Текст книги "Несчастливое имя. Фёдор Алексеевич"

Автор книги: Андрей Гришин-Алмазов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 36 страниц)

   – Капитан Анжей Злачек, – представился Андрей.

   – А я Ганс фон Тизенгаузен.

К ним подсел, внимательно прислушиваясь к разговору, капитан Пальмквист.

   – И давно вы на русской службе? – как бы вставлял ненароком фразу, вмешался он в разговор.

   – Да уже лет десять.

   – И как вам?

   – Можно подумать, у меня есть выбор.

   – Выбор есть всегда. Город Рига увеличивает свой гарнизон, и хорошему офицеру там может найтись место.

   – Я подумаю.

   – А что вы думаете о русских? – переменил тему Пальмквист, ловя взгляд Андрея. Андрей усмехнулся:

   – Как солдат о солдатах я могу сказать только одно: они выносливы и неприхотливы.

   – Это я заметил и даже отметил для себя. – Пальмквист сунул руку во внутренний карман камзола и извлёк тетрадь в кожаном переплёте, раскрыл её и зачитал: – «Русские – нация недоверчивая, несговорчивая, робкая, но вместе с тем надменная, много о себе воображающая и с презрением относящаяся ко всему иностранному. Русские обладают необыкновенной физический крепостью, очень способны к труду; но при этом крайне ленивы и охотнее всего предаются разгулу до тех пор, пока нужда не заставит их взяться за дело. Ничто не идёт более к русскому характеру, как торговать, барышничать, обманывать, потому что честность русского редко может устоять перед деньгами, он так жаден и корыстолюбив, что считает всякую прибыль честной. Русский не имеет понятия о правдивости и видит во лжи только прикрасу, с того молва увеличивает всякое происшествие до невероятных размеров. Русский столь искусно умеет притворяться, что большею частью нужно употребить много усилий, чтобы не быть им обманутым. Русский по природе очень способен ко всем ремёслам и может изворачиваться при самых скудных средствах. Купец или солдат, отправляясь в дорогу, довольствуется тем, что берут с собой сумку с овсяной мукой, из которой они и приготавливают себе обед, взяв несколько ложек муки и смешав её с водой, такая смесь служит им напитком и кушаньем».

Пальмквист прервал чтение и посмотрел на Андрея, тот развёл руками:

   – Что я могу добавить, когда вы все знаете не хуже меня?

   – Но мы не знаем многих других вещей. Например, русские стали вводить в своей армии полки европейского образца, каково их число?

Это можно было назвать светским разговором, если бы Андрей знал, что такое светский разговор. Пальмквист говорил таким тоном, как будто спрашивал у Андрея, есть ли у него дети и сколько их.

   – Мне то неведомо.

   – А жаль, король Карл большие бы деньги за те сведенья заплатил бы, а рыцари приняли бы такого человека в свои ряды, подумайте об этом.

Пальмквист поднялся и пересел ближе к сидевшему недалеко пожилому немцу, майору. Тизенгаузен посмотрел ему вслед:

   – Пальмквист напорист.

   – Каждый делает своё дело, – медленно произнёс Андрей.

Празднество продолжалось до вечера, и почти с каждым из пришедших Пальмквист переговорил в отдельности. Андрей видел, как некоторые офицеры, с чем-то соглашаясь, кивали головами, но, не зная немецкого, трудно было понять смысл их разговора. А расспрашивать де Рона он не мог, боясь привлечь к себе внимание.

Вечером, покинув шведское подворье, Андрей прямиком отправился в палаты Матвеева. Когда его ввели, не признавший Андрея Артамон Сергеевич даже растерялся, а когда узнал, долго смеялся, однако затем, выслушав гостя, помрачнел и, отпустив его, опять на всю ночь ушёл в вифлиотику. Андрей вернулся домой.

Зима подходила к концу, но морозы всё ещё атаковали Москву.

Царевич Фёдор, как всегда, с утра сидел за латынью. Прошло более месяца, как он не видел отца, человека, которого больше всего любил на земле и без которого чувство вал себя брошенным.

А в палатах натоплено, аж жарко. От перин и подушек, обложенных дядькой Иваном Хитрово вокруг царевичи, казалось ещё жарче, а мысли убегали в другую сторону от латыни. Фёдор даже расстегнул расшитый ворот, уносясь мыслями в ту полулегендарную пору основания их рода.

В 1215 году папа римский Иннокентий Третий объявил крестовый поход против пруссов. Часть немецкого рыцарства выступила, но была разбита князьями двенадцати русских областей. Тогда польский князь Конрад Мазовецкий отдал Тевтонскому ордену Хельмицскую область, рыцари начали методичную истребительскую войну против пруссов. Один за другим прусские князья оставляли пределы родины, как наёмники попадали в дружины к русским князьям. Князья восточных прусских земель оборонялись зло. Одним из них был и князь Судовии Камбил. Женившись в юности на дочери князя Самогиции, к этому времени он правил обоими княжествами. В войне с тевтонцами он потерял всех пятерых сыновей, а единственный его внук попал в плен к тевтонцам, крестился под именем Иогана и вскорости сам стал одним из тевтонских рыцарей, насаждая всё немецкое: язык, церковь, обычаи. Получив земли от ордена, Иоган Камбил женился на немке.

У князя Судовии Камбила появился наследник – правнук, коему он дал имя Дивон. Казалось, старый князь только потому и не умирал, что ждал, когда подрастёт правнук. Длинный и жилистый, он продолжал и в восемьдесят лет водить дружину против тевтонцев и скончался, будучи уже глубоким стариком. Князем Судовии и Самогиции стал Дивон Камбил, но свои претензии на княжество выдвинул Иоган Камбил, говоря, что, пока жив отец, сын не имеет права княжить. Он двинулся с войском против сына и пал, сражённый им, оставив на нём грех отцеубийства. Дивон Камбил всё же был пленён и затем оженен на баронессе Аделине, которая родила ему двух сыновей – Гланда и Русигена.

Князь Александр Невский весной 1242 года наголову разбил орден, уничтожив треть рыцарства, что вызвало восстание в землях эстов, латов и пруссов. Боясь, что Дипон Камбил присоединится к восставшим, магистр ордена приказал Аделине отравить мужа, что та без содрогания выполнила, став править от имени сыновей. Когда Гладна Камбил возмужал, он изгнал мать, возобновил войну с орденом и вёл её почти двадцать лет, в это время была отравлена его жена, умер единственный сын. Женившись второй раз на простолюдинке и боясь за жизнь семьи, он передал княжение брату Русигену и уехал в 1283 году в Новгород. Оттуда он перебрался в Тверь к князю Святославу Ярославину. В 1287 году он крестился, приняв имя деда, но изменив его на русское. Иван Камбил был переделан в Кобыла. Его сын боярин Андрей Иванович Кобыла при великом князе Иване Калите перебрался в Москву. Через девять лет будет четыре века, как предки Фёдора оказались на Руси, и не менее пяти веков с момента рождения их родоначальника, князя Камбила.

Восстанавливая всё это в своей памяти, Фёдор всё думал о том, влияет ли прошлое на настоящее. Иван Хитрово из угла с любовью поглядывал на своего питомца и не мог понять, что его печалит. Перед Фёдором стояла широкая, низкая серебряная ваза, расписанная голубой глазурью, подаренная ему отцом на десятилетие, и он всматривался в неё, будто искал ответа. За двенадцать лет жизни Фёдору было подарено в личное пользование двадцать сел, три кремлёвские мастерские, конюшня, охотничий двор, стрелецкий и солдатский полки, не считая того, что всё, чем владел его брат царевич Алексей, перешло теперь к нему, он мог делать что хотел, покупать всё, что душе угодно, но счастливым себя не чувствовал.

Неожиданно царевич как бы ожил:

   – Дядька, аки мене написати батюшке, штобы никто пронести то послание не смог?

Хитрово поднялся с места:

   – Так ведь существует царская тайнопись: в знаках и вязью.

   – А пошто я того не ведал?

   – Таки ей обучают лишь близкие родственники, представители царской семьи. Порасспросил бы тётку, царевну Татьяну, она более о том ведает.

Царевич поднялся и, опираясь на посох, направился к двери и прошествовал на женскую половину терема.

Царевна только проснулась, когда Фёдор вслед за сенной девкой, спешившей доложить о приходе племянника, вошёл в опочивальню тётки.

   – В чем дело, Фёдор? – Царевна приподнялась на постели.

   – Я хочу ведать царскую тайнопись.

   – Пошто?

   – Хочу написать батюшке.

Царевна Татьяна Михайловна задумалась. Софья уже родила. Наступило время примириться с братом. Фёдор сильно скучал по отцу, и письмо могло вернуть царя в Кремль.

   – Ладно, но ты должен сам подняться на первый ярус колокольни Ивана Великого и срисовати вязь с внутренней стены, а затем на Архангельский собор и описать знаки, что идут вокруг большого купола, а то я порядком усё подзабыла.

То, что царевич потребовал отвести его на колокольню, не вызвало вопросов ни у стрельцов, ни у пономаря и звонаря, однако желание взобраться на Архангельский собор вызвало негодование и сотню вопросов, после чего послали за дворецким боярином Богданом Хитрово. Прибывший боярин переговорил с Фёдором, после чего царевича в бочке подняли на крышу собора. Для всех так и осталось тайной, что ему там было нужно.

Девятнадцатого марта наконец-то вернулся в Москву переводчик шведского посольства Самуил Эосандер с разрешением короля Карла Одиннадцатого[137]137
  Карл XI (1655-1697) – король Швеции с 1660 г.


[Закрыть] обнажить головы перед царём. На тридцатое марта была назначена аудиенция. Целых три месяца пропали напрасно из-за пустых формальностей, которые играли столь важную роль в дипломатических отношениях.

Приём происходил, по обычаю, в Грановитой палате, куда царь приехал из Преображенского ещё засветло.

Торжественное шествие двинулось из посольского дома между двумя рядами стрельцов. Впереди ехал верхом капитан Пальмквист; за ним несли подарки, присланные царю королём, а царице – вдовствующей королевой Гедвигой Элеонорой. Всех подарков было тридцать два, они состояли из золотых и серебряных вещей: умывальник, сосуды для воды, ваза для конфет, корзины, кубки, чарочки и стаканы. Как особенно дорогие подарки были преподнесены большая, художественного литья, люстра с десятью подсвечниками из массивного серебра и искусственный фонтан красивой и редкой работы, который сам собой бьёт воду. Вдовствующая королева дарила царице различные предметы из благоуханного дерева алоэ, шкатулку с филигранной отделкой и драгоценными камнями, шесть расписных вееров, золотые часы, ночную юбку, вышитую серебром и синими шелками, и к ней ночную кофту и всякие женские галантерейные вещи.

За подарками ехал маршал посольства Герман фон Ферзей, потом следовали слуги, канслиеты, пастор, переводчик, лекарь, гофюнкер, секретари, нёсшие кредитные грамоты послов на голубой тафте, пажи, потом сами послы в царской карете и наконец собственная его королевского величества карета, окружённая драбантами[138]138
  Драбант – телохранитель.


[Закрыть].

В приёмной палате, где толпились царедворцы, послов встретил князь Андрей Хилков, проводивший их в тронную залу. Царь сидел на троне, украшенном двуглавым золотым орлом, под богатым балдахином, но держал скипетр с трёхглавым орлом, так и не решив, какой будет символом Руси.

Послы вступили в тронную залу с непокрытыми головами и остановились в десяти шагах от трона. Затем граф Оксенширн произнёс по-шведски приветствие и прочитал письмо своего государя. Царь встал, спросил о здоровье короля и позволил послам подойти к своей руке. Оксенширн изложил цель прибытия посольства, а царь велел спросить о здоровье послов. Потом окольничий Артамон Сергеевич Матвеев пересчитал подарки, за которые царь поблагодарил. В то же время к царской руке подходила посольская свита. Затем была принесена скамья, и послов пригласили сесть. Вновь членов посольства от имени царя спрашивали о здоровье, а они благодарили через маршала и переводчика. По окончании этой церемонии царь, пригласив послов вечером к столу, удалился.

С русской стороны вести переговоры остались Артамон Сергеевич Матвеев, Юрий Александрович Долгорукий, Михаил Юрьевич Долгорукий и Семён Алмазов.

   – Государь наш Карл Одиннадцатый пришёл в совершенный возраст, – начал граф Оксенширн, – и желает быть с царским величеством в крепком союзе. Видя этот союз, посторонние государи будут в страхе. Да и потому союз нужен, что общий всех христиан неприятель, султан турецкий наступил войною на королевство Польское, много городов взял, лучшей надёжнейшей крепостью Каменец-Подольск овладел, а царского величества рубежи от этих стран не в дальнем расстоянии. Как султан узнает, что между вашим и нашим государством заключён союз, то станет опасаться и намерения свои отложит, а король против этого неприятеля будет всегда помогать.

Затем граф принялся излагать жалобы на неисполнение со стороны русских некоторых статей Кардисского договора[139]139
  Кардисский договор – завершил русско-шведскую вой ну 1656-1658 гг., по нему Россия отказывалась от завоевании в Ливонии и осталась отрезанной от Балтийского моря.


[Закрыть], начался спор, о чём прежде рассуждать: о союзе или неисполненных статьях Кардисского договора. Русские настаивали, что надобно начать с союза; послы возражали, что, не покончивши с прежними договорами, нельзя заключать новых.

   – Вы оперёд всего начали о союзе, а потома уже о неисполненных статьях договора, таки в этом порядке и ведите переговоры, – твердил князь Юрий Долгорукий.

Шведы поспорили, но уступили, стали говорить о союзе против турок и объявили, что король их обещал послать полякам на помощь пятитысячное войско. На что Артамон Матвеев ответствовал:

   – Пять тысяч очень мало. Великий государь желает, штобы король шведский стоял противу турка всеми силами заодно, а из-за пяти тысяч и союза заключать не для чего.

   – Но поляки сами у нас больше не просили, – возражал барон фон Тизенгаузен.

   – Чего у вас поляки просили, до того нам дела нет, – бурчал Долгорукий, – а теперича пусть король заключает союз с царским величеством стоять против султана всеми своими силами заодно.

Наконец после долгих споров, взаимных пререканий, укоров и жалоб пришли к неясному соглашению и заключили следующий странный договор, получивший силу лишь на бумаге: «Если царское величество потребует у королевского величества помощи против недруга с этой стороны моря, то может просить надёжно. Также если королевское величество станет требовать помощи у царского величества против недруга с этой стороны моря, со стороны Ливонии, то может просить надёжно». Переговоры о торговых пошлинах и других вопросах, возбуждённые послами, были отложены на неопределённое время. Дорого стоившее шведскому правительству посольство графа Оксенширна возвратилось домой, не достигнув, в сущности, никаких результатов.

В то самое время, когда в Москве царь принимал шведское посольство, в Преславле Южном, недалеко от Киева, была созвана рада, на которую пожаловали и полковники Правобережной Украины, и в первую очередь полковники Черкасса и Канева. Уже с утра тридцать первого марта толпа народа, собравшаяся на площади, гудела и бесновалась. За последние пятнадцать лет отношения между правобережными и левобережными малороссами обострились. А взаимные претензии готовы были перерасти в побоища.

Грянули литавры, и скоро на площади показались старшины: гетман Иван Самойлович с символом власти шестопёром-булавою в руках, войсковой обозный Пётр Забело с войсковым бунчуком, генеральный писарь Карп Мокриевич с серебряной чернильницей, войсковой судья Иван Домонтович с войсковой печатью. Поднявшись на помост, старшины сняли шапки и раскланялись на все четыре стороны, толпа затихла.

Вперёд вышел сам гетман Самойлович:

– Браты, казаки, вышел я до вас, шобы напомнить, шо мы единый народ, и пото вражду пора приканчивати, и Украине единой быти. Мои гайдуки споймали генерального писаря гетмана Дорошенко, Мазепу, коий вёз цибулю в Стамбул до султана. В той цибуле Дорошенко клянётся султану, шо обусурманит всю Украину от Карпат и до верховья Днепра. Сало с горилкой кушать запретит, а церкви порушит.

Площадь загомонила, кто что орал, сразу поверить в такую брехню майдан не мог, но перед их носом помахали свитком и вывели Мазепу, рада загомонила ещё громче. Особенно орали красноносые, конечно, как это не пить горилки, а что тогда делать? Вникать в содержимое письма никто не стал. Все пришли к единому мнению, и Самойлович был провозглашён гетманом всей Украины. Не пожелавший признать это атаман запорожского казачества Серко был схвачен и отправлен в Москву, как пособник Дорошенко.

Наталья наконец-то до конца почувствовала, что стала всесильной царицей. Она гневалась, приказывала, и виднейшие бояре спешили выполнить её волю, волю государыни Натальи Кирилловны. С её именем и волей не просто считались и выполняли как волю жены монарха и государя, к ней начинали прислушиваться и приглядываться. Её роль в государстве начала расти не по дням, а по часам. Возросла и роль Артамона Матвеева. Вот и сегодня в угловых покоях летнего дворца, что недалеко от Потешного двора, Наталья играла с сыном, а царь с Матвеевым тихо беседовали, потягивая вишнёвую настойку, разбавленную вишнёвым соком.

   – Государь, новые налоги придётся собирать до поры, – тихо произнёс Матвеев, почти на ухо царю.

Тем временем юный царевич охаживал деревянной саблей деревянного богатыря.

   – Не, Артамоша, того не можно, пока посев не пройдёт, – так же тихо отвечал Алексей Михайлович. – Сильно палку сгибати нельзя, лопнути может.

   – Тогда с выступлением войска придётся погодить.

   – Время терпит. Турки не подтягивали ещё своих сил к Дунаю.

   – Вота энтим и воспользоватьси, взяти Чигирин с налёту, пока на Украине два гетмана.

Царевич Пётр наконец-то расколол саблю об голову деревянного «болвана» и издал радостный крик. Царь с гордостью посмотрел на сына:

   – Растёт, скоро два года, а кажись, только родилси.

   – Сильненький, здоровенький, вота бы его наследником престола.

Алексей Михайлович заметно посуровел:

   – Прекрати, Артамон. Наследник престола – Фёдор, и энто обсуждению не подлежит.

   – Да я так, к слову сказал.

   – Што бы ни случилось, наследник престола – Фёдор, – повторил царь.

Алексей Михайлович посмотрел на жену, Наталья ответила взглядом.

   – Сейчас дело не о том. Сейчас нужны деньги на май, а тама и первые налоги стекутси, и можно будет продолжать войну. – Она в упор посмотрела на мужа. – А если какого-нибудь боярина наделить землями, а он те земли в крупные монастыри запродаст.

   – То дело можно содеять через Воротынского, он бессребреник, а я ему вспомогу, – радостно согласился Матвеев.

На том и порешили. В ближайшие недели князь Воротынский продал пяти крупным монастырям столь значительные земли, что, если бы это дошло до стольных бояр, склока была бы велика.

Москва цвела садами, а девки пёстрыми летниками и сарафанами. Было такое ощущение, что весна выгнала их всех на улицу, и казалось, они везде, куда ни пойдёшь.

Андрей Алмазов, обойдя лавки, через Тверскую решил пройтись по городу к малой пристани на Москве-реке. С Нижнего один купец должен был привезти простенького ситцу и вотолу. Ермилов, шлявшийся с ним с утра от безделья, не отставал. Не спеша они вышли к Волхонке, когда Андрей увидел чем-то знакомую, радостно улыбающуюся девицу, идущую ему навстречу.

«Чё лыбитси, думал Андрей и пристальней посмотрел на девицу. – О Господи, это же Ларина».

Андрей бросился обнимать двоюродную сестру, а Ермилов непонимающе уставился на обоих.

   – Сестрёнка, родненькая, да какими судьбами?

   – Но ведь ты же звал мени в гости, обещал жениха красавца.

   – Все твои будуть.

Андрей наконец отвлёкся и повернулся в сторону Трофима:

   – Познакомьси, дочь брата моей матери, Ларина. – Затем, развернувшись к сестре и похлопав друга по плечу, добавил: – А энто Трофим Ермилов, гордость рейтарского полку.

Долго не думая, Андрей упросил друга проводить сестру до дома, а сам поспешил на пристань. Перепоручив приказчику принять товар, Андрей направился домой, где выяснилось, что Ларина и Трофим ещё не приходили. Они явились лишь под самый вечер. Оказалось, Ермилов возил её по Москве, показывая церкви, соборы и храмы. Ларина вся светилась.

   – Такого благолепия и благодати я не зрила никогда, – заявила она.

В покоях полумрак. Свет плохо проходит в низкие окна. Лишь лампада в углу да свеча на столе дают расплывчатый свет. В противоположном углу от лампады сидят царь и Артамон Сергеевич Матвеев, а напротив них стоит стольник воевода Мещеринов Иван Алексеевич. Разговор идёт тихий, почти задушевный.

   – Мы тебе за чема посылали? – медленно говорит царь, от чего становится ещё страшнее. – Штобы ты Соловецку обитель повоевал, а ты до сих пор даже стрельцов к острову не направил.

   – Так нетути их, – оправдывается Мещеринов. – Из обещанных полутора тысяч явились двести архангельских, сто холмогорских, да сто сумских, да пятнадцать у мене с Москвы было. С этими обители не взяти.

   – Я отписал местным воеводам, – так же тихо завёл речь Матвеев. – Стрельцы к тебе отправлены, а ты с теми, што уже прибыли, по возвращении отплывай на Соловки, не тяни времени.

   – А денег на корм? Полторы тыщи стрельцов кормить надоть, – заискивающе смотря в глаза Матвееву, как бы успокаиваясь, произнёс Мещеринов.

   – Усе получишь, ещё сегоднева. Иди пока, – махнул рукой Артамон Сергеевич.

Воевода поспешил удалиться. Царь проводил его взглядом:

   – Посылай, Артамон, гонца и к Ромодановскому, пущай с Самойловичем переправляютси на правый берег.

В пыльном тумане померкло солнце, а пепел застилал его от любого взгляда.

Украина пережила голодную зиму, и казалось, природа решила возблагодарить людей за терпимость. Весна пришла ранняя, распустив плакучий ивняк до времени, а лето озеленило всё кругом. Но с летом на правый берег Днепра переправилась армия гетмана Самойловича. В помощь ему Ромодановский-Стародубский дал пять конных полков. Горели городки, сёла, станицы, чувствуя поживу, обедневшие польские паны набирали небольшие ватажки из всякой пьяной рвани, устраивали набеги, уводя пленных в холопы на свою землю. Не отставали и татары, выжигая и уводя людей с юга. Украина обезлюдела, и можно было проехать тридцать-сорок вёрст, не встретив ни человека.

Хорунжий Михась Ляпкин гнал вперёд две передовые сотни Переяславского полка. Вместе с ним двигалась сотня конных стрельцов стольника Скуратова. Пыль от них было видно версты за три. Голод более-менее обошёл переяславские земли стороной, и казаки Ляпкина были «гарно» разодеты.

Скуратов медленно подъехал к Ляпкину, лениво оглядывая раздольные степи. Венгерский иноходец играл под ним.

   – Михась, ты бы выслал человек пять вперёд, кругом балки да овраги, не нарваться бы на кого.

   – Пошто? Дорошенку из Чигирина носу не каже, а боля и чиловиков кругом нема.

   – Ну смотри, тебе видней.

Он не успел договорить, туча стрел поднялась из-за бугра и лавиной опустилась на ехавших впереди казаков. Десятка два вылетело из седел, обагрив кровью дорогу. Вслед за стрелами с диким воем из-за бугра показались сотни четыре конных, нёсшихся наперерез. Первым очнулся Ляп кин и заорал на опешивших переяславцев, те, сняв бердыши, дали неуверенный залп, сбив двух татар. Ляпкин, выхватив саблю, повёл казаков на татар. Стрельцы, смешав строй, давно перемешались с малороссами и врубились с ними в самый центр. Отовсюду неслись ругань, вопли, проклятия.

   – Москаль, руби лысого по башке.

   – Чубатый, коли его.

   – Энта сука басурманская мене ляжку распорола.

   – Пальни ему в рыло.

   – Я те, нехристь, зубами загрызу.

   – Ой, батюшки, помираю.

Скуратов долго приходил в себя, но конь продолжал тихонько подталкивать его мордой и копытом так, что ему волей-неволей пришлось подняться на ноги. Из плеча торчал обломок стрелы, у виска была огромная сеченая ссадина. Он оглядывался, вспоминая, где же он находится. За спиной у него была небольшая рощица, а прямо перед ним – покрытый травой и цветами склон холма. А между ними пространство, густо усеянное телами людей и лошадей. Столько людей, и ни одного стона, неужели все мертвы? Одурь не проходила. Конь припал на ноги, давая стольнику возможность влезть в седло, после чего медленно побрёл в обратный путь, седок потерял сознание.

Двое суток конь как собака шёл по следу, вынеся Скуратова к его полку. Так в войске Самойловича узнали, что татары вновь выдвигаются к Чигирину.

Торговый люд в Москве не волновало ни то, что творится на севере – на Соловках, ни на юге – в донских степях, ни на западе – за Днепром, торг шёл бойко, и никакие войны и сумятицы его не трогали. За несколько последних дней Андрей Алмазов продал полотна больше, чем за всю зиму. Прибыток был столь значим, что Андрей прикупил земли, холопов, скота, но прежнего азарта почему-то не почувствовал и подарки жене, сестре и жене брата сделал скорее по привычке.

Даже приход Сивого, которого он давно не видел, на этот раз не всколыхнул души. Они шли к дому Матвеева молча. Так же молча поднялись в вифлиотику, где Артамон Сергеевич Матвеев, казалось, поджидал их с нетерпением.

   – Присаживайся, Андрей, – встретил он вошедшего.

Андрей машинально сел на стул. Матвеев подсел ближе.

   – В Крыму ведают о любых передвижениях войска Ромодановского, – сразу с главного начал он. – Мы помыслили, што им доводит то воевода Иван Хитрово, но Ивана казаки спаивають, штобы под ногами не мешалси. Да и от Курска он далече. Тогда мы стали проверять младших воевод по Курскому воеводству, и вызналаси одна несуразица. На самой границе с татарской степью стоить городок Острогожск, а в нёма воеводою князёк Афонька Милославский, от рода отбившийся и при вельможной и богатой родне себе считает обделённым и местом обойдённым. А за те доносы Гиреям мыслит денежку большую взяти и каку-никаку вотчинку купити. Взяти его под стражу, Милославские скандал подымуть, скажут, што я ту измену измыслил, штобы достоинство их рода поколебати, и оставляти Афоньку не можно. Вота и выходит, надо того князька извести, да так, штобы нихто не ведал, што он не своей смертью почил. А князёк тот подозрительный, ни с кема большой дружбы не водит. Но ести у него один сотоварищ, Ильюха Лопата-Скворцов. Он по Приказу тайных дел записан, вота с ним ты в Острогожск и поедешь. Коли што не так содеети, винити себя, я от вас отрекуси. На мою голову бед хватает. Иди готовой к отъезду.

Выйдя из дома Матвеева, Андрей Алмазов зашёл в церковь Николы Мокрого. Давно он так страстно не молился. Одно дело – убить человека в бою и совсем другое – отравить. Грех-то какой, и не замолишь.

Когда Андрей пришёл домой, там его уже поджидал Илья Лопата-Скворцов. Тщедушный, с острым носом, он и правда чем-то походил на скворца. В глазах испуг, вид но, ещё не убивал. В Приказе тайных дел, а человеческой кровью не замарался.

Андрей быстро собрался, и они отправились в дорогу, а на вторые сутки добрались к вечеру аж до Ельца.

Единственный кабак в городе был столь мрачен и запущен, что пьянил одним своим спёртым и затхлым воздухом, а потолки в нём были столь низки, что любой чуть выше среднего питеец упирался в него головой.

С усталости хмельное быстро заволакивало разум, делало речи более откровенными. Опьяневший Илья попытался заглянуть в глаза Андрею:

   – А можа, Афонька ещё не содеял того, штобы его убивати. – Андрей вскинул голову.

   – Если зыдумыватси, то не надо было сюды итить. Убивати всегда нехорошо, и ести очень много святош, которы теби энто расскажут. И они же осуждають изменников, требують для них смерти. Но штобы они сами подыхали. Здеся вынесут приговор, а он там сразу возьми и помри. А гады не хотят подыхать, они очень живучи, потому што других в землю кладуть и их жизню в себи всасывают.

   – А вот если бы он был у тебе в сотоварищах?

   – Русский, изменивший земле Русской, жити не должен. А свово сотоварища за таки дела я сам бы порубил, без приказу.

Пили они долго, до помутнения в разуме и потому, переночевав в кабаке, отъехали из Ельца почти за полдень, в Острогожск прибыли, когда уже стемнело, как раз в момент закрытия решёток и ворот. Воевода князь Афанасий Милославский был тут же. То, что он отдалился от своей богатой и знатной родни, говорил даже его повидавший жизнь кафтан. Он удивлённо уставился на Илью Лопату-Скворцова.

   – Во, из степи ветром нанесло, кого и не ждали. Какими судьбами?

Заметно было, что князь не спешит с обниманиями.

   – Возил царски грамоты до большого воеводы боярина Ромодановского-Стародубскова в Курск. Там вот с Алмазовым бражного перебрали, аж до сих пор отойтить не могём. Я чавой-то о тебе и вспомнил, решил сделати крюк на обратном пути и заехать.

Афанасий, внимательно посмотрев на прибывших, пригласил обоих к себе.

Неструганые доски, каменка, потрёпанная холопка – всё говорило о бедности хозяина.

   – Чавой-тоты так озираешьси по сторонам? – как бы с вызовом спросил князь у Андрея.

   – Да не мог представити, штобы князь Милославский, так жил.

   – А много ты Милославских знаешь?

   – Бояр Ивана Михайловича, Ивана Богдановича, окольничего князя Дмитрия...

   – Можешь далее не перечисляти. – Князь Афанасий сказал раздражённо. – Они об мене забыли. Нищий богатому – не родня.

Холопка накрыла на стол и, игриво стреляя глазами, удалилась.

Князь Афанасий и гости уселись на единственную лавку.

   – Ну, за нежданную встречу, – с ухмылкой произнёс князь.

Приступили к небогатой трапезе. На столе рядом с нарезанной холодной свининой миска с горкой хрена и сушёная черёмуха. Не богато, но сытно.

После третьей чарки Милославский как бы невзначай спросил:

   – Ну и чаво, двинет Ромодановский войска к Чигирину?

   – Государь пока не велить, коли в мае основные полки не двинули, велит выжидати, што татары содеют.

   – Да што они могут содеять?

Андрей всё более отвлекал разговор на себя, иногда вы давая такие подробности, от которых разум князя Афанасия мутнел сильнее, чем от вина. Он не заметил, как Илья высыпал зелье в его кружку, и, опьянев, уже пил настойку, не разбирая вкуса. Пили почти всю ночь. Андрей и Илья отъехали утром.

Днём князя Афанасия начало нещадно тошнить, он умер, не прекращая изрыгать пищу. В отписной царю было отмечено, что острогожский воевода скончался от сильного перепития.

В Москве в доме Алмазовых было празднество: стольника и думного дворянина Семёна Ерофеевича Алмазова сам царь посылал послом в Бранденбург. Одной свиты с полёта человек. После торжественного приёма у царя в Преображенском Семён запутанными переходами прошёл к Матвееву. У того в Преображенском были отдельные покои.

   – Ты правильно содеял, што зашёл ко мне, – сказал Матвеев.

Оба сели поближе к окну на широкий, покрытый красным бархатом столец.

   – Ян Собеский разбил турок и стал королём Польши, но штобы удержатьси на престоле, он может пойти на союз с султаном. А така дружба нам в убыток. В таком случае мы должны имети дружбу противу Польши. И никого лучше Бранденбургу нам не найтитъ. Курфюрст Бранденбурга мечтает о независимой прусской короне с момента вокняжения и ради этого пойдёт на союз с кема угодно. Можешь говорити энтому князьку што удумаешь, што Польша ненавидит нас и Бранденбург и готова объявити нам войну, можешь врать не стесняясь, но союз противу Польши заключи. Выведывай всё, што сможешь, лишь бы польза делу была. Я на тебе надеюсь.