Текст книги "На пути к мышлению или интеллектуальные путешествия в страну Философию"

Автор книги: Андрей Баумейстер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)

2.3 Что такое знание?

Мы уже выяснили, что знание имеет различную природу. Есть практическое знание(«знание как», knowing how) – от навыков и умений, от различных проявлений практического мастерства – вплоть до моральной и справедливой жизни в сообществе. А есть теоретическое знание («знание что», knowing that), когда мы спрашиваем, что такое игра в теннис в отличие от игры в бадминтон, что такое живопись в отличие от покраски стен или что такое справедливый поступок или справедливые законы в отличие от произвола и бесправия. «Знание как» и «знание что» находятся в постоянном взаимодействии, но очевидным образом различаются между собой. Можно знать, что такое игра в теннис или написание пейзажа, но не знать, как это делается, не уметь играть или писать. Можно знать о правилах морали или принципах справедливости, но поступать аморально и несправедливо. «Знание что» является пропозициональным, а «знание как» не-пропозициональным знанием[69].

Важно ввести еще одно различение типов знания. Что-то мы знаем на основании опыта. Например, вкус этого шоколада или аромат этого вина я получил из непосредственного опыта. Точно так же я на собственном опыте познал любовь или измену. Такое знание называют эмпирическим или апостериорным (от латинского оборота a posteriori – от последующего). Но часть наших знаний мы получаем не с помощью непосредственного опыта, а на основании чисто рациональных соображений, на основании только разума. Например, 1 х 1 = 1. Такое знание называют неэмпирическим или априорным (от латинского оборота a priori – от предшествующего). Философы всегда дискутировали, какое из знаний, эмпирическое или априорное, является главным и основополагающим. Эти дискуссии продолжаются до сих пор[70]. Также дискуссионным является вопрос, какое именно знание считать апостериорным, а какое априорным.

Вот несколько примеров разного понимания (высказывания о причинах и математическое высказывание).

(1) «Все события, которые мы воспринимаем в нашем опыте, имеют причину».

A. Для Декарта это аналитическое суждение a priori (то есть сугубо рациональное суждение, основанное на чистом разуме).

B. Для Юма это синтетическое суждение a posteriori (то есть сугубо опытное суждение).

C. Для Канта это синтетическое суждение a priori (то есть априорное суждение, имеющее отношение к опыту).

(2) 7+5=12

A. Для Декарта и Юма это аналитическое суждение a priori.

B. Для Канта это синтетическое суждение a priori.

В философии аналитическими суждениями называют суждения, истинность которых следует из самого значения употребляемых в этих суждениях понятий. То есть для установления истинности таких высказываний нам не нужен опыт. Нам достаточно лишь знать, что означают применяемые нами понятия. Например, возьмем суждение (1) «все холостяки являются неженатыми мужчинами». В этом высказывании понятие «неженатые мужчины» только раскрывает значение понятия «холостяки» (ведь положение холостяка – это положение неженатого мужчины). Тот, кто утверждает, что (2) «некоторые холостяки женаты», тот впадает в противоречие. Если вместо «холостяка» подставить «неженатого мужчину», то можно построить суждение (3) «некоторые неженатые холостяки женаты». Тогда противоречие станет очевидным. Однако современные философы также спорят о том, как определять и как корректно понимать аналитические суждения. Здесь между ними нет согласия[71].

Обратим внимание еще на один нюанс: соотношение между априорными и апостериорными суждениями. «Все холостяки являются неженатыми мужчинами» – это необходимо-истинное суждение. Оно ни при каких обстоятельствах не может быть ложным. Но о конкретных мужчинах, об Андрее, Петре и Иване, мы не можем сказать, что они являются неженатыми с необходимостью. Здесь речь идет о разных сферах реальности: об отношении между понятиями и терминами (идеальный уровень) и о фактических состояниях и отношениях (эмпирический уровень). Строгая необходимость может существовать лишь на идеальном уровне.

Под синтетическими суждениями обычно понимают опытные суждения. То есть для установления истинности таких суждений нам необходим опыт. Например, когда я говорю, что «этот шоколад сладкий», то для подтверждения лучше его попробовать. Ведь шоколад может быть и горьким. Точно так же «вороны черные» является не аналитическим, а синтетическим суждением.

Большинство философов считает, что все аналитические суждения являются априорными, а все синтетические суждения – опытными (апостериорными). Впрочем, нам известны философы (например, Кант), которые допускают существование априорных синтетических суждений. Есть, например, такие философы, как Уиллард Куайн (Willard Van Orman Quine), отрицающие наличие четких критериев различения между аналитическими и синтетическими суждениями.

Зачем философам такие изощренные различия и, на первый взгляд, искусственные противопоставления? Очевидно для того, чтобы лучше понимать природу нашего знания. Ведь все наше знание состоит из высказываний (суждений). Различение аналитических и синтетических суждений дает возможность лучше осознать, какая часть наших знаний имеет опытную природу, а какая является результатом деятельности чистого разума. Также мы лучше понимаем, как взаимодействуют между собой разум и опыт. Например, все, что мы знаем о физическом мире, является результатом взаимодействия математического знания (которое имеет неопытную, неэмпирическую природу) и нашего опыта (измерения, эксперименты, наблюдения и т. п.).

Мы уже привыкли ко многому, но философы продолжают нас удивлять и мотивируют нас для дальнейшей постановки вопросов. Например, мы знаем из геометрии, что сумма всех углов треугольника равна 180°. Геометрия утверждает, что и завтра, и в недалеком будущем, и тысячи лет спустя сумма углов треугольника всегда будет равна 180°. Не 179, не 182, а именно 180. И более того, если бы в другой галактике существовали разумные существа, имевшие что-то похожее на нашу геометрию, то они пришли бы точно к такому же утверждению. Ведь треугольник – это не материальная вещь, а идеальная фигура (представляющая собой сугубо интеллектуальный конструкт). Однако значит ли это, что треугольник и другие геометрические фигуры являются продуктами фантазии? Очевидно, что нет. Будь они объектами фантазии, то их закономерности было бы легко изменить. Вместо этого с геометрическим знанием происходит нечто странное. Оно будто является чисто интеллектуальным конструктом, но, с другой стороны, демонстрирует свойства, которые мы не в силах изменить. Мы как будто не имеем власти над этими идеальными творениями. Так может быть, не мы их создали? К такой мысли склоняется немало математиков, которые считают математические объекты независимыми от нашего сознания самостоятельными объектами. Нам уже известно, что такая позиция близка к позиции Платона. Точно так же во второй части книги мы обращали внимание на то, что эти чисто идеальные конструкты (математическое знание) оказываются на удивление эффективными и полезными в познании материального мира. Так может быть, философы неспроста прибегают к таким утонченным различениям? Очевидно, в этих различениях есть свой глубокий смысл...

Однако что же такое знание в отличие, например, от веры или мнения? На основании чего различаются такие выражения, как «я верю, что X», «я полагаю, что X» и «я знаю, что X»? Впервые этот вопрос задал Платон.

Представим себе человека, приехавшего в Киев (пусть это будет Мария) и стоящего у выхода из здания центрального железнодорожного вокзала. Мария хочет попасть в Красный корпус университета Шевченко. Она спрашивает у разных людей, как ей это сделать. Кто-то (например, Петр) может ответить ей так: «Вы ищете университет Шевченко? Думаю, что он находится вон там (и показывает рукой прямо перед собой, в сторону дороги)». Сам ответ свидетельствует о том, что Петр не уверен в своем утверждении. Его ответ может оказаться правильным, а может и нет. Он предполагает, где находится университет. Это его субъективное мнение ("предположение, догадка). Другой человек (Иван) отвечает так: «Вы можете спуститься в метро (если немного пройти влево, будет станция Вокзальная) и там спросить, как доехать до университета». Иван предлагает неплохой вариант: он советует правильную стратегию поиска. Сам Иван не знает, где точно находится университет, но он направляет Марию туда, где наверняка могут об этом знать.

Наконец, третий человек (Андрей) дает точный и правильный ответ: «Вам нужно сесть на станции метро Вокзальная, проехать одну остановку до станции Университет, а когда выйдете – повернуть направо. Затем надо пройти вдоль ограды Ботанического сада, прямо, никуда не сворачивая, пока не окажетесь на углу улиц Тараса Шевченко и Владимирской. Там сверните направо – второе здание и будет Красным корпусом университета». Если Петр высказывает только субъективное мнение, то Андрей наверняка знает, где находится университет. Он может объяснить, как туда добраться. В этом заключается главное отличие между знанием и мнением по Платону.

Мнение может быть истинным или ложным, но мнение – это что-то необоснованное. Петр случайно мог угадать или услыхать от своих знакомых, что где-то там, в той стороне, находится университет. Знание же, в отличие от субъективного мнения, это обоснованная мысль, обоснованное убеждение. Андрей знает, где находится университет, потому что он там преподает и хорошо знает путь к университету Шевченко (и не только от железнодорожного вокзала/ В данном случае его мнение обосновано на основании опыта. Но убеждение может быть обоснованным и на основании сугубо рациональных соображений, может иметь априорную природу.

Вторым признаком знания по Платону является то, что человек не только знает о чем-то, но и может научить другого этому знанию (в нашем примере – может объяснить). Речь идет об определенных процедурах (методологии) получения и передачи знания. В диалоге «Ион» Сократ спрашивает поэта Иона, как тот создает свои стихи. Ион – хороший поэт, но он не может объяснить, не может научить, как писать стихи. Таким образом, по Платону наука или знание (будем здесь употреблять эти слова как синонимы, ведь греческое epistêmê означает и первое, и второе) имеет два главных свойства: (1) обоснованность и (2) определенные процедуры передачи знания другим людям, его транзитивность. Понятно, что здесь возникает много вопросов: о различных способах (процедурах) обоснования и различных способах обучения. В диалогах Платона много внимания уделяется этим вопросам. Тем не менее, уже здесь, в этих простых тезисах, содержится источник всей истории науки, все теории науки и теории обучения.

Сегодня большинство философов разделяет позицию Платона относительно определения природы знания. Знание определяется как «истинное обоснованное убеждение» (по-английски – justified true belief). Русским словом «убеждение» я передаю английское существительное belief. Но belief может обозначать также и верование, и мнение. Это многозначное слово. «Убеждение» употребляется здесь как базовый термин, с которым работает современная теория познания. Однако русское существительное «убеждение» указывает на сознательное и активное отношение к чему-либо, обозначает сознательную позицию. В отличие от него английское belief является нейтральным термином. В англоязычном контексте «иметь убеждение, что X», это просто «считать, что X». Например, Петр говорит Марии: «я считаю, что ты сердишься» или «я считаю, что сегодня был хороший вечер». К сожалению, в русском языке нет слова «считание» или чего-то подобного (можно сказать «я полагаю» и говорить о «полагании», но это будет слишком замысловато). А «верование» и «мнение» имеют определенные оценочные коннотации. Поэтому для обозначения нейтрального отношения к фактам, событиям или обстоятельствам русскоязычный вариант «убеждение» представляется наиболее приемлемым.

Приведенное трехчленное определение (обозначение знания как justified true belief) иногда называют стандартом анализа проблемы истины. Поэтому сосредоточим наше дальнейшее рассмотрение на вопросах (1) свойств наших убеждений, (2) истины и (3) обоснования. Соответственно, в дидактической части будут рассматриваться (1) эпистемологические истолкования природы знания, (2) теории истины и (3) теории обоснования.

2.4 Вопрос об истине в плоскости повседневной жизни

Вопрос об истинности и ложности возникает уже на уровне нашего обыденного опыта. Осознание того, что другие люди могут ошибаться и что у них есть собственные основания для ложных убеждений, – это важный этап развития каждого ребенка.

Попробую объяснить свой тезис. У многих из нас есть домашние животные. Я, например, люблю собак. Мне хорошо известно, что собаки могут интерпретировать поведение и мимику своих хозяев. Но означает ли это, что собака понимает, что у хозяина на уме? Представьте себе ситуацию, что вы купили вкусные пирожные и оставили их на столе. Вы вышли на некоторое время из квартиры, а когда вернулись, то увидели, что пирожные исчезли. Вы думаете, что их съел ваш песик. И вот вы, возведя перст к небу, с суровым выражением лица громко отчитываете пса такими примерно словами: как же ты мог поступить так коварно, почему не оставил мне хотя бы одно-единственное пирожное и тому подобное. Предположим, что это не собака съела пирожные, а это вы просто забыли, что положили их в холодильник. Что о вас подумает бедный песик? Он будет понимать, что вы его отчитываете, что вы им недовольны, что вы ему угрожаете, но он не знает причины вашего поведения. Почему? Потому что животные не понимают оснований ваших ложных убеждений. Они не понимают причин, по которым вы можете ошибаться.

Точно так же трехлетние дети еще не знают оснований ложных убеждений других людей. В своей книге «Иллюзия Я»[72], Брюс Гуд приводит несколько примеров, иллюстрирующих этот факт. Представим себе, что вы показываете мне коробку из-под конфет и спрашиваете: что в ней? Я отвечаю: конфеты. Тогда вы открываете коробку и показываете, что в ней лежат цветные карандаши. Трехлетний ребенок допустит ту же ошибку, ведь это коробка из-под конфет. Но если вы спросите меня, что ответит мой сосед на подобный вопрос, то я буду знать, что, скорее всего, он сделает ту же ошибку, что и я. Ведь я понимаю основания его возможной ошибки. Его рассуждения будут следовать схеме, которую мне легко воспроизвести.

Зато трехлетний ребенок будет считать, что мой сосед (или кто-нибудь другой) ответит, что в коробке карандаши. Ведь ребенок уже узнал о содержимом коробки (там карандаши) и поэтому считает, что и другой человек обязательно даст правильный ответ. Ребенок не понимает, что кто-то может ошибиться, прийти к ложным выводам. Однако примерно в четыре года большинство детей уже понимает, что другие люди скорее всего будут отвечать, что в коробке конфеты, если их спросить о ее содержимом.

«Дабы доказать наше понимание того, о чем на самом деле думает другой человек, надо доказать, что мы способны распознавать, когда он придерживается ошибочных или ложных убеждений. Убеждение – это просто идея, которую мы считаем истинной. Но иногда мы ошибаемся. Если вы можете понять, что кто-то придерживается ложного убеждения, значит, вы можете представить, что именно человек думает, даже если его мысли неверны с точки зрения фактов. Это достаточно тонкий уровень проникновения во внутренний мир другого человека»[73].

Как видим, прогнозирование чужого поведения, понимание оснований и мотивов чужих решений, является важным этапом развития личности. Получив такой опыт, ребенок будет изобретательнее в ситуациях, когда захочет ввести в заблуждение своих родителей или друзей. Если вы понимаете, что человек может иметь ложные убеждения и понимаете основания ложных убеждений, вы способны искусственно манипулировать убеждениями других людей. Эта способность к социальным манипуляциям и воспроизведению ложных оснований чужого мышления является неотъемлемым элементом интеллектуальной зрелости. Недаром мудрость в древности часто связывали с хитростью. Вспомните, как Одиссей перехитрил циклопа Полифема. Циклоп, хотя и был сыном Посейдона и нимфы Фоосы, однако мыслил довольно примитивно и поплатился за это своим единственным глазом.

Собственно, идеология и пропаганда пользуются этой базовой способностью человеческого понимания идти ложными интеллектуальными ходами. Манипуляторы превращают нашу силу (строить модели вероятного хода событий, домысливать, предполагать) в нашу слабость (подталкивают нас к якобы правильным мнениям или правильным решениям). Пропагандисты сознательно создают основания ваших ошибок, искусственно манипулируют схемами ваших рассуждений. Контрмерой против пропаганды может быть только осознание оснований и мотивов пропагандистской логики. Это также предполагает осознание разницы между истиной и ложью, а также умение обосновывать и опровергать конкретные тезисы и идеи.

Точно так же мы можем помочь другим прийти к правильным выводам. В повести Честертона «Сапфировый крест» отец Браун подозревает, что его коллега-священник на самом деле – мастер перевоплощения, известный и коварный вор по имени Фламбо, который хочет похитить драгоценный сапфировый крест. Однако у отца Брауна есть только подозрения, но нет прямых доказательств. Поэтому он, сопровождая коллегу-священника по улицам и заведениям города, оставляет необычные следы (обливает супом стену кафе, насыпает соль в сахарницу, разбивает стекло, рассыпает яблоки и т. п.), с тем чтобы известный французский детектив Аристид Валантен (который приехал в Британию специально, чтобы разыскать Фламбо) мог бы по этим удивительным знакам найти их и, в конце концов, обезвредить негодяя – в тот самый момент, когда Фламбо в безлюдном парке открывает свое истинное лицо и угрожает отцу Брауну силой отобрать у него крест.

В своей жизни мы почти ежедневно оказываемся в ситуациях, когда вопрос об истине и лжи представляет прямой практический интерес. Это означает, что исследования истинности языковых высказываний, философские теории истины имеют непосредственную связь с нашей практической деятельностью – от самых обыденных ситуаций вплоть до таких сфер, как наука, политика и право.

2.5 Вопрос об истине: языковой контекст

Связь вопроса об истине с ежедневными практическими интересами не всегда очевидна по причинам, имеющим сугубо языковую природу. Очень часто там, где возникает проблема истинности наших высказываний, мы употребляем отличающиеся друг от друга речевые обороты. Например, мы можем реагировать на какое-то утверждение нашего собеседника вопросом: «ты действительно так считаешь»? Читая новые исторические исследования, мы спрашиваем: действительно ли 5 апреля 1242 года Александр Невский разбил на Чудском озере ливонских рыцарей? Было ли в действительности такое событие или это просто миф? Мы говорим о правдивой или неправдивой информации, о правде или лжи в заявлениях какого-нибудь политика. Точно так же в суде от свидетелей требуется говорить «правду и только правду». Мы говорим о настоящей дружбе, интересуемся, настоящий ли это сыр или осведомляемся, настоящий ли отец Петр (вопрос об установлении факта биологического отцовства и вопрос о том, хороший ли он отец).

Все эти обороты в различных контекстах имеют отличающиеся значения. «Настоящий сыр» может означать «качественный сыр» или «сыр, в котором основой является действительно молоко, а не пальмовое масло». Выражение «настоящий отец» может означать, что Петр заботится о своих детях, любит их и старается их хорошо воспитывать. Когда мы говорим, что Мария – настоящий музыкант, мы имеем в виду, что она хороший музыкант. Также мы говорим, что врач поставил верный или правильный диагноз, или что Анна верно или правильно поняла слова Дмитрия.

Что объединяет эти различные речевые обороты? Несмотря на различия значений и контекстов, их объединяет то, что в них говорится о соответствии между нашими высказываниями и самой действительностью. Проблема истинности или ложности возникает на уровне высказываний о реальности, когда мы пытаемся что-то утверждать или отрицать, оценивать или описывать. Спрашивая собеседника: «ты действительно так считаешь?», мы стремимся услышать подтверждение с его стороны («да, я утверждаю именно это», «я так считаю», «я говорю это всерьез» и т. д.). В случае с Ледовым побоищем нас интересует, насколько исторические сообщения или гипотезы соответствуют реальным историческим событиям. В случае с информацией в СМИ или со словами политика мы стремимся проверить, насколько эта информация или эти слова соответствуют фактам. Интересуясь, настоящий ли сыр нам предлагают, мы хотим получить реальный продукт, а не подделку (точно так же мы хотим купить вино, а не напиток, произведенный из «винных материалов»). В высказываниях о настоящем отце, о настоящем друге или о настоящем музыканте, мы вводим еще измерение определенных устоявшихся стандартов и определенных хорошо выполняемых функций. Например, несмотря на то, что Петр – биологический отец ребенка, ведет себя он не как настоящий отец (не воспитывает своего ребенка, не заботится о нем и т. п.). Точно так же Мария, хотя и играет на фортепиано, но не является хорошим (настоящим) музыкантом. Здесь «настоящий музыкант» не обязательно тождественен с «профессиональным музыкантом», ведь мы знаем немало хороших музыкантов-любителей. Точно так же Шерлок Холмс не является профессиональным детективом, но он хороший детектив. Наконец, верный или правильный медицинский диагноз означает адекватное определение болезни.

Таким образом, все эти высказывания, хоть и с употреблением разных слов и в разных контекстах, касаются вопроса об истине и лжи. В них во всех речь идет об отношении наших высказываний (утверждений, оценок, описаний) к реальности, фактам, действительному положению вещей. Вопрос об истине возникает тогда, когда мы стремимся выяснить, адекватно ли мы описываем реальность, соответствуют ли наши высказывания действительности. Как было установлено ранее, этот вопрос не является чисто теоретическим, ведь от правильной оценки наших описаний действительности зависит наша успешная ориентация в мире, а иногда даже – наше выживание.

Для всех вышеприведенных высказываний общей является еще одна черта: все эти высказывания, хотя и в различных смыслах и контекстах, подлежат процедурам проверки. Мы проверяем информацию, слова политиков, медицинские диагнозы, качество сыра или вина, исторические гипотезы и т. п. Философские теории истины как раз и занимаются вопросами о критериях установления и проверки истинности наших высказываний о мире. То есть, философия здесь ничего искусственно не выдумывает. Философы лишь пытаются уточнить и описать в виде специальных теорий то, чем мы уже занимаемся на уровне самой обыденной жизни.