Текст книги "Волжане (СИ)"

Автор книги: Андрей Архипов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц)

Андрей Архипов
Волжане

Пролог

1120 год от рождества Христова, Ветлуга, спустя 2 года после событий.

Тихо скрипнула половица, и чье-то сиплое дыхание за стеной коснулось шершавых бревен, сползая вниз.

– Кхм…

Недоуменное покашливание, донесшееся от грубого дубового стола, освещенного ровным светом керосиновой лампы, прозвучало как сигнал к молчанию.

Белое гусиное перо едва слышно упало на лист бумаги и скользнуло в сторону, оставив за собой прерывистый черный росчерк. Толстая зеленая муха обожглась о горячее стекло, прикрывающее светильник, отпрянула в неказистый железный абажур над ним и скатилась на столешницу, засеменив лапками в сторону далекой, но спасительной тени.

На минуту в избе установилась звенящая тишина и лишь затем неловко шмыгнул заложенный нос и щуплое тело метнулось в дверной проем, перекатываясь по свежему полу, сбитому из толстых сосновых досок.

– Хей-я! – блестящие лезвия ножей один за другим мелькнули в свете лампы и ткнулись в бревна чуть в стороне от темнеющей за столом фигуры. – Э!.. Хоть бы сдвинулся на чуть, батюшка! А если рука дрогнула бы?

– А если я тебя хворостиной за то, что раздетым бегаешь? А, Бакейка?

Бесформенный силуэт, размытый падающей от абажура тенью, слегка отклонился в ту сторону, где опали со стены железные перья, и стала видна жилистая рука, покрытая тонкими, белесыми полосками. Чуть погодя человек придвинулся ближе, опершись локтями на край стола, и из полумрака медленно выплыло обезображенное клинком лицо. Глубокий, уже заживший шрам начинался от края глаза и рассекал всю левую щеку сидящего, теряясь в его густых усах почти над самой губой.

– Ну-ка, шмыгни носом!

Нехотя встав с пола, мальчик лет шести-семи тряхнул копной черных волос и украдкой вытер рукавом потекшую по верхней губе прозрачную жидкость.

– Да че… Апчх! Кха, кха… – к насморку совершенно неожиданно добавился кашель, но юнцу все было нипочем. – Я в этом… абажуре!

– Чего?!

– Э… ажуре! Ну, здоров я!

– Микулка!

В проеме двери бесшумно показалась фигура недоросля лет двенадцати, сразу склонившего свою голову.

– Тут, воевода!

– Долей земляного масла в лампу и прикрути фитиль!

– В лампу?! Нефть? Ее разве что арабы в светильники льют… – недоуменно поднятая бровь Микулки наткнулась на недовольный взгляд собеседника и его ехидный голос виновато осекся. – Керосин, воевода, по твоему распоряжению выдается лишь мастеровым.

– Вот я свой наказ и отменяю! Неси!

– Все равно нет его, Трофим Игнатьич! Лодья с нефтью из Булгара должна придти только дня через два, а то и три… Хочешь, обычный масляный светильник принесу?

– Масло-то конопляное или льняное? – Воевода, кряхтя, поднялся, опираясь руками на стол, и зашарил рукой в поисках резной клюки, с которой не расставался уже почти два года. – А ну его, вонять будет! Сначала приучаете к своим мудреным вещицам, а потом… нет, мол, все кончилось! Ладно, на улицу выйду… Дождь прекратился ли?

Микулка кинул взгляд на мутноватое оконное стекло, окутанное снаружи сгущающимися сумерками и веером мелких дождевых капель, и пожал плечами.

– Вроде бы. Да ты обопрись на меня, Трофим Игнатьич…

Кинувшийся к воеводе недоросль был мгновенно схвачен за ухо железной рукой, после чего ухмыляющийся глава ветлужцев отбросил посох и, чуть прихрамывая, потащил Микулку к лампе.

– Ой, ой, ой…

– Вчера на холодный ключ купаться бегал?! Малышню ледяной водой искушал?

– Нет в том моей вины!

– А чья?

– Уууу…

– Что молчишь?

– Батя! – стоявший до этого момента столбом Бакейка, подпрыгнул и повис на руке своего приемного отца. – Я сам! Он меня предупреждал! Я один виновен, меня наказывай!

– Кхе… Ладно! – мгновенно отступил воевода, стараясь не выдать своего удовлетворения, все равно прорвавшегося невесомыми искрами радости в глазах. – Пойдешь на конюшню, попросишь себе розог для вразумления… А потом в лазарет и чтобы ноги твоей в школе не было до полного выздоровления!

– Там же из самострелов… – на глазах у Бакейки показались слезы, но он незаметно вытер их тем же многострадальным рукавом и бросился прочь из дружинной избы.

– Как сопли пройдут, опять на дальний ключ его веди, как и договаривались… – нехотя выдавил из себя воевода после того, как за убежавшим юнцом хлопнула дощатая дверь. – Что он, не обтерся или на ветру просквозило?

– Трофим Игнатьич, может, отпустишь меня? – освободив свое покрасневшее ухо, Микулка сначала его растер и лишь потом нехотя пояснил. – Захромал он, пришлось на карачках тащить, вот и не прогрелся после купания. А так резвый малец.

– Улина говорит, что весь в родного отца, такой же бесеныш, – неопределенно покачал головой воевода и неожиданно добавил. – Про твоего батю тоже слухи ходят…

– Что?! – вскинулся недоросль.

– Говорят, что видели его в Абрамовом городке, что при слиянии Волги и Оки стоит…

– В Нижнем Новгороде?

– Иван схоже его называл, вот только не сказывал, почему нижний он.

– Так по карте…

– По карте… Переверни ту карту вверх ногами и будет он самым что ни на есть верхним, а то и серединным!.. Ладно! Послухи доложили, что осенью того же года, как отец твой названный пропал, каких-то полоняников тайно ввезли в этот городок на телегах. И по счету почти все сходится, и девица наличествует. А еще толкуют, будто бы сам панок[1]1
  Панок – выборный эрзянский голова.


[Закрыть] к этому причастен…

– Почему решил мне о сем поведать, Трофим Игнатьич? – Микулка спросил осторожно, пытаясь не пустить сомнение в дрогнувший надеждой голос. – Нешто дело для меня есть?

– Сам ведаешь, что князь Юрий собирает на Булгар рать несметную, а посему ворота этой хм… нижегородской крепостицы вскоре затворятся, лишь только соберут туда ополчение со всей округи. Все это больше для видимости, местные воеводы догадываются, что брать сей городок суздальцы желания не имеют, как и Ошель[2]2
  Ошель – Учель, будущая Казань.


[Закрыть], потому что… хм.

– Потому что взять нечего, а еще из-за того, что наместники булгарские сговорились против своего царя и хотят чужими руками черное дело сделать. Я, конечно, мал, воевода, но…

– Но нагл не по годам и за уши я тебя мало таскаю, хотя греешь ты их аккурат под моей дверью!.. Так вот, есть ли там Иоанн с сотоварищами или нет, один Бог ведает. Но как соберется ополчение, туда и вовсе не сунешься, опасно. Поход же суздальский до дождей проливных продлится, а то и до зимы.

– А ныне?

– А ныне в крепостице почти все друг друга в лицо знают, и хода туда чужим нет. Приходящих баб для обслуги тоже не подменить, все местные, да наперечет. Детишки же на посылках проникнуть внутрь могут!

– Понял, Трофим Игнатьич! Но…

– Что, но?! В отказ идешь?

– Да не! Просто выходит, что на восток хлопцы без меня уйдут… – В словах Микулки промелькнула неподдельная горечь. – Кто же там за ними приглядывать будет?

– Приглядывалка еще не отросла, чтобы к новикам соваться! – фыркнул воевода и ворчливо добавил. – От горшка два вершка, а гонора выше крыши!

– Так не новобранцы они еще, а недоросли безмозглые, от мамкиных понев недавно с плачем оторванные!

– А сам?..

– А я, воевода…

Рука мальчишки скользнула к боевому ножу на поясе, грудь вздыбилась, а щеки горделиво надулись, создавая значимость.

– Я, воевода, твои очи, что будут взирать на этих щенят и направлять их на свершения бессмертные! Я твой глас, что…

– Как только дойдешь до ушей, наклонись ко мне, старому, ладно?

– Виноват, Трофим Игнатьич! – вытянулся по стойке смирно Микулка, однако его широкая ухмылка на половину лица довела до воеводы тот факт, что болевые ощущения не всегда помогают в деле воспитания молодого поколения.

– Шут гороховый! Вот найдется твой отец, я ужо… Ладно! Может, и на восток успеешь! От тебя только и требуется, что весточку нужному человеку подать, да ответ его вернуть, а остальное Овтай на себя возьмет.

– Вместе с городом?

– Что?

– И городок он себе заберет, Трофим Игнатьич?

– Не твоего ума дело! – отрезал тот, однако поймав ожесточенный взгляд Микулки, не очень соответствующий его залихватскому поведению, неожиданно смягчился. – Все узнаешь, как дело свое спроворишь! Геть отсюда! На рассвете с вещами на пристани!

Проводив взглядом бесшумно исчезнувшую фигуру недоросля, воевода тяжело опустился на лавку, откинулся на стену и в очередной раз попытался убедить самого себя.

«А мальчонка не так уж и не прав. Если уж брать, то насовсем, а не только для того, чтобы о людишках своих узнать, да панка на дыбу подвесить. Нам с Овтаем лишь шаг остался до того, чтобы инязора как лису обложить в его норе. Многие старейшины уже давно готовы за верховенство выксунского рода проголосовать, да ответного похода со стороны Абрамова городка опасаются. Хоть земли там эрзянские и проживают в основном они же, но заправляют всем булгарцы, которые инязору благоволят…

И лишь пока в землях Булгара смута царит, да князь суздальский их в разор вводит, у нас кое-что может и выйти. Кое-что… А что потом?

Эхма, вопросы задаю, на которые самому боязно ответить!

Первым делом необходимо ставить крепость в устье Суры, дабы никто не отрезал Поветлужье от Вельдемановских земель. И на Костроме еще одну, чтобы закрыть проход на эту реку для суздальцев. А еще надобно осваивать земли между ней и Абрамовым городишком, дабы князь Юрий в леса Керженца и Унжи не перебрался, мерю и черемисов под себя загребая.

На Волгу, выходит, надо идти, как Ваня в свое время и предрекал.

Именно она, по его словам, свяжет воедино восточные и западные пределы, станет торговой дорогой меж хорезмийцами и латинянами, арабами и нурманами…

Вот только как нам на нее свой лик явить, дабы не только насельники местные в обиде не остались, но и жадные до чужого не помыслили, что мы их будущие приобретения отымаем? Одно дело ходить по рекам как торговцы, и другое – встать на них как хозяева!

Тут же огребем кистенем по сусалам и от суздальцев, и от булгарцев. И юшкой на бороде они не удоволятся! Кости переломают за потуги наши княжеские!

Да и без их недовольства усмирить беспокойные волжские просторы и проложить по ним безопасные торговые пути сплошная морока!

Причина даже не в разбойничках, что засели в непроходимых заводях по всей реке и мимо которых без дружины не сунешься. Зубы обломаем на княжих татях, что своими провозными пошлинами разорят любого купца!

В верховьях новгородцы соседей обирают, спустись пониже – суздальцы! На средней Волге, казалось бы, относительный мир и спокойствие. Но, поди, сунься чуть дальше булгарских сторожевых застав! И товар изымут и тебе по шеи надают, если не из их земель родом или не имеешь бумагу с разрешением от самого царя, что, как я слышал, невероятно само по себе!

И ведь мало сговориться с каждым из перечисленных о беспошлинном проходе, да уломать прочую мелочь на Волге, чтобы она не вставляла палки в колеса нашей торговли!

Это мы, дай Бог, осилим! Не так уж и много времени минуло, как Булгар с Русью сами торговали свободно!

Труднее примирить сии могущественные державы меж собой, иначе они теми же палками будут тыкать не в колеса, а в нас самих, обижаясь, что мы продаем оружие не только им, но и их супротивникам!

Ну ладно… Допустим, все договорились и примирились!

И тут я! На белом коне!.. То бишь, начинаю возводить крепости по Волге! А точнее, уже своей палкой лезу прямиком в их осиное гнездо! И начинаю там ворошить!

Уже второстепенный вопрос, сумеет ли бывший десятник переяславской рати справиться с озлобленным роем?

А ведь нужда толкает именно к таким свершениям. Точнее, не нужда, а неуемные траты мастеровых и наместников, требующих серебро для своих изысканий, и новые места сбыта для нежданно залежавшихся товаров.

И как совместить несовместимое? Справедливость мироустройства и купеческую жадность, иногда просыпающуюся даже во мне? Спокойствие на реке и попытку установить на ней единый покон?

Как же поступить, Ваня, дабы не только наши овечки остались целыми, но и волки окрест нас от голода лапы не протянули? Не стоит ли ветлужцам, как и прежде, поискать обходных путей? Да и ветлужцами ли станут нас называть, если мы закрепимся на Волге? Уж скорее волжанами…»

Глава 1

Устье лесной речушки показалось из-за поворота неторопливо, успев притянуть к себе завороженные взгляды большинства находящихся на судне путников.

Заросли черемухи, надоедливо тянущиеся по низменным берегам Пижмы, внезапно сменились невысокими порослями смешанного леса и могучим ельником, спустившим свои извилистые корни почти к самому урезу воды. Однако плотной стене хвойных великанов было суждено простираться недолго. Колючие разлапистые гиганты неожиданно споткнулись об узкую водную преграду, явившуюся из самой глубины таежных дебрей, и всеобщему взору предстала широкая полоса пойменных лугов, отодвинувших деревья далеко в сторону.

Самой речушки было почти не видно, она застыла в набежавшем на ее поверхность тумане, словно в сладкой, тягучей патоке. Ельник заканчивался небольшим обрывом, ступеньками падающим на узкий слой мокрого песка, а дальше тянулась зыбкая белесая дымка, которая накрывала не только зеркало застывшей в умиротворении воды, но и прилегающий заливной луг, теряясь по его границам в редких зарослях прибрежного тальника.

Толстая пелена раскинувшегося тумана лишь изредка перемежалась высокими побегами камыша, прорастающими сквозь нее острыми стреловидными листьями и пучками соцветий. Все остальное было надежно скрыто под ее покрывалом. И лишь там, где она вплотную подходила к берегу Пижмы, клочки полупрозрачной ваты таяли, и под ними угадывалось широкое цветочное разнотравье, источающее запах меда и теплого лета.

Казалось, еще мгновение и в зыбком мареве мелькнет силуэт Вуд-авы, богини воды, живущей в этой сказке и насылающей призрачные видения, чтобы порадовать усталого путника.

Ближе к лодье туман истончался совсем и под ленивой желтоватой водой, несущей частицы земли из глубины лесной чащи, слегка угадывалось дно, в этом месте на удивление плотное и песчаное. Кий умиротворенно встал на колено, перегнулся за борт и напился из пригоршни, не забыв попросить у богини очистить воду от всего злого. Непроизвольно сорвав листок с проплывающей мимо лодьи пожухлой ивовой ветки, он вновь бросил его на речную поверхность, воздав Вуд-аве скромную плату за угощение.

Захотелось лечь на спину и отдаться на волю течения, умиротворенно смежив очи в теплом бархате реки.

– Встаем!

Голос лекаря прозвучал неожиданно, и Кий вздрогнул, посылая мысленные проклятия в его сторону. На самом деле относился он к нему неплохо, но мерзкая привычка волхва делать все, что хочет, раздражала. Вот и на этот раз не прошли они еще и осьмушки дневного перехода, как обладатель столь несносного характера, более присущего князьям, чем простым людям, вновь возжелал встать на стоянку.

«Тоже искупаться, что ли, надумал?»

Казалось, лекарь просто не понимал, что он в походе, а не на дружеских посиделках, где можно походя потрепать знакомого по плечу или непреклонным тоном попросить передать солонку с другого края стола. С другой стороны железная тамга, болтающаяся на шнурке волхва, давала ему право изменить приказ любого из находящихся здесь воинских начальников. В отличие от него, у Кия на шее висела половинка серебряной, и он искренне недоумевал, почему она значила меньше, исходя хотя бы из ценности металла.

Он пытался задавать свои вопросы Гондыру, который и возглавлял сей поход, но удмурт только посмеивался, тряся своей шевелюрой цвета застарелого меда, хотя и обладал в точности таким же, как у него самого, знаком различия. Правда, тот был целым, поскольку рыжий был полноправным ветлужцем, однако особых преимуществ в полномочиях это не давало, лишь указывало на права и обязанности по отношению к Правде. Наказал бы воевода собирать поход Кию, Гондыр бы как миленький стал ему подчиняться, несмотря на всю полновесность своих регалий.

Другое дело – железная тамга. Все преимущества наличествуют, а ответственности никакой. Даже за безопасность носителя столь весомого знака власти отвечал именно Кий, так как лекарь почему-то выбрал именно его, головную лодью.

Конечно, как полноправный хозяин на судне он вполне мог не обратить внимания на прозвучавшие из уст волхва слова. Однако причин отказать не было, поэтому пришлось скорчить недовольную физиономию и кивнуть гребцам, указав рукой в сторону берега.

И вовремя. Заглядевшись на лесное чудо, он не заметил, как чуть дальше по этому же берегу Пижмы, на лесном косогоре, проявились очертания довольно большой деревушки. Одних крыш, выглядывающих из-за изгороди, он насчитал штук семь.

Однако из-за отвесного обрыва причалить там было некуда, и край пойменного луга казался ближайшим и единственным местом для стоянки. Махнув рукой дозорным на идущих следом судах, Кий нехотя водрузил на голову шлем и осторожно поднялся на носовую часть палубы, которая была обита мастеровыми тонкими листами меди.

Собственно, даже вместо деревянной головы какого-нибудь чудища нос корабля венчала массивная медная маска неведомой птицы, раскрывшей клюв в пронзительном вскрике и вскинувшей крылья для защиты своих детенышей. Вот только из ее гортани вместо языка вызывающе торчали потемневшие раструбы, а вместо туловища был вместительный бак, покоящийся на широкой металлической трубе, испещренной следами ковки и наплывами дегтя.

Однако каким бы грозным, по словам мастеровых, ни было это оружие, скользкая во время дождя палуба его лишь раздражала. Вот и теперь Кию приходилось придерживаться за поручни, вглядываясь в закрытый туманом берег.

«Опять целый день потеряем!»

Несмотря на высказанную досаду, причин переживать у большинства ветлужцев не было, и он сам это прекрасно понимал. Хотя торговля и велась общинным товаром, всем воинам, его охранявшим и принявшим Ветлужскую Правду, полагалась весомая доля в прибыли. Учитывая, что именно в таких селениях можно было выгодно поменять железо и полотно на пушную рухлядь, вознаграждение обычного дружинника только за один трехмесячный поход доходило до целой гривны серебра.

Понятно, что выплачивали такое количество не сразу, сначала нужно было сбыть шкурки новгородцам. Однако помимо волхва, постоянно что-то бурчащего про то, что живности вокруг селений скоро не останется, недовольных практически не было. Ни среди дружины, ни среди коренных жителей.

Местное население получало товар с доставкой на дом, а ветлужцы продвигались на восток, неумолимо подминая под себя торговлю на притоках Вятки. Справедливости ради стоило сказать, что на ее левый берег они еще не переходили, ограничиваясь родственными черемисскими княжествами правобережья, но в этот раз перед ними как раз и стояла задача проникнуть через Пижму к одо, называемыми среди ветлужцев удмуртами, и выйти через них в верховья Камы, в Пермь Великую.

Кию те земли были известны лишь слухами о том, что на них никогда не ступала нога чужаков, да еще загадочным закамским серебром, якобы валяющимся там под деревьями, как простые камни. С первым утверждением еще можно было поспорить, поскольку булгарские купцы, пусть и немногочисленные, ходили торговать по Агидели[3]3
  Агидель – нижняя и средняя Кама (булг.).


[Закрыть] Чулманской дорогой и заглядывали на пермские окраины. В защиту же второго говорило то, что вернувшиеся с тех окраин баснословно богатели. Да и случайные обмолвки булгарских купцов о том, что на эти места уже точит зубы Господин Великий Новгород, неустанно расширяя свои владения в ту сторону, тоже не стоило сбрасывать со счетов. По крайней мере, к югре[4]4
  Югра (угра) – предки хантов и манси.


[Закрыть] и самояди[5]5
  Самоядь (самоеды) – общее название ненцев, энцев, нганасан, селькупов и ныне исчезнувших саянских самодийцев.


[Закрыть] ушкуйники за данью ходили уже давно.

Вообще, русинское название «Перемь» Кий знал давно и отождествлял его с областью Вису, где издавна торговали булгарцы. Жила там та же чудь[6]6
  Чудь – в данном контексте употребляемое в русских летописях собирательное название для нескольких разных племен, проживающих на Каме и Вятке, принявших участие в этногенезе коми-пермяков и удмуртов.


[Закрыть], что повсеместно обитала ныне среди удмуртов на Вятке и Чепце. Одно он не мог взять в толк, почему ветлужцы называли Пермь Великой, и почему при разговорах о ней они ни разу не упоминали серебро? Сразу закрадывались сомнения, не напускали ли его соратники тумана в свои планы?

Так что первым делом после объявления похода Кий попытался разузнать его цели, тщательно выпытывая ветлужские названия тех мест и, собственно, намерения воеводы по поводу этих земель. Свои потаенные мысли он ни от кого не скрывал. Бывший сотник предположил, что если с нанимателями действовать открыто, то те и ответят прямо, пусть даже отказом. По крайней мере, раньше так и было.

Как оказалось, те края были нужны ветлужцам лишь как точка опоры для следующего прыжка. Его спутников интересовал почти безлюдный горный хребет за Камой, называемый ими южным и центральным Уралом, а не сама Пермь, и даже не богатый пушниной север, где сидела уже упомянутая югра.

Поведанные им слухи о серебре волхва почему-то не заинтересовали. Тот считал, будто этот металл в окрестностях Камы и не добывают вовсе, а все россказни о богатстве местных жителей объяснял тем, что булгарские торговцы поставляют ненужные им драгоценности в обмен на мягкую рухлядь. Мол, вера не дает мусульманам наслаждаться изображением людей и животных, вот и сплавляют они серебряную посуду из Хорезма с такими рисунками от греха подальше. А местная чудь складывает эту утварь к ногам своих деревянных идолов, вот кто-то и пустил небылицы по всему свету, наткнувшись на одно из неохраняемых святилищ.

В итоге Кий понял, что ветлужцы стремились за другим. Уголь, медь, свинец, олово, даже железные руды, которые по слухам имели какую-то загадочную крепость из-за присутствующих в них примесей, вот что было им нужно.

Почти все, что сейчас они получали через угров, можно было купить гораздо дешевле у тех же башкортов, если сплавиться по Каме до речки Белой на полудне. Все, кроме олова, которым в последнее время соратники Кия интересовались особо.

И тут возникало много вопросов. Во-первых, зачем оно ветлужцам, если они уже с успехом плавили железо? Во-вторых, было неясно, можно ли вообще добыть олово на Урале? Слухи о месторождениях металла, способного сделать из меди крепкую золотистую бронзу были самыми противоречивыми.

На Ветлугу олово попадало лишь стараниями новгородских торговцев, возивших его откуда-то из-за моря, с каких-то островов. Столь длинный путь делал цену на этот металл баснословно дорогой, да и доходили до ветлужцев лишь крохи. Возможно, именно поэтому многие из участников похода надеялись, что горная гряда и неведомые земли за ней принесут им славу и богатство – за сведения о том, где добывают редкие металлы, была объявлена немалая награда.

Пермь же была той точкой, не закрепившись на которой как следует, казалось невозможным освоить Урал и пользоваться его богатствами. И дело заключалось не в буйстве местных жителях. Народ там был, опять же по слухам, мирный. Причиной намечающихся проблем являлись булгарцы, которые всеми силами постарались бы воспрепятствовать чужакам пройти в те земли, не говоря уже о том, чтобы разрешить им попрать свои единоличные торговые права в тех местах.

С учетом этого Волга ниже Учеля и проход вверх по Каме были для ветлужцев закрыты наглухо. Однако на Урал вели и другие дороги. Даже с Вятки туда можно было попасть несколькими путями.

Во-первых, это легко было сделать на полудне, где могучая Вятка вливалась в еще более полноводную Каму. Во-вторых, существовала неизведанная дорога на полуночи, где истоки этих двух рек довольно близко сходились меж собой. Третий путь вел точно на восход солнца, вверх по Чепце.

Пожалуй, из всех направлений именно последнее интересовало ветлужцев более всего. В первую очередь из-за того, что на этом притоке Вятки, доходящем своими истоками почти до среднего течения Камы, жили родственные многим из них одо. Кий такие взгляды разделял, но причины у него были несколько другого толка.

Полунощный путь его пугал, хотя он не сознался бы в этом даже самому себе. И не из-за того, что все дороги там контролировались северными русами – торговцами, подмявшими под себя все реки вплоть до неведомого моря, называемого ветлужцами Ледовитым океаном. В конце концов, со всяким торговым человеком можно договориться.

Человеком, заметьте!

Однако в северных таежных лесах встречалась не только обычная в тех местах чудь, но и загадочные овды, которых все черемисы почитали за злых духов.

Как ему не раз толковал лекарь, эти создания были всего лишь остатками каких-то монголоидных племен, живших здесь в древнее время, но Кий этому не верил, как и не доверял многой другой заумной мути, исходящей от Вячеслава.

Будто каждый черемис с детских лет не знал, что овды есть дикие существа женского обличия с огромными грудями, закинутыми на спину. Старики сказывали, что сила и злость их таковы, что они способны за считанные мгновения заездить лошадь до смерти, а уж если им попадется под руку человек, то его судьбе не позавидует никто. Страшно подумать, что и как они могут с ним сделать!

И от кого они произошли в этом случае не столь уж и важно!

Как бы то ни было, Кий считал, что в верховья лучше было не соваться, да и на первый, полуденный путь в низовья Камы лучше было не вставать. Слишком уж сильным было влияние булгарцев в тех землях, называемых арскими, и практически наверняка можно было нарваться на их заставы, относящиеся весьма предубежденно к заезжим торговцам.

Сами ары, как понимал Кий, ничем особо не отличались от одо, только прозывались на булгарский манер. Однако его соратники считали, что различия у этих племен все-таки более весомые, хотя и делили вятских удмуртов почти так же, как он. На южных, живущих поблизости от устья Вятки, в основном на левом ее притоке Кильмезе, и на северных, обитающих на среднем ее течении, а также на Чепце.

Возможно, в чем-то они были правы.

Из-за близости Волжской Булгарии ары были более зависимыми от нее. Кроме того, великим южным соседом поощрялось переселение удмуртов в низовья Вятки со средней Камы, где они в основном и жили. А новые соседи – это новые конфликты, что еще больше подрывало возможность какого-либо объединения разрозненных арских родов.

На Чепце же жили не только удмурты и чудь, но и множество других людей. Именно людей, а не племен, потому что от христианских князей в эти земли бежало множество самых разных жителей их уделов. И мурома, и мещера, и вятичи с верховьев Оки. Недавно суздальский сотник рассказал, что и ростовская чернь бросает свои лачуги, сбегая из-под пяты князя на Волгу и Вятку за иной жизнью. А среди нее попадается как меря, так и людишки словенского языка, бегущие от засилья Иисуса.

Многие из них уходили в Булгарию, но часть селились именно тут, прельстившись удаленностью этих мест от религиозных и иных распрей, насаждаемых сильными мира сего. В отличие от других земель, здесь население издревле было смешанным, и инородцев принимали если не охотно, то без неприязни.

Для ветлужцев все это звучало во благо, поскольку среди них самих во множестве были и удмурты, и меря, а уж словенским языком владели почти все они. Правда, часть была христианами, что среди беженцев никого не обрадовало бы, однако кресты свои они не выпячивали и в конфликты по поводу веры никогда не вступали.

«Да и как ветлужцы поклоняются? Так, махнут рукой перед трапезой, да склонят голову перед иконой, и все. Даже их деревянный храм в новой Переяславке погоды не делает, несмотря на то, что его нарядили в узорные деревянные кружева, призванные зазывать своей красотой в христианскую веру многих простаков.

Тем более, судя по всему, Иисус их надежды пока не оправдывает…

Не просто же так приходил к Кию полгода назад лекарь, ведя с ним тайные беседы? Нельзя ли, мол, наиболее красивые рощи по Ветлуге объявить для черемисов священными и иногда там проводить свои моления?

И хотя волхв намекал, что их могут вырубить под корень из-за новых пилорам, странная забота о чужой вере могла также означать, что бессильный бог чужого народа, распятый ромейцами на кресте, не каждому по нраву. Глядишь, со временем многие из ветлужцев захотят бросить свою веру и начать поклоняться Кугу-Юмо, верховному богу черемисов. Не правильнее ли радоваться ветру – его дыханию, и радуге – его луку, чем носить на груде крест с поверженным божеством?»

Сходни, упав на мелководье, подняли тучу брызг, и Кий вздрогнул от попавших на лицо капель, непроизвольно обернувшись назад.

Поход был более чем внушителен, хотя представлял собой всего лишь сборную солянку, в которую побросали остатки пищи, недоеденные предыдущими едоками – все, хоть немного умевшие держать оружие в руках, были уведены ветлужским воеводой в неведомом направлении.

Добрую часть вооруженной рати составляли неоперившиеся недоросли, собранные с воинских школ Поветлужья вместе с немногими оставшимися там взрослыми ратниками.

Пестроцветье родов и племен тоже не на шутку поражало: наряду с соплеменниками в разношерстный походный порядок затесались меряне с междуречья Ветлуги и Унжи, чудь с Солигалича и удмурты, прежде всех перешедшие под руку ветлужцев. Было даже несколько новгородцев, неведомыми путями перешедших на службу быстро разрастающегося воеводства.

Хорошо, хоть на выделенную ему лодью Кию удалось собрать с десяток старых соратников, половина из которых приходилась ему родней. Вне этого круга дела обстояли гораздо печальнее.

Такая мешанина, собственно, говорила ему лишь о том, что задачи стояли перед ними и вовсе незначительные. Весь этот жиденький суп, не замешанный на съеденной вместе соли и не скрепленный кровными узами, в любой момент мог дрогнуть и распасться на составные части.

А там и до беды недалеко.

С другой стороны оснащен поход был недурственно.

За его судном к берегу повернули еще три плоскодонных лодьи с закрытой палубой, и пара катамаранов, груженных какими-то мудреными деревяшками. Кий среди них распознал лишь небольшие пороки, а все остальные механизмы были прикрыты полотном и тщательно скрывались от чужых глаз. Ему лишь сказали, что это какие-то приспособления для промывки породы, после чего дальнейшие вопросы отпали сами собой вместе с проснувшимся интересом.

Собственно, Кию было все равно, чем зарабатывают на жизнь его соратники. Главное, что делились с ним своими доходами и ничего чуждого ему не насаждали. С тех пор, как Кий разорвал отношения с кугузом, поднялся он ощутимо, и это не было напрямую связано со службой.

Сурские цементные прииски уже принесли ему тройной доход от вложенного, и хотя ветлужцы сразу ограничили его выгоду двумя годами, после чего доля Кия должна была перейти к местной общине, он не переживал.

Во-первых, они так делали со всеми сверхприбыльными мастерскими, и обычно этот срок устанавливался в год после того, как все затраты окупались. А, во-вторых, уже не раз к подобным масштабным замыслам ими привлекались монеты из чужой мошны, и пока все вложившиеся остались довольными. Учитывая то, что статус высокопоставленного наемника давал ему возможность быть в курсе всех событий, Кий был уверен, что и со следующим своим вложением не промахнется, если вообще соберется это сделать…