пуская тех, с кого нечего было взять. Не разобрав в тумане дворянского кафтана, зло рявкнул:

   – Ни свет ни заря, а ужо пити прутися.

   – А ты хайло заткни, чёрт смурной, а то я тебе его сворочу, – так же озлобленно заорал Андрей.

   – Ои, барыч, не признал в тумане.

Андрей вошёл в питейный дом, после слов хозяина думая, что там безлюдно. Но здесь уже с утра с синюшными, оплывшими лицами за столами сидело дюжины две соседских мужиков, завсегдаев. Хозяйская дочь лет четырнадцати разносила в кружках наливку вперемешку с брагой, вертя обтянутым сарафаном задом. Один из мужиков посмотрел ей вслед масленым взглядом.

   – А девка як зазрела, а нябось яще никто не мял.

   – У, оттопырил губу, нябось ужо давно хто-нибудь на сеновале заволил. Селивану только гони копейку, а с чаво – бёз разницы.

Мужик сплюнул на пол, усыпанный опилками, и, взяв кружку, потянул наливку.

На душе Андрея стало ещё поганей, не став пить, он развернулся и вновь вышел на улицу. Домой он почти бежал, а войдя на двор, оседлал жеребца и погнал за город. Лишь выехав в знакомую рощу, он соскочил с седла и повёл коня в поводу.

Он шёл к своей светящейся в деревне часовне излить душу, тихо ступая зелёными сапогами с загнутыми носами на зелёный мох и траву, лежащую пушистым ковром, машинально обрывая орехи с орешни и складывая в карманы кафтана, когда тишину прорезал сумасшедший перезвон бубенцов. Через мгновение на широкой дороге он увидел огромную колымагу, запряжённую шестёркой коней, которые рысью бежали ему навстречу. Вероятно чем-то напуганные, они понесли. Сзади скакали разодетые всадники и стрельцы. Между Андреем и каретой поперёк дороги лежала поваленная сосна. Встав на дыбы, лошади развернули карету наискось к поваленному дереву. Один из всадников смог ухватить лошадей под уздцы и повис на них так, чтобы его не могли достать копытами. Сделав несколько рывков, лошади остановились. Они дрожали, над мордами поднимался пар от их дыхания, а глаза были дикие, безумные. Всадник ещё какое-то время висел на узде, потом осторожно отпустил ремни. Животные не двигались с места, только фыркали и позванивали бубенчиками. Андрей сразу узнал прыщавого вельможу, остановившего лошадей, – это был царевич Пётр Сибирский. В это время дверца кареты открылась, и из неё выскочила сестра царя, царевна Татьяна Михайловна, которая сразу, размахивая руками, закричала на возничего:

   – Червь, раб, тебе уж раз пороли за то, шо ты не умеешь справлятися с конями, видать, мало.

   – Государыня, царевна, ну чаво я могу поделати, как везу во карете вас, чуть погоню, кони бесютси, не любят они вас, видно.

Царевна, выпучив глаза, в ярости заорала на стрельцов:

   – В плети его, смутьяна, в плети. Чаво удумал, царскую дочь кони не любят.

Стрельцы схватили возничего, свалили тут же у дороги и, не снимая кафтана, начали охаживать кнутами и нагайками. Удара с сорокового возничий испустил дух.

Смерть возничего ещё сильнее разъярила царевну, и тут ей на глаза попался Андрей.

   – Ты хто такой? – давясь слюной, зло спросила она.

Встав на колени, смотря в землю и не отпуская повод коня, Андрей ответил:

   – Стрелецкий сотник, приказа Матвеева, Андрей Алмазов, государыня-царевна.

   – А что деешь на лесной дороге?

   – Орехи собираю.

   – Бездельем мытаришься, вот ты и заменишь мене возничего.

   – На то воля твоя, государыня-царевна. Позволь коня в повод кому из стрельцов отдати.

   – Дозволяю.

Андрей встал с колен и отдал повод близстоявшему стрельцу. Успокоившаяся царевна внимательнее взглянула на него и неожиданно заговорила милостивым, бархатным голосом:

   – Мы следуема во Хотьковский монастырь, ко вечерней службе во честь преподобной Макрины-избавительницы. Дорогу-то ведаешь?

   – Да, государыня-царевна.

Андрей залез на козлы, царевна в карету, стрельцы отнесли в сторону сосну, и все тронулись в путь.

Хотьковский монастырь был крупнейшим в Московском княжестве, пока не появился Троицко-Сергиевский, туда-то и перебрались впоследствии большая часть монахов. А в опустевших кельях Хотьковского монастыря поселились монахини. Туда-то и гнал карету Андрей и прибыл на место задолго до службы.

Дым ладана кружился над серебряными кадилами священнослужителей.

Отец Евстафий медленно поворачивался к молящимся, держа в руках дароносицу.

Горят свечи, и Бог здесь соприсутствует – в частице святых даров, окружённой золотым сиянием. Вот вскакивает одна больная и направляется на причастие к отцу Евстафию, возле которого бросается на пол. Большинство болящих смотрят неподвижным взглядом на неё и на чудо-дароносицу с мощами. Две сестры-монахини стараются поднять неизлечившуюся больную, которая катается и колотит по полу руками. Отец Евстафий причащает её, а затем возлагает на неё руки, которые только что держали дароносицу. Огни свечи мерцают, отражаясь в его парчовом облачении, на котором выткан большой восьмиконечный крест. И странно, больной становится легче.

А служба и причастие всё продолжается. И царевна стоит здесь же, невдалеке от болящих. Андрей смотрел на неё. Странно, в Москве больных близко к Кремлю не допускают. Случайный слух о наговоре, за сглаз или подозрение в колдовстве на царскую семью – и десятки людей на дыбе. А тут царевна стоит среди болящих и не боится заразы, видно, думает, что святое место оберегает.

У выхода из церкви Андрея поджидал царевич Пётр Сибирский. Ревниво оглядев его с головы до ног, он гневно произнёс:

   – Государыня-царевна велела тебе быти старшим во ночном карауле со стрельцами. – Затем, помедлив, добавил: – Проведаю чаво, дело до царя не дойдёт – сам зарублю.

Андрей молча отошёл в сторону, зло смотря вослед царевича: «Да жди, как же, вершок прыщавый, буду я ждать, покедова ты саблю выхватишь. Я тебе быстрей шею сам сломаю».

Сзади приблизился стрелецкий сотник, Егор Обручев:

   – Пойдём, што ли, я теби людей выделю. Удача тебе выпала, ты, видать, царевне приглянулся. Может, она упросит царя, выйдешь в стрелецкие головы.

Андрей медленно поплёлся за Обручевым и вместе с ним проверил расставленных стрельцов, которые сторожили со всех сторон женскую часть монастыря.

Уже стемнело, и всё вокруг затихло, когда Обручев оставил его. Андрей решил поспать прямо на земле, возле одного из караулящих стрельцов, благо время летнее, жаркое, но тут из темноты вынырнула мамка и каркающе-хрипящим голосом зашептала:

   – Государыня-царевна кличет тебе к себе.

   – Зачема?

   – Того не ведаю.

   – Ну тады веди, – спокойно уставшим голосом ответил Андрей. Следуя за мамкой, он вошёл в келейную и, пройдя длинным переходом, остановился у обитой медью двери.

   – Да входишь ты, тялок, – шёпотом рявкнула мамка и, втолкнув его, закрыла за ним дверь.

В келье было темно, и глаза долго привыкали к мраку, и постепенно, как из ничего, в еле заметном лунном свете перед ним предстала обнажённая царевна. От лунного света её губы были совсем бесцветными, серо-синими, а зубы белели как известь. И вот она оказалась совсем рядом, близко-близко.

   – Сними энто! – зашептала она пересохшими губами и медленно начала расстёгивать ему ворот рубашки. Он почувствовал её холодные руки на своей груди.

Узкие и твёрдые руки скользили по его телу, по которому бежала дрожь.

«За токо царь повелит с живого шкуру содрати», – пронеслось в голове.

Андрей попытался оторвать от себя её пальцы, озираясь, как будто его должны схватить прямо сейчас, но она оттолкнула его руки и грудью прижалась к нему. В глазах шли круги. Андрей почувствовал, что невольно начал прижимать царевну к себе.

«Нельзя, ведь то как святотатство», – вновь пульсировала мысль.

   – Боишьси, – прошептала она. – Чаво, ну чаво ты боишьси?

Андрей не отвечал. Страх то вдруг исчезал, то вновь появлялся.

По спине бежали мурашки, а затем вдруг выступил пот. Серо-синие губы целовали его лицо, и неожиданно для себя Андрей отталкнул царевну, и она навзничь упала на ложе. Но на ложе она выгнулась дугой, упираясь руками и ногами, приняла соблазнительную позу, медленно покачивая бёдрами. Андрей попятился, крестясь.

   – Убирайся! – неожиданно раздался гневный шёпот, и царевна привстала на коленях на ложе. – Убирайси, жалкий евнух. Убирайси и больше никогда не попадайси мене на глаза. Не вздумай опяти явитися сюды, святоша, презренный раб.

Андрей как бешеный выскочил из кельи и, проскочив мимо испугавшейся мамки, выбежал во двор. Влетев в монастырскую конюшню, нашёл своего коня и, оседлав его, ускакал в ночь, в темноту, куда угодно, лишь бы подальше от монастыря. Конюх-монах зло погрозил ему вослед кулаком:

   – Разбойников на тебе нетути, оглашённый. Лишь нехристи по ночам из монастыря бегуть.

Андрей гнал коня по Ярославской дороге, несмотря на ночь, гнал, хотя знал, что спешить ему некуда. С рассветом показались окраины Москвы, первые дома.

   – Куды податей? – задал он сам себе вопрос и сам себе ответил: – К Ермилову, больше вроде не к кому.

Направив коня к другу, он почувствовал себя таким одиноким, как никогда в жизни, уставший жеребец под ним еле переставлял ноги. Ещё не били к заутрене, когда Андрей въехал на двор к Трофиму Ермилову и, отдав коня холопу, поднялся в покои хозяина. На пороге опочивальни слуга попытался не пропустить его, но Андрей со злобой оттолкнул того в сторону и вошёл.

   – Андрей? – удивлённо спросонок спросил Трофим. – Ты чаво?

   – Поговорити надо, – с горечью произнёс непрошеный гость.

Трофим ещё раз внимательней посмотрел на Андрея:

   – Што стряслоси?

   – Попал я случайно во поезд царевны Татьяны Михайловны, што на богомолье во Хотьково двигалси. А ночью в монастыре мамка ея завела мене в келью, где она опочивала. А она тама нога стоит. Руками мене оплела, стала на ложе тащити. А я царевну откинул, на коня, вот сюды прискакал.

Трофим выпучил на друга глаза:

   – Во дурак так дурак! Она теперича тебе со веема твоим добром съест. Тебе чаво, жалко было?

   – Так ведь прознают, дыба меньшее, шо мене ждёт.

   – Коли прознают, што ты царевну обнаженну видел и она на тебе висла, не посмотрют, шо ты от неё отказалси. Штоб не сболтнул, всё равно голову сымуть. Што тебе не иметси, всё во што-то влезаешь. Али тебе хотся, штобы третье поколение дворян Алмазовых вместя с тобой в Сибири обреталось?

   – Ну не мог я в монастыре, да и эта стерва Алёна усё перед глазами стоит.

   – О святоша, в монастыре не может. А ей каково, токо тамо и можно, здеся в Кремле возможности не приставится.

   – Ну и што же мене деять?

   – Сходи в кабак, найди проженну жёнку, штобы она тебе как следует выжила, а затема иди к Симонову монастырю. По твои петрушества с переодеваниями я от Сивого раз слыхал, вота и переоденься каменщиком. Монастырь стены ставит, два дела и содеешь. Наломаешьси, глупые мысли в голову не полезут, да и святое дело содеишь, помогая святой обители.

   – Кто бы говорил,– пробурчал Андрей.

   – Тогды напейси, и уж чё будет, то будет. Ладно, возвращайси домой да погрейси возля жены, глядишь, от сердца и отляжет.

Странно, но от болтовни Трофима от сердца и вправду отлегло. Андрей махнул рукой и направился в свой дом.

К новому году из Сибири от тобольского воеводы боярина князя Ивана Борисовича Репнина в государеву казну прибыл караван с меховым ясаком[117]117
  Ясак – натуральная подать.


[Закрыть]. По велению царя и великого князя всея Руси привезли маленького уссурийского тигрёнка, злого и рычащего на всех. Царь подарил его царевичу Фёдору. Полосатый красавец поселился в царских палатах.

Ярко-рыжий красавец, прозванный Василевсом, разгуливал в покоях царевича Фёдора. И царевич ожил, вновь ощутив любовь отца, и почувствовал себя ребёнком.

Фёдор, несмотря на свои больные ноги, катался с тигрёнком по ковру, лазил на четвереньках под столом, выгуливал в девичьем саду. Они даже спали вместе. В эти дни, видя радостное возбуждение царевича, и Симеон Полоцкий не настаивал на занятиях латынью. К радости Фёдор, вернулся и дядька боярин князь Воротынский и, приходя к царевичу, участвовал в забавах с тигрёнком.

Вот и сегодня они втроём были вместе в покоях царевича.

   – Князюшка, поведай мене правдиво, батюшка-государь подарил мене Василевса потому, што любить мене? – спросил Фёдор каким-то печальным голосом.

   – А як же, рази можно не любити чадо своё.

   – А рази тако не бывало?

Воротынский отвернулся.

   – Ты умысли, што любовь бывает разной: ко сыну – энто одно, ко молодой жёнке – совсем другое. И ведаешь, аки тяжко метатьси межу одним и другима.

   – Князюшка, милый, знаешь, но еногда я чуйствую, што никому не нужон. Матушка умерла, любимый брат тожа. Отец последние месяцы усегда возля Наташки.

   – Ты не должон так ея прозывати, а государь любить тебе, и я люблю. Выкинь усё ненужное из головы.

Тигрёнок, которого все эти разговоры не касались, ластился к царевичу, и одно его присутствие разгоняло печальные мысли Фёдора.

   – Ладно, усё, более не буду о том думати. В октябре отец пошлёт мене на богомолье, куды поедем?

   – В Вязьму.

   – А пошто в Вязьму-то? – спросил царевич, уже улыбаясь.

   – А возьмём с собой князя Микитку Вяземского. Ты мене Воротынск показывал, мы ему Вязьму покажем. Князья Воротынские возвысились, а Воротынск захирел, князья Вяземские заскудели, а Вязьма расцвела посадами.

   – Ага, ты воспять на свово конька сел. А затем с Мишкой Пронским мы поедем в Пронск, ас Петром Мещёрским в Мещеру, ужо чаво тянуть, сразу ехать с царевичем Петром Сибирским в Сибирь.

Не ожидавший такого оборота Воротынский даже от растерянности открыл рот, а царевич Фёдор закатился заливным смехом.

Начинало смеркаться, когда Матвеев возвратился из Кремля домой.

Последнее время Артамон плохо знал о том, что творится в Москве. Его глаза и уши – Андрей Алмазов – почти два месяца не являлся ему перед очи. Просьба прийти, переданная через брата Семёна, не подействола на Андрея. Сегодня был послан за ним Сивой, Матвеев знал, что Сивой приведёт его, и не обманулся в своих ожиданиях. Массивная дубовая дверь открылась, и в вифлиотику вошли Сергей Матвеевич Матвеев, Семён и Андрей Алмазовы, Никола Спафари и Савелий Сивой. Артамон Матвеев сразу подлетел к Андрею:

   – Ты чавой-то о себе возомнил, ни службу стрелецку сотником не несёшь, ни ко мне с докладом не являешься. Али в подземелья холодные похотел? Али полностью перетить из детей дворянских в купцы?

   – Не ведая, ради чаво што деять, не зная, во што мене верити. Во тех землях, где Стенька гулял, теперича князь Барятенский распинает и правых и виноватых. Ты мене говорил, што сын боярыни Морозовой перебеситси и начнёт вкушати пищу, а он себе голодом чуть до смертушки не довёл.

   – То не твово ума дело.

   – А што мово?

Артамон махнул рукой и присел на сундук с книгами, чего себе никогда не позволял.

   – Ну чаво ещё хочешь сказать? – махнул он рукой.

   – Воеводам, коим деньги были посланы для набора войска, кои их боле на себи потратили, и князь Иван Милославский из них первейший.

   – Мал я ещё, штобы с Милославскими тягатьси, подожди чуток.

   – Монастыри, коим запрещено скупать земли, приобретают их под видом духовных пожалований, а бывшим хозяевам платют под видом выдачи денег для раздачи нищим и другим монастырям. А боле всех во том деле преуспели монастыри, кои в веденье митрополита Павла Крутицкого.

   – Ты пымаешь, што хочешь стравити мене с сильнейшими людьми царства Русского али не пымаешь?

   – Пошто царь сестру свою Татьяну Михайловну за Ростислав Шишмана не выдаст, за родную кровь боитси, переживает. Так лучшей раз рисканути, чема апосля всю жизню в монастыре маитси.

   – Ну во, теперича я должен и царю указывать, за ково ему сестру выдавать.

   – Он – царь и не может думати только о себи.

   – Ладно, иди в горницу, а мы тут о тебе посоветуемси.

Андрей прошёл в трапезную. Ждать пришлось недолго, к нему вскорости вышел Артамон Матвеев и брат Семён.

   – Мы тута посоветовались и сообча решили послать тебе отогретси душой в Кирилло-Белозерску пустошь. Сегодня и сбирайси, а за лавками твоими брат присмотрит. Настоятелю я грамотку с тобой отпишу. Ну, иди, а то сегодня у нас и без тебе дел много.

Каким-то совсем потерянным Андрей покинул дом Матвеева. Даже не попрощался с лучшим другом Сивым.

Радость царевича Фёдора оказалась недолгой. На двадцать третий день по приезде тигрёнок перестал есть, играть, стал вялым, больше лежал, вытянувшись на ковре. Всё его поведение походило на сглаз, а сглаза во дворце боялись более всего. Царь даже назначил расследование, а царевич притащил в свои покои всех врачей и лекарей, немцев, во главе с Блуменграстом, Розенбергом и Зоммером из Силезии, что были приставлены к Аптечному приказу, но те ничего не понимали в болезнях диких кошек.

Фёдор лежал на ковре рядом с Василевсом и ласково гладил тигрёнка по спине. В глазах вновь появилась тоска.

   – Лапушка, маленький, што с тобою? – тихо шептали его губы.

Василевс, приоткрыв глаза, жалобно урчал ему в ответ. Царевич сам уже не ел вторые сутки. В покои вошёл царь и тихо опустился на ковёр рядом с сыном:

   – Фёдор, сынок, успокойси, возьми себи в руки, всё в руках Господних, ты же наследник престола.

Массивная фигура Алексея Михайловича, с окладистой бородой, в рубахе с расшитыми жемчугами воротом, наклонилась над тигрёнком, тот вновь жалобно заурчал и вдруг весь сжался, а затем, выпрямившись, дёрнулся. Его начало трясти и бросать из стороны в сторону.

   – Есля усё в руках Господних, то коли он выживет, то я должен быти наследником престола, а есля нет – то и мне не быть наследником. – В его глазах, смотревших на тигрёнка, светился ужас.

Тигрёнка продолжало бросать из стороны в сторону. Одна из мамок зло перекрестилась:

   – Во як бес в нём разыгрался.

Фёдор резко вскочил на больные ноги:

   – Енто во теби бес разыгрался, пошла вон отсюдова.

Мамка ещё не успела выйти, как тигрёнка последний раз подбросило, и он замер. Тело было ещё тёплым, но сердце не билось.

   – Нет, нет.

Фёдор стал яростно прижимать к себе пушистое мягкое тельце. Царь вскочил и потянул сына к себе. Царевич поднял глаза к отцу:

   – Как ты и говорил, всё во руках Господних, вот и ответ на вопрошение.

Царь замахал руками, как будто отгоняя призрак:

   – Фёдор, пути Господни неисповедимы, нельзя гадати по его поступкам, это грешно. Есля он захочет, штобы ты не стал царём, ты и не станешь.

Фёдор бросился на ложе и разрыдался. Царь сел рядом и стал гладить сына по голове:

   – Федюшка, успокойся, я отпишу Репнину, он ещё тигрёнка пришлёт.

   – Зачема, штобы он возля мене помер? Пойми ж, имя Фёдор на русском престоле несчастливо.

   – Типун тебе на язык.

Алексей Михайлович расстегнул ворот, развёл руками и вышел из почивальни сына. Мамки поспешили за ним.

Весть о смерти тигрёнка на женскую половину терема добралась почти через неделю. Наташа сидела у окна, слушая черницу и расшивая покров жемчугом, думала о своём. Сегодня утром она поняла, что беременна. Странно, именно в тот день, когда умер тигрёнок, она впервые по чувствовала, что её подташнивает. Юное тело почувствовало свою причастность к продлению рода.

«Сказати али не сказати царю, – крутилось у неё в мыслях. – А коли я ошибаюсь?»

Она провела руками по летнику от груди к животу, а потом оглянулась, чтобы узнать, не обратили ли на её жест внимания сестры и дочери царя, и заметила на себе взгляд любопытной Софьи. До сих пор Наталья так и не почувствовала ничего близкого и родного в родственниках царя, хотя Алексей ей стал ближе отца и братьев.

Царевна Софья поднялась, отложила пяльцы и, не сводя глаз с Натальи, демонстративно подошла к чтице, взяли книгу и что-то стала искать в ней. Затем, сев на место чтицы, начала читать, интонацией выделяя некоторые места: