Текст книги "Чума на ваши домы. Уснувший пассажир. В последнюю очередь. Заботы пятьдесят третьего. Деревянный самовар (пьянки шестьдесят девятого года)"

Автор книги: Анатолий Степанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 41 страниц)

– Тебе, матерому московскому менту, за двадцать пять лет службы сыскарем хоть раз удалось сунуть нос в партийную кассу?

– Чего не было, того не было.

– То-то, – назидательно заметил генерал и хотел было расшифровать это глубокомысленное междометие, но помешала яичница, которую принесла Матильда.

Генерал увидел и услышал фырчащее бело-оранжевое чудо о восьми глазах на сковороде и забыл все слова, кроме одного: – Сдавай!

– Последнее разливаю, – предупредил Смирнов.

Генерал взял со стола бутылку и поинтересовался у Матильды:

– Ее можно заменить?

Матильда посмотрела на Смирнова без симпатии. Но тот все равно сказал:

– Да, Тилли, да!

Милиционеры выпили и приступили к яичнице. Матильда, вернувшаяся с непочатой бутылкой «Греми», на этот раз глядела на них с умилением: ели больно хорошо. Поев, Смирнов открыл вторую бутылку и попросил:

– Посиди с нами, Тилли.

– Вы – большие начальники, а я – обслуживающий персонал, – ровным голосом разъяснила Матильда положение дел. – Мне нельзя.

И вернулась за стойку. Смирнов обиделся, а генерал спросил:

– Саня, а почему у нас так начальников не любят?

– А за что их любить?

– Нас, нас любить! Мы же с тобой тоже начальники.

– Мы – не начальники. Мы при начальниках.

– Но ведь, как видишь, и нас не любят.

– Начальнических холуев не любят даже больше, чем начальников.

Генерал напряженно наблюдал, как Смирнов разливал из второй бутылки, вероятно, боялся как бы его не обделили. Он уже был по-настоящему пьян: пришла безудержная жадность на алкоголь. Потом даже стаканы как бы случайно сдвинул, чтобы по уровням налитого в них определить, не налил ли себе Смирнов побольше, а ему поменьше. Решил, что все по справедливости, успокоился и вспомнил, о чем говорили:

– А ты – холуй, Саня?

– Да пока вроде нет, – подумав, ответил Смирнов.

– Ты власти прислуживаешь, значит, холуй.

– Я прислуживаю. Я служу государству, работаю на законную власть, которая с моей помощью должна защищать народные интересы. За что и получаю предусмотренное официальной тарифной сеткой вознаграждение – зарплату. И все.

– А я? – задиристо спросил Петя.

– Давай выпьем.

– Выпьем, выпьем, – охотно согласился генерал, и они выпили еще. Генерал быстро восстановился после приема и вернулся упрямо к ранее заданному вопросу: – А я?

– Ты уже из их рук ешь, Петя. Значит, холуй, – Смирнов в сильном поддатии становился жестоким борцом за истину.

Генерал сделал глубокий вздох, сжал до скрежета челюсти, взял со стула рядом свою фуражку, надел ее и встал. Вид его должен был внушать ужас. Подчиненные, видя такого Есина, скорее всего падали в обморок от страха. Генерал, наконец, выдохнул и умирающе-гневно спросил:

– Кто ты такой есть передо мной, московская тля?

– Сам сказал: московская тля. Снимай свой грандиозный головной убор и садись, – ласково предложил неиспуганный Смирнов.

– Считаешь, так надо? – по-прежнему грозно спросил генерал.

– Надо, надо. Еще выпьем, по-человечески поговорим.

Уставший от гнева и коньяка Петр Петрович вернул фуражку на стул и покорно сел. Помолчал, хотел было пустить слезу, но собрался и сказал, жалеючи презирая себя, Смирнова, устройство мира:

– А что делать, Саня? Отказаться от пайков, не брать лечебных денег, не пользоваться персональной машиной, не жить на бесплатной казенной даче? Да?

– Да, – просто посоветовал Смирнов.

– Эх! – в отчаянии воскликнул генерал и деловито поинтересовался:

– Нолито?

На этот раз Смирнов плеснул по самой малости, объявив:

– Спешим.

Генерал, объятый думой, и не заметил, как свой глоток сделал, только головой помотал:

– Ну, откажусь я от всего, стану жить как рядовой советский служащий. И стану среди них подозрительно чужим, который что-то против них замышляет. И вышвырнут они меня, как приблудного пса, а на мое место посадят партийного функционера. Вместо профессионала – болтуна и неумеху. Кому от этого лучше станет?

– Никому, – согласился Смирнов. – Но и особо хуже – тоже никому. Потому что принципиальные, стратегические вопросы тебе решать все равно не дают, а на уровне каждодневной преступности твои менты и опера будут работать, как и при тебе работали, даже при невежественном руководстве.

– Я без своего дела не могу, – жалобно признался генерал. – Я умею его делать, как немногие, – и вдруг совсем о другом: – У меня женщина есть, Катя, которую я люблю. Уже пять лет люблю. Что мне делать, Саня?

– Жениться.

– А жена?

– Разведись.

– Легко сказать. Сдавай, сдавай, не жмоться!

Смирнов осмотрел бутылку. И эту уже ополовинили.

Прикрыл глаза, резко покрутил головой, недолго посидел в неподвижности: проверил свой вестибулярный аппарат. Вроде пока еще держался. Повторно проверил себя, разливая: получилось точно, надо полагать, по шестьдесят два с половиной грамма. И предложил взгрустнувшему генералу тост:

– За долготерпенье твоей Кати.

– Спасибо, – задушевно поблагодарил Петр Петрович и выпил. А выпив, сразу же запел:

 
Сиреневый туман над нами проплывает,
Над тамбуром горит прощальная звезда.
Кондуктор не спешит, кондуктор понимает,
Что с девушкою я прощаюсь навсегда…
 

– Ему, наверное, хватит, – во время генеральского пения негромко сказал Смирнову из-за стойки Матильда.

– Сейчас допьем, и я уведу его спать, – пообещал Смирнов.

– Кого – спать? – строго спросил, кончив петь, генерал.

– Тебя. Чтобы завтра утром прокурорский важняк твоего похмелья не заметил. И чтобы Поземкин через Георгия Федотовича по партийной линии на тебя телегу не покатил.

– Да положил я на них с прибором! – гордо заявил генерал. – А Поземкина этого по земле размажу.

– По делу привлекать его будешь?

– Его привлечешь… скользкий, как глиста! Следователя БХСС, положенного по штату – моя же вина! – у него нет, а свои прямые обязанности выполняет вроде бы добросовестно…

– Голову даю на отсеченье, он у них на жалованьи, Петя!

– Поди докажи, – безнадежно и утомленно высказался генерал. – Сдавай последнюю и пойдем спать.

* * *

Посредине прямоугольника у форсистой клумбы под главным фонарем генерал Есин, деликатно ведомый под ручку подполковником Смирновым, вдруг остановился и задал ошеломительный вопрос с ответом:

– А почему у них памятника Ленину нет? Непорядок!

– Не боись, Петя, – успокоил его Смирнов. – Поставят.

– Я им про это скажу. Я им так скажу! – на генерала нисходило геройство.

– Скажешь, скажешь, – соглашался Смирнов и тихонько волок его к гостинице. – Поспишь, выспишься и скажешь.

В номере генерал позволил снять с себя только фуражку и сапоги. Тужурку, галифе, рубашку с галстуком и плотные армейские носки снял сам. Шатало, правда, основательно, но он, поддерживая неустойчивое равновесие хватанием попадавшихся под руки устойчивых предметов, с задачей справился и обессиленно сел на разобранную уже Смирновым кровать.

– Ты не сиди, ты лежи, – посоветовал Смирнов.

– Остался нерешенным один вопрос, – задумчиво заметил генерал, продолжая сидеть.

– Какой еще вопрос? – раздраженно – устал от генерала – спросил Смирнов.

– Кто вашего певца кончил. Как я понял, он по корешам с прокурором был и знал от него кое-что про этих. Ну и хрен с ним, что знал. Как приехал, так и уехал. Может, под конец они все от страха взбесились?

– Может, и взбесились. Спи, Петя.

– Но вопрос-то не решен!

– Даю тебе слово, что я его обязательно решу, – заверил Смирнов.

Успокоенный генерал глянул на свои роскошные часы и приказал:

– Завтра разбудишь меня ровно в семь.

– А сейчас сколько?

– Двадцать три ноль-ноль.

– Молниеносно мы с тобой надрались, Петя! – удивился Смирнов. – Как монголы.

– Они нас в свое время на триста лет завоевали, – вспомнил Петя, лег и мгновенно спрятался в воздушное алкогольное небытие.

Смирнов вздохнул облегченно и занялся изначально неблагодарным делом: подсчетом наличности. Обшарив все свои карманы, он обнаружил всего-навсего двести одиннадцать рублей. А еще жить пару дней, а еще крупная трата, если все получится так, как он рассчитал. Смирнов вздохнул вторично и пошел побираться.

Поминки тихо умирали. В казаряновском номере оставалось человек шесть-семь, не более, истинные бойцы: Жанна, Борька Марченко, Семен Саморуков, звукооператор и двое здоровенных, как кони, замдиректоров съемочной группы.

– Жанна, – позвал Смирнов, – можно тебя на минутку?

Жанна не поднялась, не пошла к нему – сил не было, да и не хотелось.

– В чем проблема, Александр Иванович?

– В деньгах! – обиженно разозлился Смирнов. – Мне деньги нужны!

– Виталька, ему деньги нужны, – сообщила Жанна одному из замов.

– Много? – поинтересовался Виталька.

– Рублей триста-четыреста.

– Так, так, – слегка призадумался Виталька и тут же его осенило. – Вы ведь гонорар за консультацию у нас не получали?

– Какой еще гонорар? – не понял Смирнов.

– Он вам уже как три месяца выписан, – сообщил Виталька и встал. – Мы с Александром Ивановичем к бухгалтеру и кассиру. На десять минут. Если молодые за это время принесут, без меня не пить.

Ошибочное впечатление было у Смирнова о завершении поминок. В коридоре он спросил у Виталика:

– А удобно в такое время бухгалтера беспокоить?

– Удобно, – заверил Виталька и, подойдя к нужной двери, трахнул по ней убедительным кулаком: – Вставай, Сергеевна, никуда не денешься, придется тебе нашему консультанту денежки отдать!

– А попозднее не могли? – спросил не очень сердитый женский голос, и в замке заскрипел поворачиваемый ключ.

* * *

…Он возвращался в закусочную. Спать ему негде было, так уж лучше побыть в обществе хорошей женщины.

Алкаши вернулись, сидели над стаканами. Увидев Смирнова, замолчали, сделали суровые лица, но, не обнаружив прежнего смирновского спутника, вернулись к простому, как мычание, своему разговору. Московский фраер в одиночестве не представлял собой какой-либо опасности.

– Не допили? – сердито осведомилась Матильда.

– Приткнуться негде, Тилли, – признался Смирнов. – На свою кровать генерала уложил, а в номере Романа поминки. У тебя посижу, подремлю. Тем более мне с утра надо первый порожний рейс скотовозок встретить. Когда они обычно подходят?

– От половины шестого до шести, – ответила Матильда. – А зачем они вам?

– Не они. С ними, если все сойдется, один человечек прибыть должен.

– А генерал спит, – заметила Матильда.

– И слава Богу, – Смирнов изобразил на лице маленькое страдание и попросил: – Налей сотку, Тилли. Скучно за пустым столом сидеть.

– Пойдемте со мной, Александр Иванович, – скомандовала Матильда и, не ожидая его согласия или несогласия, проследовала в дверь за стойкой. Смирнов покорным хвостом потащился за ней.

За кухней, складом и конторкой был небольшой закуток, в котором стоял старомодный диван с высокой спинкой, неизвестно откуда. Матильда извлекла плед, кинула на диван и вторично скомандовала:

– Снимайте куртку, снимайте штаны и обувь и ложитесь. Во сколько вас разбудить?

– В пять, – Смирнов сел на диван и стал расшнуровывать кроссовки. Расшнуровал, снял, пошевелил пальцами в носках и напомнил: – А сотка?

– Того же коньяку? – уточнила Матильда. Смирнов кивнул. – Сейчас принесу.

Когда она вернулась, Смирнов уже лежал под пледом. Кроссовки носами строго вперед стояли под табуреткой, а штаны и куртка по-армейски аккуратно были сложены на ней. Единственное сидячее место занято. Матильда присела на край дивана и протянула Смирнову тарелку со стаканом и бутербродом. Перед тем как взять тарелку, Смирнов спиной подтянулся к валику дивана и стал похож на больного Некрасова с известного живописного полотна. Принимать сотку так было значительно удобнее. Он и принял. Потом снял пластинку сыра с куска хлеба и протянул тарелку Матильде. Она взяла тарелку с куском хлеба, отнесла ее на кухню и тотчас вернулась. Смирнов уже съехал с валика в более удобную горизонталь.

– Неужели нельзя не пить? – в отчаянии спросила она.

– Можно, конечно, – признался Смирнов. – Но не хочется.

– Все шутите, Александр Иванович.

Он не ответил. Он еще сдвинулся по горизонтали и щекой прижался к ее бедру. Бедро было упругим и теплым. Матильда погладила его по голове, и он тут же поймал ее руку. Как у нее получалось, что при такой работе руки не пахли кухней? Он не поцеловал, он прижался губами к правой ее ладони.

– Очень жалко, что ты – пьяный, – сказала она, и он почти эхом откликнулся:

– Очень жаль, что я в дымину пьяный.

– Не дыши на меня, – приказала она, и он перестал дышать. Она наклонилась и сильно, требовательно, зло поцеловала его в губы. Сразу же встала, сделала два шага к двери и пожелала:

– Покойной ночи.

– Уж такой теперь покойной, что прямо и не знаю! – обиженно проворчал он. Она хорошо засмеялась и ушла насовсем. Он дважды перевернулся с боку на бок, устроился, наконец, и вскорости впал в тяжелый сон.

21

Матильда не вошла, она постучала в дверь и сказала за дверью:

– Доброе утро, Александр Иванович. Уже пять часов. Умыться и все, что вам надо, – в конце коридора.

И ушла. Он слышал ее шаги. Вставать до того не хотелось, что он мгновенно вскочил. Оделся, обулся и направился в конец коридора.

В зал Смирнов явился лихорадочно бодрым и виноватым. Сказал:

– Доброе утро, Тилли. Если можно, чайку покрепче, почти чифирь.

– Уже заварила, – обрадовала его Матильда. – А поесть?

– Не хочется что-то.

– Пару бутербродов с икрой все равно придется съесть. А то какой вы работник. Вы ведь работать собираетесь?

Крепчайший хорошего сорта чай согрел желудок и освободил его от хваткой похмельной спазмы. После третьего стакана и бутерброды на тарелке приобрели привлекательный вид. Без особой охоты, но и без отвращения Смирнов методично сжевал их.

– Вот теперь все в порядке, – от стойки оценила его состояние Матильда.

– Скоро они появятся? – спросил Смирнов.

– Вот-вот, – пообещала она. – А мне собираться пора, через двадцать минут Люба придет на смену.

Пусто было в зале. Совсем никого. Кроме Матильды и Смирнова. Он встал из-за стола, подошел к ней, через стойку поцеловал ее в щеку.

– Колючий какой! – со смехом удивилась она.

– Моя утренняя щетина – это мягкая травка на лужайке. Вот у Ромки Казаряна щетина, так щетина, ржавчину с железа счищать можно, – он взял ее руки в свои и тоже поцеловал. По очереди. – Спасибо тебе за все, Тилли.

– Прощаетесь навсегда? – тихо спросила она.

Он не ответил, потому что в зал шумно вошли двое, типичная шоферня. А они и шума моторов не слышали.

– Смирнов тут есть? – спросил один из них грубым голосом.

Хоть и сердчишко подпрыгнуло от наслаждения удачей, Смирнов не торопился отвечать: он рассматривал материал, с которым работать. Амбал в расцвете мужских сил, упрям, вздорен, высокого о себе мнения, неглуп. Как это там Ромка так быстро его укротил?

– Смирнов – это я, – назвался Смирнов, но речь не продолжил, все пареньком любовался.

– Прибыл я, а вы ничего не спрашиваете, – обиделся амбал.

– Как тебя звать?

– Михаил. Что это вы меня все рассматриваете?

– Хочу понять, как тебя Роман уговорил.

– Уговорил, – Михаил вдруг помрачнел: – Матильда, гладкий стакан. Полный.

– Не слишком, Миша? – спросила Матильда.

– В самый раз. С похмелья и не за рулем. Меня Жека привез.

Удовлетворившись ответом, Матильда щедрой рукой налила стакан с выпуклым мениском. На проверку:

– Получай полный.

Михаил испуганно осмотрел наполненный сосуд и признался:

– Руки после вчерашнего ходят. Боюсь разолью.

– Заказывал – пей, – потребовала Матильда.

Михаил посмотрел на нее, посмотрел на Смирнова, посмотрел на уже жевавшего котлеты Жеку, присел на корточки и схлебнул со стакана, стоявшего на прилавке, проклятый этот выпуклый мениск. Выпрямился, подождал секунд двадцать, затем уверенной недрожащей рукой поднял стакан и выпил до дна. Закусил мануфактурой: понюхал собственный рукав. Смирнов положил на стойку пятерку и объяснил Матильде:

– За мой счет, Тилли. В порядке поощрения законопослушного гражданина.

Законопослушный Михаил, приходя после опохмелки в обычное свое хамское состояние, потребовал:

– Казарян вручил мне двести. И обещал, что столько же я получу с вас. Деньги на бочку, Лимонадный Джо.

– После того, как ты все расскажешь и покажешь, – Смирнов извлек из кармана пачечку двадцатипятирублевок и с шулерским шиком сделал из не цветик-восьмицветик. Дал полюбоваться и вернул на место.

– Чего же тогда время терять? – заспешил Михаил. – Пошли.

На улице был рассвет. Почти полный, с явно обещанным дивным солнцем. Михаил вдохнул глубоко, широко зевнул, передернулся и сообщил Смирнову:

– Хорошо!

Ему после двухсот пятидесяти, действительно, было совсем неплохо.

– Но все-таки как тебя Казарян уговорил? – мучил Смирнова этот вопрос.

– Как, как! – сначала даже рассерженно начал Михаил, но разливающаяся по жилочкам радость бытия привела его в благодушное настроение, и он с удовольствием стал рассказывать: – Ну, у меня вчера после шестнадцати часов ездки туда-сюда впереди два свободных дня было. С утра то да се, суета, а к вечеру, часа так в четыре, решили с двумя приятелями немного отдохнуть. Благоверная моя, слава Богу, в деревне у родителей. Так что устроились у меня основательно, без опаски. Ну, только-только как начали отдыхать, является этот ваш армян. Вызывает меня из-за стола во двор и картинки какие-то смотреть приказывает. Ну, я ему сказал, чтобы он шел. А он тихо так говорит: «Если ты, пьяная морда, не сделаешь того, что я прошу, разделаю, как Бог черепаху». Обидно мне за черепаху стало, мочи нет. Ну, я ему и врезал…

– Попал? – удивляясь, спросил Смирнов.

– Вроде нет. Потом уж я ничего не понял. Оказывается вдруг, что я у крыльца лежу, а армян дождевой водичкой из бочки мне на лицо брызжет. Печень болит страшно, челюсти вроде как нет. А армян опять мне картинки показывает. Так и разговорились.

Смирнов победительно ржал. Отсмеявшись, сообщил Михаилу:

– Ты на бывшего чемпиона Москвы по боксу в полутяжелом весе нарвался, Миша.

– А он мне ничего не сказал потом, подлюга! – страшно обиделся Михаил. Одно дело быть битым обыкновенным толстым армянином, а другое – чемпионом Москвы. Но самолюбие было удовлетворено, и он сам задал вопрос, мучивший его:

– А как вы меня так быстро разыскали?

За чужую разговорчивость на твой вопрос надо платить разговорчивостью на его вопрос.

– Все очень просто, Миша… Если этот человек собирался приехать в Нахту в сумерки, но не очень поздно, он мог воспользоваться десятью скотовозками, не более. Казарян обратился к вашему диспетчеру, и тот назвал ему эту десятку. А то, что почти сразу на тебя вышел, – маленькая удача.

– Это потому, что я недалеко от базы живу.

Бренча пустым кузовом, проехал мимо них на малой скорости дружочек Михаила, Жека, сделал из кабины ручкой и растворился в пыли.

– Ну, где? – служебным уже тоном спросил Смирнов.

* * *

Ровно в семь Смирнов вошел в свой номер. Но генерала будить не пришлось: из ванной доносились журчание душа и хриплое, но бодрое пение:

 
Ах ты, палуба, палуба,
Ты меня раскачай,
Ты печаль мою, палуба,
Расколи о причал.
 

– Она тебя вчера раскачала! – подойдя к двери ванной, крикнул Смирнов. Сквозь шум воды генерал все-таки услышал подначку, выключил душ и, уже растираясь жестким полотенцем, откликнулся:

– Теперь пусть мою печаль о причал раскалывает!

– А палуба – кто? – спросил Смирнов. – Иносказательно – начальство?

Расстроил генерала Смирнов упоминанием о начальстве. Обмотав чресла полотенцем, он, подобный рабу с египетских фресок, явил себя пред веселыми очами Смирнова.

– Начальство не печаль мне раскалывает, начальство при удобном случае готово расколоть мне башку!

– Ой ли, товарищ начальник! – засомневался Смирнов. – Прямо как у Чуковского: волки от испуга скушали друг друга! – и деловито, без всякого перехода поинтересовался: – Опохмеляться будешь?

– Неплохо бы, конечно… – в раздумчивости заметил генерал, надев трусы и майку. – Но ведь скоро прилетят…

– Не самогоном же я тебя опохмелять буду, – успокоил его Смирнов и вытащил из заднего кармана штанов разлюбезную бутылку «Греми».

– Чайку бы еще покрепче, – попросил генерал, влезая в галифе.

– Сейчас Жанка принесет, – пообещал Смирнов.

– Я бы тебя к себе начальником ХОЗУ с удовольствием взял, – сделал непонятный комплимент генерал, натягивая сапоги.

Постучав ногой в дверь, Жанна ногой же открыла ее. Руки были заняты подносом с двумя чайниками и большой тарелкой с мелкой и сладкой закусью.

– Привет, – сказала она, поставив поднос. – От нашего стола – вашему столу.

И спокойно так похиляла на выход. Генерал обиделся, как мальчик:

– А почему не с нами?

– Мне еще с десяток похмельных оглоедов в себя приводить надо. Конец экспедиции. Сегодня улетаем и уезжаем, – объяснила уже из коридора Жанна.

Смирнов налил в один стакан сто пятьдесят граммов. Генерал, затягивал шикарную портупею, поинтересовался:

– Это кому же?

– Тебе, Петрович.

– Один – не буду, – обиделся генерал, уселся за стол и демонстративно налил себе чашку чая. Хлебнул, обжегся, обиделся еще больше.

– Мне весь день, как наскипидаренному коту, бегать надо, – объяснил свое воздержание Смирнов. – Ну да черт с тобой!

И налил себе сотку. Чокнулись, выпили и захрустели печеньем.

– Петя, твой козырь – руководитель лагерной самодеятельности Бармин Иван Фролович, – не выдержал, заговорил о деле Смирнов. – Он единственный из информированных, кто не участвовал в последнем сговоре. Он должен быть только твой, никому его на исповедь не отдавай.

– А как мне лучше этим козырем пользоваться? – не счел зазорным попросить совета у низшего по чину генерал.

– Постарайся присутствовать на допросах основных фигурантов. Они известны: Эрнест Семенович Лузавин и Роберт Евангелиевич Воронов. Отдай их только одному, важняку, допустим. А сам начальственным наблюдателем сиди и слушай все от начала до конца. Потом, по тем же вопросам, которые задавал этим двоим важняк, передопроси Ивана Фроловича. И будь уверен, сразу появятся противоречия и такие зазоры в показаниях двоих, что колоть их до задницы будет не сложнее, чем кедровые орешки щелкать.

– Втягиваешь меня в крупное дело, да, Саня? – догадался генерал.

– Угу, – пространно Смирнов ответить не мог: чай медленно пил.

– А мне это надо?

– Не знаю.

– А тебе это надо?

– Не знаю.

– Что же ты знаешь? – рассердился генерал.

– То, что знаешь и ты. То, о чем ты вчера пьяный говорил. Что ты – профессионал, что тебе нравится твое дело и ты умеешь делать его хорошо. Так делай же свое дело, Петя!

– Налей еще грамм сто, – попросил генерал.

– Думаешь, храбрее станешь? – осведомился, наливая ему, Смирнов.

– Ох, и недобрый ты, Александр, – в который раз повторил генерал, наблюдая за разливом. – А ты в связи с чем сегодня, как наскипидаренный кот, носиться будешь?

– У тебя же еще одно дело висит, Петрович. Олег Торопов. Ты лесным делом, пожалуйста, вплотную займись, а это я раскручу.

– Один раскрутишь?

– Не один. С Казаряном.

– И когда?

Смирнов помолчал, рассчитывая в уме. Рассчитал и точно сказал:

– Послезавтра вечером материалы с доказательной версией будут у тебя.

В дверь мягко, будто кошка лапкой без когтей, постучали.

– Поземкин, Петр Петрович, – предупредил Смирнов.

– А если нет?

– Пари? – Смирнов взял со стола бутылку, показал на нее – и, глядя на генерала вопросительно, спрятал ее за кресло. Генерал согласно кивнул и пригласил:

– Войдите!

– Лучше бы – «введите», – пробормотал себе под нос Смирнов.

Капитан Поземкин открыл дверь, сделал шаг, встал навытяжку и прогавкал:

– Здравия желаю, товарищ генерал! – и перейдя на стойку «вольно» поприветствовал Смирнова: – Доброе утро, Александр Иванович!

– Что надо? – грубо спросил генерал.

– От вас звонили…

– От вас – это от меня, – прервал Поземкина генерал и ткнул себя указательным пальцем в грудь. – А я – вот он, здесь. Так откуда звонили?

– Звонил дежурный краевого управления внутренних дел, – Поземкин напрягся, чтобы говорить точно и по форме. – Приказал мне срочно доложить вам, что вертолет с оперативно-следственной бригадой будет в Нахте в восемь сорок пять.

Генерал глянул на свой «Ролекс» и в недоуменном недовольстве сказал:

– А сейчас семь тридцать. Какого черта ты нас беспокоишь?

– Думал обрадовать, что скоро…

– Обрадовать ты меня можешь одним, Поземкин, – опять перебил генерал, – тем, что преступления в твоем районе раскрыты все без исключения.

– Будем стараться, товарищ генерал!

– Гриша, – неожиданно вступил в разговор Смирнов, – ты у них на жалованье был?

– У кого? – испуганно спросил Поземкин.

– А ты что – у многих жалованье получаешь? – рявкнул генерал.

– Зарплата, да и вот по случаю… – промямлил испуганный до поноса капитан.

– Не по случаю, а ежемесячно, – холодно поправил его Смирнов.

– Я премию имею в виду…

– И я имею в виду премию, Гриша. За закрытые глаза.

Генерал встал, допил чашку чая, надел фуражку и сказал после длинной паузы:

– Хватит его терзать, Александр. Он же никогда не признается, а они никогда такого нужного человечка на сдадут. Пошли, Поземкин, в твою контору.

Генерал подзадержался, а Поземкин был уже в дверях.

– Гриша, – позвал его Смирнов.

– Слушаю вас, товарищ подполковник, – Поземкин резко остановился и повернулся.

– Гриша, тебя хоть иногда совесть мучает?

– Можешь не отвечать, Поземкин, – вмешался генерал. – Это чисто риторический вопрос. Подполковник Смирнов твердо знает, что совесть тебя не мучает. Пошли.

* * *

Они ушли. Смирнов в одиночестве с удовольствием попил уже не горячего, но еще с букетом чаю, прибрался в номере и отправился по своим делам.

Двадцать лет не мучила подполковника Смирнова маята – рутинная работа рядового оперативника. Там спроси, вон там послушай, где-нибудь поговори, здесь разговори, всюду посмотри и во все подозрительное сунь нос. И все на ножках, на ножках. Старушечьи лица, невнятный лепет алкоголиков, недоуменные глаза незнающих, сжатые рты знающих, и разговоры, разговоры, разговоры. Чтобы пробиться сквозь страх, засевший в каждом.

Последней достал комсомольскую деятельницу Веронику. Успокоил улыбкой, заманил задушевностью, закрутил, раскрутил, расколол до задницы. Когда Смирнов удалился из комнаты заведующей отделом школьной работы, заведующая отделом Вероника рыдала навзрыд.

Он уселся в центре прямоугольника, у клумбы на ближней скамейке. Раскинул руки по спинке извилистого деревянного дивана, вписал туловище и ноги в эти извивы, поднял лицо к солнцу и удивился, что оно уже совсем низко висело в небе. Но все равно лучи, хоть и вечерние, приятно грели.

– Александр Иванович! – в изумлении произнес мужской голос. Смирнов открыл глаза и увидел перед собой Толю Никитского. – Обыскались вас. Жанна, Семен с ног сбились, проститься хотели.

– Сейчас прощусь, – пообещал Смирнов.

– Они уже часа два как рейсом улетели, – рассмеялся Толя.

– А ты что?

– А я с ребятами своими на камервагене.

– Опять с Жанной поссорились, – догадался Смирнов. – Да женишься ты когда-нибудь на ней?!

– Приеду в Москву, разведусь и женюсь, – твердо пообещал кинооператор. – А вы когда в Москву?

– Завтра.

– Тогда счастливо оставаться, – Никитский пожал ему руку и исчез.

– Будь, – пожелал Смирнов, медленно прикрывая глаза для дальнейшего кайфа.

Московский городской гул обычно его усыплял, мигом толкая в дрему, а здешняя тишина заставляла ждать случайного, а от этого неожиданно будоражащего звука. Но приспособился: уловил речитативный шум фонтана, и шум этот, наконец, убаюкал. Не сны – видения в картинках поплыли перед ним: облака небывалой формы и красоты, переливающиеся в плаваньи меж облаков в плавных одеждах, фрегаты под парусами и птицы…

– Сижу я с вами, Александр Иванович, и на заходящее солнце смотрю, – сказал знакомый голос почти у смирновского уха. Смирнов с неохотой открыл глаза и с трудом скосил их налево. Рядом с ним на скамейке сидел секретарь райкома Георгий Федотович, который через паузу продолжил монолог: – А мог спокойно положить свою правую ладонь на лежащую рядом вашу левую. И, как мошка укусила, вы во сне даже и не заметили бы. А затем ваша легкая дрема совсем незаметно для вас перешла бы в вечный сон. Сердечная недостаточность от переутомления и постоянного пьянства. Древнее азиатское средство.

Наконец, они встретились взглядами, и тогда Георгий Федотович показал Смирнову маленькую штучку из старинной красной меди, похожую на патрон для губной помады, и показал, как она действует: нажал на один конец штучки, и из другого конца выскочила блестящая игла-жало. Продемонстрировав действие штучки, Георгий Федотович осторожно спрятал ее во внутренний карман пиджака.

– Ну, и что помешало? – хрипло – со сна или со страха – спросил Смирнов.

– Ненужный мне шум перед отъездом. Через десять дней я уезжаю на учебу в Москву, в Академию общественных наук. Вызов уже пришел.

– Чтобы бугром повыше стать?

– Вот именно.

– А если я сейчас на отмашке тебе ребром ладони по сонной артерии, а потом по почкам, по печени, в солнечное сплетение и ладонью по уху, чтобы барабанные перепонки лопнули?

– Очень больно будет мне. Но ведь не убьешь, не сможешь! А за зверское избиение партийного руководителя лет на семь-восемь сядешь. Плохо тебе будет, в зоне ментов не любят.

– Там и партийных руководителей не обожают.

– Не прицепишь ты меня к лесному делу, подполковник, можешь не стараться. Уедешь в Москву. Если понятливым станешь, и все пойдет по-прежнему. Ну, конечно же, злостных расхитителей социалистической мы строго накажем…

– Скотина ты, секретарь.

Не принял во внимание оскорбление Георгий Федотович, не задело оно его.

– Не надо было тебе к нам приезжать, подполковник. Жили люди в Нахте тихо, довольствовались тем, что есть, работали, пили, и жизнь их шла, если не счастливо, то в убеждении, что так и надо. А приехал ты и всех взбудоражил, некоторые вон решили, что жизнь недостаточно хороша, так как их обворовывают начальники.

– Давить теперь будешь этих некоторых?

– Я – нет. Я уезжаю. Преемники, я думаю, займутся.

Сидели рядом, глядя со стороны – дружески беседовали.

– А я придумаю, как тобой в Москве заняться. Договорились?

– Да что ты можешь? – презрительно заметил Георгий Федотович и встал. – Вот ведь, совсем забыл! – весело огорчился он в связи со своей плохой памятью. – Я же подошел, чтобы тебя на отвальную Есина пригласить. Наш генерал к ночи улетит, так в честь его мы решили собраться в узком кругу. Придешь?

Встал и Смирнов. Покачался на каблуках, засунув руки в карманы. Еще раз взглядом оценил мелкого мужичка, стоящего перед ним. Спросил:

– Мысль никогда не приходила самому воспользоваться древним азиатским средством?

– Нет, не приходила. Никогда.

– Со временем, надеюсь, придет, – сказал Смирнов и направился в гостиницу.

Мертвый дом. Киносъемочная группа покинула гостиницу, и она на время умерла. Тихо приближавшиеся сумерки внутри гостиницы были уже полутьмой. Тускло светились распахнутые двери номеров, каждый из которых был будто после внезапно ворвавшейся сюда бури: разъехавшиеся дверцы шкафов, поваленные стулья, грязное постельное белье, разнесенное по полу. Не буря: просто уборщицы, подготовив фронт работ, перенесли генеральную уборку на завтра.