Текст книги "Чума на ваши домы. Уснувший пассажир. В последнюю очередь. Заботы пятьдесят третьего. Деревянный самовар (пьянки шестьдесят девятого года)"

Автор книги: Анатолий Степанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 41 страниц)

– Отсюда по прямой до Жоркиного хутора верст десять – двенадцать. Надеялся до него добраться. Там у них основная база.

– У вас, – поправил его Смирнов.

– У нас, – охотно согласился Иван Фролович.

Казарян снял с трупа наручники и спросил у Смирнова:

– Его с собой возьмем?

– Пусть здесь лежит, – решил Смирнов. – Здесь непуганое зверье не ходит. Ветками прикроем и пусть до приезда бригады лежит.

* * *

В час дня, в тринадцать ноль-ноль, въехали в Нахту. Смирнов с приличного хода с визгом тормозов остановил «газик» у крыльца райкома партии.

– Ты пока певца здесь постереги, а я к Лузавину заскочу, – сказал он и, поднявшись на крыльцо, исчез в торжественном антрэ.

– Лузавин у себя? – рявкнул на дежурившего милиционера.

– Нет, и сегодня не будет, – с удовольствием ответил тот грубому подполковнику.

Выскочил, сел за руль и подъехал к гостинице. Бурно кипел, но пар пока не выпускал. Сказал спокойно, насколько мог:

– Рома, пускай артиста сразу же за мной. И сам перекрывай его так, чтобы никто на нем наручников не видел.

– Куда вести-то его?

– Куда, куда! К тебе в номер, конечно!

Эдаким слоеным пирогом они проследовали через вестибюль, поднялись по лестнице на третий этаж, открыли казаряновский номер. Вроде никто ничего не заметил.

– Куда мне? – покорно поинтересовался Иван Фролович, войдя в номер.

– В спальню, – распорядился Смирнов. – Если лечь захочешь – только на коврик, на кровать такому грязному – ни-ни!

Певец удалился в спальню. Смирнов прикрыл за ним дверь и молча пальчиком поманил Казаряна за собой, в ванную. Казарян сел на край ванны, а Смирнов на стульчак.

– Что я тебе говорил, что я тебе говорил? – свистящим шипеньем вырвался накопленный пар из Смирнова. – Подслушивают курвы нас на телефонном узле, и все Лузавину сообщают! Он знает, что в два прилетает генерал Есин, из моего разговора с генералом знает, и смывается в неизвестном направлении!

– Куда он денется? – резонно возразил Казарян.

– Ты прав, некуда ему деться. Но они успели сговориться. Все, все, кто причастен. И нам с генералом сыграют правдивый, просто мхатовский спектакль.

– Но ведь псевдопожары не спрячешь. Не спрячешь не обозначенные на картах дороги, не спрячешь сезонных рабочих, которые на допросах запоют, как кенари, не спрячешь тех, кто распоряжался, кто отдавал приказы.

– Вот именно кто, Рома. Они договорятся, каков предельный уровень. Я думаю, Лузавин все возьмет на себя. Дурацкое дело, все из бездарных ниточек, из дилетантских замысловатых ходов, без толку, без смысла.

– Если бы ты не влез, смысл для них был бы.

– Людей убивают, Рома!

– А ты?

– А я не убиваю.

– А я?

– А ты не убивал, а защищался.

Казарян сходил заглянуть в спальню. Иван Фролович лежал на коврике в позе зародыша и, видимо, чувствовал себя превосходно, ибо уже слегка задремал. Казарян вернулся в ванную комнату и задал вопрос, который мучил его с десяти часов утра:

– Ты специально дал Чекунову возможность застрелить Арефьева?

– Да, – однозначно ответил Смирнов со стульчака.

– Это ужасно.

– Я знаю.

– Жалко мне тебя, Санек, сил нет, – признался Казарян, балуясь с краном: то пускал воду в ванну широкой струей, то превращал ее в дождичек из душевого круглого с дырочками жестяного облачка.

– Не брызгай, – попросил Смирнов, и Казарян тотчас наглухо закрутил кран.

– Когда этими подонками вместе с тобой занимался, об Олеге и не вспоминал. А сейчас перед глазами он у грязной стены с железной палкой в груди…

– В животе, – поправил его Смирнов.

– Да не уточняй, будь добр! – заорал Казарян. – Кому нужна его смерть?

– Никому, – сказал Смирнов. – Но я найду того, кто убил.

20

К самолету в Нахте привыкли, а вот к вертолету – нет. Со всех концов к аэродрому бежал народ допаспортного возраста. Те, кто постарше, задирали головы и долго рассматривали птичку без крыльев, которая, издавая свист и вой, перпендикулярно и медленно спускалась на землю. Камуфлированный военный вертолет осуществил посадку. По всему полю, поднятые сабельным мельканием громадных лопастей, метались сухие листья, клочья сена и обязательные бумажки. А пыль поднялась и остановилась неохватным шаром.

Первым в форме цвета хаки спрыгнул, не дожидаясь лесенки, генерал-майор Есин Петр Петрович. Придерживая обеими руками шикарную фуражку с громаднейшей тульей, чтобы не унесло с травой и бумажками, генерал вертел головой, ища встречающих. Увидев, наконец, Смирнова и Поземкина, зашагал к ним, не оборачиваясь на свою команду в полевой форме и при оружии, которая по одному выстраивалась у вертолета.

– Двенадцать, – подсчитал Смирнов, пока генерал шел к ним. – С майором тринадцать. Нехорошее число.

– А Петр Петрович, – четырнадцатый, – поправил его Поземкин и вытянулся, как суворовец на Красной площади: генерал приблизился. – Товарищ генерал!

– Молчи, дурак, – приказал ему Есин, и он пораженно замолк.

– Здравствуй, Петр Петрович, – поздоровался с генералом Смирнов.

– Здравствуй. С чего мне начать, Александр?

– Кинорежиссер Казарян у себя в номере человечка караулит. Знающего и пока разговорчивого. Допроси его Петр Петрович, он многое тебе расскажет. А что не расскажет, то я доскажу.

Вертолет умолк. Полости стали до обыденности зримы. К ним, четко держа шаг, попарно направлялось отделение во главе с майором.

– Поземкин, – брезгливо произнес фамилию генерал, брезгливо и презрительно. – Устрой ребят у себя в твоем детском садике, – подошел майор и генерал ему: – Капитан пристроит вас пока у себя в отделе, Сережа, но прошу тебя: отдыхайте в готовности номер один.

– Слушаюсь, – майор коснулся ладонью козырька и приказал двенадцати: – За мной, ребятки.

А сам зашагал вперед вслед быстро, но неровно шедшему Поземкину.

– Вопросник ориентировочный мне приготовил? – спросил генерал у Смирнова, когда они остались одни. – Некогда мне вокруг да около ходить для получения информации, которая известна тебе.

– Самую суть я тебе вкратце по телефону изложил. Кстати, имей в виду во время бесед с подельцами, что нас с тобой прослушивали. Поэтому я старался ставить вопросы неожиданные и в непонятную для них пока сторону. Держи, – Смирнов протянул генералу три листа, исписанные крупным своим почерком. Генерал взял листы и, уже просматривая, проворчал:

– Мог бы и напечатать.

– Времени не было, а почерк у меня разборчивый.

– А это что такое? – не спросил – ахнул – генерал.

– Как понимать: погибший лейтенант Чекунов?

– Прямо так и понимать: погибший по своей дурости при попытке к бегству.

– Ты, что ли, его кончил?

– Выскочил из моей машины на ходу и – под встречную скотовозку.

– Только этого не хватало, – огорчился генерал. – Ну, ладно, потом разберемся.

Он читал и перечитывал вопросы минут пять. Вздохнул, спрятал листы в карман.

– До конца все понял? – спросил Смирнов.

– Очень уж мне неохота до конца все понимать, – честно признался генерал. – И страшно. Пошли к твоему человечку.

Прижился в номере Казаряна Иван Фролович. Привык к нему и Роман. За покорность и веселость нрава освободил его от наручников, и певец-артист в благодарность со сноровкой прибирался в слегка запущенном, честно говоря, номере. Пол подметал тряпкой на палке, когда увидел генерала. Двадцать лет службы в погонах не проходят бесследно: Иван Фролович выронил палку, вытянулся в струну, хотел рапортовать, но не о чем было; глаза пучились от благоговейного ужаса.

– Бармин Иван Фролович? – утомленно и тихо-тихо поинтересовался генерал.

– Так точно, товарищ генерал! – восторженно подтвердил Иван Фролович.

– У меня к вам несколько вопросов, – сказал генерал и недовольно обернулся к Смирнову и Казаряну: – Наедине.

– Мы сейчас уйдем, – понятливо пообещал Казарян. – Но очень вас прошу, товарищ генерал, при разговоре аккуратно с казенной мебелью. Наручники и ключик оставляю вам на всякий случай.

В коридоре Смирнов сказал:

– Рома, я сейчас к медэксперту по поводу Олега…

– По поводу… – ненавистно передразнил его Казарян.

– Очень тебя прошу: не будь истеричным говном. Я вернусь минут через сорок, не позднее. Обязательно дождись меня, обязательно. Ты мне нужен.

– У меня дел по горло. Я экспедицию сворачиваю…

– Это не у тебя, это у директора съемочной группы. Рома, не капризничай, есть идея, если она подтвердится, то только ты сможешь в этой ситуации мне помочь. Пойди в мой номер, приляг, отдохни… А, Рома?

– Давай ключ, – пробурчал Казарян.

* * *

В патологоанатомическом закутке Ивана Герасимовича Смирнов долго-долго смотрел на лицо мертвого Олега Торопова. Почему он не любил его живым? Почему так больно, когда он умер? Вздорный, высокомерный, самоутверждавшийся талантливый человек, все время наступавший ему, Смирнову, на больную мозоль. И на небольную тоже. На все подряд. Крупный, не особо классических линий нос. Большой рот. Высокие и заметные скулы. Небольшой подбородок с ямкой. С Покровки парень. Москвич. Россиянин…

Кто тебя заставил петь песни, которые рвали душу и, ничего об этом не говоря, кричали: мы окончательно превратимся в собачье дерьмо, если позволим себе остаться такими какие есть? Кто? Бог? Совесть? Развеселая и проклятущая беспробудная жизнь наша?

У входа в гостиницу его перехватил капитан Поземкин.

– Александр Иванович! – взвыл он. – Генерал вас обыскался, срочно требует!

– Чего требует?

– Вас, – упавшим, наконец, голосом сказал Поземкин.

– Где он?

– Только что в райотдел явился.

– Скажи ему, что буду через двадцать минут.

– Он же меня на куски разорвет!

– Не меня же, – сказал Смирнов и вошел в гостиницу.

Казарян лежал на его кровати и читал обрывок старой московской газеты, в которой были завернуты смирновские шлепанцы. Увидев Смирнова, сказал грустно:

– Вон Лариса Шепитько по сценарию Генки Шпаликова снимает, а я…

– А ты на кровати лежишь вместо того, чтобы, как негр, на подполковника Смирнова работать. Вставай, у меня весьма определенная версия смерти Олега, при которой у тебя, именно у тебя, дел невпроворот. Сейчас, я думаю, мы с генералом к войскам полетим на Жоркин хутор, следовательно, копать здесь время у тебя еще есть…

* * *

У райотдела милиции выстроились личный состав отдела, отделение, прилетевшее из крайцентра, весь наличный транспорт и Поземкин. Вне строя стояли генерал Есин, секретарь райкома партии Георгий Федотович и приближенный майор.

– Что вы себе позволяете!? – возмущенно заорал генерал.

– Но есть и еще одно преступление, – напомнил Смирнов генералу. Генерал хотел ответить, но Георгий Федотович положил свою ладонь на его погон с зигзагами и звездой:

– Александр Иванович, открылось такое… Я поражен. И еще эта грязная история с Виктором… Татьяна в отчаянии, правда, он никогда не был, мягко говоря, ангелом, но связаться с преступной организацией…

– Мы летим или не летим? – строго спросил генерал.

– Летим, Петр Петрович, летим, – заверил генерала секретарь райкома. – Я просто обязан лететь с вами: это мой район.

– По площади превосходящий Бенилюкс, – не кстати вспомнил Смирнов и, заминая собственную бестактность, фальшиво поинтересовался: – Куда летим, товарищ генерал?

– На Жоркин хутор. По моим агентурным данным, именно там сконцентрировалась сейчас активная часть преступной группы.

Агентурные данные мог предоставить только один агент – экс-руководитель художественной самодеятельности. Но Смирнов не стал об этом говорить. Он спросил вроде бы о другом, но для генерала – только об этом:

– Бармин где?

– Под стражей, – сообщил майор, ибо генерал такими мелочами не занимается.

– Он должен быть изолирован от всех, я настаиваю – от всех, товарищ генерал, – жестко потребовал Смирнов. Генерал хмыкнул и сказал майору:

– Придется тебе выполнить этот приказ, майор. Он по званию тебя старше, – генерал оглядел механизированное войско. – По машинам и на аэродром.

Вертолет взял на борт отделение с майором, генерала, секретаря райкома с помощником Васей, Смирнова и Поземкина. Другим деятелям правоохранительных органов района генерал не не доверял, считал их присутствие бесполезным. Говорить было не о чем, да и вертолет визга, рокота и свиста издавал достаточно, чтобы заглушить любой разговор. Через минут пятнадцать вертолет стал припадать на правый бок – разворачивался, значит.

Смирнов, сидевший справа, увидел Жоркин хутор во всей его красе. Сначала то, что видел с земли: изящную петлю Чони, красивые и сверху тоже коттеджи, аккуратные хозяйственные постройки, идеально расчерченные поля. Внезапно удивился до невозможности: помимо трех бараков у пруда за холмом в мелколесье притулились еще шесть. Вот тебе и всевидящий московский сыскарь – такое не заметить! Разозлился на себя, разозлился и на пилота, который приземлялся почти свободным падением, от чего в пустом смирновском желудке стало нехорошо.

Готовые к смертельной схватке солдатики внутренних войск с автоматами наперевес выпрыгивали из вертолета и, как обучены были, рассыпались в редкую цепь. Выпрыгнул майор, выпрыгнул Поземкин, а для генерала и секретаря райкома самый молодой из экипажа скинул на землю хилую лесенку. Генерал и секретарь райкома достойно сошли на зеленую травку. Про Смирнова забыли, но он тоже воспользовался начальнической лестницей.

Майор что-то прокричал – не слышно было из-за шума лопастей, и цепь осторожно двинулась к абсолютно безлюдной снаружи конторе.

Ужасно все это напоминало плохое военное кино. Смирнов вздохнул и пошел вслед за генералом и секретарем, которые держались от цепи в метрах шестидесяти-семидесяти.

Не дойдя до конторы метров сто пятьдесят, цепь залегла, направив автоматы на безжизненные окна. Храбрый генерал дошел до позиций цепи, остановился и громко, тренированным командирским баритоном-рычанием объявил буколической тишине:

– Мне известно, что в здании находится хорошо вооруженная преступная группа. Во избежание кровопролития предлагаю сложить оружие и сдаться. В противном случае я отдаю приказ открыть огонь на уничтожение автоматчикам и боевому расчету крупнокалиберного пулемета в вертолете.

Про крупнокалиберный соврал генерал, не было в вертолете пулемета. Но соврал сурово и убедительно.

На крыльце конторы показался полувоенный Роберт Евангелиевич Воронов с белым полотенцем в руке. Помахивал им, балбес.

– Где Лузавин? – спросил генерал.

– Здесь, – ответил Евангелиевич.

– Пусть выходит первым.

Лузавин был без оружия. Он шел, заложив руки за спину и понурив голову, как и положено поверженному главарю. Цепь поднялась и стала приближаться к зданию, приблизилась и окружила контору, сосредоточив основные силы у крыльца. По очереди сходили с крыльца опасные преступники и бросали на землю оружие: автоматы, два карабина, пистолеты. Всего преступников вместе с Лузавиным и Вороновым было одиннадцать человек. И среди них разлюбезный Ричард Арнаутов. Доскакал на лошадке, значит, от делянки.

Секретарь райкома партии Георгий Федотович подошел к Лузавину, стоявшему меж двух солдат, и гневно произнес:

– Подлец! – найдя взглядом невидимого до сих пор нигде, но под начальническим оком вдруг материализовавшегося помощника Васю, распорядился: – Партбилет! Отбери у него партбилет!

Строгий Вася подскочил к Лузавину и протянул руку – будто подаяния просил. Лузавин порылся во внутреннем кармане, вытащил блестящую, в пластиковой защитной обложке, красную книжечку и вложил ее в Васину горсть.

– И кто-то камень положил в его протянутую руку, – отчетливо произнес Смирнов.

– Что вы хотите этим сказать? – подозрительно обеспокоился Георгий Федотович.

– Я? Ничего. Это все Лермонтов. Стих, – разъяснил Смирнов.

Господи! Как фальшиво и отвратительно они ломают комедию! Перед ним, Смирновым, который все про них знает, а они знают что он знает? Перед генералом, который уже обо всем догадался? Перед солдатиками, которые ничего не понимают и понимать не хотят, – своих солдатских забот хватает? Перед бомжами, которым и светопреставление до феньки? Но – надо. Партия сказала: надо. Надо, чтобы ее авторитет был непоколебим и высок, как Спасская башня. Георгий Федотович старался на пределе сил. И Лузавин старался, и Вася, и Роберт Евангелиевич. Кривлялись, как могли. Театр купца Епишкина.

Солдаты и майор остались на Жоркином хуторе охранять преступников и ждать наземного тюремного транспорта, а руководящее ядро, и Смирнов с ним, взвилось под небеса на чудесной птичке и приземлилось в Нахте ровно через пятнадцать минут. Генерал глянул на часы и определил:

– Операция заняла всего час двадцать шесть минут.

– А сколько сейчас времени? – спросил Смирнов. Лень глянуть было на свои.

– Восемнадцать часов тридцать две минуты.

Роман уже кое-что должен был накопать. Смирнов первым выпрыгнул из вертолета и зашагал к гостинице. Недолго шел один: дробной рысью его нагнал генерал. Нагнал, посопел рассерженно носом и сообщил:

– Меня секретарь к себе звал или в райкомовскую квартиру. Не хочу. Соврал, что у нас с тобой еще масса дел. На ночь пристроишь меня?

– А ты сегодня не полетишь разве?

– Да ну их! – генерал раздраженно махнул рукой. И Смирнов представил, кто и как ждут уже сегодня с отчетом маленького милицейского генерала.

– Устрою, – пообещал Смирнов. – И водки нажремся.

– Еще как! – заверил генерал.

* * *

Казарян, надо полагать, слышавший вертолетный шум, ждал Смирнова на лавочке у входа в гостиницу с пакетом в руках.

– Почему здесь? – удивился Смирнов.

– У меня в номере незапланированные поминки, – Казарян подкинул пакет, поймал. – Все в порядке, Саня. Могу дальше действовать.

– И с фотографом порядок? – на всякий случай перепроверил Смирнов. Казарян кивнул. Тогда Смирнов спросил генерала, по-собачьи заглядывая в глаза: – Петрович, а вертолетчики твои где ночуют?

– Здесь. А завтра утром за важняком и следователем ОБХСС слетают.

– А почему завтра?

– Потому что им тоже отдохнуть хочется, – уже сердился генерал, чувствуя возможный подвох.

– Петрович, а если они сегодня Романа Суреновича в крайцентр подкинут, а завтра, как положено, и даже раньше, тебе следователей доставят?

На смирновское счастье к гостинице подходил экипаж вертолета. Генерал увидел их и – решил:

– Давай у них спросим.

– У нас, товарищ генерал? – откликнулся глазастый (видел кивок в их сторону) и ушастый (последнюю фразу слышал) командир вертолета.

– У вас, у вас, – подтвердил генерал и спросил: – Когда вам удобнее лететь в край, сегодня или завтра?

– Конечно, сегодня, товарищ генерал! Расход горючего один и тот же – два конца, а на койках в милицейском общежитии ночь проваляться – удовольствие маленькое.

– Когда сможете вылетать?

– Да хоть сейчас! – донельзя обрадовался командир.

– Добро, – принял решение генерал. – Завтра в восемь утра созвонишься с дежурным и сразу же с пассажирами сюда. А сейчас захватишь с собой народного артиста кинорежиссера Романа Суреновича. Роман Суренович, вам сколько времени понадобится, чтобы собраться?

– Десять минут, – ответил Казарян.

– Мы к машине, – сказал командир, – а вы, Роман Суренович, как будете готовы, сразу на аэродром. Ждем.

Экипаж, попрощавшись, быстро зашагал к своему вертолету.

– Саня, дубликаты у тебя в номере, – сообщил Казарян и тоже убежал – собираться.

* * *

…Проводили. Из номера Смирнова генерал позвонил краевому прокурору и дежурному по краю своего хозяйства. Дела были переделаны, и он, открыв свой портфель, выставил на стол бутылку коньяку. Хорошего, марочного. Поинтересовался, осмотрев, наконец, смирновский номер:

– У тебя закусить чем найдется?

– Тебе не закусывать, а пожрать как следует надо.

– Пока не хочется, Александр. Вот выпью, может, захочу.

Смирнов переложил со стола в ящик шкафа пакет, оставленный Казаряном, и принялся за сервировку. Поставил рюмки, но, подумав, в качестве рюмочных дублеров извлек из буфета пару гладких стаканов. Генерал на это одобрительно хмыкнул. Остатки того давнишнего генеральского пищевого подарка Смирнов уже пожертвовал на кинематографический стол. Но, на всякий случай, заглянул в холодильник. И – о счастье! – обнаружил две бутылки «боржоми», казаряновский самый любимый после водки напиток.

– Порядок! – обрадовался генерал и занялся бутылкой. Смирнов был прав: генерал разлил по стаканам. По полстакана. Специально зажег настольную лампу, чтобы рассмотреть коньяк на просвет. Пронзенный светом коньяк был подобен гречишному меду с солнцем пополам, и даже в прямых линиях стакан обнаруживал, неизвестно как, маслянистую мягкость и округлость. Генерал поднял стакан повыше – налюбовался – и предложил: – Со свиданьицем.

– И то, – согласился Смирнов. Чокнулись и легко, как холодный чай, выпили до дна. Залили водичкой. Смирнов, пустив боржомный газ носом, констатировал: – Варвары.

– А кто же еще? – согласился генерал, разливая на две дозы бутылку до последних капель. – Русские варвары.

– Приступаем к аттракциону под зазывно-цирковым названием «самобичевание»? – на чистом глазу поинтересовался Смирнов.

– Недобрый ты, Александр. Я давно заметил, недобрый.

– Ага, – согласился Смирнов. – Недобрый. Но пусть будет так. А то в последнее время очень много добряков развелось. За чужой счет.

– Это ты на меня намекаешь? – ощетинился генерал.

– Петрович, не заводись. Давай не будем сегодня ругаться.

– А ты не цепляй, – сдаваясь, все же предупредил генерал и вдруг вспомнил: – А что ты от меня спрятал? Со стола забрал и спрятал?

– Ну что мне с тобой, ментом, делать? И не надо, а сечешь.

– Правду сказать.

– Ишь чего захотел – правды. С нею опасно, Петрович.

– Понеслись московские фиоритуры. Лишь бы не ответить. Ладно, забыли про пакетик. За что выпьем?

– За правду, – подначил Смирнов.

– Да иди ты! – рассердился генерал, и они задумались над тем, за что же все-таки выпить. Думы прервал в дымину пьяный кинооператор Толя Никитский, с треском распахнувший дверь номера и тут же взмолившийся:

– Александр Иванович! – оглядел номер дурно сверкавшими глазами и увидел генерала, чему страшно обрадовался: – Вот и генерал здесь!

– Что надо, Толя? – раздраженно спросил Смирнов.

Толя насупил брови, сосредоточился, чтобы не качаться, ухватился за спинку генеральского стула и, предварительно пошевелив беззвучно губами, начал речь:

– Вам, как представителям советской милиции, я задаю вопрос: по какому праву меня ранним утром арестовали, а потом целый день допрашивали? Разве у нас человеку запрещено ночью отдыхать на лоне природы?

– Олега убили, – напомнил Смирнов.

– Убили, – упавшим голосом согласился Никитский и сел на кровать.

– Сколько раз ты в пьяном виде грозился убить Олега?

– Много, – признался кинооператор.

– Вот видишь. А потом тебя, как я понимаю, находят спящим в лесочке неподалеку от места убийства. И полупьяным еще. Так?

– Так, – жалея себя, согласился Никитский.

– Я считаю, что и милиция, и следователь имели полное право задержать тебя и допросить.

– Он прав, товарищ генерал? – безнадежно проконсультировался у высшего чина совсем раскисший Никитский. Генерал не успел ответить, потому что на пороге номера, как мимолетное видение и, с мужских несовсем трезвых глаз, как гений чистой красоты, возникла Жанна в черном, которое – она это знала – ей шло.

– Добрый вечер, товарищи офицеры и генералы, – поздоровалась она и тут же предупредила: – Вы уж, пожалуйста, Никитского не привечайте. Ему спать пора.

– Я сегодня на природе чудесно выспался, – капризно возразил кинооператор.

– А ну, в свой номер! – издала почти генеральский рык Жанна. Толя покорно поднялся, от дверей пожелал всем покойной ночи и удалился.

– Муж? – поинтересовался генерал и только тут заметил, что он сам сидит, а дама стоит. Вскочил, пододвинул стул Жанне, которая тотчас уселась и ответила:

– Если бы… Просто хороший человек и дурачок!

– Может, не побрезгуете? – генерал отлил из своего стакана в рюмку коньяка и, уже кобелируя, предложил: – За нашу единственную и прекрасную даму!

Жанна придвинула к себе рюмку, осмотрела генерала безжалостными глазами и, невинно улыбнувшись, оценила его вслух:

– Вы на маршала Рокоссовского похожи.

Генерал не понял, хорошо это или плохо, но присутствие симпатичной дамочки бодрило, и он маршала в этой игре покрыл кинозвездой:

– А вы – на Брижжит Бордо!

– Это лет семь – восемь назад все молоденькие на Брижжит были похожи. А я оказывается, подзадержалась. Ну что ж, за перезревшую Брижжит Бардо! – переиначила генеральский тост Жанна и махнула рюмашку.

Предварительно протестующе помолчав, генерал принял свой остаток вслед за ней. Выпил и Смирнов, упредив прием подтверждением запутанного тоста:

– За тебя, Жаннета!

– Спасибо, Саня, – Жанна встала. – Пойду к нашим. Присоединиться не желаете?

– Пока нет, – сказал Смирнов, и Жанна ушла.

– Лихая! – оценил Жанну генерал, а Смирнов, вертя на столе пустую бутылку, горестно оценил ситуацию:

– Вот и все.

Но пока было весьма хорошо, и поэтому они для пущего ощущения алкогольного легкого падения примолкли и отсоединились от беседы, от посторонних эмоций, друг от друга.

Все разрушил Сеня Саморуков, с порога прокричавший:

– Иваныч, забирай с собой генерала и к нам!

Чем разозлил Смирнова до невозможности:

– Совесть у тебя есть? Тебя сюда звали?

– Все понятно, шеф, – послушно признал свою вину Семен и, удаляясь, все же пообещал: – Я к вам попозже загляну.

– Ну, паразиты, не дают спокойно посидеть! – продемонстрировал возмущение Смирнов.

Первый кайф уходил. Генерал спросил заунывно:

– Что дальше предпримем, Александр?

– На поминках виноватым за все сидеть не хочется. К Матильде в гости пойдем. Только тебе, Петрович, переодеться бы не мешало. У меня тут штанцы штатские запасные есть и Ромкина куртка.

– Это еще зачем?

– В круглосуточную шоферскую забегаловку идем. Неудобно как-то в генеральских звездах.

– Удобно, – заупрямился генерал. – Пошли.

* * *

Опять освещенный и ухоженный прямоугольник начальнического заповедника. Опять черное безлюдье нахтинских закоулков. Опять лестница в небо, которая до неба не доставала, а кончалась у входа в закусочную, где владычествовала фея Матильда. Или – эльф Тилли? Смирнов тайно улыбнулся и открыл дверь. Слава Богу, малолюдье: трое юнцов допивали дефицитное бутылочное пиво, задумчивый служащий в галстуке – холостяк, наверное, – ковырял алюминиевой вилкой котлету, два алкаша раскладывали на столе, подсчитывая, бумажную и металлическую мелочь.

– Добрый вечер, Тилли, – сказал Смирнов.

Матильда, увидев при Смирнове генерала, была официальна:

– Добрый вечер. К сожалению, остались только котлеты.

– А выпить что найдется? – бодро осведомился генерал.

Генеральский голос он и есть генеральский голос. На него мгновенно среагировали остальные клиенты, все, как один, воззрившись на роскошную генеральскую фуражку. Матильда через генеральское плечо посмотрела на них.

– Найдется, – заверил она генерала.

– А коньячку? – в азарте воскликнул генерал.

– И коньячку. Только очень дорогой. Марочный «Греми».

– Что доктор прописал! – возрадовался генерал. – Где нам сесть?

– У Александра Ивановича свое место, – ответила Матильда и, наконец, улыбнулась Смирнову. Генерал посмотрел на Матильду, посмотрел на Смирнова и изрек:

– Понятно!

– Ни хрена тебе не понятно! – рассердился Смирнов.

Один из алкашей сгреб всю мелочь со стола и сказал приятелю:

– Отвалили отсюда, Валек, – и направился к выходу. И Валек за ним.

Служащий-холостяк выпил залпом стакан чая и тоже встал. Один из юнцов спросил громко независимым ломающимся басом:

– А пива больше нет?

– Я же вам сказала, что эти бутылки последние, – терпеливо напомнила Матильда.

– Тогда пошли, мужики, – решил бас, и троица не спеша удалилась.

– Всех клиентов распугали, – сказала Матильда.

– Зато замена какая! – по-генеральски пошутил генерал.

– Тилли, может, табличку «по техническим причинам» вывесим? – предложил Смирнов.

– Да вряд ли кто придет сейчас, – успокоила его Матильда. – Вы садитесь, а я все принесу. Голодные?

– Как волки, – признался генерал.

– Тогда вашу любимую яичницу с салом, Александр Иванович?

– Господи, как жрать хочется! – представив яичницу, оповестил общественность генерал.

Для начальника Матильда принесла тарелки с закусью: сыр, шпроты, неизвестно как попавшие в Нахту маслины. И, естественно, бутылку «Греми». Попыталась было открыть, но Смирнов отобрал у нее бутылку, штопор и щегольски, с гулким пуком откупорил коньяк.

– Вторая бутылка за три недели, – сообщила Матильда.

– Дорого, что ли? – поинтересовался генерал.

– Просто к водке привыкли, – ответила она и отправилась на кухню яичницу жарить.

В этом заведении со дня его основания никто и никогда из рюмок не пил. Так что продолжили, как и начали: стаканами. Однако бывший теперь на разливе Смирнов с точностью сатуратора разливал по семьдесят пять, на три разлива. Опять по чину первым в тосте был генерал:

– За исполнение желаний.

Смирнов, не возражая, синхронно выпил с генералом, пососал энергично, до косточки, маслину, положил косточку на край тарелки (долго находил ей место, чтобы не скатилась), пожевал сыру и все-таки не выдержал:

– Чьих? Твоих? Моих? Георгия Федотовича? Роберта Евангелиевича? Леонида Ильича?

– Господи, начинается! – огорчился генерал.

– От разговора все равно не уйти, Петя, – впервые назвал генерала по имени Смирнов. – И я хочу выговориться, и особенно ты.

– Почему это я – особенно?

– Потому что кроме как со мной – быть откровенным тебе не с кем.

– А у тебя есть с кем, – обиделся генерал.

– У меня – друзья, которым я могу сказать все, до самого дна. А у тебя – приятели – начальники, хозяева жизни, граница откровенности с которыми где-то на бабах и тяжелом утреннем похмелье. Помнишь, ты передо мной гордился? – Смирнов очень похоже передразнил генеральское пение: – «Сиреневый туман над нами проплывает, над тамбуром горит полночная звезда…»

– Замолчи, – попросил генерал. – И сдавай.

Смирнов опять с барменской точностью разлил. Из осторожности выпили без тоста. Генерал расправлялся с шпротами, а Смирнов по-заячьи жевал сыр.

– На ком остановишься, Петя? – не мог-таки остановиться Смирнов.

– До кого достану.

– А руки коротки, – догадался Смирнов. – Я думаю, последним в твоей очереди будет начальник краевого управления лесного хозяйства, или как там его?

– И слава Богу, если так, – у генерала скривился рот: то ли усмехнулся иронично, то ли тик дернул щеку. – Привлеку его, обязательно привлеку, за отсутствие должного контроля.

– Я понимаю, Петя, сговором уже очерчен четкий круг, в котором те, кого сдадут тебе и кто сами согласились сдаваться. Но ведь это маленькая и дешевая цепочка.

– Будь добр, помоги, найди продолжение.

– Кому принадлежит вилла здесь под Нахтой, у целебного источника?

– Она – филиал оздоровительно-восстановительного комплекса крайкома.

– А на какие шиши она возведена?

Пришло время разозлиться и генералу. Он со звоном швырнул вилку на тарелку и, злорадно осклабившись, сам задал вопрос: