Текст книги "Кукловод"

Автор книги: Андрей Некин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц)

Некин Андрей
Кукловод

На самом деле нет ничего кроме океана пустоты. А в далекой его глубине сидит Создатель и пускает задом пузырики… И радостно при этом хихикает. Все мы – плод его полуденной дремы. Имеет ли смысл хоть что-нибудь?..

(одно из немногих изречений безумного гладиатора Рю).

ГЛАВА I Разрушенный город

Магия – есть явление, противоречащее естественным законам мироздания. Следовательно, явление ложное и функционировать не должное.

Имперский Пипютр. Норма 37.

Гладиатор плотнее закутался в звериную шкуру. Поднес руки ко рту, согревая их дыханием. Раздраженно сплюнул – ленивые кочегары… холодно же, мать вашу… Далеко вверху барабанил утихающий ночной дождь. Творец – большой, злой и мрачный – плакал скудной слезой. Хотя в месте подобном этому скорее представлялось другое. Творец приспустил штаны и надменно мочился. Издевается, мать его… Под шрамом на черепе болезненно зудело. Чертовски хотелось кого-нибудь убить. Гладиатор дернулся за многоножкой, но та ускочила в щель. Дрянь хитрозадая… И тут не повезло. А перекусить не помешало бы. В камере – мокро и сумрачно, как во внутренностях какой-нибудь затонувшей подлодки. Ржавыми петлями скрипят порывы подземного ветра, стекают потоки вод по извилистым сливам, а по фарватеру гулко шумит гребной винт.

– Слышишь? Орлукс кричит как баба… – равнодушно произнес гладиатор. Смерть была ему привычна. И, как это часто случается с привычными понятиями, всякие эпитеты смерть потеряла. Его друг Орлукс мог присесть на стул, придремать или помереть – интонация гладиатора не поменялась бы. Решетчатая стена камеры взгляду не препятствовала. Но собеседник сидел в темном углу, и поэтому ни лица, ни фигуры толком не рассмотришь. По полу раскинулась зеленая плесенная борода и множество трещин, в чьих таинственных глубинах и скрылась напуганная звуками многоножка. Да и не звуки это вовсе. А целый грохот. Наверху шагали сотни прибывающих театральных зрителей, так что здесь, внизу, лязгали железные перекрытия и тряслись стены. Сквозь решетчатый потолок и снующие тени то и дело проникал случайный луч. Свет скользил неровными струями, вычерчивая полотна невесомой пыли.

– Скоро помрет… точно тебе говорю, – подтвердил гладиатор, потирая ободраную правую руку. Этой рукой гладиатор Сириус только что избивал стену, высекая каменное крошево. «Ар-р!» – я самый большой кусок жизни в этих подземельях! «Ар-р!» – всех переживу, а тебя, безмозглый камень, и подавно!

– Слышишь – затих? Карачун ему… точно… Подох ты приятель. А все потому, Орлукс, что ноги у тебя слабые были – вот и подвели… А щит вроде ничего. Мой будет, – добавил он, будто разговаривал сам с собой. Да так по большому счету и было. Собеседник ему не отвечал. Освещение прибавило в яркости, и второй гладиатор наконец-то стал различим. Он недовольно поморщился, когда солнечные блики упали на лицо, скрытое за побуревшей от крови перевязью. Бинты торчали во все стороны, оставляя на нем две тонкие щелки. Ясно виднелся лишь кусок разбитой губы да скошенный набок глаз, лениво разглядывающий стакан с протухшей водой. Второй гладиатор тоже вел свой монолог. «Ну?» – приоткрылся рот в ожидании. Тело наклонилось в сторону, грозя брякнуться с перевернутого ведра, служившего здесь и стулом, и столом, и ночной вазой. «Может мне сплясать перед тобой?» – задумчиво забормотал он – «Или ты станцуй что ли». «Ну?». Стакан продолжал молчаливо упрямиться. «Как хочешь» – пожал второй гладиатор плечами – «дело твое». Тощеватая рука неожиданно выглянула из-под полов оборванного плаща, отправляя стакан и его содержимое ко рту. Глаз наполнился безмерной печалью – теперь и поговорить не с кем…

– Эй, Рю? Возьмешь штаны Орлукса? Рю в чужих штанах не нуждался. Он, как и большинство безумцев, одежде уделял малое внимание. Плащ его был перешит и собран из разной одежды, как химера из кусков живой плоти. Отвратительный, шутовской наряд – где кусок грязной парусины, где полоса дубленой кожи, а где и кусок нижней женской юбки. Вещи, что так или иначе попадали сюда из какого-то другого мира. Верхнего мира. Впрочем, даже при подобном жалком облике, Рю сидел столь самоуверенно, словно являлся властелином всего Тулурка и провинций в придачу.

– Сириус, готовься. Пойдешь после чемпиона! – ухнул голос стражника с верхнего уровня. Самого чемпиона стражник предупреждать не собирался, ибо безумный Рю вообще слабо воспринимал слова. И тем более их смысл. Но тут ничего удивительного – столько лет в «Яме». Кто знает, быть может, он здесь родился и вырос… А что тут может вырасти кроме неразумной живучей плесени? Сириус мрачно поежился. Чемпион Рю – безумная скотина без чувств, голоса и страха. Люди особо ценили наблюдать, как он убивает именитых воинов других рас – как он встает по центру арены с блаженной улыбкой идиота, как опускает руки, приглашая нанести первый удар, и как надменно обрывает поединок за один-два неуловимых взмаха копья. А публика улюлюкает, видя в этом действии человеческое превосходство. И пусть обманываются сколько угодно, Сириус знал: Рю – не человек. Боль под шрамом усилилась – кого-то ожидает медленная и мучительная смерть. Сириус бережно вдохнул дым курительной палочки.

Скучающе оглянулся кругом, реагируя на едва ощутимую вибрацию отопительной конструкции. Под городом ленно устроился трубопровод. Очень скоро он понесет раскаленный пар по системе подземных переходов. Трубопровод берет свое начало выше. Там, далеко вверху.

Там, где даже солнце – лишь тлеющая в космической тьме сигара создателя…

Котельная – старинная круглая башня три этажа высотой.

Представляет собой завод по производству тепла. Знатный филиал преисподней… Обширная громадина скрыта домами. Гениальное строение зодчества выглядит как бывший каземат, обсерватория, пыточная и дозорная башня одновременно. Внутри несколько людей и гномов, что вечно жалуются на вонь. Это крысы забираются за батареи, а там их тела умирают от стоградусной температуры. Засохшие куски плоти воняют до самой весны, пока батареи не отключат. Иначе – достать их невозможно. Старинный металлолом по полу, перегородки, куски свинца. Все это мешает пробраться к круговой лестнице, а там наверху – внутренности железного зверя. Сортир с пожелтевшими санузлами и утопленная в пол ванна в центре одной из комнат. Говорят, здесь ранее варили ртуть и даже бросали преступников в печь (для отопления). Вдохни – и почуешь дух нового времени. Дух механического города… Но не только наверху, но и сюда за трубы заползают крысы, укрываясь от стужи северных ветров. Утром, когда кочегары смачно ругают творца по матушке, зябко потирают руки и спешно закидывают в печи лопаты топлива, именно тогда: пар с новой силой стремится в стальные трубы и настигает всю эту мелкую живность. Сталь особенная. Только гномы могут сработать подобный металл. Сталь нагревается слишком быстро, но хранит тепло очень долго, нарушая тем самым всякие физические законы. А крысиные тушки, убитые инженерною мыслью человека и гнома, что высушенные чучела лежат за трубами до весны, пока талый снег и бесконечные дожди не проникнут сюда и не унесут всю эту грязь до прихода осени. Или (что происходит чаще) пока гладиаторы театра не вытащат их палкой с раскаленного железа, нахваливая подарок неба – великолепное сушеное мясо. Здесь в «Яме» даже люди не так брезгливы. Что уж говорить о представителях низших рас. Все они как будто осознали действительную мудрость театра: Ешь, дыши… снова ешь… снова дыши… и постарайся не прекращать эти процессы… Котельная уже скрипит паром, раздувает меха и краснеет медными боками, неспешно приводя великие силы в действие. Была осень. И первые холода пришли в город. Значит – настало судьбоносное время грызунов. И это наполняло странным чувством удовлетворения.

– Эй, бродяга, на выход! – снова раздалось откуда-то с верхнего уровня. Заскрипела открываемая вдали решетка. Послышались крики и запах потрохов. Зал видимо полон. Публика громоздится везде: и на помостах, основой которым древние колонны, и на стенах у тяжелых портьер. И в лучших местах – прямо у поручней над ямой. Ее глубина не менее полутора ростов горного тролля. Собственно там и происходит самое веселье. «А почему бы собственно и не выйти?» – подумалось безумному Рю.

Публика завывала – видимо убивают каких-нибудь эльфов. Наступает время еженедельного танца, и потому он без ропота и сомнений шел вперед, оглядывая свои владения. В соседней клетке – Оциус Сириус из рода людей. Именно он беспокоился о безвременно почившем Орлуксе. Сириус – упорный гладиатор. Больше берет умением, а не силой. Одна из колонн камеры имеет рубленую рану. Камень осыпался и пролысел с правой стороны. Сириус голой рукой рубит колонну из прочного камня.

Рубит и сейчас, и в течение многих часов каждый день. Ведь тот, кто умеет бить справа, тот владеет половиной мира.

– Поторопись, Чемпион! Холодно же… вот дерьмо… – простужено посетовал Сириус, ожидая своей очереди. В голосе его послышалось нетерпение, словно на арене кормили обедом… Угол для людей остался у Рю за спиной. Рядом – зона осужденных гномов. Бородатые карлики стали бы неплохими воинами, не трать они время на бессмысленные подкопы из театра… Ведь каждый знает – куда ни копай, рано или поздно упрешься в суровый металл и закаленный камень. Искать спасения по древним тоннелям, тут и там соединенным с канализацией, гномы тоже не будут. Не сквозит ветер – значит, нет проходов наружу. Да и не мертвы еще легенды о древнем чудище на самом дне земли. Посмотри хотя бы на орков. Как они скалятся в сторону тех черных дыр. Их чуткие, звериные ноздри улавливают тошнотворную вонь зла на десятки лиг. «Грольгруф сидит в засаде!» – хрипят они, сжимая топоры. Особняком стоит камера у самой арены. Единственная, чей выход ведет непосредственно на сцену. Она велика под стать ее обитателю. Могучий горный тролль, он прячется в тени, как и подобает зверю. Сквозь решетки видно грозный силуэт, подпирающий потолок, и слышно громкое сопение, сотрясающее стены. Ему всегда неудобно, ведь высоты камеры не хватает, чтобы разогнуться в полный рост. Иногда по ночам на него находит бешенство, и тролль бьется в стены телом и корежит решетки дубиной из цельного ствола дерева… Рю свернул у костра, на ходу раскуривая табачную дымилку – великую ценность подземелий и их же обменную валюту. Чуть дальше от арены сидел Ро-Гхрак, вождь племени северных орков.

Гроза новичков, приходящих сверху. Он считал, что для тренировок и оттачивания атаки больше всего остального подходит какой-нибудь эльф или человечишка. Людей Ро-Гхрак недолюбливал. Они пришли на его землю и перестреляли всех из огненной палки. А те, кто выжил, выступали в театрах по всему Тулурку. А если повезло – крошили камень в шахтах, отскребая на обед вонючих мокриц со щербатого потолка… И сейчас Ро-Гхрак угрожающе зарычал навстречу идущему чемпиону:

– Повезло тебе, слабак, что ты не встречался со мной на сцене. Но Рю не обратил никакого внимания на злобного зверя, и Ро-Гхрак сварливо проворчал ему вслед:

– Придет время, и я раздавлю тебя, червяк. Остальные гладиаторы осторожно пятились и отступали в тень, образуя широкую дорогу. В страхе или с уважением – не имело особой разницы. Ходили слухи, чемпион был слабоумен и болен душой. Как и почему? Выяснить трудно, так как чемпион разговаривает лишь с вещами неодушевленными.

– Раб! – прозвучал хриплый голос стража. Он выглянул из проема в потолке. – Я поставил денег на долгую казнь. Убивай их помедленнее.

Договорились? И чемпион, разумеется, не ответил.

– Молчишь? – разозлился страж. – Значит, пойдешь без оружия! Скрежетая по полу стальным шаром узника, Рю плелся с привычной для всех ленцой на арену. Ни азарта, ни злости, ни раздражения. Предстояло сделать обычную работу.

* * *

«Сожги их! Сожги их, Гелио! Уничтожь! Убей!» – подняла девушка руки к небу. Эль исполнилось уже пятнадцать весен, но она ни разу не видела людских городов. И это совсем не удивительно, учитывая ее происхождение. «Tir Elf de sien ra-da». Что переводится как: «эльфы не имеют дел со свиньями». Гибург столь не похож на места, где жили эльфы. Тут нет ни зелени, ни даже одного деревца. Во рве вместо воды – черное масло. По ночам вместо звезд – искрит механическая передача. И даже солнце здесь не одно… А целых четыре. Да-да, четыре искусственных солнца. Высятся над городом. Точно отрубленные головы на жердях. Отрубленные, ибо мертвые они, эти солнца. Просто дурацкие шары, собранные из кусков чугуна, стали и бронзы. Старательно пыхтят паром и дымом где-то под слоем блеклых туч. Не способные дать света, они лишь выделяют тепло, густо краснея раскаленными боками. Оттого здесь так сумрачно, вечно пасмурно. Ведь обычное солнце не будет стараться для людей. Не любит оно их. Они чужды ему. Посмотришь вокруг и не увидишь ничего кроме проходов узких улиц, усеянных электрическими и керосиновыми фонарями. За ними – железнодорожный вокзал, чугуниевые мосты с ржавыми рельсами, по которым ездят стальные чудища, ревущие громче дракона, и столь же шумные рынки, где пахнет стухшим мясом, грязью и людьми. Непереносимое место. Оттуда развилка. Повернешь направо и по узкому тоннелю дойдешь до улицы старинных домов из красного кирпича и кованой черепицы. Дальше – веревочные мосты и подвесы для подъема тяжких грузов на корабли, что бороздят сам океан бурь. «Бум! Бум!» – раздается грохот от поступи огромного песчаного слона, запряженного в систему рычагов и канатов, точно деталь часов. Потом площадь. По центру стоит алхимический котел, выпирающий из трехэтажной башни. Варит ртуть, вываривает серу, бренчит поршнями.

Чадит монстр многочисленных печек. Устало вздыхает рыжим облаком сгоревшего металла. Дым, как будто часть атмосферы. Кажется, он появился здесь куда раньше обычного воздуха… Театр боя – постройка без крыши. Птицы и копоть проникают на сцену беспрепятственно. Хотя сцена ли это? Просто глубокая яма сотню шагов в поперечнике. И проходы наверх отсутствуют. Гладиаторский театр так и называли – Яма. Столкнут тебя в эту яму – и все; читай молебен – ты мертвец-гладиатор. Защищайся, убивай, выживай… Там, среди всего этого человеческого безумия, непереносимого ядовитого дыма и криков театральной публики стояла юная девушка Эль.

Испуганная и ожидающая смерти. Эль – короткое имя для чужих. Истинное имя разглашать за пределами великого леса запрещено. Ловушка захлопнулась на третьих воротах. У выхода из полярного города. Не помогли эльфам ни высокий ворот, ни глухо задернутый капюшон.

– Эй ты! – просто крикнул страж, протягивая закованную железом лапу. В ответ Госпожа молчаливо ссыпала горсть золотых монет. Обычно это действовало. Нет создания более жадного, чем человек.

– Не ослоухий ли ты часом? – монеты брякнулись на мостовую. Страж приподнял арбалет и хищно раскрыл рот, будто собирался откусить им эти самые ослиные уши. Вслед за ним оскалились оружием десятки других… Первый ударил Эль по лицу, пнул в живот, усмиряя дух вольного леса. Сноровисто ухватил за волосы и потащил куда-то, волоча прямо по земле. С Госпожой поступили еще хуже… Переодеться и скрытно пересечь Гибург Механический – действительно неудачная идея. Эльфы похожи на людей… но только лишь внешне. На самом деле они чужеродны друг другу, как кусок железа и ветка болотной ивы. И люди чуют эту чужеродность даже в толпе и под темным капюшоном. Да уж… безнадежная затея. Девушка повела носом по ветру. Ее мутило. Эта дыра в земле пахнет, как крысиная нора. Еще хуже, чем крысы, для эльфов пахнут только люди… Что-то ударило Эль в грудь. Плотный комок грязи прилетел сверху.

Потом еще и еще. Зрители кидали всякий мусор с помостов. Не от излишней жестокости, а скорее от скуки. Эль протянула руки к солнцу. К солнцу, что спряталось от людей за слоем серых пористых, как шляпа гриба, облаков. «Ну же!» – снова взмолилась эльфийка – «Сожги их! Сожги их, Гелио!

Уничтожь! Убей! Сожги! Сожги! Сожги!..». Мягкий луч, малый, но все же ощутимый, пробился из-под грязной мантии неба. Ласково пощекотал ладошку и унесся снова в свое укрытие. «Не трать силы» – укоризненно прошептала госпожа Аль – «Здесь это не сработает»… На подвижный помост вышел глашатай. Ярко и пышно одетый прислужник, чья задача объявить о начале казни. Ловко, точно фокусник, он вынул из скрытой складки одежды кусок пергамента. Приговор – пустая формальность, это всем известно. «Не томи, сказитель» – тут и там раздались раздраженные ворчания горожан. Сонно зевнув, глашатай начал.

– Гибург достопочтенный! – сказитель взял небольшую паузу, привлекая внимание. Или, скорее всего, так было предписано свыше, ибо какое уж там внимание…

– Согласно осемьнадцатому пункту действующего пипютра: всякое существо, рожденное в приграничном лесу, именуемое расами низшего происхождения, как «Великий лес», идентифицируется магистратом всего Тулурка, как животное под названием «Эльф»… Монотонный голос приговорщика звучно разносился в яму и на трибуны. Громкость его завышена акустическим устройством, добавляющим звона и скрежета, словно глашатай не человек вовсе, а говорильная машина с метрономом вместо горла. Издавна в Гибурге этот аппарат называли «искусственный голос истины» или «глас неизбежной судьбы». Глас давил сверху, будто печатный пресс, загоняющий каждый символ в бумагу с силой лошадиного копыта.

– …всякое животное вида «Эльф», не имеющее при себе соответствующих документов (клейма, ошейника, накожной записи) о принадлежности к какому-либо дому, или замеченное на улице в отсутствии хозяина (владельца, собственника), купившего животное вида «эльф» за денежные средства… – глашатай на мгновение прервался, закашлявшись. Усиленный кашель прозвучал, как карканье целой стаи ворон…

– …эльф, полученный в обмен на материальную ценность, как-то: одежды или продукты – пригодные и непригодные в пищу… услуги, а также: в качестве уплаты ранее оговоренного долга или в качестве скрепленной рукопожатием ставки в присутствии свидетелей… Эль потянулась к солнцу еще раз. Даже привстав на цыпочки от старания. Потом к ветру. К бесчисленным частицам аэры, витающим всюду. «Разорви их, великий Ветер!». Затем к мокрому облаку и бесконечным подземным ручейкам. «Утопи их, Вода!». И лишь потом к той, которая отвечает всегда с неохотой: «Сожри их, Земля!». Но они молчали. Все молчали… Будто и не имеют голоса вовсе. Голоса магических первооснов уже не услышать за пределами великого леса. Многие, многие десятилетия хранят они свое молчание в империи людей, и оттого мудрецы твердят о конце эпох, а пророки слышат во снах, что магия ушла. Более того – исчезло само понятие магии. Говорят, чем чудеснее новая машина людей, тем слабее отзвук «Силы»… Пугающий небо гигант – дирижабль. Зверь сильнее табуна лошадей – паровоз. Огненное горло дракона – пушечное орудие…

– Животное вида «Эльф» также может быть захвачено на охоте или получено в дар согласно договору, подписанному лесными аборигенами с одной стороны и магистратом Тулурка с другой стороны, также известному, как «соглашение итогов столетней войны»… Итого, – выбил прислужник, точно передвинул камень на счетах, – всякое животное вида «Эльф», нарушившее границы выделенной им земли, именуемое в одностороннем порядке «Великий лес»… Речь глашатая казалась бесконечной. Выражения становились все умнее, а речь запутаннее. Он будто вязал не слова, а узел виселицы на шее… Зачем они покинули леса? Эль не догадывалась. Эльфы любят тайны.

Даже меж собою. Жалобно посмотрев на хозяйку, Эль приободрилась. На лице принцессы ни ужаса, ни отчаяния. Лишь спокойствие, красота, величие. Как и полагает настоящей волшебнице. Ужас и отчаяние она уже отложила в угол. Дескать, чем вы хотите меня напугать? В привычной ситуации маг умеет вкладывать страх в заклятье как ингредиент. Сильнее чувство – сильнее волшебство. Истинный маг замедляет сознание. Аккуратно хватает свой ужас за лапки и сует под стекло.

Неспешно изучает в пробирке, как иной алхимик рассматривает душистую травку… Эль попыталась наполнить взгляд подобным повелительнице отрешенным презрением. Эльфийка невольно покосилась на зеркально-полированный щит стоявшего рядом воина. Брови приподнять. Губы расслабить. Вот так. Вроде получилось. У нее с контролем эмоций намного хуже, чем у госпожи… Люди не должны видеть ее волнение. Глашатай говорил без остановок и интонаций, тем самым еще более напоминая машину. Машину, вгонявшую в сон и злость одновременно:

– …эльф может быть опознан по критерию длины ушей и особой их форме, напоминающей звериную. А также по несвойственной для человека красоте лица и стройности фигуры. Госпожу и фрейлину Эль обступили эльфийские воины, ожидая опасности с любой стороны. Путь предполагал быть тайным и скрытным.

Оттого их всего трое. Кожа воинов была увита нарисованными кольцами. Каждое кольцо, как у дерева – год служения в бесконечной войне против Тулурка… Воин по имени Лир – тонкий, как эльфийский лук, и стремительный, как стрела, пущенная из него. На коже вообще ничего не осталось кроме колец. Сходящихся, опутывающих тело, как виноградные лозы.

Начнешь считать – собьешься, не дойдя до половины. О, он легендарный мечник. Но что можно сделать против арбалетов стражей, нацеленных в упор, будь ты даже трижды легендой? Глашатая сей вопрос не волновал. Он продолжал и продолжал:

– …Эльф подлежит умерщвлению в целях уменьшения популяции, определенной как вредной. Умерщвление можно произвести в действие силами местной стражи. Или любым гражданином Тулурка, выказавшим на то желание. Если при этом: животное «Эльф» соответствующим образом ограничено в двигательной функции, и гражданину Тулурка не грозит какая бы то ни было опасность. Также умерщвление может происходить с целью увеселения на арене театра или… Эль нарочито зевнула. Она в который раз обвела яму взглядом в поисках неожиданного спасения. Или хотя бы выхода. Но нет – стены крепки, а решетки из железа. Решетки сотрясаются пленниками. Самого разного рода пленниками – за стенами рычат пещерные львы и ругаются зеленые орки. Одна из решеток особенно расшатана. Огромный силуэт застыл за ней, словно титан. Кто это? Может глупый горный тролль, что недавно прыгал по скалам и мнил себя хозяином мира, а теперь сражается на сцене, потешая публику? Многие почитали себя властелинами, пока не пришли люди. Никто и не помнит откуда. Они не были сильнее, они не были быстрее или ловчее других, но в глазах их застыла тяга к познанию нового. И пришли они на землю эльфов, орков и многих других. Пришли на самоходных установках, с артиллерией и мечами из крепкой стали. Пол мира пало под натиском легиона. Стены древних городов подобны стенам здешнего театра – все в засохших пятнах крови, царапинах, оставленных тысячами ударов мечей и когтей… Смерть эльфа – лишь переходная форма в нечто иное. Семя ли дуба, или душистый клевер, или усохший ковыль. Не имеет особенной важности. «Эльфы – цветы мира, сорви их, но корень всегда остается в земле» – так успокаивала себя Эль. За этими мыслями она и не заметила, как из дальнего прохода арены показался человек. Со скрипом поднялась решетка, освещая изможденный силуэт. Палач ступил на арену, лениво передвигая конечностями. Прикрыл рукой глаза. Тусклые, пасмурные лучи Гибурга причиняли ему боль. Публика оглушительно заревела. Люди столь разные на трибунах. Старики и совсем молоденькие девушки. Воины стражи и магистры научного ордена, развалившиеся на треснувших камнем лестницах. И будто мало им было дыма печных труб – они дышали через странные палочки, вытягивая дым внутрь себя, а потом выпуская наружу. Кто-то носил на носу странное приспособление – два стеклянных круга на чугунной дужке. Кто в мантиях восседал в крытых ложах, сложив ноги на спины полуголых эльфийских рабынь (те отводили от арены свой забитый взгляд). А кто кидал в них мусором с высоты сквозного моста. И все они оглушали криками. Ей это показалось странным. Вышедший человек не выглядел сильным воином. Скорее выглядел обычным юношей не старше ее самой. Уж больно худ. Обмотанный грязным тряпьем – так что лица не видно. А сзади еще и чугунный шар на цепи волочится. «Чтоб не сбежал» – догадалась эльфийка – «Тоже пленник». У него и оружия не было. Эль посмотрела по сторонам. Может быть он шут и клоун? Вышел позабавить публику, перед тем как казнить эльфов? Видимо так оно и есть. А чуть позже стражи выпустят стаю пещерных львов или дикого тролля, не оставив ни единого шанса. Впрочем, шансы были. Или их иллюзия. Странная традиция людей удивляла ее. Им даже выдали оружие. Древнее. Ценное. Его когда-то отняли у эльфов прошлого. Верные воины в доспехах и с превосходными клинками. Госпоже вручили кинжал, а в руках у фрейлины Эль малый лук. Наморщив лоб еще раз, Эль все-таки сдалась, списав происходящее на людские странности. Меж тем гладиатор в ярком, лоскутном тряпье медленно приближался к ним. Из него сочился дым. Он то и дело подносил странную тлеющую палочку ко рту. У многих людей сверху – такие же. Будто подтверждая ее догадку, он пританцовывал и потешно выкидывал руки вперед, чем вызывал еще большие бури на трибунах.

– …признанная вредность эльфов, – продолжал голосить глашатай, – состоит (прежде всего остального) в факте низкого происхождения и низкого ума. Ибо сказано великим гроссмейстером Реле: «Эльфы, что свиньи, не имеющие шеи. Они не в силах поднять голову к небу и познать: что есть мир?! Они всегда будут копошиться в грязи, поклоняясь деревьям и луне, вместо того, чтобы понять самую суть! Как двигается та самая луна по эллиптическим небесным рельсам?

Чей поршень движет ее колесами, и что за великий пар рвется, как бешеный, из котла ее механизма? Мы покоряем небо и недра земли! Мы рвемся к знанию! Наша цель – звезды! Эльф, мешающий нам своим варварским колдовством, – преступник! Само существование эльфа преступно!». По земле проходили мелкие толчки. Такие мелкие, что людям и не заметить. Но Эль чувствовала их. Где-то внизу крылась большая магическая сила. Отчего-то до сих пор безмолвствующая…

– С животным вида «Эльф» не рекомендуется устанавливать контактов кроме случаев, установленных магистратом как особенных.

Представитель человека волен поступать с эльфом так, как установлено зачитанной нормой Пипютра. Включая увеселительные пытки и действия с целью получения интимного удовольствия.

– Рекомендуемая магистратом. – Глашатай подчеркнул это голосом. – Мера воздействий на эльфа, чье существование в пределах Тулурка выявлено незаконным – незамедлительное умерщвление. Глашатай устало зевнул еще раз.

– Этим приговор объявляется зачитанным. Трое эльфийских воинов заслонили Эль с госпожой своими спинами. И вытащили мечи. Не из-за странного людского шута, само собой, а в ожидании настоящей опасности. Палочка меж тем догорела и была выплюнута на песок. Эль не знала, как у него это получилось, но даже из-под грязных бинтов было видно – гладиатор насмешливо улыбается.

Среди многочисленных зрителей шли споры. Кто-то делал ставки. Ставки в большинстве своем односторонние. Кто отчаянно верил в эльфов и говорил, что воины из них достойные. Другие обсуждали то, что чемпион театра сегодня вышел без оружия и шансы на долгий бой повысились. Третьи подмечали количественное преимущество – чемпион то один, а эльфов трое. Не считая девок. Впрочем, ставки больше делались на количество ударов надобных чемпиону, чтобы закончить казнь эльфов. Ибо за настоящий бой это событие не считалось, пусть даже иные рискованные игроки называли цифру в пятнадцать ударов. Если выиграть подобный спор, то можно получить значительные средства. Однако это в любом случае не отменяло безумия ставки. Среди шума и азартной пестрой толпы выделялись лишь двое, которых, казалось, не волнует исход казни. Они занимали целую ложу посреди тесных скамеек и кресел. Облик их странен. Но содержание разговора было еще странней. Первый (который повыше) именовался Нэйном Болотным. Графом Нэйном, как он часто именовал себя по ходу беседы. В одной руке застыл черный зонт от солнца, во второй – веер, а на голове восседала изящная шляпа со столь длинными полями, что напоминала второй зонт. Вид его был совсем необычен. Даже для пестрой толпы Гибурга. Необычен до такой степени, что мало кому пришло бы в голову: одежда (по замыслу хозяина) должна была наоборот – совсем не привлекать внимание и более прикрывать лицо от случайного свидетеля.

По этому поводу Граф Нэйн вел дискуссию со своим спутником. Тот носил нетипичное для средиземья имя – Рьёга Красный. Нэйн Болотный часто махал веером, будто задыхался от городской духоты и палящих искусственных солнц Гибурга.

– Как жарко, мой дорогой друг, – морщился он, расстегивая пуговицы ослепительно белой рубашки. – Граф Нэйн сейчас же скончается, коли вы, благородный Рьёга, не придумаете ему спасения. Рьёга Красный в отличие от графа не имел изящных вкусов к одежде.

Он выглядел слишком нищим для ложи театра. Ложи снимаются исключительно состоятельными господами. И поэтому Рьёга разжигал любопытство скучающих зрителей, но уже по другой причине. Его дорожный плащ грязен и потерт. Непростительно заштопанный капюшон спущен до подбородка, а сапоги и вовсе с дыркой. К тому же за спиной висел футляр для какого-то музыкального инструмента, добавлявший ему сходства с обычным менестрелем. Рьёга что-то злобно бурчал под нос. Граф Нэйн Болотный выводил его из себя, и он этого особенно не скрывал… Тем более на улице стояло промозглое, холодное утро. Какая уж там жара…

– Нужно сделать работу, Нэйн! – прошипел Рьёга, грязно ругнувшись.

– Граф Нэйн, я попрошу, – мягко поправил его дворянин, и, усиленно обмахиваясь веером, продолжил:

– Бросьте, Рьёга. Прекрасный день, прекрасный город… Когда еще выпадет шанс насладиться пикантными человеческими забавами?

Наслаждайтесь, о мой блистательный друг. А работа… Эх, о Рьёга.

Посмотрите на всю эту красоту! А стоит ли нам вообще выполнять такую работу? А так жаль, искренне жаль, Рьёга. Неужто вам не хочется насладиться прелестями Гибурга еще?

– Я ненавижу человеческие города, сам знаешь, – злобно кинул в ответ менестрель. – Здесь приходится прятать хвост под штаны. Словно трусливому эльфу, обрезающему уши, чтоб больше походить на людей. Нижняя часть его лица скривилась в презрении. В темноте капюшона сверкнули вертикальные зрачки.

– Жалкие создания! – сказал он, будто плюнул.

– Ах, Рьёга, не волнуйтесь так! Право слово вид вашего подметающего пол хвоста всегда вызывал в моем сердце скорбь и уныние. Да, мой друг, да. Хвост совсем не подходит образу моего великолепного спутника… Признаться, я даже благодарен людям, что прививают вам манеры и приличие… Ох, Рьёга, оставим этот разговор.