Текст книги "Несчастливое имя. Фёдор Алексеевич"

Автор книги: Андрей Гришин-Алмазов

Алексей сдвинул левой рукой её волосы и поцеловал в шею, затем выше, возле уха, пробежал губами по щеке, коснулся губ. Наталья затрепетала, её лишь раздражала борода, которая была обязательным атрибутом православного царя. Неожиданно в голове пролетела мысль: «Котолики-крыжаки бороды бреют, и их жёнки, новерно, ентим довольны».

Алексей же тем временем, положив ладони рядом с её лицом и прижав пряди волос к подушке, приподнялся и наклонился над женой. Какое-то странное чувство, похожее на голод, заполнило её, сердце колотилось, она тяжело дышала... Затем, уже когда он лёг рядом с ней, она подумала, что вот он так близко и ей ничего не нужно. Думать больше ни о чём не хотелось. Все страхи прошли.

Болгарию и Русь связывало многое. Не только общность славянской крови и языка, письменность, введённая святым Кириллом, православная вера, культура и быт, но и порядок, где был царь, окружённый князьями и боярами, стоящий над огромной массой сельского населения.

Ещё в начале десятого века правивший в Болгарии царь Семеон не позволял младшему брату, сильно набожному князю Якову, жениться, боясь, что сыновья брата, как н его собственные, будут претендовать на престол и власть в государстве. Однако неожиданная любовь принесла Якову незаконнорождённую дочь. Когда она выросла, он выдал её замуж за комита[108]108
  Комит – от comites – спутник – должностное лицо в Византии.


[Закрыть] Радомира, крестил внука, нарёк его именем Никола, сам воспитывал в яром почитании церкви. Когда Яков умер, Никола наследовал большие земли, а затем стал комитом в Родопах.

Когда Святослав Великий привёл русские дружины в Болгарию[109]109
  ...Святослав Великий привёл русские дружины в Болгарию... – Князь Святослав I (? -972) совершал походы в Болгарию в 967, 969 гг.


[Закрыть], комит Никола оказался единственным, кто не признал его власть и с оружием выступил против него, а затем после ухода Святослава не признал власть и византийского императора, захватившего большую часть Болгарии. Помня родство Николы со старой династией, бояре пошли за ним, и вскорости ему удалось вернуть большую часть утраченных Болгарией земель, но сам он в одном из сражений пал, а затем погибли двое старших его сыновей, Давид и Моисей, и во главе страны встал третий сын – Самуил, который первым и обагрил руки родственной кровью. Узнав, что младший брат Аарон тайно начал переговоры с императором, Самуил казнил его, начав отсчёт братоубийств. Самуил восстановил Болгарию в её границах, венчался на царство и проправил очень долго, до 1014 года. У него было два сына: Гавриил-Радомир и Иван-Владислав и десять внуков, по пять от каждого сына. После смерти Самуила на престол сел его старший сын Гавриил-Радомир, но править ему пришлось недолго: брат Иван-Владислав убил его, а его детей приказал ослепить. Один из бояр выкрал Петра и бежал с ним, а четверо остальных детей были ослеплены, трое младших при этом скончались, а ослеплённого Святослава укрыли в Родопах крестьяне. Однако и Ивану-Владиславу не пришлось долго править. Через три года византийский император Василий Болгаробойца пленил царя и его сыновей и сослал в Армению. Когда спасённый Пётр вырос, он вернулся в Болгарию, поднял восстание и провозгласил себя царём. В скором времени к нему из Армении бежал один из его двоюродных братьев, Алусион. Вначале они ладили, но затем между ними начались разногласия, и раз Алусион, напоив Петра, выжег ему глаза. Ослеплённый Пётр был захвачен византийцами в плен и казнён. Казалось, от могучего рода ничего не осталось. Лишь очень далёкий праправнук Святослава Михаил-Шишман Первый вновь сел на болгарский трон. Со смертью Ивана-Александра, унаследовавшего его трон, ещё при жизни наделившего двух сыновей – Ивана-Шишмана Второго и Ивана-Срацемира большими уделами, всё вновь повторилось. Братья враждовали друг с другом, ведя кровопролитные войны, что позволило Турции захватить Болгарию, а со смертью младшего брата – Ивана-Срацемира в 1396 году страна стала частью Турецкого султана. Постепенно от многочисленного рода остался лишь праправнук Ивана-Срацимира, царь без царства – Ростислав. К нему-то и послан был Андрей Алмазов.

Сколько ему пришлось преодолеть, прежде чем он доехал до Тырнова, сколько мзды отдать в жадные руки, прежде чем он увидел этот город славянской неволи, рабства, видимого смирения. Однако всё же он добрался сюда.

К стенам города жались хижины и скромные лачуги бедноты, далее лежали кривые улицы с каменными и глинобитными домами, ближе к центру города строившиеся в два этажа.

По этим улицам конными разъезжали лишь турки да те болгары, что приняли мусульманство.

Андрей остановился в большой харчевне, хозяин которой сам, кажется, не понимал, кто он – мусульманин или православный, что не мешало ему обжуливать и тех и других. Оплатив старосте рынка место, Андрей повёл бойкую торговлю, время от времени оставляя товар на Савелия Сивого и рыская по городу в поисках каких-нибудь сведений о Ростиславе Шишмане. Люди от его вопросов шарахались, а ему приходилось сдерживать себя, боясь навлечь подозрение турок. Под вечер одиннадцатого дня он вернулся в харчевню злой и растрёпанный. В харчевне десятка два мужчин сидели за грубо сколоченными столами или стояли у огромного очага, в котором пылало толстое полено. Потолки были столь низкими, что Андрей легко бы достал до них рукой. Сводчатый ход, открывавшийся в дальней стене, судя по всему, вёл к кладовым. За одним h i столов сидел Савелий Сивой, поджидая его к ужину. Одна из служанок со смазливым личиком быстро начала накрывать на стол. Однако жареная баранина и лёгкое виноградное вино не вернули хорошего настроения Андрею. Служанка, зная о его прибытке, чуть ли не явно предлагала себя, но, охлопав её по ягодицам, Андрей печально произнёс:

   – Эх, чернявая, пол бы годочка вспять, я б тебе приласкал, но токма не теперича, аки потома моей ладе в очи глядети.

Обозлённая служанка скрылась на поварне.

   – Што, Савелий, деять будем, с полмесяца здеся, а толку мало.

   – Не знаю, – ответил Савелий, жуя плохо пожаренное мясо.

   – Не ведаешь, а што мене прикажешь деять? Мене надо найти ихнего царя во што бы то ни стало. Был бы у него кремль, а в нём свой терем, а так неведомо где искати. Весь товар, почитай, продали, – зло закончил Андрей, не обращая внимания на окружающих.

В это время в харчевню вошли шестеро крепких молодцев. Не успел ещё Андрей понять, в чём дело, как они потушили факел над дверью и масляные бронзовые светильники. В наступившей кромешной тьме на Андрея навалились, он вывернулся, но кто-то ударил его в лицо. Взвыв, Андрей с остервенением начал наносить удары наугад. Он слышал в темноте голос Сивого и надеялся на его подмогу. Шум, хрип, на Андрея вновь навалились, полоска кожи закрыла глаза и рот. Андрей почувствовал, как его кто-то взвалил на спину и куда-то понёс. Драка в темноте продолжалась. Хлопнула дверь, и тёплый весенний ветерок подсказал Андрею, что его вынесли на улицу, положили в повозку, чем-то накрыли, и повозка тронулась. «Вота и дорыскался, видать, турки проведали», – подумал Андрей.

Везли недолго, потом вновь взяли на руки и понесли. Когда с него сняли повязку, оказалось, что он находится и выбеленной келье со сводчатым потолком. Несколько монахов в тёмно-коричневых рясах находились тут же. Один из них вышел вперёд и перекрестился особым образом. Андрей трижды поклонился ему, коснувшись пальцами пола. Это был особый знак Тайного приказа. После этого монах с чувством обнял Андрея. Это был Тимофей Чудовский, человек необыкновенный и неожиданный. В январе 1666 года в Чудовском монастыре он познакомился с калекою-лекарем Саввой, и тот ему разъяснил, что Богу и христианству можно служить не только молитвами. Тимофей был пристроен патриархом Дасифием помощником к султанскому толмачу.

С тех пор в Грановитой палате знали обо всём, что помышляли в Порте[110]110
  Порта – название Османской империи и её правительства, принятое в средние века и новое время.


[Закрыть].

   – Как звати-величати тебе, мил человек? – радостно спросил монах.

   – Андреем.

   – А мене Тимофеем. – Он махнул рукой, и остальные монахи удалились. – Пошто Ростислава Шишимана ищешь?

   – Грамоты верительные отдати и поведать, што государь наш, царь Алексей Михайлович, венчалси с девицею Нарышкиной.

   – Ну, Ростиславу то без достатку. Ладно, шествуй за мной.

Он повёл Андрея узким переходом с земляными стенами, низко пригибаясь, чтобы не задеть грязный свод. В конце пути они оказались перед дверью, обитой медью, за которой была ещё одна келья, блекло освещённая бронзовым светильником. В центре кельи находилось кованое железное кресло, в котором сидел благородый муж с чисто выбритым лицом и длинными усами. Это был Ростислав Шишман, за ним стояли братья-близнецы бояре Друян и Троян, напротив сидел благообразный инок с гусиными перьями и свитками.

   – Енто тот, кого ты рыскал, – произнёс Тимофей Чудовский, указав глазами на сидящего в кресле.

Андрей низко поклонился. Благоговение перед царями впитывалось на Руси с детства.

   – Я не могу передати тебе, государь, верительных грамот мово государя, ибо они осталися в харчевне, но ты можешь послати монаха с моим перстнем к одному из моих людей – Савелию Сивому, и он принесёт их тебе.

Андрей снял с пальца перстень, и Тимофей, взяв его, неслышно удалился.

   – Я прибыл, штобы передати деньги и поведати, што царь Алексей Михайлович венчался святыми узами с девицею Нарышкиной, ныне царицей Натальей Кирилловной.

Ростислав сплёл пальцы, похрустел суставами, раздумывая с ответом.

   – Я извечный должник царя Алексея и не собираюсь равнять себе с его величием и могуществом. Я рад, што царь Алексей сыскал себе жену по душе и сердцу, но я бы стал верным и послушным сыном его, если бы он выдал за мене одну из своих дочерей или сестёр, што намного бы возвысило мене средь мово народу.

   – Но токо вызвало бы крупну ссору царя с султаном турецким.

   – Война Порты с Русью и Польшей – дело решённое, не в этом году, то в следующем она будет обязательно. Гетман Дорошенко признал себе вассалом турецким, и султан готовит своих янычар для посылки ему в подмогу под Чигирин. Ты возвернёшься к царю, всё, что ты услышал здесь, поможет многое ему разъяснить.

Андрей замотал головой:

   – Да я перед его очами и не предстану. Все документы и вести я передам и поведаю главе Посольского приказу, Матвееву Артамону Сергеевичу.

Вскоре в келью вошли Тимофей Чудовский и Савелий Сивой с деревянной шкатулкой в руках. Открыв её снятым с шеи ключиком, Андрей вынул два свитка с навесными царскими печатями и два больших кошеля с ефимками[111]111
  Ефимок – польск. joachymik – русское название серебряного иоахимсталера, из которого в XVII – начале XVIII вв. в России чеканили монеты; русский серебряный рубль, чеканенный в 1654 г.


[Закрыть].

   – Вот то, што мене велено передати.

С печальной улыбкой Ростислав взял дары. Никогда ещё Андрей так не понимал, что от него ничего не зависит. От этого он чувствовал себя униженным. Тимофей похлопал его по плечу, а Ростислав жестом отпустил. Монах проводил его и Сивого до харчевни, расспрашивал по дороге обо всём, что творилось на отчизне за последние годы. У самой двери он остановился и, попрощавшись, попросил:

   – Поживи в Тырнове ещё пару дней, мене грамотку надоть написати и с тобою передати.

Затем поклонился и ушёл в темноту узких улиц.

Давно в посольской избе не было столь большой кутерьмы. Новый глава Посольского приказа Артамон Матвеев принимал посла эмира Бухары Муллу-Фарруха. На торговых связях с Бухарой настаивали голландские купцы, которых в своей политике поддерживал Матвеев. Фарух явился в сопровождении большой пёстрой свиты. Зелёная чалма на его голове говорила о том, что он недавно посетил Мекку. Важно проследовав по коврам, он дотронулся до чалмы и с достоинством поклонился, в ответ и по русскому обычаю Артамон Матвеев поклонился в пояс. Подьячие обступили свиту посла.

   – Когда люди кочующего хана Улухана принесли поклон и дары царя урусов моему господину, повелителю Бухары, он тут же послал меня с ответным поклоном, – медленно, бархатным голосом на арабском языке заговорил Фаррух, толмач переводил его слова, – и я поспешил исполнить его волю. Двенадцать ахалкетинских скакунов, восемь серебряных кувшинов тончайшей чеканки, драгоценнейшие ковры, красавицу рабыню прислал со мной мой государь в дар государю руссов.

Матвеев с почтением и достоинством вновь поклонился. Начался ритуал передачи и приёма даров, и тут, нарушая все обычаи, в посольскую избу в сопровождении князя Воротынского и царевича Сибирского, опираясь на посох, вошёл царевич Фёдор. Писцы и подьячии попадали на колени. Толмач поспешил поведать Мулле-Фарруху о том, кто явился.

Царевич, часто видевший татар, с любопытством рассматривал бухарские одежды.

   – По-хорошему ли доехал, друг наш Мулла-Фаррух со товарищами? – спросил он.

   – Слава Аллаху, доехал я хорошо и приветствую царевича душевно.

   – Я столь же душевно приветствую посла Бухары. И хотел бы испросить у него, чема богата ваша земля? Есть ли в ней серебряные руды?

Вопрос звучал по-детски наивно.

   – Нет, в моей стране не добывают серебро из земли. Мы богаты конями, шерстью и хлопком и готовы торговать этим.

   – Я мыслю, и нашим купцам будет што связти в Бухару.

   – Полностью согласен с высокородным царевичем.

Фёдор улыбнулся в ответ и покинул посольскую избу, Фаррух ближе подошёл к Матвееву и неожиданно по-русски произнёс:

   – Я впервые лицезрел царевича со столь добрым взглядом.

Алёна уже более двух месяцев тосковала, не имея никаких новостей об Андрее. Может, натешился и бросил. Она несколько раз ходила к Авдотье Немой, но разве её поймёшь, металась от одной крайности к другой, пытаясь отвлечься от дум, создавала видимость заботы по хозяйству, когда к ней заглянула сударушка-соседушка.

   – Горлинка ты моя, да штой-то на тебе лица нетути? – залепетала она лелейным голосом.

   – Да чей-то голова с зорюшки болит.

   – Не в обиду будет сказано, по-соседски. Вижу я, чаво ты маешься. Купчина твой очей не кажит. Да то и к добру. – Соседушка сделала участливое лицо. – У тебе есть муж, венчанный, законный. Погуляла маненько, и хватит, пора меру знати. За грех твой купец мошной расплатился, а теперича, видать, в семью возвернулся.

Артамон Матвеев, выполняя обязанности дворецкого, занимался приказными делами, просматривая переписку между двором и приказами. На столе лежали указные, памятные, жалованные, сыскные грамоты, наказы, отписки, челобитные, изветы. Справиться со всем этим было бы просто невозможно, если бы не несколько подьячих, в чьих рядах был Семён Алмазов, который часто подменял Матвеева и получил полный доступ к посольским документам и домашнему архиву главы приказа.

Старый глава Посольского приказа – боярин Ордын-Нащокин хотя и не был отставлен от приказа, однако почти не допускался до дел.

А дела вроде налаживались. Пришла весть о поимке Стеньки Разина. Посол Бухары подписал договор о торговле, Польша шла на продление мира. Волновала лишь Правобережная Украина и Турция, но именно оттуда он ждал гонцов с вестями, а тех всё не было.

Дьяк Воскобойников подал изветы на гетмана Демку Многогрешного, которого старшины[112]112
  Старшина – в XVI-XVIII в. должностные лица в казачьих войсках (атаманы, писари, судьи и др.).


[Закрыть] обвиняли во всех смертных грехах.

   – Бояри тож мене в чём тока не винят, – пробурчал Артамон себе под нос.

Приглушённый конский топот заставил Матвеева прислушаться. Топот приближался, и Артамон Сергеевич выглянул на улицу: под окном крупной рысью пронёсся красавец иноходец, который нёс в седле царевича Фёдора.

   – Истым лошадником царевич-то стал. Часа не проходит, штобы на коне не погарцевал. А ведь с его ножками больненько, наверное.

В это время двое стрельцов ввели монаха. Он был высок и костляв и облачен в рваную коричневую рясу. В правой руке он держал длинный узловатый посох, а в левой пучок духмяной травы. Кожа на его лысой голове была так туго натянута, что ясно выступали все кости черепа.

   – Протопоп Семён Адамович?! – как бы не веря своим глазам, удивлённо произнёс Матвеев. – Каким ветром?

   – Ой, лихим, Артамон Сергеевич.

Матвеев махнул рукой, и находившиеся в светлице дьяки и подьячие поспешили удалиться. Семён Адамович присел на лавку.

   – Петро Дорошенко порешил договоритися с остальными гетманами, и те готовы пойтити на енто.

Матвеев присел рядом, сжав виски руками.

Малороссия после смерти Богдана Хмельницкого[113]113
  Хмельницкий Богдан (Зиновий) Михайлович (ок. 1595-1657) – гетман Украины. В 1654 г. на Переяславской раде провозгласил воссоединение Украины с Россией.


[Закрыть] распалась на Правобережную и Левобережную, где рады избирали отдельных гетманов. Кроме того, в той небольшой части Украины, где ещё стояли польские гарнизоны, король назначал своего гетмана. Запорожье, жившее своей отдельной вольной жизнью, избирало кошевого атамана, готового в любое мгновение взять гетманскую булаву. Права этих четырёх владык мало чем сдерживались, а их объединение могло повлечь за собой непредсказуемые события.

   – Давай реки обо всёма по порядку, – медленно произнёс Артамон, смотря на гостя.

   – Мой хлопчик донёс, шо к гетману Дорошенко в Чигирин прибыли гетман Ханенко и атаман Сирко. В тот же день под закат туды ж явился братко гетмана Демки Многогрешного – Васька. Мыслю, хочет Дорошенко остальных гетманов под свою волю взяти, а они не противу и готовы пойтить за ним.

   – Богдан Хмельницкий всей Украиной володел, но не мог противу Польши один устояти, а Дорошенко поляков сам не очень-то любит, на кого ж он обопрётся?

   – На турского султана, – раздался звонкий голос сзади. Матвеев резко обернулся. В дверях стояли Семён и Андрей Алмазовы. – Дорошенко признал себе слугою султанским, и наибольший басурман готовит войско к войне.

   – Во, то новость так новость, – озадаченно произнёс глава Посольского приказа.

Андрей Алмазов подошёл ближе:

   – Вот си грамоты шлёт Тимофей Чудовский. В их усё обсказано.

Матвеев протянул руки и забрал три грамоты.

   – То дело великое, надоть с государем и боярами обговорити, – медленно произнёс Матвеев, затем поднял глаза: – Вы, братья, батюшку протопопа ко себе во дом заберите. Пущай на Москве пока поживёт. А с деньгами за товары, Андрюшка, мы с тобою опосля разберемси.

Адамович поклонился и вместе с Алмазовыми выпел из светлицы. Братья шли обнявшись. Семён радовался возвращению брата. Адамович поспешал за ними.

   – Слышь, а зазноба-то ентова, хамовническая, опяти с мужаком своим сошласи. Говорят, жавут мирно, душа в душу, ён пити перестал, – как бы невзначай сказал старший.

   – Да то не можа быти, – ошалело выпалил Андрей.

   – Во, истинный крест.

Семён истово перекрестился. Андрей понуро опустил голову. Радость от возвращения, от встречи с братом улетучилась. Что-то больно защемило в груди.

   – У, чёрт, када ж будет так, штоб радость ништо не спортило.

Матвеев и Семён Алмазов постоянно пропадали в Посольском приказе. В эти дни дума собиралась почти каждый день. Савелия Сивого послали в одну из деревень хозяина, поторопить со съестными припасами. Ермилов с рейтарами сопровождал пойманного Стеньку. Все будто забыли об Андрее Алмазове. Пользуясь бездельем, он торчал в своей лавке, помогая приказчику торговать сукном.

Улица была забита народом. Отовсюду раздавались крики продавцов, и чем хуже был товар, тем сильнее надрывался его владелец, цветистыми выражениями заманивая покупателей, платки, кафтаны и сарафаны пестрели в толпе, сливаясь в уставших глазах. И вдруг Андрей почувствовал устремлённый на него взгляд. Да, это были те глаза, которые он так любил и ненавидел. Алёна стояла на противоположной стороне улицы и призывно смотрела на него. Он подался назад, вглубь лавки, словно стараясь скрыться в тени, но в то же время не отводя глаза от неё. Её взгляд излучал тоску. Пересилив себя, Алёна направилась к лавке. Андрей неожиданно для себя весь сжался.

   – Только б ента сука не взошла сюды, а то не сдержусь и сверну её шею, – змеиным шёпотом прошипел он, но дверь уже открылась, и на пороге появилась Алёна, бледная, с потухшим взглядом, но своя, родная, аж завыть захотелось. Одетая в тот расписной сарафан, что он ей подарил. В кафтане приказчика рядом с ней он выглядел блекло.

   – Чаво изволите, барышня? – со злой ухмылкой произнёс Андрей, притворно кланяясь.

   – Енто ты, боярин, чай, дворянский сын, а я – дочь посадская, – обречённо выдавила Алёна.

   – Сказал бы, чья ты дочь, – озлобленно рявкнул Андрей.

   – Што мне оставалось делати. Ты пропал, ни слуху ни духу, а он – муж венчанный.

   – Так еди к нему, зачема ко мне пришла. Али думаешь, сукно твоё по достойной цене перестанем брати? Не боись, сколько ни принесёшь, приказчик мой скупит. Пропал, говоришь, так я царёв человек, куды пошлёт, туды и еду. Не столь долгонько отсутствовал, штобы позабыть-то. Денег у тебе при нормальной-то жизни почитай годика на два хватило б. А я, дурак, в Туретчине ни на ку стерву и глаз не помышлял. Ну, так дураку – дураково.

   – Ты ж ведь со женой живёшь, и ничаво, душу свою не грызёшь.

   – Я, можа, не особливо какой дворянин, но мужик русской. Ванька Евстафьев вона свою жану под других ложит и за то деньги берёт. Я так не могу. Што моё, то моё, остальное царское. Есля ты моя, так моя, а есля мужня, значима, мужня. Если захочешь найтить, ково тебе пригрети, так и без мени обойдёшси. Свято место пусто не бывает.

   – Я не токя, как ты думаешь.

   – То я не раз уже слышал;

   – Значит, ты больше не хочешь мене видить?

   – И даже слышать о тебе. Я свою честь не на помоях рыскал.

   – Што жа, ты теперича мне враг?

   – И не друг, и не враг, а так... – Он не успел договорить, неожиданно по улице прокатился гул голосов, перешедший в крики:

   – Стеньку, Стеньку Разю в Москву ввозят!

Народ ринулся куда-то. Почувствовав, что торговли не будет, торговцы спешно начали закрывать лавки и ларьки, спеша за толпой. Эта толпа подхватила Алёну и понесла за собой. Приказчику тоже захотелось побежать, но Андрей оставил его в лавке, а сам вслед за народом отправился на Сретенку.

Огромная толпа запрудила улицу. Люди волновались и шумели, но вот впереди показались стрельцы и стали раздвигать толпу, прокладывая дорогу, и толпа загудела ещё громче. Следом за стрельцами показались рейтары с ротмистром Ермиловым во главе. В середине на длинной повозке двигалась деревянная клетка из дубовых брусьев. С прикованными к верху руками в центре её стоял Стенька Разин. Богатые одежды с него сняли, одев в тряпьё. Его тёмный волевой взгляд приковывал к себе. За клеткой привязанными шли брат Разина и три самых преданных ому есаула.

В толпе чувствовалось напряжение, она зло гудела. Было непонятно, что ожидать от разбойных, бродячих, гулящих и нищих. Один из приказных радостно крикнул:

   – Вота и долетался соколик!

И огромный камень из толпы тут же сбил его с ног. Толпа бушевала, оттесняемая стрельцами.

Андрей постарался попасться Ермилову на глаза, и тот радостно заулыбался при виде друга, жестом велев рейтарам пропустить его.

Повозка со Стенькой забила обитыми колёсами по мощёной сосной Лубянке, направляясь к Боровицким воротам, возле которых толпа была ещё больше. Сквозь шум послышалось неразборчивое нытье Фрола Разина. Брат в клетке развернулся к нему и, перекрывая шум, громко и в то же время спокойно произнёс:

   – На шо ты плачишси? Мы получима великий приём, самые крупные вельможи встретить нас!

Недалеко от Кремля два казачьих старшины, прибывших вместе с Ермиловым, Фрол Минаев и Корней Самаренин, обрезали верёвки, державшие брусья клетки, они рухнули, оставив на повозке виселицу: два столба и перекладину, к которой и был прикован Стенька Разин. Его слова сбылись: за стенами Кремля его встречал весь двор. На красном крыльце в окружении ближних бояр стоял сам царь Алексей Михайлович.

По повелению царя Стеньку с товарищами поместили в подвалы Тайницкой башни. Каменные, тёмные и сырые, они соединялись со всеми теремами Кремля подземными ходами, ими пользовались лишь избранные.

Андрей Алмазов, закинув кафтан стрелецкого сотника, пользуясь знаками Приказа тайных дел, прошёл этими ходами под Тайницкую башню. Стрельцы впустили его к Стеньке, тот угрюмо сидел на полу, за ноги и руки прикованный к стене.

   – Барич пришёл позрети на зверя. Тот звирь я.

   – Брось, Степан Тимофеевич, мы с тобоя видамшись ранее, – подходя ближе, спокойно произнёс Андрей.

   – Чей-то не припомню.

   – Астрахань, пытошную избу помнишь?

Стенька пристальней посмотрел на Андрея, затем в какой-то злобе дёрнул обритой головой:

   – А, дворянский сын. А ловко ты тогда утёк. Пришёл должок вернуть?

   – Мой должок тебе без мене вернут.

   – А вдруг я слово и дело[114]114
  «Слово и дело» – выражение, употреблявшееся тем, кто доносил об известных ему умыслах против царя и членов его семьи, государственной измене, оскорблении царского имени.


[Закрыть] кликну. Припомню, как ты бояр честил. Не боишься?

   – Не боюсь. Не тот ты человек, шобы Митьку перед кем-то ломати. Собственная гордыня колом в горле встанет.

   – Иш ты какой. Мене серавно гинуть. Хожь с собой пару таких, как ты, не утащить?

   – Дурак ты, а мене с тобой поговорить хотелось.

   – О чёма?

   – А можа, и не о чем. – Андрей махнул рукой. – Выпить хошь, заснёшь лехчее.

Блёклые глаза Стеньки чуть загорелись.

Андрей вынул из-за пояса флягу, Стенька тремя-четырьмя огромными глотками опорожнил её, блаженно прикрыв очи.

   – Скоро пытать тебе придут, но сильно не будут, о тебе так усё ведомо.

   – Пущай потешутси напоследок.

   – Чаво ты хотел-то, я так и не понял. Погулять, пограбить, а там куды вынесет?

   – Можа, и так, а токо терпеть енту свору зажравшуюся уже мочи не хватало. Как клопы из всего кровя пьють и всягда правы. И нету на них ни суда, ни погибели. Всегда извернутси, як ужи. Вот я им нямножко кровя и пустил: Лыковым, Прозоровским, Тургеневым, до кову рука дорвалась.

   – А других таких же Львовых, Панкратовых возля себя пригрел? Да, правда у всех своя. У бояр – боярская, у дворян – дворянская, у купцов – купецкая, у казаков – казацкая, а у холопов – холопская. Кажий лишь свой пуп видить. Ладныть, атаман, пойду я, можа, ещё свидимси.

Так же, подземными проходами, Андрей удалился из подземелья и, выйдя из Кремля, направился к Агафье Немой. Ещё до вечера ему хотелось пройтись по городу, по злачным местам, послушать, что говорят лихие. Как всегда в таких случаях облачившись горбуном, выпятив губы, измазав лицо и надев лапти, Андрей обошёл пять-шесть кабаков, где народ гудел, но всё же был сдержан, пока не добрался до «Лупихи». Двери кабака были сорваны, притворы и те выворочены.

Андрей медленно вошёл в кабак. Никто не обратил на него внимания. Постоянных было почему-то мало, больше пришлых, явно разбойных с большой дороги. Сев в уголке, стараясь быть незаметным, Андрей, взяв кувшин вина, осмотрелся и как бы весь съёжился, увидев слепцов и поводыря, тех, что так испугал по возвращении из Астрахани. Один из разбойных с рваным ухом о чём-то спросил старика, и тот запел. Вначале на него не обращали внимания в кабацком гвале, но затем постепенно шум стих, и в наступившей тишине слепой старик со всей душой голосисто и в то же время тихо тянул:

 
Ах, туманы, вы мои туманушки,
Вы туманы мои непроглядные,
Как печаль-тоска ненавистные,
Ненавистные, окаянные.
Не поднятьси вам, туманушки, со добра поля долой,
Не отстати тебе, кручинушка, от ретива сердца прочь,
Не унятси тебе, дума думная,
Дума скорбная, ты подлючая.
Ты возмой, возмой, туча грозная.
Ты пролей, пролей, крупен дождичек,
Ты подмой, подмой стены крепкие.
Ты размой, разломай земляну тюрьму,
Что б тюремщики разбежалися,
Молодци вольные во тёмном лесу собиралися,
Во дубравушке во зелёной,
На полянушке на широкой.
Под берёзонькой они становилиси,
На восход Богу молилися,
Улыбалися, целовалися,
Красну солнышку поклонялися,
Ты взойди, взойди, красно солнышко,
Над горою взойди над высокою,
Над дубравушкой над зелёною,
Над урочищем добра молодца
Степана, свет Тимофеича,
По прозванию Стеньки Разина.
Ты взойди, взойди, красно солнышко,
Обогрей ты нас, людишек бедных,
Добрых молодцев, людей беглых.
Мы не воры, не разбойники,
Стеньки Разина мы работнички,
Есауловы все помощнички.
Мы веслом махнём – корабель возьмём,
Кистенём махнём – караван собьём,
Мы рукой махнём – девицу умыкнём,
Сабелькой рубанём – боярина убьём.
 

Глаза у седевших в кабаке разгорались. Руки тянулись к поясам. Послышались вначале шёпотом, а потом всё громче и громче дерзкие речи:

   – А почему б не отбити Степан Тимофеича?

   – Я хоша Стеньку и не знавал, но за токого атамана хошь щас готов на всё пойтить.

Андрей поднялся и направился к выходу. Но тут он встретился взглядом с поводырём, и тот, узнав его, заорал:

   – Ярыга, ярыга, бей его.

Андрей рванулся в выбитые двери. Кто-то рванулся за ним. Но Андрей нёсся сломя голову, понимая, что от этого сейчас зависит его жизнь. Лишь пролетев пару перекрёстков, запыхавшись, перешёл на шаг. Он вновь спешил в Китай-город, в терем Матвеева Артамона Сергеевича.

После кабака венецианские зеркала, резные дубовые столы, стулья с гнутыми ножками казались сказочной роскошью. Сенная девка поставила возле стола по велению Андрея жбан ячменного пива. Его сначала не признали, но когда он скинул горб вместе с кафтаном и вытер лицо, сразу впустили в дом, зная, что хозяин пропускал этого человека к себе в любое время суток.

Уже давно стемнело, боевые холопы вышли охранять двор, а в доме многие легли спать, а Матвеева всё не было. Свеча, стоявшая перед Андреем, давно затухла, его голова опустилась на руки, лежавшие на столе, и он сладко уснул.

Его разбудил свет: холоп внёс литые подсвечники, осветившие помещение, Матвеев вошёл вслед за ним.

   – Што-то столь спешное и важное, раз ты прождал мене до ночи?

   – Да! Стеньку не можно держати долго на Москве. Со всей-то округи стягиваютси гулящие и разбойные людишки, беглые холопы, усё кабаки переполнены. Один озлобленный вопль али клич – и така каша заваритси, как при Соляном бунте.

Матвеев понимал, что любому слову Андрея можно верить, тот всегда всё проверял и редко ошибался, многое предвидя.

   – Дума собирается ко царю только завтрева, значит, казнить можно будеть только послезавтрева,– сказал он, озлобившись.

   – Тогда повели призвати на Москву ещё стрельцов и солдат из Коломны, Серпухова и Звенигорода.

   – А не торопишь ли ты мене?

   – А когда усё заваритси, уже поздненько будет.

   – Ладноть, гонцов прям сейчас спошлю. Иди наверх, я повелел тебе устелити. В городе балуют на улицах, уйдёшь утром.

Андрей ушёл в сопровождении холопов и, заставив себя скинуть грязные лохмотья, лёг на ложе и почти сразу уснул.

Весь день пятого июня 1671 года Москва бурлила. Никто не работал и не торговал, рынки пустовали. Люди как будто отмечали печальное событие. Кабаки были переполнены, пили на улицах, споря до драк о Стеньке. Стрельцы боялись разгонять народ. В Кремль собрались все влиятельные, знатные, могущественные и богатые. Отсутствовали лишь те бояре, что были на дальних воеводствах. К вечеру после допроса с пристрастием царь и бояре порешили казнить братьев Разиных на следующее утро, через четвертование. Весть об этом почти сразу разнеслась по Москве, и многие не спали ночь, дожидаясь утра. А поутру шестого июня вся Красная площадь была забита людьми, яблоку упасть было негде. Недалеко от Лобного места плотники за ночь сколотили плаху, подход к которой охраняли стрельцы да наёмные немцы, а возле стены поставили возвышенное царское место.