Текст книги "Чума на ваши домы. Уснувший пассажир. В последнюю очередь. Заботы пятьдесят третьего. Деревянный самовар (пьянки шестьдесят девятого года)"

Автор книги: Анатолий Степанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 41 страниц)

– Надеюсь, у вас все в порядке?

– Можно сказать, что так, – грустно сказал Смирнов.

– Машина на условленном месте?

– Да.

– Тогда я пойду, – решил было Франц, но Смирнов, прижав его плечо, усадил на стул и объяснил некоторую свою фамильярность:

– Кое-какие нюансы, Франц. В газике сейчас находятся автомат, четыре пистолета и упаковка гранат-лимонок. В бардачке взрыватели к ним. Вы бы не могли, после того как перемените номера, собрать все это хозяйство и припрятать где-нибудь поблизости. Это – просьба, робкая просьба. Да – да. Нет – нет. И никто ни на кого не в обиде.

– Да, Франц, – решила Матильда. – В мою сумку все это влезет. И неси ее сюда, я здесь в закусочной припрячу.

– А Люба? – забеспокоился Смирнов.

– С Любой я разберусь.

– Да, Александр Иванович! – Франц снова встал, посмотрел на Матильду, улыбнулся Смирнову, взял сумку и пошел к двери.

– Франц – замечательный парень, – сказал Смирнов.

– Конечно, – согласилась Матильда и, демонстративно посмотрев на автомат, висевший на плече Смирнова, спросила: – Вы сегодня убили?

– Нет, – ответил он, зная, что говорит полуправду.

Таскал он этот автомат с собой для того, чтобы те, кому надо знать, знали: предупрежден, вооружен и начеку. Но сильно надоела и притомила непривычная машинка. В номере Казаряна он бросил «Калашникова» на свободную кровать (на другой, задрав ноги на спинку, отдыхал Роман), присел на нее же, изучающе осмотрел кинорежиссера на предмет использования. Решил, что вполне трудоспособен, и начальственно позвал: – Роман!

Казарян не откликнулся. Оказалось, он умудрился крепко спать и с высокозадранными ногами. И поза – не повернись, и колпенные сухожилия внатяжку, и прямоугольная спинка врезалась в обе пятки, а армянский богатырь спал. Смирнов грубо потряс богатырское плечо.

– Что тебе? – не открывая глаз, спросил Казарян. Кто его мог беспокоить – знал наверняка.

– Пойдем с душегубом беседовать, – нарисовал радужную перспективу Смирнов.

– Иди один. Я спать буду.

– А если душегуб и меня завалит? Одного-то?

– Типун тебе на язык, идиот! – бодро вскричал Роман и сел в кровати.

– Собирайся, Рома, – попросил Смирнов. – И «Калашникова» куда-нибудь припрячь. У меня-то уж обязательно пороются.

Казарян встал на коврик. С зевом потянул свое мощное тело бывшего известного боксера-полутяжеловеса, резко присел три раза и, поднимаясь в третий раз, взял автомат в руки. Еще раз зевнул и, пройдя к одежному шкафу, повесил его на гвоздик. Рядом со своим.

– Прямо как зонтики! – восхитился Смирнов. – А если к тебе заглянут?

– Не заглянут. Я в номер помрежку посажу монтажные картонки заполнять до моего прихода, – сообщил Казарян и стал обуваться.

* * *

Где жил Арефьев с Жабко, Смирнов знал. Этот полубарак-полуизбу он, по подсказке Матильды, рассмотрел еще вчера, поэтому в темноте шел к нему уверенно. На подходе поинтересовался у Казаряна:

– «Вальтер» твой где?

– Пупок греет.

– Тогда порядок, – Смирнов открыл калитку и по дорожке направился к половине избы, где жил Арефьев.

И вдруг дважды прогрохотало. Ученые жизнью и профессией, Смирнов и Казарян спешно легли на землю. За оградой, на соседнем участке, опять вспыхнуло и прогрохотало. Трижды. Грохот они слышали, а свист пуль – нет.

– Я попробую? – предложил Казарян.

– Не надо, не попадешь в такой тьме. Да и не будет он больше стрелять. Сейчас побежит, – все про все понял Смирнов. И точно: в вернувшейся тиши затрещали кусты и загремели тяжелые шаги бегущего человека. Смирнов поднялся с земли, ловко засунул два пальца в рот и издал душераздирающий изумительной силы унизительный для убегавшего победительный свист. Прекратив его на самой извилистой фиоритуре, Смирнов предложил: – Пошли в дом, Рома. Для порядка с хозяйкой поговорим.

Хозяйка открыла с опаской, только узнав, что видеть ее желает милиция. А открыв, рассмотрела стоящих на пороге и, точно определив, спросила Смирнова:

– Это вы, что ли, важный милиционер из Москвы?

– Я, – подтвердил Смирнов. – Самый важный. Где муж?

Высокая, поджарая, смуглая, лет пять тому назад, вероятно, и красивая женщина ответила исчерпывающе:

– Как с утра на дежурство ушел, так еще и не объявлялся.

– Дом разрешишь осмотреть?

– Смотрите, коли надо, – согласилась хозяйка, повернулась и, не оборачиваясь, пошла в комнаты.

Ничего не собирался искать Смирнов, просто хотел глянуть, как существовал в обыденности бывший вертухай, а ныне боец ВОХРа. Удивился: мебель сдвинута, со стен все снято, кучей – чемоданы и узлы.

– Ремонт? – поинтересовался Смирнов.

– На той неделе переезжаем. Свой дом построили, – равнодушно сообщила хозяйка.

– Ну что ж, – Смирнов в последний раз огляделся. – Вернется Петр, скажите, что им подполковник Смирнов интересовался.

Они вышли на улицу. Темень. Только маяком – фонарь-прожектор у закусочной. Казарян закурил.

– Дай курнуть, а? – жалко попросил Смирнов.

– Эх ты, волевик! – Казарян протянул ему пачку сигарет. – Я все могу, мне от этого говна отказаться – раз плюнуть.

Смирнов не слушал, не слышал, не реагировал: он страстно делал первую затяжку. Затянулся до солнечного сплетения с закрытыми глазами, широко открытым ртом медленно выдохнул теплый дым и только после этого спросил:

– О чем ты там, армянин?

– Так, печки-лавочки, – заметил довольный Казарян. – Теперь куда?

– А никуда. Все ясно: они сдадут мне Арефьева мертвяком.

– И ты ничего сделать не сможешь.

– Не не смогу, а не могу, Рома. Они его уже спрятали.

– Живым?

– Да. Почти наверняка живым. Чтобы потом подставить.

– А попытаться сейчас поискать его?

– И пытаться нечего. Они все – местные, а мы – чужаки, Рома.

– Но что-то надо же делать!

– Конечно, надо. Давай-ка в ментовку смотаемся. Понюхаем, как там у них пахнет, у местных Пинкертонов.

– Портянками, – предположил Казарян.

* * *

…Вечерней безлюдной Нахтой под вой взбиравшихся на длинный подъем за городом скотовозок. Через интервалы. Три скотовозки взобрались, пока они шли к райотделу.

И портянками попахивало, и потом, и ружейным маслом. Это – в дежурке. А в кабинете Поземкина пахло неплохим табаком и портупейной кожей.

– Ушел убийца-то. И от вас, и от меня ушел, – с ходу обрадовал Смирнов Поземкина. Капитан со следователем в перекидку читали какую-то длинную бумагу. Явление Смирнова и Казаряна прервало это милое мирное занятие. И Смирнов добавил еще: – Что в бумажках про это пишут?

– В этих бумажках пишут о том, что следует соблюдать социалистическую законность, Александр Иванович, – нашелся следователь. – И не мешать нормальному ходу следствия.

– Расскажите мне про нормальное следствие, Сергей Сергеевич, кажется? – вспомнил Смирнов и случайно увидел, что Казарян, как столб, стоит в дверях. – Садитесь, Роман Суренович. И я рядом. Будем слушать про ход следствия.

Он увлек Казаряна к стенке, к стоявшим в ряд стульям, и они уселись.

– Я не обязан перед вами отчитываться…

– А обязан отчитываться перед прокурором. Прокурора-то убили, Сергей Сергеевич! Мне чевой-то кажется, что вы с Гришей слегка об этом подзабыли.

– Вас просило начальство нам помочь, – обиженно вступил в разговор Поземкин, – а вы насмешки строите и путаете все.

– Ты знаешь, кто убил Власова и прокурора? – зло спросил Смирнов.

– Пока не знаю. А вы знаете?

– Знаю. Боец ВОХРа Петр Арефьев.

– Доказательства? – тут же влез следователь.

– Косвенных – навалом.

– Хотя бы пару-другую из навала, – потребовал следователь.

– В день убийства прокурора Арефьев никакого Ратничкина не видел в городе. Все его россказни о выпивке с Жабко, хитрое, так ему казалось, утверждение, что они выпили семьсот пятьдесят на двоих, пиджачок в полоску на Ратничкине, расстояние, с которого он узнал Ратничкина, – все это липа, склеенная на соплях, пальцем ткни, и все рассыплется.

– И вы ткнули?

– Ткнул.

– И рассыпалось? – все спрашивал-спрашивал дотошный следователь.

– К чертовой бабушке! Только что мы с Романом Суреновичем попытались навестить Петра Арефьева на дому и были обстреляны при подходе из пистолета «ТТ», судя по бою. Уже не в первый раз в меня постреливают. И все из «ТТ». Сегодня неизвестный, а скорее всего известный всем Петр Арефьев, выпустил в нас пять пуль. Какая-нибудь осталась в стене барака. Есть предложение провести сравнительную баллистическую экспертизу этой пули и пули, которая убила Ратничкина.

– Это уже серьезнее, – решил следователь. – Основная туфта показаний по Ратничкину в чем, Александр Иванович?

– В мелочах, как всегда у хитрых, которые считают себя умными. Вон ведь как про семьсот пятьдесят продумал! Если пол-литра, то зачем компанией с дружком надолго устраиваться? Хряпнули по стакану – и по домам. Если литр, то люди могут и усомниться: не спьяну ли померещилось. Для понта набросал бескозырок, пробок водочных, газету, а про серебряную бумажку из-под плавленых сырков забыл. Бескозырки две, а четвертинка, по утверждению Жабко, разливная, бумагой заткнутая. Да и не покупал нигде Жабко эту водку, проверено людьми, за которых я ручаюсь. Ну, и, конечно, пиджачок. Тут и говорить не надо, все собственными глазами видели. За Жабко всерьез взяться, и из него, как из рога изобилия…

Постучавшись и не дождавшись разрешения, в кабинет Поземкина ворвался в полной милицейской форме и при пистолете лейтенант Чекунов.

– Товарищ капитан, ушел! – закричал он, вытянувшись в струнку.

– Это мы уже знаем, – ворчливо заметил следователь.

– Откуда? – удивился Чекунов и тут увидел Смирнова и Казаряна. – Ну, точно. Мне жена Арефьева сказала, что вы только что были. И что стреляли по вам.

– А откуда она знает, что стреляли по нам? – быстро спросил Смирнов. – Может быть, мы стреляли, она же дома была, ни хрена не видела?

– Скорее всего в окно подглядывала, – растерянно предположил Чекунов.

– Что ж помалкивали? – вроде бы обиделся Смирнов. – Ведь тоже имели в виду Арефьева?

– Были кое-какие сомнения, – признался следователь. – Но хотели только передопросить.

– Но Чекунов-то наш шпалер нацепил!

– По моему приказу весь состав должен быть постоянно вооруженным, – объяснил Поземкин. – По вашему мнению, Александр Иванович, какие следует провести первоочередные действия?

– Арефьева поймать и узнать от него, зачем он убил прокурора. Теперь абсолютно ясно: смерть Власова – ширма для смерти Владимира Владимировича.

Долго молчали местные менты. Наконец следователь прорезался:

– Ложные показания – это хорошо, Александр Иванович. Но они уличают Арефьева во лжи – и только. Он ли в вас стрелял – еще неизвестно, доказывать надо. А собственно по убийству у вас что-нибудь имеется?

– Удары, приведшие к смерти Власова и прокурора, нанесены одним и тем же предметом, по моему стопроцентному убеждению, профессиональным тяжелым кастетом – темняком. Удары наносились сзади, сверху и чуть слева. С уверенностью могу сказать, что убийца – левша, высокий, по местным меркам очень высокий – метр восемьдесят семь – метр девяносто и огромной физической силы человек. Ищите и обрящете. Обрящете Петра Арефьева, других таких в Нахте нет.

– А он точно левша? Не помню, – засомневался следователь.

– Левша, – подтвердил Поземкин. – Он со мной рядом строится. Когда на срубе – топор всегда в левой.

Чекунову надоело стоять посреди кабинета, а разрешения сесть от командира не было. Поэтому решил привлечь к себе внимание:

– У меня тоже рост метр восемьдесят восемь.

– Кандидат, значит. Но ведь не левша? – спросил Поземкин и догадался – для него лейтенант заговорил. – А что стоишь-то? Ты садись, садись.

Чекунов облегченно устроился поблизости от Смирнова и Казаряна.

– Что ж, – решил Сергей Сергеевич. – Рабочая версия теперь имеется. Действуй, милиция.

– Лейтенант Чекунов! – официально призвал к вниманию Поземкин. Чекунов с плохо скрытым отсутствием энтузиазма опять поднялся. – Срочно оповестите весь личный состав, чтобы все были здесь через двадцать минут. Общая оперативка. Александр Иванович, вы будете присутствовать?

– Нет! Я лучше потом с тобой, Гриша, один на один поговорю. Ну, а если что непредвиденное – мы с Романом Суреновичем в гостинице.

– А Роман Суренович при чем? – грубо спросил следователь.

– А Роман Суренович – майор милиции запаса. Шесть лет тому назад – лучший оперативник МУРа, – скромно доложил Смирнов и встал. Встал и майор запаса.

* * *

До гостиницы молчали. В вестибюле Смирнов предложил:

– Пойдем к Олегу заглянем.

В номере Олега не было, но из третьего люкса, где разместились звуковики, доносилась песня, исполняемая Тороповым. Новая песня: про чудесную поляну, про веревочки, чтобы осчастливленные пребыванием на этой поляне далеко не уходили, про мудрого козла, который трахал подряд всех привязанных, чтобы убить в них низменные инстинкты и уберечь от постороннего дурного влияния.

Но не было Олега Торопова у звуковиков. Звукооператор, инженер звукозаписи и микрофонщик, пригорюнясь, слушали магнитофон. Под водочку, конечно.

– Когда Олег записал эту песню? – строго спросил у звукооператора Казарян.

– Два часа тому назад. Пришел, говорит: «Давай запишем горяченькую, только что слудил». Мы, конечно, тут же ее начисто и записали. Три дубля. Сейчас все думаем, который лучше. Замечательная песня, правда?

– Правда, – мрачно согласился Казарян. – Пришел он к вам пьяный, трезвый?

– Почти трезвый. Сочинял ведь, – ответил звукооператор и признался: – А как записали, естественно, по стакану приняли.

– Естественно! – разозлился Смирнов. – Стакан водки – естественно!

– И для вас естественно, – спокойно заметил звукооператор.

– Для меня – да! – заорал Смирнов. – А для него – нет! Он – запойный в запое. Понимаешь ты это, слухач? Где он сейчас?

– Не знаю. Только-только мы приняли по стакану, как набежала эта блондинистая комсомольская блядь Вероника. И сразу: поминки у Эдиты Робертовны, видите ли, справляли не по-нашему, мы новые организовали, пойдемте, мол, с нами. Нас для проформы позвала, мы отказались, а Олега все-таки уволокла. С гитарой.

– Говнюки вы, братцы, – констатировал Казарян, и Смирнову: – Пошли, Саня.

В коридоре расстались ненадолго.

– Ты чистенький, а мне душ принять просто необходимо, – сообщил Смирнов. – Помоюсь и к тебе загляну.

– Водку жрать? – догадался Роман.

– А куда мы от нее, родимой, денемся?

Уже все было готово на столе, когда явился чистый, причесанный на геометрически четкий пробор молоденький на глаз подполковник Смирнов в свежей кумачовой – за «Спартак» «болел» – футболке. Увидев такое, Казарян тут же исполнил:

– В красной рубашоночке, фартовенький такой!

Смирнов оглядел стол, не садясь, и критически заметил:

– Вроде бы все ничего, а до Алькиного сервиса – не дотянуться.

– То Алька, – сказал Казарян.

– Алька, – эхом отозвался Смирнов и сел. – Давай-ка выпьем за него.

Казарян налил, чокнулись, и почти хором произнесли оба:

– Чтобы ему было хорошо.

Выпили, закусили вяло. Казарян вспомнил сегодняшние дела:

– Как ты теперь с этими разбираться будешь?

– Когда мой командир на фронте не знал, что делать, он приказывал весьма значительно и строго: «Действуйте по обстоятельствам». По обстоятельствам, Рома, по обстоятельствам. Теперь их ход. Я вроде бы, как шахматист, сделал зевок и жду: хапнут они эту фигуру или не хапнут.

– Арефьева? По-моему, уже хапнули.

– Хапнули и отложили? Ну, нет! Они еще вокруг него круги делать будут. Могут мне его под выстрел подставить, а то и выстрелить в меня из него.

– Конкретно – кто? – злобно поинтересовался Казарян.

– В куски разорвешь? У них несколько подходящих пареньков имеется. Но скорее всего задействуют на меня для меня неизвестного. И – хватит о делах, сдавай.

Выпили по солидной второй. Третью разлили по стаканам и расселись поудобнее: Казарян на диван, Смирнов – в кресло. Стаканы и малую рабочую закусь прихватили с собой. Смирнов поставил стакан на плоский подлокотник кресла, а на стакан малую тарелку с селедочным бутербродом, закинул руки за голову, откинулся на спинку и вдруг негромко запел:

 
Выстрел грянет.
Ворон кружит.
Мой дружок в бурьяне
Неживой лежит…
 

Только начал про дороги, как Казарян взвыл:

– Перестань!

– Это почему же? – заносчиво и обиженно спросил Смирнов. – Тебе тембр не нравится или я не в той тональности взял?

– Извини, Саня. Я опять вспомнил, как сегодня того уложил…

– Болван, – разозлился Смирнов. – Настроение поломал, песню испортил. Уложил и радуйся, что успел уложить. Не хватись мы вовремя, были бы сейчас, как два дуршлага, и над этой кухонной посудой рыдали бы родные и близкие.

– Юморок твой, Саня, так себе юморок, – отметил Казарян. – Слегка Бутыркой отдает. Но и успокаивает. Как там дальше?

И вдвоем, на два голоса, сумели развести, продолжили заветную:

 
А дорога дальше мчится,
Кружится, клубится.
А кругом земля дымится,
Родная земля.
Эх, дороги —
Пыль да туман,
Холода, тревоги,
Да степной бурьян.
 

Допели, и сразу же в разгоряченное пением горло – третью дозу. Занюхали и в неподвижности и молчании стали терпеливо ждать прихода благодетельной расслабки. Она пришла, не ожидая зова. Не расслабка – Жанна.

– Господи, все поют! – как бы удивилась она. – Оператор ваш, Роман Суренович, к вам случайно не забегал?

– Если бы забегал, то наверняка остался, Жанна.

– Вот ведь обормот пьяный! Как же такому пьяному от меня удалось спрятаться?

– Запомни, Жанна, хитрее пьяного никого нет. Он всех обхитрит, а в конечном счете себя больше всех, – изрек назидательную сентенцию Смирнов, но завершил, как надо: – Садись с нами. Пора, Жаннета, поправить свой такелаж.

– Не совсем поняла, – призналась Жанна. – Это что – насчет перепихнуться?

– Кто о чем, а вшивый о бане! – разозлился Казарян. – В пору моего не очень добродетельного отрочества любимой песней была та, строчку из которой столь изящно ввинтил в свой монолог наш боец невидимого фронта…

– Ого-го! – сильно удивилась Жанна. – Вы, Роман Суренович, на подходе к полному порядку! – Но, заметив, что Казарян собрался протестовать, быстро предложила: – Спойте эту песню, а?

Смирнов пересел на диван, обнял Казаряна за плечи, и они приступили к исполнению:

 
В Кейптаунском порту
С какао на борту
«Жаннета» поправляла такелаж.
Но прежде чем уйти
В далекие пути
На берег был отпущен экипаж.
Идут сутулятся,
Сливаясь с улицей…
 

Жанна все поняла и сливаться с улицей не захотела.

– Молодые люди! – воскликнула она. – А как насчет того, чтобы Жаннете поправить такелаж?

Певцы отряхнулись от ностальгического азарта и, уже по-пьяному суетясь, принялись обслуживать Жанну.

– За операторское искусство! – произнесла свой первый тост Жанна.

– Решила все-таки за Тольку замуж выйти? – догадался Казарян.

– С чего это вдруг? – удивилась Жанна сразу же после того, как аккуратно и с истинным чувством выпила.

– Уж больно проникновенно тост про оператора произнесла.

– Во-первых, не про оператора, а про искусство. А во-вторых, жалко мне его, дурачка из московской интеллигентской теплицы.

– «Жалеть» в устах русской бабы значит любить, – назидательно заметил Смирнов.

– Ну, это в давние-давние времена так было. Теперь жалеть, это просто жалеть, в крайнем случае пятерку на опохмелку дать. Да к тому же я – русская только наполовину.

– А вторая половина? – от нечего делать поинтересовался Смирнов.

– Четвертинка немки и четвертинка грузинки.

– Ух, и худо твоим мужикам! – понял Казарян.

– Ох, и худо мне с моими мужиками! – возразила Жанна. – Но просто интересно, куда спряталось это вечно обиженное пьяное дитя?

– Может, со своей командой в камервагене пьет?

– В камервагене пьют, – подтвердила Жанна. – Но без него.

– Сенька?

– На рыбалку в ночь собирается.

– Значит, спит где-нибудь на травке.

– Простудится же! Он худой, слабенький.

– Все! – заорал Смирнов. – Надоела ты со своим оператором! Или соблазняй нас красотой телодвижений и многообещающим голосом или выметывайся!

– Какой страстный милиционер! – восхитилась Жанна. – В момент изнасилует!

– Сдаю общую, – решил Казарян, и все уселись за стол. Сей же час деловито вошел Семен Саморуков и, оценив обстановку, бессловесно устроился на четвертом стуле.

– Рюмку себе в буфете возьми, – ворчливо и мрачно дал указание Казарян.

Семен принес рюмку, подождал, когда ее наполнят, и предложил:

– Не то кислые, не то тухлые вы все трое. Поэтому тост произношу я. Слушайте меня внимательно. Сколько прекрасных вещей в этом мире: рыбалка, выпивка, Жанкины титьки и ее же характер, лес, работа, хорошие – вот они! – люди. Ведь это радость, ребята! А все остальное – пусть в стороне, пусть побоку. За радость! А где радость, там и счастье. За радость и счастье.

Дружно выпили, а потом Жанна в благодарность за такие слова нежно поцеловала Семена и погоревала:

– Эх, гитары нет!

19

Гитары, и впрямь, уже не было. Был лишь напоминающий дамский торс остов без дна и покрышки, да дека без струн. Это сооружение в виде ошейника висело на шее насквозь пробитого железным штырем мертвого Олега Торопова, сидевшего, привалясь к забору торговой базы.

Нашел его сторож базы, который с девяти вечера хорошо поспал, проснулся на рассвете и решил сделать обход охраняемой территории. Увидав такое, сторож в страхе прибежал в милицию, а милиция лихорадочно оповестила всех, кого это касалось, и отчасти тех, кого это не касалось вовсе.

В смурном грязноватом свете немыслимо раннего утра картинка была, как кадр черно-белого кино: серый вместо реального синего джинсовый костюм, в серо-белую полоску тельняшка под ним, бесцветные остатки гитары, небольшая, темная, почти твердая лужа крови, припорошенная седой пылью, положенные на землю серые кисти рук с растопыренными пальцами.

На лицо Смирнов не смотрел, не было сил смотреть. Его, не до конца протрезвевшего после вчерашнего, водило и мутило, как студента-медика, первый раз попавшего в морг. Он закрыл глаза, сжал кулаки так, чтобы ногти врезались в ладони, медленно досчитал до пятидесяти и глянул в мертвое лицо Олега Торопова. Лицо было спокойно и беззаботно: он, видимо, так и не понял, что его убили.

Задом медленно приблизилась «скорая помощь». Прямо из двухстворчатой задней двери спрыгнул на землю врач Иван Герасимович и, взглядом отметив Поземкина, следователя и Смирнова, поделился с ними ощущениями:

– Дела…

– Господи, да почему же это?! – вдруг взвыл стоявший неподалеку от Смирнова Казарян. Он кинулся к дощатой стене склада и замолотил по ней своим здоровенным боксерским кулаком.

– Уведите его, Александр Иванович, – попросил Поземкин. – А то он весь город разбудит. Зевак здесь еще не хватало.

Смирнов подошел к Казаряну, шлепнул ладонью по широкой спине, позвал:

– Рома.

Казарян резко повернулся к нему. Полуприкрытые глаза, сморщенный большой армянский нос, приоткрытый рот с намертво сжатыми зубами – он заставлял себя не плакать. Смирнов обнял его, и он спрятал лицо на смирновском плече, чтобы это лицо никто не мог увидеть.

Неизвестно как, скорее всего на смену шла, рядом с ними появилась Матильда и, обращая на себя внимание, легонько дернула Смирнова за рукав. Теперь, ответственный за Рому, Смирнов был уже в полном порядке. Жестко оглянулся, увидел Матильду, спросил без злобы и раздражения:

– Что тебе, Тилли?

– Пойдемте ко мне, – предложила она. – В закусочной сейчас никого нет.

– Пойдем, Рома? – спросил Смирнов.

– Пойдем, – глухо согласился Казарян, не отрывая лица от смирновского плеча.

Толстуха Любка страшно обрадовалась раннему – на десять минут раньше – приходу Матильды, подхватила подготовленную тяжеленную сумку и уже от двери успокоила:

– У меня на кухне – полный порядок, и в зале прибрано! – и, не дожидаясь проверки собственных заверений, скрылась с глаз долой. Только каблуки стучали по лестнице, как в чечетке, – лишь бы не вернули.

Матильда брезгливо осмотрела зал, зашла за стойку, налила из крана воды в таз и с тряпкой пошла по столам замывать любкину приборку. Первым вымыла стол, за которым всегда сидел Олег Торопов и взглядом распорядилась, чтобы Смирнов и Казарян сели за него. Истерический накат отхлынул от Казаряна. Они сели за тороповский стол, положили руки с локтями на столешницу и одновременно на мгновенье глянули друг другу в глаза. Глянули и развели взгляды.

* * *

Немецкая работа – настоящая работа. Влажный пол, чистые столы, белоснежные бумажные салфетки в опрятных стаканчиках. Матильда вынесла ведро с грязной водой и половую тряпку за дверь, таз вымыла под краном, тряпку для столов постирала и, ополоснув и вытерев руки, прошла к их столу и села, как равноправная. Сказала, догадавшись, но в виде вопроса для приличия:

– Сегодня много пить будете? – и до робости удивилась, услышав четкое смирновское:

– Мы будем много работать. А много пить – завтра.

– Хорошо, – приняла заказ Матильда и удалилась за перегородку.

– Что будем делать, Саня? – впервые услыхав про общую работу, спросил Казарян.

– Арефьева ловить.

– Ты думаешь, и Олега он?..

– Я пока об Олеге не думаю.

– Почему, почему, Саня?

– Боюсь раскваситься и погнаться за двумя зайцами.

– А как собираешься Арефьева ловить?

– Нам тактично подскажут, как.

С подносом подошла Матильда, поставила на стол обширную сковородку с яичницей, тарелки, вилки-ножи и три раза по сто. Разложила яичницу по двум тарелкам, а себе рядом со стаканом поставила блюдце с соленым огурцом.

– Я хочу вместе с вами выпить. Можно? – присев, спросила она.

– О чем ты спрашиваешь, Тилли? – укорил ее Смирнов и правой ладонью безжалостно и сильно помял свое лицо. Потом этой же правой поднял стакан.

– Я знаю, по русскому обычаю в таком случае не чокаются. Но я очень прошу вас сказать про него хорошие слова.

– Рома, – попросил Смирнов.

Слегка болтая водку в стакане и глядя в него, Казарян начал:

– Он раздражал всех, а злил, доводил до бешенства очень многих. Если ты, Матильда, спросишь: любил ли его Саня? И он, и я ответим: нет. Если ты спросишь меня, любил ли я его, я тебе честно отвечу: все время пытался любить. Иногда получалось, чаще – нет. Да и как можно по-настоящему любить укор и напоминание? В таких случаях говорят: он был нашей совестью. Смотри, как удобно, как хорошо. Его не стало, и совести нашей как не бывало. Он не был нашей совестью. Знаешь, как в цирке? Подходит к клетке с тигром дрессировщик с палкой и начинает дразнить, злить, бить дикого зверя. Но цирк – игра. Олег подходил к клетке, в которой мирно спала, положив на лапы благополучия пустую голову, наша сговорчивая совесть. А он ее острой палкой и пребольно: не спи, не спи, тебе не должно быть удобно, тебе должно быть больно, если ты – истинно совесть. Помянем, братцы, человека, который мешал нам существовать, помянем человека, без которого очень будет трудно жить по-человечески. Лети к ангелам, Олег. Там тебе, наверняка, уготовано место.

Все трое медленно-медленно выпили.

– Я не все поняла из того, что вы сказали, Роман Суренович, – вдруг заговорила Матильда, – но одно поняла до конца: такие, как Олег, нужны людям, чтобы тыкать их носом, как обделавшихся котят, в собственное говно, говно, которое они наделали, делают и будут делать.

– Ты все правильно поняла, Тилли, – сказал Смирнов. – Иногда Олег доводил меня до бешенства: какое право он имел бить меня по самому больному месту, которое я старательно прикрывал словами о том, что иначе нельзя, что все так делают, что без компромиссов и малозначительных уступок чужой бессовестности не проживешь. А жить надо хотя бы для того, чтобы делать дело, нужное людям. Но ведь и ежу понятно, что на компромиссах, на уступках настоящего дела до конца не сделаешь. Вот и топчемся у полудела, объясняя это полуправдой.

– Еще? – спросила Матильда, кивнув на стаканы, после того как Смирнов умолк.

– Нет, – злобно решил Смирнов и сразу успокоился: – Чаю покрепче, по-московски, Тилли!

Матильда опять ушла за перегородку.

– Я буду ликвидировать экспедицию. Все. Отснимались здесь, – решил Казарян.

– Делай, что хочешь, но сегодня ты мне нужен.

– Но пойми, Саня, наваливается сразу такое! И главное – объяснение с генеральной дирекцией.

– У меня будет открытая спина, Рома, и в нее могут стрелять безбоязненно и безнаказанно.

– Такая уж твоя милицейская судьба.

Матильда принесла чай в двух чайниках и стаканы в подстаканниках. Разлили и сразу же стали хлебать, почти обжигаясь. Истинный московский чаевник не пьет чай очень горячим: температура должна быть такой, чтобы язык и слизистая ощущали бы букет. Но надо было вздернуть вялые после пьянки внутренности. Зато второму стакану дали слегка остыть, и уже смаковали почти чифирь.

* * *

В закусочную ворвался лихорадочно возбужденный лейтенант Виктор Чекунов. Увидев Смирнова и ни на кого больше не обращая внимания, он охрипшим от азарта голосом просипел-прокричал:

– Александр Иванович, сегодня, через час, ну прямо сейчас мы его можем взять!

– Кого, Витя? – нарочно лениво поинтересовался Смирнов.

– Да Арефьева же! – почти проплакал Чекунов. – Жабко раскололся и указал место, где у Арефьева тайная берлога в тайге. Шестеро наших уже перекрыли тропы, по которым он может уйти. А нам с вами брать его придется, людей в отделении – никого.

– А ты – один на один.

– По инструкции не положено. Да и подготовлен этот Арефьев – будь здоров. Лучше мной не рисковать, Александр Иванович! – Чекунов весело рассмеялся.

– А мной?

– Вы – в полной безопасности. Вы – резерв главного командования, прикрытие. Ну, решайтесь, Александр Иванович. Работы-то часа на полтора-два!

– А Олег? – спросил Казарян.

– Пока медицинского заключения не будет, нам по этому преступлению делать нечего, – быстро ответил Чекунов. – Мы вернемся как раз вовремя.

Они вышли из закусочной и направились к гостинице. У подъезда Казарян пожелал им:

– Ни пуха, ни пера!

– К черту! – бодро откликнулся Чекунов.

Казарян ушел.

– Поехали? – нетерпеливо предложил Чекунов.

– Хорош же я! – несказанно удивился Смирнов. – Прямо-таки голеньким собрался опасного преступника ловить. Обожди меня, Витя, я за машинкой сбегаю.

Возвратился Смирнов минут через десять.

– Что же вы так долго? – укорил Чекунов и вдруг заметил на плече у Смирнова автомат. – Что это?

– Это? – Смирнов покосился на чуть выглядывавший из-за его плеча вороненый ствол и дал разъяснения: – Автомат системы Калашникова.

– Откуда он у вас?

– Достал, – исчерпывающе ответил Смирнов и глянул на мотоцикл, прислоненный к палисаднику. – Учти, в таком снаряжении я на твоем примусе не поеду.

– А я и не предлагаю, – срезал его Чекунов. – У отдела нас «газик» дожидается.

До райотдела доехали-таки на примусе. Дурной пример заразителен: Чекунов сходил к дежурному и тоже обзавелся автоматом.

Придирчиво осмотрели и проверили «газик». Машина была в полном ажуре. Уселись. Чекунов за руль, Смирнов – пассажиром. Чекунов включил зажигание.

– Подожди, – приказал Смирнов и, потянувшись, вернул ключ в исходное. – Во время гонки не разговор. Что показал Жабко? Конкретнее.