Текст книги "Владимир Высоцкий. Сто друзей и недругов"

Автор книги: Андрей Передрий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 42 страниц)

БОРИС СИЧКИН

Продолжается боль,

потому что ей некуда деться...

Возвращается вечером ветер на круги своя.

                                             А Галич

Хохотун и балагур, актер и танцор, любитель шахмат и фасолевого супа, сиделец и эмигрант. Все это он – Борис Сичкин! А еще – участник войны, любитель веселых компаний, смешных историй и анекдотов, певец и писатель-мемуарист...

Зрителю Сичкин больше известен как легендарный Буба Касторский из фильма Эдмонда Кеосаяна «Неуловимые мстители». После выхода картины на экран, его герой стал узнаваемым и любимым, а незамысловатые куплеты Бубы из фильма запела вся страна. Слава и популярность Бориса Михайловича казались неиссякаемыми...

И вдруг – отъезд на ПМЖ в США, эмиграция. Было это в 1979 году.

В Америке жизнь была разной – со своими сложностями и радостями. Борис Михайлович даже снимался там в кино: сыграл, например, роль Брежнева в фильме «Последние дни». Но большой популярности не сыскал: иные времена, иные нравы, иная страна...

В 90-х актер часто приезжал в Россию – с бенефисами, на фестивали шансона, сняться в эпизоде фильма...

В начале 80-х годов русско-нью-йоркский друг актера Вилли Токарев обессмертил его имя в припеве своей песенки про тетю Хаю, так любимой эмигрантами с Брайтона:

 
Боря Сичкин там соседом
Угощал меня обедом.
Я ему в субботу позвоню!.
 

Незадолго до своей смерти актер написал и выпустил в свет две книги мемуаров. В них – его жизнь, роли в кино, друзья и коллеги, Россия и Америка... И – Владимир Высоцкий, с которым Борис Михайлович был довольно близко знаком и работал на съемочной площадке – в фильме Геннадия Потоки «Интервенция», например.

А в картине «Последний жулик», в которой звучат песни Высоцкого в исполнении актера Николая Губенко, Сичкин был напарником коллеги поэта по Театру на Таганке.

Надо отдать должное Борису Михайловичу: в своих книгах он всегда вспоминает своего младшего коллегу Володю Высоцкого только добрым словом. И не только вспоминает, но и рассуждает о его поэтическом, песенном и актерском таланте, пытается разобраться в феномене его популярности и в народной любви к поэту и его творчеству...

Словом, есть о чем рассказать и что вспомнить Борису Сичкину: «О Владимире Высоцком написано и сказано много. О нем говорили и писали люди, которые его хорошо знали, и люди, которые почти его не знали. Многие из них делали это небескорыстно...

Володю можно было любить и не любить, но никто не может отказать ему в огромном таланте и неподражаемой индивидуальности. Как бард он был гений. Когда Володя брал гитару и начинал петь, он был как натянутая стрела, как обнаженный нерв. Все барды мужского пола на его фоне выглядели евнухами.

Не помню точно в каком году режиссер и оператор Аркадий Кольцатый снимал в Москве музыкальный фильм «Нет и да». В главной женской роли снималась великолепная Людмила Гурченко, а ее партнер по фильму был актер МХАТа большой друг Высоцкого – Всеволод Абдулов. Я работал в этой творческой группе в качестве балетмейстера. Съемки шли легко, непринужденно. Сева Абдулов, отличный парень, мечтал познакомить меня с Володей Высоцким, не сомневаясь, что доставит нам обоим удовольствие

Знакомство состоялось в какой-то квартире, за столом, на котором было много водки. Я крепко выпил и был в ударе. Володя смеялся, и это вдохновляло меня на новые эксперименты.

Мне тогда показалось, что, несмотря на скоротечность нашего знакомства между нами установился какой-то духовный контакт».

В интервью высоцковеду Марку Цыбульскому Борис Михайлович несколько по-иному рассказал о знакомстве с поэтом: «Нас познакомил артист Сева Абдулов. Он очень дружил с Володей и хотел нас представить друг другу. Он, помню, говорил: «Я Володе о вас рассказывал, он хочет с вами познакомиться». И мы как-то наконец встретились, сидели до утра.

Мы с Абдуловым пили водку, а Володя не пил, только разговаривал, слушал и хохотал».

Сичкин продолжает: «Несмотря на внешнюю мишуру и популярность, вокруг него официальные власти создали обстановку, превращавшую его жизнь в ад. Высоцкого, талантливейшего актера и барда, держали на голодном творческом пайке. Кроме театра на Таганке ему не предоставлялось официально никакая другая сцена. Если ему удавалось выступить перед своими поклонниками с помощью верных друзей и почитателей, за эти следовали грубый чиновничий окрик и очередная опала.

Я знал многих кинорежиссеров, мечтавших снять фильм с участием Высоцкого, но пригласить его на роль в те времена означало обречь на непризнание киноленту. Именно участие Владимира Высоцкого в фильме «Интервенция», в котором я снимался вместе с ним, помешало фильму выйти на экран. Более двадцати лет кинолента пролежала в хранилище и вышла на экран совсем недавно. Тем не менее, находились смельчаки, которые приглашали Владимира в кино. Им мы обязаны тем, что образ талантливого актера запечатлен на экране.

Чтобы представить, до чего мелкими и подлыми были партийными чиновники, которым была поручена травля Высоцкого, расскажу об одном эпизоде.

Каждый год в Москве, в Центральном Доме работников искусств, 11 января устраиваются традиционные «посиделки». Попасть на них в актерской среде почитается за честь. На одной из этих «посиделок» выступил Володя Высоцкий и доставил всем присутствующим огромное удовольствие.

Перед очередными «посиделками» сижу в кабинете у заместителя (директора. —А.П.) ЦДРИ Мони Резниковского. Неожиданно заходит в кабинет Сева Абдулов и просит три билета, один из которых предназначался Высоцкому.

Резниковский:

– Сева, я дам тебе только два билета. Высоцкому я не могу.

Сева Абдулов без всякого сопротивления и лишних вопросов взял два билета и ушел. Вероятно, друг Высоцкого Сева Абдулов не раз сталкивался с подобным явлением.

Я был настолько возмущен, что очень зло сказал:

– Моня, я никак не могу понять, кто имеет больше права присутствовать и выступать на таких «посиделках», если не Володя Высоцкий?

– Борис, не думай, что я ценю Володю меньше, чем ты, – ответил обиженно Резниковский, – но за прошлые «посиделки», на которых был Высоцкий, я получил выговор. Вчера мне позвонили из ЦК партии и предупредили: если в этот раз будет в ЦДРИ Высоцкий, я лишусь работы...»

Мало кому известно, что Борис Сичкин – участник Великой Отечественной войны. Прошел ее всю – в составе концертной бригады. С лихвой пришлось хлебнуть ему всех тягот военного времени: отступление, бомбежки, наступление, мороз и голод... Довелось повоевать под Курском, Сталинградом, в Польше.

Однажды фронтовая судьба свела артиста Первого Белорусского фронта с самим маршалом Г. К. Жуковым, командующим этим самым фронтом. И не просто встретиться с Георгием Константиновичем, а еще поприсутствовать на встречах маршала с союзниками – Эйзенхауэром, Бредли, Монтгомери. Сичкин вспоминал, что Жукову очень нравились танцы, пародии, пение молодого одессита (хотя сам артист родом из Киева).

Сам ее прошедший, Борис Михайлович никогда не упускал возможности встретиться с участниками той страшной Войны, всегда с удовольствием с ними общался. Им было что вспомнить и о чем поговорить...

Как-то судьба свела артиста с отцом Владимира Высоцкого – Семеном Владимировичем Высоцким: «Володя никогда не оставался в изоляции. У него были верные и преданные друзья, и, прежде всего, родные.

Помню, после моего выхода из тюрьмы я был приглашен на обед в семью популярной певицы Капитолины Лазоренко (она была знакомой Владимира Высоцкого —' как-то поэт с Мариной Влади снимали у певицы жилье. – А. П.). Там меня познакомили с отцом Володи. Я до сих пор не могу забыть, что этот боевой полковник не назвал мне своего имени-отчества, а представился:

– Отец Владимира Высоцкого.

Мне послышались в его словах и отцовская гордость, и отцовская боль...»

Интересно воспоминание Бориса Сичкина – в свете последних публикаций, свидетельствующих о довольно непростых, особенно в последние годы жизни Владимира Высоцкого, его личных отношениях с отцом...

Артист продолжает: «Я не могу себя причислить к близким друзьям Высоцкого, хотя мы регулярно встречались и даже работали в одних фильмах. В Ленинграде мы пошли на рынок купить фрукты и случайно попали в павильон, где продавались гуси. Мне пришла в голову озорная идея. Я сказал Володе:

– Сейчас я сделаю так, что все торговки будут между собой ругаться.

Я подошел к первой попавшейся торговке, взял гуся, посмотрел на него внимательно и сказал:

– Моя жена поручила мне купить гуся с жирной жопой.

Торговка немедленно повернула гуся задом.

– Разве это вам не жирная жопа?

– Хорошая жопа, но хотелось бы пожирней, – ответил я.

– Гражданин, – крикнула соседка, – идите ко мне! Уверяю вас, здесь на базаре такой жопы вы не найдете.

– Ишь ты, – возмутилась третья торговка, – самая жирная жопа у меня.

Я поворачивал очередного гуся к себе задом, одним глазом заглядывал внутрь, а другим на Володю Высоцкого, который уже рыдал от смеха.

Наконец я объявил:

– Лучше позвоню жене, пусть она придет и выберет жопу себе по вкусу.

Мы ушли, но еще долго над павильоном носилось слово «жопа».

В городе Запорожье, на скамейке рядом с рестораном, оказались Володя Высоцкий, Марк Бернес и я. Рядом в ресторане шумела свадьба. Нам со скамейки было все видно. Я решил повеселить Высоцкого и Бернеса и зашел в зал, где празднуют свадьбу, поцеловал невесту, посадил ее на руки и поднял тост за молодых.

Все выпили. Я танцевал со всеми женщинами, обнимался с какими-то мужчинами, поднимал тосты, пил с женщинами на брудершафт, устраивал массовые танцы, черт знает что творил и ушел.

Высоцкий и Бернес хохотали и никак не могли понять, как это возможно.

Я им объяснил, что на свадьбах никто ничего толком не знает. Родственники невесты думают, что ты гость со стороны жениха, гости жениха не сомневаются, что ты со стороны невесты, а ты с улицы...»

В 2010 году в новгородском издательстве «Деком» вышла книга Максима Кравчинского и Александра Сингала «Борис Сичкин: «Я – Буба Касторский», посвященная жизни и творчеству актера. В ней есть глава «Слово о Высоцком». Усилиями неутомимого высоцковеда из США Марка Цыбульского, попросившего Сичкина незадолго до его ухода из жизни поделиться воспоминаниями о поэте, мы узнаем некоторые новые подробности общения Бориса Михайловича с Владимиром Высоцким. Воспоминания эти и помещены в книге о Сичкине.

Артист вспоминал: «В моем доме бывала вся богема. Случалось гостить там и Высоцкому.

У нас был общий друг, капитан теплохода «Грузия» Анатолий Гарагуля. Он одессит, но когда приезжал в Москву, мы обязательно встречались то у Володи, то в гостинице. Это очень часто бывало. Там и Андрей Тарковский бывал, и Эдмонд Кеосаян, и Булат Окуджава. Ну, Окуджава, собственно, в этой компании не был, он изредка приезжал...

Я никогда не видел Володю пьяным, и никогда он при мне не пил. Когда я с ним встречался, он всегда был в «завязке». Это был совершенно очаровательный, предупредительный, с огромным уважением к окружающим человек В том числе и ко мне.

Я говорил ему: «Володя, говори мне «Борис». Он отвечал: «Нет, Борис Михайлович, я так не могу, Вы старше меня». На редкость просто был очаровательный и интеллигентный человек

Мне говорили, что когда он выпивал, то менялся. Я его этой стороны не знаю совершенно. Вообще я вам скажу, что всюду, где мы встречались (а бывало это довольно часто), пили водку. Так я пил, а он – нет, и спокойненько смотрел, как другие пьют и радуются...

Во время съемок фильма «Интервенция» мы жили с Володей в одном номере в гостинице «Англетер» в Ленинграде. Я тогда обратил внимание на одну его характерную черту: его не надо было уговаривать спеть. Ему надо было, чтобы был слушатель, тогда он брал гитару и начинал петь.

Я, помню, напевал ему так называемые блатные песни, а он сказал: «Борис Михайлович, я эти песни впервые слышу!» Я говорю: «Володя, как же так? Эти песни пошли по всей стране и сделали тебя знаменитым». Он мне так ответил: «Я, когда выпивал, пел. Что я пел – сам теперь уже не помню, я на ходу сочинял эти песни».

Борис Сичкин имеет свои суждения не только о песенном творчестве Владимира Высоцкого, но и о его работе в кино и театре. По мнению Сичкина, на съемочной площадке и на сцене поэт был, мягко скажем, слабоват...

«..Я влюблен в него, как в барда. То, что он сделал как бард,– это гениально, на мой взгляд. А как артист кино... Я считаю, что есть и лучше. То есть он не был плохим актером. Нормальный, хороший артист, но не гениальный.

Знаете, есть артисты хорошие, а в кино сниматься* не могут, просто не умеют. Театр и кино – это же разные вещи. В кино есть камера, но нет людей, нет зрителей, а кто-то привык к ним. А Высоцкий хорошо чувствовал камеру, поэтому у него не было проблем в этом плане. Он играл, как в театре, так и в кино, был свободен. А вообще-то не так уж много он играл в кино.

Лучшей его ролью я считаю роль поручика Брусенцова из фильма «Служили два товарища». Но я не все фильмы с его участием видел. Не знаю, в частности, последних его работ в «Маленьких трагедиях» и «Месте встречи...» Когда они вышли на экран, я уже эмигрировал.

Я видел его в театре, в частности в роли Гамлета. Ну, что сказать? Вообще вопрос искусства – это дело вкуса. Лично мне эта трактовка не нравится. Когда выходит человек в свитере и с гитарой и играет Гамлета – мне это непонятно. Меня трудно убедить в таком «колхозном» варианте – Гамлет в свитере».

Вот так – ни больше, ни меньше... «Колхозный Гамлет»!

Завершает свои воспоминания о поэте и рассуждения о его творчестве Борис Михайлович Сичкин такими словами: «О Высоцком могу сказать, что и в театре, и в кино он был хорошим актером, но это не главное. Главное же в том, что песни свои он исполнял, как актер. Вот это он делал замечательно!

Еще раз скажу: я считаю, что он был гениальный бард. Выше него никого не было и, вероятно, долго не будет...»

Закончить же эту главу стоит красивыми и проникновенными словами Сичкина о поэте и актере – из книги воспоминаний Бориса Михайловича «Я из Одессы, здрасьте!..»: «Володя Высоцкий ушел, и это большая утрата. Врачи говорят, что инфаркт – огорчение сердца. На мой взгляд, это точное определение. Володя был мужественным, своим разумом терпел и боролся с несправедливостью, а вот сердце – это тонкий механизм – не выдержало битвы, огорченное сердце перестало биться...»

БОРИС ХМЕЛЬНИЦКИЙ

Хмель, он же Бемби (так его прозвали в театре за доброту и желание всех примирить), Борис Алексеевич Хмельницкий (1940 – 2007) был не только талантливым актером Театра на Таганке и кино. У этого доброго, веселого и мудрого человека было множество других талантов: кроме актерской работы он был композитором, аранжировщиком, исполнителем песен и романсов, ну и – дамским угодником (куда же с его внешностью и знаменитой бородой – без этого?)

Бориса Алексеевича можно смело называть не только коллегой Владимира Высоцкого, но и его другом. Отдадим должное Хмельницкому – он никогда и ни перед кем не хвастался дружбой с поэтом, не спекулировал ею. К великому сожалению, актер не оставил после себя дневников, записок или воспоминаний о друге и коллеге, да и интервью на тему общения с Владимиром Семеновичем давал он очень неохотно...

Тем ценнее те немногочисленные газетно-журнальные свидетельства, оставленные Борисом Хмельницким потомкам и биографам. Они – не только воспоминания о Высоцком. Они – о 60-х, о Таганке, о друзьях и коллегах по театру, о Марине Влади, наконец... Своеобразные мемуары актера.

Эта глава покажется читателю не совсем обычной. В ней почти не будет авторских комментариев к тому или иному высказыванию Бориса Алексеевича на перечисленные выше темы. Все, что вспомнил и рассказал актер журналистам – уже является самодостаточным, чтобы добавлять что-то к сказанному еще. К тому же слог Хмельницкого-рассказчика настолько чист и остроумен, что автор решил дать читателям насладиться воспоминаниями друга Владимира Высоцкого практически без купюр, выбрав из интервью Бориса Хмельницкого наиболее крупные и интересующие нас отрывки и поместив их в этой главе...

Итак, актер Борис Алексеевич Хмельницкий рассказывает...

Из интервью корреспонденту «Московского комсомольца» Натальи Дардыкиной:

– ...Вместе с актером Борисом Хмельницким мы вспомнили: праздничный олимпийский июль 1980 года и трагическое известие о кончине Высоцкого навек соединились в памяти, уравновесив эмоции того далекого лета.

– Смерть поэта превратилась в грандиозное действо, сценой для которого стала вся Москва. Это было зрелище, достойное Высоцкого, грандиозный спектакль жизни, где роли распределила сама судьба и провидение.

Он умер в самом пике успеха, в пике славы, собрав с земной нивы все, что можно было собрать: страдания, радости, разочарования, подъемы и падения.

– Когда вы собираетесь в кругу друзей, вы поете песни Высоцкого? Читаете его стихи?

– Скажу о себе. В сложные минуты, да и в радостные или печальные мгновения. Володя мне помогает выйти из какой– то сложной ситуации или войти в нее. Поставишь запись, послушаешь– нормально! А то поставлю компакт-диск и слушаю наши общие с ним песни.

– А у вас есть такие?

– Конечно. Говорю это не потому, что после смерти Высоцкого появилось много друзей, вдов и детей, считающих себя самыми-самыми. Действительно, к спектаклю нашего театра «Антимиры» по Вознесенскому мы – Владимир Высоцкий, Борис Хмельницкий и Анатолий Васильев, актер нашего театра, написали песни. Любимов сказал: «Ребята, возьмите хорошие стихи Вознесенского и напишите песню». Зазвал я их к себе домой: у меня рояль, Анатолий Васильев пришел с гитарой. Володя взял мою, сели мы и за один день сочинили четыре песни.

(Борис начинает петь по куплету из каждой):

 
«Любите при свечах,
Танцуйте до гудка,
Живите при сейчас,
Очнитесь при тогда...»
 

К спектаклю «Берегите ваши лица» (тоже поэтический опус Вознесенского) мы с Высоцким уже без Анатолия Васильева написали песню. Спектакль прошел, может быть, всего два раза и был закрыт каким-то, не помню, министром культуры. Там, кстати, Володя Высоцкий спел впервые свою «Охоту на волков». Любимый наш Любимов включил в спектакль по Вознесенскому вставным номером «Охоту на волков». Это и загубило спектакль. Официальные лица вытаращили глаза: «Почему это Высоцкий поет СВОЮ песню?» И кто-то подсказал нам средство спасения: «А вы говорите им, что Высоцкий не будет больше петь «Охоту на волков». Мы так и поступили. И вот приходит комиссия в очередной раз принимать спектакль, гордая от сознания, что ей удалось уломать таганковцев. Сидят зрители из министерства и горкома партии, а Высоцкий запел «Мы больше не волки». Они услышали и поняли – не такие они дураки, чтобы не понять текст Высоцкого – эта песня еще сильнее и точнее достигает цели. И совсем запретили спектакль.

– У Высоцкого был неуживчивый, неудобный характер?

– Это и хорошо, что он не ангел, не мальчик, не паинька. Его ярко выраженные недостатки перекрывались его достоинствами. Но в отличие от многих людей он переживал, когда делал какую-то гадость или совершал какой-то неблаговидный поступок. Ведь многие из нас не переживают, а ищут для себя лазейку, чтобы оправдаться: «И все-таки я прав». Володя переживал. Может быть, он не всегда извинялся, но ощущались его переживания. Я на себе это испытал.

– А обиды, которые ему причиняли, он мог простить?

– Я не знаю, но, наверное, мелкие гадости, подлости мог простить. Но глобальные предательства – нет. Заблуждения, ошибки людей он воспринимал нормально – об этом пел в своих песнях. Володя был человеком верующим, и по-христиански он все равно не мог не простить человеку. Не думаю, чтобы он в конечном итоге на кого-то остался зол. Он был достаточно мудр, чтобы прощать.

– На премьере «Мастера и Маргариты» я сидела в первом ряду и была ужасно счастлива, что в узкую щель между сценой и подставными стульями первого ряда буквально через наши ноги прошел гордый и тихий Владимир Высоцкий с Мариной Влади. Они сели слева, в ряду четвертом или пятом. Мне показалось, он был чуточку меньше Марины. Володя не комплексовал по этому поводу?

– Да, он старался казаться повыше, как-то выпрямлял при ней спину и грудь... Даже в стихах он сетовал, что ростом не вышел. А какая разница? Мужик определяется совершенно не этим. Высоцкий любил Марину. Любил.

– И она любила и выбрала именно его...

– Никаких сомнений! Никому не позволительно вести недостойные разговоры о Марине Влади. Это жена Володи, которую он любил. Не позволительно обсуждать и осуждать

жену Высоцкого, которой он написал в стихотворении: «Двенадцать лет тобой и Господом храним...» Это были последние его стихи, написанные за два до кончины. (Здесь Борис Хмельницкий– ошибается: упомянутое им стихотворение поэт написал в июне 1980 года. – А Я.) У Володи были любовницы, замечательные, прекрасные. Они любят его и сейчас, но именно Марине он посвятил строки, соединившие ее имя с Богом. Он очень многим ей обязан. Без нее его жизнь оборвалась бы намного раньше.

– Высоцкий в стихах выразил полно не только себя, но и свое поколение, поколение отцов.

– Да, у него можно найти отклик на все случаи жизни, как у Есенина, Бунина, Набокова... Сегодня утром проснулся, и в ушах зазвучало: «Возвращаются все, кроме лучших друзей...» Я не могу записать себя в лучшие друзья Высоцкого, но я, да что я – все мы неожиданно для себя говорим его словами, когда за горло схватывает горечь потери или распирает язва иронии...

Все мы выросли на песнях Высоцкого...

Еще один отрывок из интервью, данного Борисом Хмельницким 23 апреля 2004 года, в день 40-летия Театра на Таганке:

– ...Как-то мы были в гостях у Андрея Миронова, и зашел разговор: у вас замечательный театр, мы его любим, но актеры в нем – марионетки. На что я сказал: «Андрей, назови второй театр в Советском Союзе, где есть такое количество потрясающих актеров – Славина, Демидова, Полицеймако, Жукова, вся мужская обойма – Высоцкий, Золотухин, Губенко, Бортник, Филатов, Любшин, Калягин, Шаповалов (извините, если кого-то не упомянул – список очень длинный) – ничего себе театр марионеток». Мы наслаждались ролями, можно сказать, купались в них. Даже эпизоды Любимов выстраивал так, что плохо сыграть было невозможно. Самая маленькая

' роль в актерской биографии превращалась в событие.

– Странно про это слышать, ведь таганковские спектакли имели очень специфическую форму, мало соотносящуюся с тем, что происходило вокруг.

– А театр вообще отношения к жизни не имеет. Да и кино – во многих случаях. Снимайте документальное кино, и будет как в жизни. А на сцене имеет место только воплощение идеи жизни, фантазия на эту тему.

– Мы уклонились от темы «роль Любимова в вашей жизни».

– Я бесконечно ему благодарен и не устаю повторять, что это самый главный и любимый режиссер в моей жизни. Актер, прошедший его школу, мог играть в каком угодно театре – в музыкальном, комедийном, драматическом. Любимов растил «синтетических» актеров. А театр прежде всего – это зрелище. Будь то хоть Достоевский, хоть Солженицын, хоть Горький, на спектакле не должно быть скучно.

Сейчас Таганка, конечно, другая. Театры, как известно, живут десять-пятнадцать лет. Первый, кто стал говорить о том, что, мол, ребята, не обольщайтесь, мы дошли до какого– то предела, и стали тормозить, был Любимов. Он сам чувствовал, что что-то с театром не то происходит.

– В каком это году прозвучало первый раз?

– В 78-м. Он мужественно признался и призвал нас не останавливаться, не довольствоваться старыми успехами, а искать, искать... Режиссура – это власть. Очень опасная штука – владеть душами и судьбами людей. А приходится: хочу – помилую, хочу – нет. Хочу, сниму с роли, хочу ее дам. Но поразительно: Любимов никого не увольнял. Актеры получали по 150 выговоров – за прогулы, за пьянки, но только не приказы об увольнении. Да, от Любимова уходили – Ярмольник, Губенко, Любшин, Калягин, Демидова, но уходили сами, в другие театры, в другие жанры. И мне в какой-то момент показалось, что я могу сделать новый, совершенно иной виток своей жизни.

Конфликт, после которого Таганка развалилась, мне, мягко говоря, не очень близок У меня со многими актерами хорошие отношения и в театре Любимова, и в театре Губенко. Я их не делю, я их люблю. Зину Славину, ушедшего из жизни Леню Филатова, Нину Жукову, Колю Губенко. Дьявольские силы вмешались, какая-то чертовщина произошла. Но давайте за сорок лет вспомним всех. Я и Юрия Петровича просил: «Пригласите всех, ну что зло-то держать? Да, театры расходятся – «Современник», МХАТ, ну что теперь, не общаться им, что ли? Считать друг друга изменниками?»

..Я как-то ехал еще по Советскому Союзу из Минска на машине ночью, включил радио, и вдруг, то ли на немецкой волне, то ли на Би-би-си, поймал интервью с Любимовым. Он говорил, что решил жить за границей, но в Москве остались его ближайшие ученики, и перечислил человек пять, в том числе и меня. Я пришел в театр, спрашиваю: «Ребята, а что вы здесь сидите? Собирайте вещи свои, манатки». – «А что случилось?» – «Да слышал интервью Любимова из-за бугра. Он там остается. И учеников своих любимых, живущих в Москве, перечислил. Сегодня, значит, нас всех вызывают в КГБ, отправляемся по этапу;..» Хорошо, что никто не вызвал – сквозь пальцы пропустили. Он ведь автоматически причислялся к изменникам Родины, а мы – как бы к его сообщникам...

Когда Юрий Петрович уже вернулся домой, я его спросил: «Ну вы-то хорошо нашу систему знали, вы же понимали, чем ваша фраза может обернуться. Вы – там, а мы – здесь. И мы остались одни». Когда Леонид Филатов снимал фильм про Таганку «Сукины дети», то я ему сказал: «Лень, а ведь второй финал вы в фильме не доиграли». – «Какой?» – «Да вот когда мы все выходим в конце, все мы – «сукины дети», но ими мы стали гораздо раньше – вот тогда, когда Любимов не вернулся из Англии, и мы остались одни, никому не нужными сукиными детьми...»

– Как вы считаете, Губенко с Любимовым никогда не найдут общего языка?

– Это очень сложные взаимоотношения двух львов, сильных, неоднозначных личностей, в результате которых под мясорубку попадают актеры. Но все равно Любимов – наш учитель. А, как я однажды в театре сказал, на учителей, на родителей и на жен я в суд не подаю. Что бы ни происходило. Это мои личные обиды, недоразумения. И я это искренне говорил.

Мы всегда вели творческие споры. Но театр существовал тогда, когда мы друг друга любили. Вы бы видели, как Любимов наслаждался, когда мы хорошо играли на сцене...

Было, конечно, и другое. Иногда человек одним неосторожным словом может оскорбить другого. Как однажды на репетиции «Гамлета» Володе Высоцкому в присутствии Марины Влади Любимов сказал: «Ну вот, приехал из Парижа в кальсонах». Володя вышел в своих светлых вельветовых брюках. В Москве таких тогда даже не видели. По сути, Любимов был прав, но оскорблять человека в присутствии его любимой женщины...

...Когда Володя ушел из жизни, мы решили сделать спектакль «Владимир Высоцкий». Это был спектакль-исповедь. Володя – перед нами, мы все – перед ним, его голос на сцене... И мы дали клятву: что бы ни случилось, играть этот спектакль два раза в год – 25 января и 25 июля, в день рождения и в день смерти Высоцкого. Что происходит дальше? Я уже ушел из театра. Но, памятуя, что 25-го – спектакль памяти Володи, я прилетаю из Сирии в Москву, отпрашиваюсь на два дня со съемок совместной картины. Пять лет прошло, как Володи не стало. И в этот день я узнаю, что спектакль отменен – театр в Чехословакию уехал. Вот тут для меня Таганка и рухнула. Я все понимаю: жизнь идет, хорошо бы за границу поехать, но давайте тогда не объясняться в любви! А раз нарушили клятву – получили наказание... Когда театр вернулся с гастролей, я подошел к Любимову: «Как это могло быть?» – «Да понимаешь, гастроли, планы»... Как-будто нельзя было спланировать поездку неделей позже.

– Сейчас такие вещи очень четко отслеживает жена Любимова, Каталин.

– Она, конечно, сыграла огромную роль в его жизни. И во многом – положительную. Отдала мужу все свои силы, родила ему сына, а для каждого мужчины в возрасте рождение ребенка – это переворот судьбы. Она организовала весь быт театра. Это чрезвычайно сложно, но Каталин – женщина волевая, сильная. Главное – они семья и любят друг друга. У Юрия Петровича была жена Людмила Целиковская. Мы ее очень уважали, хотя тоже характер был – ну как же, знаменитая актриса, жена главного режиссера. Но, кстати, она никогда не вмешивалась в жизнь театра так явно. Дома наверняка были разговоры, но, приходя на Таганку, она никогда не под: черкивала свое влияние.

– А как вы оцениваете трагическую историю Таганки с Эфросом?

– Ему не надо было приходить в Театр на Таганке. Это однозначно. Когда написал известный драматург большую статью о том, что мы убили Эфроса, он был не прав: это кто-то его из близких подставил, поторопил. Анатолию Васильевичу надо было продержаться несколько месяцев, и мы бы сами к нему обратились. А когда его привели в обязательном порядке – вот, мол, ваш новый главный режиссер, а мы все еще ходили с именем Любимова на устах...

– Поразительно, как тогда вы стояли за Любимова горой, даже вопреки здравому смыслу.

– А я и тогда, и теперь говорю, что это мой любимый режиссер.

Представляете, он заику в театр взял! Я же страшно заикался, в Щукинском театральном училище иногда даже экзамены письменно сдавал – говорить не мог. Но потом был первый самостоятельный показ на первом курсе, все ждали этого момента – решалось, смогу я актером с таким дефектом работать или нет. И Любимов был в зале, он у нас преподавал. Я вышел на сцену. Отбарабанил все без запиночки. Юрий Петрович тогда сказал: «Ну и пусть заикается себе в жизни, сколько хочет».

– На сцене, говорят, все проходит?

– Тоже бывали сложные моменты. Но Любимов в меня верил. Всегда поддерживал: да не обращай ты внимания на свое заикание, пусть думают, что это я так срежиссировал...

Однажды вводили меня на роль Галилея – Володя Высоцкий в больнице оказался. Я спектакль знал, мы с Толей Васильевым к нему писали зонги, но не играл в нем. Любимов меня вызывает: сможешь за 15 дней выучить роль? А Галилей – это не Гамлет даже – там сплошные монологи. Но что делать – не отменять же спектакль, тем более скандал был бы чиновникам на руку – из-за болезни Володи срыв. Мы репетировали днем и ночью. А заикание – дело непонятное. Откуда оно берется на всю жизнь? Утром на прогоне я дико заикаюсь, после первого акта захожу в кабинет: «Юрий Петрович, отменяйте». – «Да ты что! Что случилось? Ты лучше думай, как сыграть первую сцену с Ульяновой про молоко», – и ни слова про мое заикание, как будто и не я до этого на сцене мучился. Вечером я сыграл спектакль!